Текст книги "Формула яда"
Автор книги: Владимир Беляев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Во всей этой разноголосице прорываются очень трезвые суждения. Газета «Нейес Дейчланд» сообщила, что в период гитлеровской оккупации Бандера... был непосредственно подчинен Теодору Оберлендеру, тогдашнему политическому руководителю террористически-диверсионного легиона «Нахтигаль». Этот легион (или «батальон», как его именуют другие), входивший в состав гитлеровской дивизии «Бранденбург», участвовал в массовом убийстве интеллигенции во Львове. Таким образом, Бандера, как соорганизатор львовского преступления, был главным свидетелем злодеяний своего шефа Оберлен-дера.
Пресса подчеркивала, что в послевоенное время Оберлендер старался любыми средствами изолировать от себя Бандеру и замести следы каких-либо связей с этим «прославленным» фашистским вожаком. Это, по словам польской газеты «Трибуна люду», вызвало у Бандеры все возрастающее, особенно за последнее время, беспокойство за свою жизнь.
В газетных сообщениях проскользнул любопытный факт: в день, когда было совершено убийство, охрана, обычно сторожившая Бандеру, подвезя его к дому, немедленно уехала, оставив своего фюрера наедине с теми, кто сталкивал его в пролет лестницы. Единомышленники Бандеры почувствовали охлаждение к нему тех сильных мира сего, от кого зависели их судьбы, их пропитание, и решили своевременно... умыть руки. Даже буржуазная газета «Зюйддейче цейтунг» в номере от 19 октября писала: «Вне всяких сомнений, Бандера убит третьими лицами. Согласно высказываниям его знакомых, Бандера в качестве весьма нежелательного соучастника преступлений Оберлендера во Львове в последнее время находился в постоянном страхе за свою жизнь... Бандера был убран с пути при помощи яда подручными весьма влиятельных персон...»
Буржуазное агентство «Дейче пресс агентур» сообщило, что незадолго до его убийства Бандера обратился непосредственно к самому Оберлендеру, имея в виду требования международной общественности начать процесс против Оберлендера. Бандера предлагал Оберлендеру выступить на этом процессе. По-видимому, Бандера знал больше о боннском министре, чем тому было желательно. Это же предположение, по утверждению газеты «Берлинер цейтунг», невольно подтвердили круги мюнхенской полиции, сообщая: «Бандера устранен синдикатом убийц» службы генерала Гелена по поручению Оберлендера. А руководитель мюнхенской комиссии по расследованию убийств, некий Шмитт, еще более прозрачно заявил: «Будет довольно трудно обнаружить виновников. По всей вероятности, их следует поискать в кругах, к которым обычно уголовная полиция не имеет отношения».
Еще бы! Мы глубоко сочувствуем господину Шмитту, зная, что воинствующий реваншист министр Теодор Оберлендер, убийца ученых Львова, был самым тесным образом связан со своим тогдашним высоким шефом – боннским канцлером Аденауэром. И хотя канцлер Аденауэр неоднократно заверял мировую общественность, что он не потерпит в своем ближайшем окружении ни одного реваншиста, его близость к Оберлендеру наилучшим образом доказывала, чего стоят эти лживые заверения. Ведь еще 13 января 1956 года канцлер Аденауэр в личном письме к бывшему руководителю легиона «Нахтигаль» написал, что он, канцлер, ни под каким видом не согласится со смещением Оберлендера с поста так называемого «министра по делам беженцев»...
Жалкая пешка в «большой игре» империалистических государств, Степан Бандера не такая фигура, из-за которой мог бы ронять свой престиж покойный ныне канцлер Аденауэр, и конечно же он простил своему любимцу Оберлендеру эту его очередную «шалость». Очень символично и то, что свое последнее в жизни сальто Бандера-Серый совершил в давнем логове фашистов, где начинал свою карьеру Адольф Гитлер, долгие годы опекавший украинских националистов. Кровавый палач Бандера бесславно рухнул в ту самую яму, которую он на протяжении всей подлой жизни пытался вырыть украинскому народу.
