Текст книги "Формула яда"
Автор книги: Владимир Беляев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
...Косматые языки пламени взмывают к небу.
Двое суток будет гореть костер! Двое суток попутный ветер будет доносить из Кривчицкого леса до самого центра Львова зловонный запах горелого мяса. И львовяне уже по одному запаху догадаются, куда и для чего провозили фашисты мимо их окон в открытых грузовиках новые партии полуголых, озябших смертников. Ибо так хотел фашизм, ибо так было угодно Адольфу Гитлеру, его нацистской партии. Их провозили туда, на Пески, за Лычков, еще и потому, что открытый вечности город захватили гитлеровцы.
Немцам помогала вылавливать и уничтожать намеченных к истреблению людей специально созданная в Галиции «украинская полиция» – 6000 отборнейших мерзавцев, набранных из человеческого отребья. Создавали такую полицию Владимир Кубийович, Кость Панькивсь-кий, Степан Бандера, Андрей Мельник и прочие «фюреры» украинского национализма – старые и молодые наймиты, запродавшие свои души фашистскому дьяволу еще задолго до захвата немцами Львова.
...Костер сгорает. Исчезает в огне население еще одного провинциального местечка.
Но сгорит не все! Огонь пощадит металл. Не сгорят, например, зубы, сделанные из металла, уцелеют не тронутые огнем кое-какие кости убитых, особенно кости стариков.
И тогда, чтобы приказ Гиммлера от 6 июня 1943 года о полном затирании следов содеянного немцами был выполнен точно, кому-то из немцев во львовском гестапо пришла в голову «конструктивная» техническая мысль: «Надо устроить машину, которая будет перемалывать человеческие кости».
...Ее мы увидели августовским днем 1944 года в Яновском лагере смерти, и первая мысль была: «Правда ли это?»
Машина для перемалывания человеческих костей, увиденная нами тогда, выглядела внешне очень мирно.
Снаружи она напоминала обычную камнедробилку. Мы слушали рассказ человека, работавшего на машине,– Манесевича. Он взобрался на ее крыло и удивительно монотонно рассказывал о том, как сам лично перемолол в машине останки более 30000 убитых немцами заключенных в лагере, а среди них – и кости собственной жены.
Машина-костедробилка была перевезена из Яновского лагеря в центр Львова и выставлена для обозрения.
Никто не догадался сразу осмотреть ее более подробно. Люди, которые сделали это, со временем обнаружили в потаенном днище машины множество металлических отходов. Разумеется, это были далеко не все отходы, которые изрыгала машина из своей пасти. Это была, может быть, последняя частица отходов, упавшая в силу своей тяжести на дно за несколько дней до того, как машина перестала грохотать навсегда.
Находку принесли в инспекцию пробирного надзора на улицу Гротгера. Груда мельчайших металлических частиц появилась на столе палаты, а знатокам пробирного дела Марии Левиной, Александру Кравецкому, Софье Шевелевой потребовалось ставить самую необычайную пробу в их жизни.
И они поставили ее точно – это фашизм!
Да, иной пробы быть не могло!
...Лежат на столе в инспекции пули. Обычные, похожие друг на дружку, тупые пули из немецких автоматов, застрявшие некогда в человеческом теле, в несгоревших костях.
Мы держали в руках эти пули, облепленные шлаком и костяной пылью, и нам чудилось, что с руки струится кровь. Мы ощущали ее теплоту почти явственно – здесь была кровь одной трети мирного населения Львова!
Мы смотрели на пули, и в сознании возникали огромные концерны Круппа, Тиссена, Мессершмитта и других промышленных магнатов Германии. Там были сделаны они!
...Дымили в нашем воображении высокие трубы оружейных заводов, построенных с помощью английских и американских капиталистов после Версаля.
