Текст книги "Новая жизнь Димки Шустрова"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Проводы

Сказала Елена Трофимовна «Этому не бывать!», а если рассудить без горячки, спокойно, то и руками разведешь: что сделаешь, как помешаешь! Была бы девчонка без понятия, тогда можно и заставить, и приказать, и уши надрать. А тут… взрослый человек, сына растит. Одно осталось – ждать. Авось пронесет беду.

И Елена Трофимовна ждала. На дочь настороженно поглядывала, к телефонным звонкам прислушивалась.

И Димка думал о матери. Но у него были и свои дела, свои заботы. То футбол, то велик, то очередной матч по телевизору. А как-то целое утро с удочками возился: крючки привязывал, да еще грузило сорвалось, укатилось куда-то; искал, на коленках ползал. С Любчиком тоже немало времени проводил.

Тот и вовсе на физкультуре помешался. Отец дал ему денег, и Любчик купил пружины с ручками, эспандером называется, резиновый мячик, чтобы мускулы накачивать, и гантели – две чушки железные с шарами. Как только донес – в каждой по пять кило!

Конечно, и Димка загорелся этим делом. От гантелей у него плечи болели. Даже стал подумывать, как бы самому в дверном проеме турник приделать. Трубку подходящую нашел во дворе, но несколько длинноватую, надо было отпиливать. У отца Любчика была ножовка специальная – железо пилить. Димка сделал синим карандашом отметку и велел Любчику крепко держать трубу. Любчик изо всех сил держал, Димка коленом еще придавил, а пилилось плохо. То заедало ножовку, и как Димка ни толкал ее – она ни с места. То срывалась ножовка, как бешеная, и выскакивала из едва блестевшей канавки. Один раз чуть не покалечила Димку – возле самой руки стукнулась. Это она против железа слаба, а уж палец, наверно, не пощадила бы.

– Эх, – сказал Любчик.

– Чего эх! – разозлился Димка. Потом враждебно, как на кровного обидчика, посмотрел на трубу. – Брошу за сарай, где была! И без нее обойдусь. Есть же турник во дворе, и ладно. Даже лучше – на свежем воздухе!

Ясное дело, что на воздухе заниматься лучше, но все же обидно было Димке: у Любчика есть дома турник, а у него нет. Конечно, жил бы в квартире какой-нибудь отец и Димка мог бы по утрам подтягиваться, лягушку делать, брюшной пресс развивать.

Но плакаться перед Любчиком Димка не хотел. Зачем! Нет отца и нет. Проживет.

Хотел уже идти домой, а Любчик посмотрел на часы, стоявшие на полу, и многозначительно сказал:

– Неужели забыл?.. Четвертый час. А поезд в шесть отправляется.

Это Димка-то забыл! Да он только проснулся – сразу вспомнил. Полчаса лежал на диване, глядел за окно в синее небо и пытался представить (Димка однажды был на море и мог представить), как на зеленоватых волнах – вверх и вниз, вверх и вниз – качается Марина, как выходит в цветастом купальнике на блестящую гальку берега, как сахарно сверкают ее зубы, а в длинных, намокших косах искрится, переливается солнце.

Только ведь Любчику вовсе и не обязательно знать, когда проснулся Димка и о чем думал, глядя в синее небо. Потому Димка и сказал, тоже посмотрев на часы:

– Успею. Раньше пяти часов и приходить нечего. У ее отца – машина. Десять минут – и на вокзале.

Вроде и не собирались приходить рано, а как-то получилось, что без четверти пять Димка и Любчик уже были рядом с домом Марины Лизюковой. В конце концов, можно просто и на лавочке обождать. И двор новый – интересно.

Но посидеть на лавочке друзьям не удалось. Тотчас в открытом окне, что у верхушки тополя, появилась Марина. Заулыбалась, рукой машет – и без слов понятно: к себе зовет. Поднялись на третий этаж, а Марина в дверях стоит.

– Волноваться начала, – с укором сказала она. – В окно гляжу – нет и нет. Думала, забыли. Или вообще…

Оказалось, что вещи уже собраны, стоят в передней, и с минуты на минуту должен приехать отец.

Ребята познакомились с Марининой мамой и бабушкой, еще совсем не старой женщиной, но поговорить с ними Марина не дала. Только сказала, что это и есть те самые очень хорошие мальчики из ее класса, которых она ждет и которые согласились проводить ее на вокзал. А потом увела ребят в свою комнату.