Его столкнули туда, в пролет темной лестницы, его же хозяева, решив, что не в меру болтливый фюрер ОУН может быть опасен для них в силу своего маниакального стремления к власти. «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти»,– решили они и прикончили его тем самым способом, каким обычно кончают всех бандитов с большой дороги.
Карлик с кровавыми глазами, Степан Бандера закончил свое земное существование, рухнув головой вниз в лестничный пролет, но продолжатели его преступлений – остались. Они подходят к микрофонам «Свободной Европы», распространяют по миру ложь и клевету против Страны Советов, пытаются объединиться со всеми антикоммунистическими отщепенцами, разъезжают с этой целью по многим странам.
Голос из подземелья. Памфлет
Трупный яд опасен для живых.
Знать его формулу обязан каждый.
Вместо эпиграфа
...Весенним, мартовским днем я проходил мимо бывшего монастыря ордена бернардинов во Львове и увидел зрелище, которое заставило меня остановиться.
На старинной монастырской стене сидел краснощекий солдат в выцветшей рабочей гимнастерке. Орудуя киркой, он отбивал со стены кирпич за кирпичом и легко сбрасывал их на мокрую землю. А внизу собралась детвора, падкая до всяких новшеств. Ребята подбирали кирпичи и укладывали их в штабеля поодаль.
...Проходили дни, и старинная стена исчезала.
Один из прохожих сказал мне, что она не представляет никакой исторической ценности. Слежавшийся веками кирпич, добытый из ее кладки, пойдет на фундаменты новых жилых домов для рабочих завода «Автопогрузчик», а в центре древнего города возникнет еще
один скверик, расширяя сжатое домами Средместье. И эта весть и то, что, исчезая, стена открывала скрытый веками от взглядов населения фруктовый монастырский сад, вызывало в душе приятное чувство. Всякий раз, когда надо было идти по делам в город, я сворачивал сюда и, если было свободное время, подолгу следил за спорой работой солдат гарнизона. Как-то раз, когда они сделали перекур и грелись поодаль на солнышке, окруженные детворой, я взял лежавшую на земле кирку и размахнулся ею. Я не рассчитал удара. Кирка оказалась тяжелее той, что я видел в первый день у солдата, начинающего работу. Она потянула меня на излете назад и глухо стукнулась тупым концом в остаток монастырской стены.
– Э-гей, папаша! Ты всю стену сразу свалишь, и нам делать будет нечего! – насмешливо крикнул издали чернявый солдат со значком отличника снайпера.
Не обращая внимания на окрик, я подошел к стене совсем близко и стал простукивать ее штукатурку в том месте, откуда послышался глуховатый удар. А надо сказать, что поодаль валялись, отброшенные отсюда, видно, очень недавно, старые двери, заплесневелые доски и высокий мусорный ящик. Следы сырости на стене, прилипшие к серой штукатурке корни давно увядших ползучих растений подсказывали, что весь угловой стык был годами захламлен и только сегодня солдаты расчистили подход к нему, чтобы разобрать кирпичную кладку и открывать фруктовый сад теперь уже со стороны Валовой улицы. Приблизительно метра полтора над землей оштукатуренная стена, когда ее касалась рукоятка кирки, звучала очень глухо, совсем иначе, чем в других местах. В одном месте из кирпича торчала шляпка гвоздя. Я ударил по ней. На волнистой кладке штукатурки проступил квадрат замаскированного входа. Теперь я потянул за шляпку гвоздя на себя, и хитро замаскированная дверца, заскрипев на ржавых петлях, обнаружила потайной вход в стене и деревянные ступеньки, ведущие вниз.
– А ну, ребята, сюда! – крикнул я.
Пока солдаты подбегали ко мне, мигом возникли в памяти любимые с детства истории о замаскированных кладах, о монастырских тайниках.
Вспомнился мне рассказ одного приезжего историка, что во львовских монастырях можно найти документы, раскрывающие тайну происхождения Лжедимитрия.