Они и сейчас хотят сохранить эти заводы. Пули на широком столе – следы выпестовавших гитлеризм английских и американских магнатов, следы деятельности фашистского орденоносца Генри Форда и оружейного короля Базиля Захарова, кавалера английского ордена Бани.
– ...Только металлических зубов и коронок выбрали отсюда несколько десятков килограммов! – проговорила Мария Левина.– Даже по одним коронкам можно подсчитать, какое огромное количество людей убито гитлеровцами в самом Львове.
– Ну, а сколько же из обреченных пошло на смерть, имея во рту собственные зубы? – сказала, отрываясь на минутку от непривычной работы, Шевелева.
Точнее пробы нет!
Пусть же сохранится эта проба в памяти народной, в сознании воинов, оберегающих нашу отчизну, чтобы мы никогда не забывали о тех ужасах, которые принес на нашу землю фашизм.
История одной школы
Седьмая украинская школа, в которую мы зашли, до немецкой оккупации носила имя Коперника. Директор школы Сидор Гречуха, высокий смуглый человек в рва* ном холщовом костюме, возвратился в город вместе с войсками Красной Армии 28 июля 1944 года. Сперва он не узнал школу. Вдоль ее фасада выросло несколько бетонированных гнезд, связанных ходами сообщения с классами. Захватчики устроили в школе сперва концентрационный лагерь, а потом свою казарму.
В пятом классе они устроили склад вещей, награбленных у городского населения. Если вещи были тяжелые, фашисты заставляли нести их сюда самого владельца. В дни, когда началось массовое истребление евреев, к школьному зданию на улице Кубали тянулись отовсюду обреченные люди, таща на себе вещи.
Фашисты очень любили люстры и жирандоли. Тяжелые бронзовые или позолоченные, а особенно старинные, в которых много цветного металла. Люстр собралось так много, что в классе немцы привернули к потолку особые крючки для подвешивания этих «трофеев».
Когда Красная Армия завязала бои на окраинах Львова, мародеры принялись уничтожать не только то, что они наворовали, но и школьные вещи.
До войны в этом здании училось 1200 школьников. Среди них было немало музыкантов. В школе для них было два первоклассных рояля. Мы видели, что сделали гитлеровцы с этими роялями. Они танцевали в сапогах на их крышках, выломали клавиатуру, почти с каждого клавиша поотдирали пластинки слоновой кости.
Единственное, что не сумели немцы испортить, были... гробы. Двести с лишним черных, просмоленных, как рыбачьи лодки, гробов, сложенных штабелями, высились на школьном дворе. А поодаль, на груде стреляных гильз и пустых бутылок из-под шнапса, ветер шевелил страницы залитой мазутом книги «Моя борьба» с портретом Адольфа Гитлера.
Вместе с дворником и родителями будущих учеников Сидор Гречуха принялся наводить порядок в классах. Под книгами были заложены мины, в печках – ручные гранаты. «Как мы только не взорвались – понять не могу!» – рассказывал нам Гречуха. Он притащил на плечах из немецкого склада ящик оконного стекла, прикатил бочку известки. Женщины развели известку и, пока мужчины выволакивали мусор, стали белить стены будущих классов, освежать временно, до основательного ремонта.
Вы думаете, люди получали за свой труд плату?
Ничего подобного!
Сидор Гречуха числился на службе в областном отделе народного образования и обязан был к девяти являться на службу. Но он вставал в пять часов утра и заодно с людьми, вдохновленными его примером, работал, как простой чернорабочий, в своем единственном костюме. Все работающие здесь хотели подготовить вовремя школу к новому учебному году.
Таская носилки с обломками люстр, Гречуха думал: где же достать учебники? Неожиданно люди, чистившие школы, нашли клад. Под кучей строительного мусора и досками лежали уложенные ровными рядами две тысячи учебников, по которым дети обучались до 22 июня 1941 года. Их спрятал здесь кто-то из педагогов этой школы. Ночью, когда уже в городе были фашисты, он пробрался в школу, к дворнику, взял у него ключи и сказал: «Я пойду и запрячу кое-какие книги, а то сожгут их немцы!» Дворник не запомнил фамилии педагога, но когда клад был обнаружен, рассказал нам о ночном визите. Одиннадцать педагогов этой школы были убиты фашистами.