– Вот здесь, – радостно обвела она рукой, – я живу. Это моя полка с книжками. Это шкаф. Это письменный стол. С ящиками. А это… Помнишь, Дима, рассказывала тебе, как вазу чуть не кокнула? Это она и есть. Целая. Правда, красивая? Хрустальная. А это – цветы в ней. Сирень.

Димка покраснел: в вазе стояла та самая сирень, которую он сорвал в палисаднике у старушки.

И Любчик опустил глаза. Но Марина и не подозревала, что Любчику известно о цветах. Иначе, наверно, совсем убрала бы сирень из комнаты. А Димка как ни был смущен, про себя порадовался: хорошую ветку сорвал!

– Могу и альбом показать. – Марина сняла с полки толстый альбом. – Это все я. Папа снимал. Называется: биография в снимках… Ну, это можно не смотреть – первые месяцы жизни, – она пропустила два листа с фотографиями, на которых, тараща огромные глаза, лежало головастое голенькое существо. – А тут уже детский сад. Это первомайская демонстрация, я у папы на плече… Любчик, полистай… Еще компотом вас угощу. Дима, можно тебя на минутку? Поможешь мне.

Марина вывела Димку из комнаты и, проведя на кухню, достала из сумочки с длинным ремнем, висевшей у нее на боку, маленький блокнот и ручку.

– Номер твоего дома знаю, а квартира?.. Я напишу письмо. Из Мисхора.

– Двадцать шесть, – опять покраснев, сказал Димка. И, подумав, добавил: – А его – двадцатая.

– Спасибо. – Марина записала оба номера и опустила блокнот в сумочку. – Тебе же интересно, как я буду отдыхать на море, правда? И свой адрес пришлю… Неси эту тяжелую банку! – уже громко сказала она. – А я стаканы…

Не успели выпить компот, как отец Марины приехал.

– О, какая чудесная компания! – заглянув в комнату, сказал он. – Маришка, познакомишь?..

Дмитрий Васильевич очень понравился Димке. Еще и тезка! Это он сам так сказал, когда Марина стала представлять их по имени и фамилии:

– Очень приятно! И я – Дима. Правда, немного в прошлом. Но все равно – тезки. И маму твою знаю. Как же, Надежда Шустрова. Читаем прессу. Следим!

Димка сразу же подумал: вот был бы у него такой отец! И мысль эта приходила ему в голову, когда он смотрел, как Дмитрий Васильевич ловко располагал в багажнике вещи, как уверенно, одной рукой вел машину. Очевидно, Марина нисколько не преувеличила, сказав, что отец все умеет. Конечно, такой и на доске по морю поплывет!

Пока было время, они посидели в уютном купе вагона несколько минут, съели по порции мороженого, которое принес Дмитрий Васильевич. Димке было интересно и немножко грустно. Вдруг и самому захотелось куда-то поехать, увидеть неведомые места, море, кипарисы. А тут еще Дмитрий Васильевич спросил, как они с Любчиком собираются провести каникулы. Любчик, поморгав умными серыми глазами, сказал:

– Я пока точно не знаю. Но, вероятно, и мы на море поедем.

Взгрустнувший Димка растерянно пожал плечами: он-то действительно был в полном неведении, где и как проведет лето.

Уважение и любовь

На другой день о Димкином летнем отдыхе зашел разговор и в семье Шустровых.

Надежда Сергеевна, размешивая в стакане сахар, с печалью в голосе самокритично призналась, что проблему эту слегка подзапустила, путевки в пионерский лагерь местный комитет редакции уже распределил, о первой смене и говорить нечего, а на вторую смену, в июле, она постарается достать.

Против поездки в лагерь Димка ничего не имел. В прошлом году уже познакомился с лагерной жизнью. Не мед, не сахар: купание строго по часам, пятнадцать минут и вылезай, утром и вечером – линейки, после обеда раздевайся, ложись в кровать. Но было и что вспомнить: интересный поход, соревнования по ориентированию на местности, костер. В общем, жить можно.

– Ладно, – сказал он и вспомнил о друге. – А Любчик поедет на море.