Ведь отец Марины, прельстившей авантюриста и претендента на русский престол, был – как говорили здесь – «фундатором» как раз этого самого монастыря ордена святого Бернарда...
– Эге, да тут лаз! – протянул чернявый солдат, первым подбежав ко мне и заглядывая в дыру, откуда потянуло затхлым запахом подземелья.– А может, бандеровский бункер?
– Давайте раздобудем фонарь да и поглядим: что там такое? – сказал я.
– Погодите, гражданин! – подозрительно разглядывая меня, сказал чернявый сержант.– А, собственно говоря, какое вы имеете отношение к этой стене? Документы!
Зная, что причастность всякого «цивильного» к открывшейся тайне может вызвать естественное подозрение у людей военных, прибывших с востока, да еще молодых по летам, я спокойно вынул редакционное удостоверение и протянул его чернявому снайперу.
– Это – другой разговор! – протянул солдат.– Печать мы любим и уважаем... Познакомимся. Меня зовут Каменюка. Иван Каменюка.
– Рад с вами познакомиться, товарищ Каменюка,– столь же приветливо ответил я.– Так как же нам раздобыть огонька?
– Беги в казарму, Колодий, да возьми у старшины «летучую мышь». Скажи – клад монашенский нашли!– приказал Каменюка стоящему поодаль русому, низкорослому солдатику.
– А может, тут евреи во время оккупации прятались? – сказал седой железнодорожник в форменной фуражке.– В местечке Великие Мосты один парикмахер все тридцать семь месяцев, пока не вернулась Красная Армия, скрывался от немцев в куполе часовни. Только ночью вылезал он из своего схрона, и все это время никто не знал, что скрывается он там...
И это предположение не было лишено оснований. Около тысячи евреев Львова спаслись во время оккупации только потому, что большинство из них с помощью хороших, честных людей соорудили себе в самых неожиданных местах такие тайники – «схроны» – за фальшивыми стенками, в подвалах, в дымоходах, а подчас и в открытом поле. Быть может, и здесь, рядом со святой обителью, тоже прятались обреченные на смерть?
...Первым спустился по скрипучей лестничке в проем, держа в руке чадящую «летучую мышь», сержант Каменюка. Он спускался осторожно, нащупывая ногами ступеньку за ступенькой, и потому мне приходилось все время сдерживать движения, чтобы не наступить Каменюке на пилотку. Но вот он соскочил с последней ступеньки на твердую землю и, присвечивая фонарем, сказал:
– А тут какой-то коридор!
Да и впрямь, уже значительно выше уровня фундамента стены, в ее кирпичной кладке, обозначилось черное овальное отверстие коридора, идущего на запад горизонтально.
– Пошли в коридор! – сказал я сержанту.– Только осторожно давайте...
– Хлопцы, як нас какая-нибудь чертяка душить станет – гайда на подмогу! – крикнул Каменюка и шагнул в темноту, разгоняемую тусклым светом «летучей мыши». Но, пройдя шага четыре, нагнувшись, он внезапно остановился и шепнул: —Дверь!
На старинной дубовой, окованной железом двери висел тяжелый ржавый замок. Конечно, можно было вернуться наверх за ключами или отмычкой, повременить малость и, не занимаясь кустарщиной, открыть замок по-доброму, но мне и, надо полагать, Каменюке не терпелось узнать: что же скрывается за этой плотно прилегающей к стояку тяжелой дубовой дверью? Киркой, которую принес я на всякий случай сверху, мы, помучившись основательно, вырвали скобу. Когда дверь распахнулась – снизу повеяло густым запахом могильного склепа.
Каменюка протянул вперед фонарь и сразу же отскочил.
– Там сидит кто-то! – голосом, полным ужаса, шепнул сержант. Но тут же, подавляя страх, закричал уже тоном приказа: – Эй, выходи-ка, кто здесь есть?!!