Первого сентября 1944 года прозвонил звонок, объявляющий начало занятий. Ученики сели за парты.
...Улыбающийся, довольный Гречуха в этот торжественный день показал нам чистые и кое-где уже застекленные классы, побеленные печи. Он выглядел нарядно.
– С обновкой вас! – сказал я, глядя на его хорошо отутюженный серый костюм.
– До позавчерашнего дня его не было,– сказал Гречуха,– Я шел в город вслед за войсками, вместе с группой львовских советских работников. Да ободрался в дороге, а тут еще и ремонт школы добавил. На коленях у меня латки, сзади тоже вид неутешительный. Не знал, что и делать: не директор, а босяк! Три с лишним года назад, 29 июня 1941 года, я уходил из Львова с последними арьергардами Красной Армии. Когда вернулся, застал в моей квартире других людей. Вещи мои немцы забрали. Пошел я к себе обратно в школу несолоно хлебавши, а тут, вижу, из соседней подворотни окликает меня женщина: «Пане профессор! Вы жили здесь три года назад?» – «Ну да, жил»,—говорю. «Так у меня для вас пакет хранится. От вашей прачки. Вы давали ей какую-либо работу до войны?» Начал я припоминать и боюсь ответить определенно. Все вылетело из головы. Война, мировые потрясения,– да кто помнит при таких обстоятельствах, что именно он давал прачке? Тем временем, не дожидаясь моего ответа, женщина забежала к себе домой и выносит оттуда завернутый в бумагу мой костюм. Вот этот, что вы видите на мне. Оказывается, я дал его выутюжить и почистить 21 июня. На следующий день война, все завертелось, и конечно же я забыл о нем. А прачка разгладила его и, уезжая в село, отдала его на сохранение соседке, веря, что мы вернемся...
...Слушая Гречуху и историю возвращения его серого костюма, мы невольно вспомнили и о педагоге, который, будучи убежден, что советская власть вернется, пробрался ночью в школу Коперника и спрятал две тысячи советских учебников. И в поведении педагога и в надежде простой прачки отразилась глубокая вера молодых советских граждан Львова в непобедимую силу советского народа.
На улице дождь...
В– девяти львовских кинотеатрах население смотрит «Кутузова» и «Битву за Россию», «Давид-Бека» и чеховские кинофильмы. Скоро пойдет «Радуга» и «Секретарь райкома». Все эти картины смотрел и пересмотрел советский зритель, и ничего особенного, казалось бы, в том, что их показывают во Львове, нет. Но ведь три года подряд большинство жителей Львова не видели ни одного фильма, ни одной театральной постановки. Надписи «Только для немцев» висели около касс лучших кинотеатров города. Но даже если бы кому-нибудь из львовян, не сотрудничавших с немцами, и представилась возможность купить билет, он бы не сделал этого.
– Не такое было время, чтобы в кино развлекаться, когда виселицы стояли за оперным театром! – сухо сказал нам один из львовских старожилов.
Вот почему в полутьме кинозалов в августе 1944 года мы наблюдали небывалую реакцию зрителя, мы видели слезы на глазах у львовян, выходивших на улицу по окончании сеансов. И понимали, от чего они...
Девятнадцатого августа львовские артисты показали «Запорожца за Дунаем». Опять услышали львовяне незабываемую арию Карася и его дуэт с Одаркой. Коллектив местных украинских артистов сразу же стал готовить «Украдене щастя» Ивана Франко; несколько раньше украинских актеров пьесой Габриэли Запольской «Их четверо» открыл свою сцену польский драматический театр. Его спектакли мы смотрели во Львове и раньше, почти до конца июня 1941 года. Тогда литературной частью театра заведовала Ванда Василевская. Премьера пьесы «Их четверо» была подготовлена артистами к приходу Красной Армии еще в подполье...