– Что ж, Дима, – развела руками Надежда Сергеевна – в позапрошлом году и мы с тобой ездили в Гагру… Но не всегда получается. – Она отрезала тонкий ломтик батона, подцепила на кончик ножа масло, а размазать его по хлебу словно забыла. – Не получится с морем, – повторила она. – Отпуск мне сейчас никак нельзя – работы много. А в лагерь тебе надо поехать. С ребятами в поход сходите. Да и веселее, чем одному дома. Считаю, что нужно поехать.

Надежда Сергеевна будто чего-то не договаривала. И бабушка почувствовала это.

– Если и дома посидит – не велика беда. Тут у него почище лагеря: то игра, то велосипед, вон и удочки наладил, глядишь, Дымочку рыбки принесет.

– Нет, – возразила мама, – лучше, если поедет в лагерь.

– А почему лучше-то? – подозрительно переспросила бабушка.

– Лучше, – с нажимом повторила Надежда Сергеевна, так и не намазав хлеб маслом. Она встала из-за стола. – В общем… пока ничего говорить не стану. Наверно, рано еще говорить. Возможно, в нашей жизни произойдут кое-какие перемены. Возможно, с нами будет жить человек, которого я смогу уважать и любить. Да-да, не смотрите на меня так – уважать и любить. Я говорю о Владимире Ивановиче Сомове. А сейчас продолжать эту тему не стану. Потому и считаю: будет лучше, если Дима на месяц поедет в лагерь.

Вероятно, бабушка все-таки «продолжала бы эту тему», да только с кем продолжать? Дочь, не допив чая, ушла в свою комнату. Внук, посидев, помолчав, вспомнил о международном матче и включил телевизор. Будто и нет у него другой заботы, как смотреть футбол.

А Надежда Сергеевна, объявив сыну и матери, что собирается связать свою жизнь с Сомовым, уже не таилась. Разговаривая с ним по телефону, дверь не закрывала и, перед тем, как положить трубку, ласково произносила: «Целую».

И когда шла на свидание, тоже, ничуть не смущаясь, говорила:

– Договорилась встретиться с Владимиром Ивановичем. Рано не ждите.

А недели через полторы произошли события, которые в семье Шустровых всех ожесточили и едва не поссорили.

Вторник

Любчик делал потрясающие успехи.

Во вторник, в тот самый вторник, когда произошло столько событий, Любчик на глазах изумленного Димки подтянулся ровно десять раз. Возможно, десятый и не следовало считать: бедный Любчик покраснел, как рак, ноги его, грудь, руки – все дрожало, худенький подбородок вытянулся вверх, чтобы коснуться железной трубы, но так и не дотянулся. Пусть девять. Но это же – девять!

Сам-то Димка оконфузился. Подтянулся шесть раз и бросил. Сделал вид, будто в плече заболело. Ерунда, ничего не заболело – просто почувствовал: еще раз, два подтянется – и все.

Вот это Любчик! Димка из любопытства пощупал у друга мускулы. Точно: с прежними, как месяц назад, не сравнить! А что же к концу лета будет!

– Брюшной пресс попробуй, – сказал Любчик.

Димка пощупал его тощий живот.

– Ничего? – спросил Любчик.

– Может, камней наглотался? – пошутил Димка.

– А ты обратил внимание? – сказал Любчик. – Почти все космонавты небольшого роста… Но это не правило, – быстро добавил он. – Шаталов высокий, Джанибеков. Так что, если я и вырасту, – улыбнулся он, – страдать не буду. Между прочим, нажимаю на морковку. В ней витаминов – уйма!

– Будешь длинный, как морковка, – засмеялся Димка.

– Поглядим, – вздохнул Любчик и, будто случайно, как о пустяке, заметил: – В пятницу уезжаю.

– В пятницу? – переспросил Димка. – В эту?

– Через три дня. На море. В Алушту. Маме дали отпуск. Я ведь говорил тогда.

Верно, говорил. И все-таки Димка удивился этому не меньше, чем рекордному подтягиванию Любчика на турнике. Как-то очень уж неожиданно. Вышло так или нарочно говорить не хотел? Но выяснять подробности Димка не стал. И какое это имеет значение? Главное, что уезжает. На море. И Лизюкова на море. Алушта и Мисхор. Рядом, наверно…

– А ты в лагерь? – спросил Любчик.

Димка кивнул и, переборов себя, стал в стойку «смирно», зычно скомандовал:

– Слева по порядку номеров рас-считайсь!.. А может, и не поеду. Бабушка против… И вообще… «Сказать, что ли? – подумал Димка. – Ладно, я не такой зажимальщик, как ты». И вообще, скоро, наверно, все у нас изменится. Мама так и сказала: выхожу замуж.