Выкрик Каменюки отозвался эхом в коридоре. Даже шороха в ответ не услышали мы из подземной кельи. Тогда сержант переступил порог и, приближая лампу к сидящему, снова вздрогнул. Да и было отчего вздрогнуть!
Прямо перед нами, в каких-нибудь трех шагах от двери, полуоткинувшись на спинку добротного дубового стула, сидел мертвец.
Его скуластое лицо было обтянуто коричневой, полу-исчезнувшей местами кожей, и только большая седая борода держалась еще крепко на щеках и костях подбородка до той минуты, пока труп не пошевелили судебно-медицинские эксперты. Но это произошло уже тогда, когда мы вызвали милицию, работников уголовного розыска и, сообразив, что в подземную келью проведен электрический свет, заменили перегоревшую от времени электрическую лампочку новой, более сильной, стосвечовой.
Превратившись из открывателей подземного убежища в понятых, мы с Каменюкой при свете этой новой, яркой, озарившей внезапно подземное убежище светом солнечного дня лампочки смогли в самых мельчайших подробностях разглядеть все, что скрывали, надо полагать, несколько лет и тайник в монастырской стене и эта тяжелая дубовая дверь с ржавым замком.
На полу, поодаль стола, лежал успевший уже заржаветь– тяжелый пистолет системы «Вальтер» номер три.
Человек с бородой, как оказалось позже, застрелившийся из этого пистолета, в случае надобности мог бы обороняться.
Но, по-видимому, были другие обстоятельства, которые принудили неизвестного бородатого самому закончить свои расчеты с жизнью.
В левом углу кельи, в каменном полу, виднелась круглая чугунная крышка люка, ведущего, как оказалось позже, в подземную канализацию. Все нечистоты и консервные банки бородатый сбрасывал туда, потому что, кроме четырех порожних банок с этикетками «Бычки в томате» и заплесневелых пачек «Крокета», заменявших ему хлеб, никаких других остатков пищи не было. Зато на полках и под кроватью, застеленной простым солдатским одеялом, оперативные работники обнаружили нетронутые запасы пищи и выпивки. Тут были консервы «Тушеное мясо», «Шпроты», несколько непочатых бутылок коньяка и «Московской особой» и бутылки с нарзаном.
Пользуясь правами понятых, мы доставали и пересчитывали консервные банки и, подавляя в себе чувство брезгливости, обходили мертвеца стороной и снимали с полок бутылки со спиртными напитками. Но стоило мне протянуть руку к объемистой общей тетради, лежащей на столе, оперативный работник в звании подполковника довольно резко сказал:
– Прошу не любопытствовать! Это уже не вашего ума дело!
После такого замечания делать было нечего. Приходилось только издали смотреть, как подполковник и два оперативных работника, прибывшие вместе с ним, осторожно фотографируют, а потом укладывают в портфели разбросанные на столе бумаги, как производят они обмер подземного убежища или тюрьмы, где закончил свое земное существование неизвестный. Мне удалось мимоходом, да и то издали заметить название брошюрки, которую снял подполковник с полки над кроватью.
«Инструкция службы безопасности»—так называлась синяя книжечка, и тут я понял, что совершенно напрасно вызвали мы сначала в подземелье милицию. Надо было сразу же адресоваться к совершенно другим людям. На том же самом столе, освобожденном от бумаг, в непосредственной близости от бородатого мертвеца, подполковник снял с Каменюки и меня подписку о неразглашении и на словах попросил никому, даже самым близким людям, не рассказывать, что обнаружили мы под сводами бернардинского монастыря.
– А станут допытываться – скажите: старое подземное монастырское судилище. Еще времен инквизиции. Милиция его опечатала и вызвала специалистов.из музея истории в Ленинграде. Понятно? – И подполковник в фуражке милицейского офицера очень внимательно посмотрел на нас с Каменюкой своими более чем убедительными глазами.
...– Инквизиция! Музей истории религии! – пробормотал Каменюка, когда мы шли с ним уже поздним вечером к площади Ивана Франко.– Объяснил тоже! И зачем нам были эти танцы перед обедом, когда все сплошной туман? Какая может быть здесь «инквизиция», когда лежал там пистолет марки «Вальтер» – из таких в нас немцы пуляли на фронте под Бродами?..