Внизу ка перекрестке недавно повесили радиорупор. Если из рупора льется музыка, люди часто проходят мимо. У них нет времени задерживаться для развлечений.
Но ближе к восьми часам там начинает собираться толпа. Водители идущих с фронта машин, притормаживая их, выскакивают из кабин, не понимая причин такого скопления народа.
Люди стоят молча, разные по. внешнему виду: старички в котелках еще времен Габсбургов, в шляпах, в канотье, трамвайщики в форменных фуражках с высокой тульей, монтеры телефонной сети со стрелками на петлицах, доктора, домашние хозяйки, даже монахи – кого только нет здесь в этот серый, предвечерний час у рупоров!
С каждым новым днем все радостнее, свежее лица у людей, слушающих «Последние известия».
...И, слушая родной бодрый голос великого русского народа, люди города, который один из его поэтов назвал «открытым вечности», пережившие фашистскую неволю, перестают разговаривать шепотом и шире расправляют усталые плечи...
Последнее сальто Серого. Памфлет
В дни молодости уехавшему учиться во Львов поповичу Степану доводилось не раз приглашать к телефону своего папашу – греко-католического священника Андрея, сидящего на приходе в Угринове Старом, близ Калуша на Станиславщи-не. При плохой слышимости, стоило телефонистке переспросить фамилию заказчика, он кричал в трубку срывающимся, заносчивым голоском:
– Бандера! Пани не розу-ме? Ба-анде-ра!.. Ну, як «банда»!.. Тераз пани зрозумляла?..
Так, случайно, и в телефонных разговорах и в выборе последующего пути упрямый, низенький попович, задумавший стать украинским Наполеоном, сам уже определял прогноз своего жизненного назначения.
Не всегда фамилия определяет существо человека. Но бывают удивительные совпадения.. Одного из главных вожаков украинских националистов,
который пытался «развернуться» в первые послереволюционные годы, Симона Петлюру, судьба пометила тоже миленькой фамилией, начинавшейся со слова «петля». Правда, кончил Петлюра не на виселице. Бежавший от мести украинского народа во Францию, головной атаман рухнул на асфальт парижского тротуара от пуль мстителя, семью которого зарубили на Украине петлюровцы. Случилось это в один из майских дней 1926 года.
Уже в те годы разбежавшихся по заграницам националистов, врагов украинского народа, стал прибирать к рукам соратник Петлюры, такой же, как и он, палач трудящихся, подавлявший в крови восстание рабочих революционного «Арсенала», полковник гетманской службы Евген Коновалец. Он сколотил из них законспирированную террористическую организацию «УВО» – «Украинскую военную организацию», которая несколько позже, в начале тридцатых годов, стала называться «ОУН», или «Организация украинских националистов». Не отказавшись от террора как основного средства убеждения непокорных, она в то же самое время пыталась проникнуть в любые украинские группы и общества, как на Западной Украине, так и за ее пределами, всюду, где только жило украинское население.
Для роста этой организации Евгену Коновальцу кроме битых нещадно в открытых боях Красной Армией петлюровских офицеров понадобились более свежие, молодые кадры. Он стал набирать их из числа недоучившихся кулацких сынков, поповичей, всякого рода авантюристов, тех, что метили пройти по жизни с помощью ножа и пистолета, да еще при этом завоевать себе легкую славу борцов за «самостийну Украину». Другой разговор, что так называемая борьба за «самостийну Украину» всегда была только ширмой, демагогическим приемом, рассчитанным на уловление нестойких душ, жаждущих выхода из своего пребывания в иноземной неволе. На самом же деле буквально на всех этапах деятельности УВО – ОУН можно было всегда проследить полное совпадение целей этой преступной организации, замышляющей отрыв Украины от России, с целями интервентов. ОУН, как агентура иностранных захватчиков, всегда была нужна им для того, чтобы, оторвав Украину от Советского Союза, превратить ее в колонию больших империалистических государств, а после такой «ампутации», как некогда цинично назвал возможное отъединение Украины «железный канцлер» Германии Отто Бисмарк, последовал бы окончательный разгром всего Советского Союза. Именно благодаря совпадению целей ОУН с целями империалистических государств уже несколько десятилетий это сборище националистов существует исключительно на подачки иностранных разведок и служит тому, кто больше заплатит, а то и сразу нескольким хозяевам. Правда, денежная зависимость от больших хозяев всегда тщательно конспирировалась.
Десятого апреля 1931 года в специальном «украин* ском информационном бюллетене» Евген Коновалец признался, что его организация «черпает средства от наших людей в Америке и Европе». Какие это «люди» – всем отлично известно. Сам «верховный комендант» Коновалец все тридцатые годы получал ежемесячно по 150 американских долларов, или по 1300 польских злотых, тогда как жалованье посла в сейм буржуазной Польши не превышало 1000 злотых. Время от времени националисты получали денежную помощь не только из Америки и Германии, но даже от маленькой Литвы, подданным которой официально числился болтающийся по разным странам Евген Коновалец – друг тогдашнего министра буржуазной Литвы Зауниса. Министр иностранных дел Литвы Заунис выдал Коновальцу дипломатический паспорт. Помощь Зауниса украинским националистам выражалась и в том, что газета ОУН «Сурма», по приказу литовского министра, тайно печаталась в типографии Каунасской тюрьмы и оттуда тюками перебрасывалась в Польшу, с которой тогда Литва разорвала дипломатические отношения.
Из чужого денежного корыта, помимо злотых, получаемых от своего папаши, черпал и Степан Бандера. «Из молодых, да ранний!» – говорили про него, видя, как, не гнушаясь никакими методами, стремится утвердить свое место в сборище националистов этот волчонок. Если в юности, для того чтобы «укрепить волю» будущего националиста, Степан Бандера на глазах у своих единомышленников давил на пари одной рукой кошек, то уже начиная с тридцатых годов он постепенно переносит свою практику на людей. Это именно он изобрел пресловутую бандеровскую удавку – такую комбинацию веревочной петли, которой можно тихо, бесшумно задавить человека в любом положении. «Возвращения назад для нас нет, потому что все мосты за собой мы сожгли и все корабли потопили»,– заявляет Бандера на страницах националистической газетенки «Сурма». Та же газета призывает: «Нет среди нас места для людей малой веры или для слабовольных, у кого пошаливают нервы. Таких надо без всякого милосердия бросать себе под ноги, ибо кто не шагает вместе, тот мешает в пути». Осуществляя на практике эту «доктрину», Бандера лично приказывает своему подручному, некоему Королишину, убить в июне 1934 года во Львове почти ребенка, ученика седьмого класса гимназии, только за то, что тот не пожелал идти в ногу с националистическими бандитами.
Именно в связи с таким указанием подручные Банде-ры убивают вблизи Дрогобыча кузнеца Билецкого и вырезывают у него на лбу красную звезду, только потому, что кузнец Билецкий стал склоняться на сторону коммунистов. Да разве только одни эти преступления являются вехами кровавого пути поповича, фамилия которого начинает слово «банда»?
Это он готовит покушение на школьного куратора Гадомского во Львове, посылает кулацкого сынка Леми-ка в советское консульство во Львове, и тот убивает там в 1934 году секретаря консульства Андрея Майлова. Подручные Бандеры бросают бомбу в типографию Яськова, где печатается не угодная им литература, убивают директора гимназии Бабия, студента Бачинского, делают засаду на писателя Антона Крушельницкого. Лишь за первое полугодие 1934 года, когда Бандера был краевым руководителем ОУН в Западной Украине, по его личному приказу было убито девять человек. Начало карьеры было громким и кровавым! Но разве могут принести золотушному поповичу широкую популярность такие «мокрые дела», как, скажем, нападение на почту в Городке и убийство нескольких мелких почтовых служащих или расправа над никому не известным в мире гимназистом? Для славы нужны более крупные мишени! Наиболее удобной для них становится министр внутренних дел Польши Бронислав Перацкий.