Прошло два дня.
Мучимый таинственной находкой, которую мы обнаружили вблизи монастыря бернардинов, я зашел к редактору областной газеты и спросил, не знает ли он кого из чекистов, кто бы имел касательство к делам печати и вообще был бы авторитетным, понимающим человеком.
А редактором в ту пору у нас был Иван Самсонович Дилигенский, крепкий, малоразговорчивый человек с загорелым, всегда обветренным лицом.
...Дилигенский поднял на меня свои выпуклые, все в красноватых прожилках глаза.
– А зачем вам чекист?
– Посоветоваться надо бы. Рассказ один задумал.
– Рассказ? На приключения потянуло? Полковник с серыми глазами говорит: «Все ясно», и группа парашютистов, сброшенных в Полесские леса, обнаруживается в течение одного часа? А кто за вас напишет очерк о колхозе имени Марии Баюс?
– Бойтесь бога, Иван Самсонович! Очерк давно лежит в сельскохозяйственном отделе. Никаких повестей я писать не собираюсь, а просто мне хочется посоветоваться со знающим, дельным товарищем относительно своих наблюдений.
– Темнишь, голуба? – сказал Дилигенский и испытующе поглядел мне в глаза.– Ну, бог с тобой! Набери коммутатор и проси полковника Косюру. Пантелей Сергеевич его зовут. Обаятельный мужик. В случае чего сошлись на меня...
...Когда, услышав в трубке мужской бас, ответивший: «Косюра слушает», я назвал свое имя и фамилию и сослался на Ивана Самсоновича, возникла некоторая пауза. По-видимому, полковник Косюра готовил себя к беседе со мной.
– Чем могу быть полезен? – спросил он сухо, но вежливо.
– Видите ли, товарищ полковник,– сказал я, несколько робея,– пару дней назад мне довелось быть причиной одной таинственной находки в пределах одного богоугодного заведения. Вы понимаете сами – я литератор, мы люди весьма любопытные, меня не могла не заинтересовать эта находка. Возможно, ее можно обнародовать в печати, и я бы просил...
Но невидимый полковник не дал мне договорить:
– У вас есть свободное время? Тогда приезжайте сейчас, а то через два часа я улетаю в Киев.
Машина редактора быстро примчала меня к серому зданию Комитета государственной безопасности на улице Дзержинского. Часовой, сверив мой паспорт с пропуском, объяснил мне, как пройти к полковнику Косюре.
Коренастый, светловолосый человек поднялся мне на-встречу из глубины просторного, солнечного кабинета, пристально посмотрел мне в глаза, предложил «сидайте» и, пока я усаживался, подошел к сейфу. Он достал оттуда знакомую мне общую тетрадь в коленкоровом переплете, от которой сразу запахло сыростью подземелья, и, протягивая мне ее, сказал:
– Читайте, а я тем временем поработаю...
И я стал читать рукопись, написанную убористым, четким почерком, озаглавленную «На дорогах измены».
«...Проходит тридцать два года с того дня, как автор этих строк, молодой, недоучившийся студент, в серой австрийской форме, имея звание четаря «Украинской Галицкой Армии», пересек реку Збруч, двигаясь в составе своего полка «освобождать большую Украину». Надо сказать прямо: многие подобные мне «сичевики», одурманенные тогда националистической пропагандой, свято верили в справедливость и закономерность этой нашей миссии – «освобождения», или «великого зрыва». Лишь значительно позже, на путях разочарований и раздумий, весь этот наш поход предстал в свете истории как величайшая политическая глупость. Посудите сами: отмобилизованные молодые люди, переодетые в форму недавно развалившейся императорской австро-венгерской армии, оставляют Галичину, землю своих отцов, и под командой недавних австрийских генералов и полковников идут «спасать» многомиллионный украинский народ. А провожающие их любимые девушки поют сочиненную одним из «усусусов-цев» песню:
Зажурились галичанки та й на тую змiну,
Шо вiдходять усусуси та й на Украiну.