После полудня 15 нюня 1934 года Бронислав Перацкий подъехал на машине к зданию клуба по улице Фок-саль, в Варшаве. Только он поднялся в вестибюль клуба, к нему сзади подкрался уроженец местечка Ширец, под Львовом, двадцатилетний Григорий Мацейко и тремя выстрелами в затылок убил министра из того же самого пистолета системы «Испанец», калибр 7,65, из какого был застрелен бандеровцами во Львове студент Яков Бачинский.
Польской полиции не стоило особенного труда задержать почти всех организаторов этого покушения во главе со Степаном Бандерой, его ближайшими подручными Мыколой Лебидем', Богданом Подгайным, убийцей Ба-чинского Романом Мигалем и другими.
Быстрому задержанию организаторов покушения способствовало и то обстоятельство, что полиция буржуазной Польши, как это выяснилось впоследствии, имела своих постоянных агентов-провокаторов Ярослава и Романа Барановских в самом высшем руководстве ОУН – так называемом «проводе». Уже первые дни открытого процесса над Бандерой и его сообщниками ясно доказали всему миру, что мишень была выбрана, как говорят поляки, «на хиби трафил» – на ощупь, что дело не столько в самом Брониславе Перацком, который мало чем отличался от других деятелей тогдашней правящей клики Польши, а дело все в том, чтобы, убивая сколько-нибудь заметного в обществе человека, придать большой резонанс этому делу и возвеличить в глазах общественного мнения исполнителей акта, вызвать у определенной части молодежи стремление подражать, идти по пути террора, но самое главное – этим выстрелом пополнить денежные фонды украинских националистов.
Ведь не случайно именно в это самое время в Соединенных Штатах Америки фюрер украинских националистов Евген Коновалец развил бешеную кампанию за сбор долларов на пополнение кассы ОУН. Не подлежит никакому сомнению, что правящие круги буржуазных государств и даже Польши, действуя по методу – из двух зол надо выбирать меньшее, поощряли террористическую деятельность украинских националистов. Соединяясь с разведывательной работой в пользу капиталистических государств, подкрепляя демагогическую агитацию националистов видимостью активных, решительных действий, она помогала отвлекать людей, не сведущих в закулисной политике националистов, и в первую очередь – одурманенную ими молодежь, от организованной революционной борьбы. «Подумаешь,– надо полагать, цинично рассуждали деятели и польской дефензивы,– пусть себе кричат да постреливают. Потеряем одного-двух школьных кураторов, пару министров да воевод, но зато не будем иметь сплоченного, наступательного народного фронта, который может сокрушить всю нашу государственную систему». Недаром даже один из теоретиков украинского национализма, Владимир Винниченко, видя эту нечистую игру с помощью отдельных покушений и дикого, демагогического вопля поповичей, вооруженных испанскими и немецкими пистолетами, написал однажды, что террор является самоубийством той идеи, которая его проповедует.
На суде Бандера держался вызывающе-крикливо, стремился произвести впечатление на публику и не очень боялся смертного исхода для себя и сообщников, ибо отлично знал, в каком направлении бежал Григорий Мацейко и кто его встретит за Данцигом. Участнику двух конференций ОУН, проходивших в Берлине, Степану Бандере было ясно, что Коновалец, затеявший флирт с Гитлером еще в те годы, когда неудачливый художник собирал в кабаках Мюнхена первых своих сообщников фашистов, сделает все для того, чтобы оказать соответствующее давление на правителей Польши и спасти своих украинских последователей от петли, которую они заслужили. Бандера догадывался, что в то самое время, когда его и подручных приводят в суд, бывший капитан австрийской армии, а ныне основное связующее звено между ОУН и абвером, некий Ришард Яры, член центрального «провода» ОУН, и его боевой референт Емельян Сеник-Грибивский, прозванный «торговцем террором», делают и сделают все, чтобы спасти своих единомышленников в Варшаве.