Хто ж нас поцiлуэ в уста малиновi,
В [apiï оченята, в чорнi брови?
От кого, спрашивается, уходят спасать Украину усусусы? От помещиков, фабрикантов, польских и других иностранных магнатов, от бельгийских, французских, английских и американских концессионеров? От украинских кулаков – «глитаев», что, как пауки, высасывали годами кровь украинской бедноты?
Ничего подобного!
...Мы пошли «спасать» украинский народ от него самого, от украинского народа тружеников: от украинского пролетария, от украинского бедняка; от шахтеров Криворожья, горняков Донбасса, токарей и слесарей киевского «Арсенала», грузчиков солнечной Одессы, литейщиков Бердянска, которые, следуя примеру рабочих революционного Петрограда, соединялись в отряды Красной гвардии и устанавливали у себя Советскую власть. Еще совсем недавно, угнетаемые так же, как и пролетариат России, русским царизмом, они видели общие цели в борьбе с русскими тружениками. Что же мы несли им взамен на своих желто-голубых знаменах в то самое время, когда сапоги легионеров польского генерала Галлера, вооруженных американскими винтовками, топтали землю нашего родного, украинского Львова? Свободу? Независимость? Гарантии укрепления украинской экономики, культуры, образования? Да ничего подобного! Будь на Западной Украине многотысячный рабочий класс, люди, закаленные коллективным трудом, они остановили бы нас. Но все дело в том, что нас захлестывала,– а это я понял много-много лет спустя,—мелкобуржуазная крестьянская стихия.
И подлинные цели нашего «освободительного» похода стали постепенно открываться мне во всей обнаженности. Тогда, сраженный сыпным тифом, я лежал на соломе в Крымских казармах города Винницы.
Уже начал падать первый снег трагической осени 1919 года. В огромном зале с выбитыми окнами, прямо на полу, чуть притрушенном соломой, рядом со мной, укрытые кое-как шинелями, подложив под голову походные ранцы, валялись в тифозном бреду сотни галицийских юношей из «Украинской Галицкой Армии». Это их послали «освобождать большую Украину» диктатор и политикан Евген Петрушевич, давно закупленный австрийскими императорами Габсбургами, и назначенный им командующий У ГА генерал Мирон Тарнавский.
Это рядовых бойцов УГА обманули и предали они своими речами о «самостийной Украине», о галицком «Пьемонте» и об исторической миссии галицийских «культуртрегеров», которым предначертано спасти «большую Украину». У Евгена Петрушевича, у генерала Тарнавско-го, у адвоката Костя Левицкого и им подобных представителей украинской буржуазной элиты были во Львове и под Львовом свои дома и имения, заведены счета в швейцарских, венских и других банках и спрятаны там «на всякий случай» драгоценности. У большинства молодежи, которую заставили они надеть австрийские шинели, не было за душой ничего, кроме юношеского порыва, слепой веры в своих старших поводырей. И вот в самом начале жизни эта молодежь была скошена тысячами на пол Крымских казарм Винницы. Санитарный шеф нашей армии, доктор Бурачинский, видя отчаянное положение, в котором очутилась У ГА, в докладе на имя Евгена Петрушевича просил тогда спасти молодежь. Он прямо писал: «Пане генерале, наша армiя то вже нiяке вiйсько, навiть не лiкарня, а мандруючий магазин трупiв».
К этому времени стало известно, что за нашей спиной атаман Симон Петлюра, вождь «Директории», уже договаривается с пилсудчиками, чтобы запродать им нашу родную галицкую землю и Волынь.
Что ж вы думаете, вняли этому истерическому призыву доктора Бурачинского да и других трезвых людей Петрушевич, Тарнавский и другие?
Ничего подобного!