И в то время, как правительство буржуазной Польши беспощадно расстреливало коммунистов, подвергало их пыткам в лагере Береза-Картуская, Степан Бандера, Мыкола Лебидь и Карпинец – были приговорены к пожизненному заключению, а остальные участники убийства Перацкого отделались куда более малыми сроками заключения.
Пока Степан Бандера отдыхал после «трудов праведных» в камерах тюрьмы «Вронки» и сооруженной на верхушке горы Лысица тюрьмы «Свентый кшиж» («Святой крест»), один из руководителей гитлеровской военной разведки – абвера, полковник Эрвин Штольце, вызвал к себе на встречу в австрийский город Баден близ Вены руководителя ОУН Евгена Коновальца.
Встреча состоялась на квартире бывшего генерала «Украинской Галицкой Армии» Виктора Курмановича.
Подливая в рюмку Коновальцу французский коньяк «Наполеон», высокий, поджарый и голубоглазый Эрвин Штольце тихим, но настойчивым голосом передал ему все те новые ориентировки, которые он получил в начале 1938 года от шефа немецкой военной разведки адмирала Каиариса. Смысл этих указаний был таков: «Конечно, диверсионную работу против поляков надо продолжать. Можно даже позволить определенным группам «санации» в Польше, ведущим внутрипартийную борьбу, использовать украинских террористов для ликвидации неугодных людей, так, как они убрали Голувко и Перац-кого. Мы, управление абвера, в этом заинтересованы. Но есть более важная цель: сейчас фюреру и немецкой военной разведке надо прежде всего, любыми путями активизировать подрывную работу украинских националистов против Советского Союза».
В ночной беседе на квартире Курмановича в Бадене Коновалец дал согласие еще больше активизировать подрывную деятельность националистического подполья в Польше и работать против Советского Союза.
Двадцать третьего мая 1938 года, имея чехословацкий и литовский паспорта на имя Иосифа Новака, Евген Коновалец прибыл в Роттердам и после встречи с одним из своих доверенных агентов в кафе «Атланта» был разорван на куски врученной ему агентом «сюрпризной коробкой», которая состояла из взрывчатки с часовым механизмом ударного действия. Для людей, хоть немного знакомых с тайной, закулисной борьбой разведок, ничего удивительного в подобной кончине Евгена Коновальца не было. Став однажды на стезю шпионажа и убийств, все эти «торговцы террором» вряд ли могут мечтать о спокойной кончине под пуховыми перинами, на собственной кровати. Чаще всего они гибнут по методам, которым обучают своих подручных. Буржуазные газеты и особенно украинские националистические листки подняли тогда невообразимый гвалт в связи со смертью Коновальца, усматривая в ней пресловутую «руку Москвы». Но тем не менее некоторые из газет стали подвергать сомнению эту наиболее выгодную для ОУН версию о смерти вожака ОУН. Так, швейцарская газета «Базлер нахрихтен» писала: «Приятели Коновальца верят в акт мести со стороны большевиков, однако тайны, которые окружали весь образ жизни неутомимого конспиратора, допускают и другие предположения».
Через несколько дней швейцарский журналист, передавший подобное сообщение из Роттердама в Базель, навсегда лишился места в «Базлер нахрихтен»...
В обстоятельствах, сопутствовавших тому, как убрали Коновальца, любопытно и другое. Первым, кто опознал мертвого, был прилетевший к нему на явку из фашистского Берлина связной центрального «провода» ОУН и параллельно – штатный провокатор польской полиции Ярослав Барановский.
Когда чины голландской полиции показали ему останки Коновальца, этот профессиональный шпик-«двойник» запричитал по-немецки, с украинским акцентом, со слезами на глазах бросился на землю:
– О майн фирер! Майн фирер1..
Не успели жители домов по центральной улице Роттердама Кользингель, прилегающих к месту происшествия, вставить стекла в окнах, выбитые взрывной волной, как уже 29 мая 1938 года из Львова в Роттердам, получив официальные польские паспорта, выехали на похороны Коновальца его брат, а также шурин, управляющий имениями митрополита Андрея Шептицкого, в прошлом– тоже полковник гетманской службы, в годы первой мировой войны, Андрей Мельник – преемник убитого в «проводе» ОУН.
Многие жители Львова были крайне удивлены такой галантностью польской полиции, которая, прекрасно зная, что Мельник стоял у руководства организации, убившей министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, разрешила ему совершенно легальный выезд из Польши, принимать «дела от покойного». Подобная предупредительность властей буржуазной Польши, проявленная ими по отношению к претенденту в фюреры ОУН, объяснялась нажимом абвера и тогдашним антисоветским курсом польского правительства. Даже такой старый враг коммунизма, как Уинстон Черчилль, в своих мемуарах о второй мировой войне так охарактеризовал тот курс:
«Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене».
Совершенно ясно, что если бы правительство тогдашней Польши придерживалось иного курса, оно никогда бы не разрешило украинским националистам развивать подлую деятельность, принесшую и тогда, и особенно впоследствии столько жертв не только украинскому, но и польскому народу. Тем не менее, зная об антисоветском курсе польской реакции, замышляя нападение на Польшу, абвер побаивался, как бы в суматохе первых дней войны польские тюремщики не уничтожили их ценных агентов из числа украинских фашистов. Поблизости от тюрьмы «Святой крест», где сидели Бандера (абверовская кличка «Серый») и его сообщники, был выброшен парашютный десант из отпетых гитлеровских головорезов. Они должны были освободить Бандеру. Многих из них выловили и расстреляли польские патриоты, и тогда чины польской полиции заботливо эвакуируют Бандеру из тюрьмы живым и здоровым, и он попадает на берег Вислы, прямо в... объятия видных гитлеровских специалистов по делам славянства. Катаясь как сыр в масле в занятом гитлеровцами Кракове, Бандера предлагает свои услуги в создании легионов из отпетых украинских националистов для готовящегося нападения на Советский Союз. Его охотно принимают и выслушивают бывалые гитлеровские разведчики – доктор Теодор Оберлендер, коллега и приятель Оберлендера по Кенигсбергскому университету, такой же, как и он, «специалист» по обращению с людьми других национальностей, капитан абвера Ганс Кох, гестаповец Альфред Бизанц, гестаповец Альфред Кольф, доцент Ганс Иоахим Баер. Шумные научные звания скрывают у этих лиц годы службы в абвере и многие грязные шпионские дела, выполненные ими. Если, скажем, Ганс Кох боролся активно с большевиками, еще будучи сотником «Украинской Галицкой Армии», и принимал участие в. переговорах «украинских сичевых стрельцов» с генералами белогвардейских частей Деникина близ Винницы, то его более молодой приятель Теодор Оберлендер неоднократно засылался в Советский Союз и путешествовал по Советской стране под «крышей» скромного, но любознательного немецкого туриста – агронома. Все эти специалисты от шпионажа продумывают, как лучше осуществить в дни войны старую, извечную тактику «разделяй и властвуй» и поскорее превратить советский народ в нацию рабов. Им усиленно помогают в этом украинские фашисты во главе с Андреем Мельником и Степаном Бандерой, но, помогая им, в безудержной жажде власти – обманывают своих хозяев. Да, да – обманывают!