Они были верными слугами банкиров, прежде всего заинтересованных в новых колониях и концессиях на украинских полях, а стало быть, в подавлении советской власти, в уничтожении большевизма. И эти слуги иностранного капитала, изображая из себя бескорыстных борцов за национальное самоопределение украинцев, спекулируя на давних мечтах украинцев иметь собственное государство, за обещанные им барыши и акции торговали самым ценным, что было в народе,– его молодежью.
...Когда сейчас я вспоминаю эти бессонные, бредовые ночи, проведенные на грязном полу Крымских казарм, когда то и дело слышится скрип дверей, ведущих во двор, и видишь силуэты санитаров, выволакивающих на носилках новых мертвецов,– приходит в голову одна назойливая мысль: ведь все эти молодые люди, сыны Украины, так рано ушедшие из жизни, могли бы еще отдавать свою буйную энергию, свой труд, свои способности на пользу Украине, и прежде всего – той части ее земли, на которой они родились.
При правильном, подлинно революционном, а не предательском руководстве они могли бы еще тогда отвоевать украинский Львов, добиться создания в нем украинского университета, передать в руки народа нефтяные залежи Прикарпатья, сахарные заводы Городенки и Ходорова, отнять у Сангушек, Потоцких, Дзедушицких и прочих магнатов сотни тысяч гектаров земли и передать ее крестьянам, тем самым делая ненужной эмиграцию украинского крестьянства за океан.
Что же вышло на поверку? Петрушевичи, Левицкие и другие буржуазные политиканы, напичкав националистической ложью мозги нашей молодежи, сперва превратили усусусов – галичан (ставших основой будущей «Украинской Галицкой Армии») в палачей украинского народа, в палачей тружеников восставшего Дрогобыча и других городов и сел Западной Украины, а потом погнали их под обманными лозунгами в бесславный, гибельный поход на большую Украину.
Рядом со мной тогда на полу Крымских казарм лежал ярый папист, богослов, ставший потом одним из приближенных униатского митрополита Андрея Шептицкого, некий Петро Голинский.
Выздоравливая, он стал разговорчивым и хвастался нам, как еще год назад, в ноябре 1918 года, будучи на службе в Государственном уездном комиссариате в Руд-ках, по поручению уездного комиссара Александра Маритчака (В годы гитлеровской оккупации Марbтчак возглавлял быстро разогнанную СД «Обласну управу» во Львове), он вел борьбу, как он выражался, с «большевистскими элементами». Богослов Голинский охранял леса польских магнатов от самовольных порубок обнищавших за годы войны украинских крестьян, он отправился по первому зову эконома Загвойского в село Чай-ковичи, жители которого срубили несколько панских деревьев, и стал там угрожать и словом божиим и пистолетом, выступая в защиту интересов бежавшего польского помещика. Он требовал с крестьян штраф в пользу помещика. Цинично спокойно рассказывал он нам всем о подобных «подвигах» своих; они очень льстили ему, этому помещичьему слуге с крестом на шее и трезубцем на серой «мазепинке». И очень знаменательно, что именно он, Голинский, когда пришла весть о переговорах вожаков «Украинской Галицкой Армии» с белым старорежимным генералом Антоном Деникиным,– был одним из первых сичевиков, приветствовавших такой возможный союз с белыми добровольцами. И вот тут-то, когда вести о переговорах все больше стали проникать и в нашу казарму и позже – в полк, те усусусы, кто умел мыслить самостоятельно, были поставлены перед фактом страшнейшего предательства.
Тысячи галичан были к этому времени уже зарыты в неглубокие братские могилы Винницы, Гнивани, Жмеринки и других мест, скошенные сыпняком и возвратным тифом. Безвременно сошли в могилу молодые люди, которые могли бы стать инженерами, врачами, геологами, художниками, писателями, архитекторами, деятелями самых разнообразных профессий. Сколько бы пользы они могли принести Украине! Между тем они бессмысленно сошли в могилу, вывезенные со своей земли, где уже вовсю хозяйничали колонизаторы, выполняя волю Антанты и создавая на земле Галиции «санитарный кордон» против идей большевизма.
Что же делают перед лицом совершившейся трагедии вожаки бесславно погибших молодых людей, те политиканы, что напичкали их юные головы лозунгами о «самостийной Украине» от Карпат до Дона? Приостанавливают предательство? Скорбят? Признают ошибки?
Как бы не так! Они еще долго будут спекулировать и на этом бесславном походе и на загубленных душах молодых галичан, погибших за чужие, далеко не украинские интересы вдали от родины. Галицких политиканов не смутят ни горе матерей, ни слезы невест, ни крах всей этой авантюры.
Долгие годы потом они будут выдавать поражение за победу, будут строчить и издавать бездарные воспоминания в нашем издательстве «Червона калина», зарабатывать на них солидные куши для собственного благополучия с таким же цинизмом, с каким львовский адвокат и лидер националистов Кость Левицкий «заработал» тысячи злотых, попросту положив себе в карман деньги, собранные львовянами на постройку украинского театра на стыке улиц Сикстусской и Сапеги.
Но, заранее предвкушая доходы от этой авантюры, стоившей жизни тысячам молодых галичан, их вожаки идут на позорнейшую в истории всех предательств сделку – на военный союз с царским генералом Антоном Деникиным.
Планы переговоров с Деникиным тщательно обдумывают в штабе «Украинской Галицкой Армии» такие «щирые украинцы», явные иноземцы, как бывшие высшие офицеры развалившейся недавно австро-венгерской армии полковник Шаманек, полковник генерального штаба Густав Цириц, генерал Краус, подполковник Альфред Бизанц, полковник Лобковиц, младшие по званиям атаман Льорнер, атаман Фердинанд Лянг и два бывалых австрийских разведчика – сотник УГА, доктор шпионской службы Ганс Кох и атаман генерального штаба Альфонс Эрле.
Казалось бы, что у этих людей общего с «самостийной Украиной», в бой за которую они вели стрельцов УГА?
Ведь даже языка украинского большинство из них толком не знало, изъясняясь с подчиненными через переводчиков.
Закоренелые враги всего прогрессивного, воспитанники прусско-австрийской военщины, палачи славянских народов, они считали временным развал императорской Австро-Венгрии и кайзеровской Германии.
Они знали, что живы еще их высокие покровители кайзер Вильгельм II, фельдмаршал Гиндербург и Габсбурги– Карл, Отто и прочие, чьей извечной политической целью был «Дранг нах Остен» – «Рывок на Восток», а первая задача в этой цели – овладение богатствами Украины. Именно поэтому вступили они в «большую игру» за овладение ключевыми позициями на фронтах борьбы за Украину, за превращение ее в иностранную колонию. А все остальное, весь этот набор лозунгов о «самостийной», о возрождении национальной романтики и т. д.,– была только мишура, пыль, сказочки для наивных детей, что, впрочем, обнаруживалось и невооруженным глазом при ближайшем рассмотрении ключевого вопроса о подчинении УГА армии генерала Деникина. Вот как звучал первый пункт протокола заседания военной комиссии, составленной из представителей командования Добровольческой и Галицкой армий 17 ноября 1919 года в Одессе:
«Галицька армiя переходить в повнiм складi враз з етапними установками, складами и движимим залiзнодорожним матерiалом на сторону роciйськоï Добр. Армiï i входить в повне распорядження головнокомандуючого збройними силами Пiвденноï Pociï, тепер через командуючого Вiйськами Новоросiйськоï Области...»(«Галицкая армия в полном своем составе, вместе с этапными учреждениями, складами и подвижным железнодорожным материалом переходит на сторону Российской Добровольческой армии и полностью подчиняется распоряжениям главнокомандующего вооруженными силами Юга России, теперь через командующего Войсками Новороссийской Области...»).
От «Украинской Галицкой Армии» это позорнейшее соглашение (а ему предшествовал ряд других соглашений) подписали: атаман генерального штаба Циммерман (немец), сотник Турчин и поручик доктор Давид.