– За того? За Сомова?

По тому, как быстро Любчик это спросил, Димка понял: он сильно удивлен.

– За него. А что?

Любчик не ответил, только губами как-то сделал, но Димке и это не понравилось. Радости мало, а все равно Любчику нечего губы кривить. У него-то есть отец, чего беспокоиться. А тут… хоть такой будет. Что ж, если на другого не повезло…

В это время зазвонил телефон, Любчик взял трубку и, послушав, протянул ее Димке.

– Сын, – услышал Димка голос матери, – поднимись домой.

– А зачем?

Но мама трубку уже положила.

Димка вышел на лестничную площадку, но не к себе наверх побежал, а сначала к почтовым ящикам. Прошло уже две недели, как уехала Марина. Однако за дырочками почтового ящика квартиры номер 26 темнела пустота. «Только пообещала», – подумал Димка.

Едва он открыл дверь и переступил порог комнаты, как в груди у него сделалось пусто, словно в почтовом ящике, в который минуту назад Димка заглядывал. На столе лежала счетная машинка.

– Ты не знаешь, откуда под старыми газетами взялась эта вещь? – спросила Надежда Сергеевна и показала на машинку.

К такому вопросу Димка не был готов. Он-то решил, что в их квартире нет более надежного места, чем в верхнем шкафу, куда сто лет никто и не лазил. А вот мама раскопала… Но, раз бабушка не призналась, и ему надо молчать.

– Не знаю, – пожал он плечами.

– До чего же интересно! Никто не знает! Может, Дымка спросить? Вдруг он арифметические задачки по ночам решает?.. Нет, я вас спрашиваю, – возвысила голос Надежда Сергеевна. – Что это за детектив? Димка, ведь вижу – глаза-то опустил. Отвечай.

Но Димка тоже не хуже партизана: хоть и под ноги смотрит, а молчит.

– Остается милицию пригласить. С собакой… Ты что, – мама взяла Димку за густой каштановый чуб, приподняла голову, – украл ее? Я спрашиваю!

– Надюша, – жалобно сказала бабушка, – да отпусти ты его. Больно, небось.

– Потерпит. Мужчина. Хватило смелости украсть, пусть наберется мужества и признается. Где своровал? В магазине? В школе?

– Ничего не своровал, – наконец глухо выдавил «мужчина».

– Дальше!

Мохнатый Дымок, не пожелавший присутствовать при этой сцене, наверняка слышал из кухни тяжкий вздох младшего Шустрова.

– Так, – сказала Надежда Сергеевна, – хорошо вздохнул. Выразительно. А дальше?

– Что дальше? – Димка освободил чуб из руки матери. – Отец мне дал.

– Федор? – с угрозой протянула Надежда Сергеевна. – Федор дал?!

– Подарил, – дернув плечом, уточнил Димка. – А что, не имеет права?

– Ты, Надежда, утюг горячий, простынь! – вступилась за внука и бывшего зятя Елена Трофимовна. – Ну и что – ребенку своему подарил. Знала я. А тебе радоваться бы надо…

– Ах, и ты знала! – изумилась Надежда Сергеевна. – И молчала!.. Да что же тут происходит? Заговор, предательство в доме!

– И не говори таких слов! Не говори! – вскинулась Елена Трофимовна. – И Федора ругать не смей! Уж с твоим-то Сомовым не сравнить. Ишь, разбойник! Дорожку перед тобой расстелил. Слесарь-токарь! Все знаем! Кто такой и где проживает!..

Еще больше изумилась Надежда Сергеевна. Руки у груди замерли, круглыми глазами на мать смотрит. А Елена Трофимовна, как пробудившийся вулкан, уже не могла да и не хотела сдерживать всего, что накопилось в ней и клокотало в последние недели.

Ее бурная речь продолжалась не менее десяти минут. Тогда-то перед изумленной Надеждой Сергеевной и открылась во многих подробностях картина домашнего, как она выразилась, «заговора и предательства».

После этого Надежда Сергеевна села на диван и довольно долго пребывала в глубоком раздумье. Наконец она приняла решение:

– Хорошо, – сказала спокойно. – Так даже и лучше. По крайней мере, все стало на места. Мы решили пожениться с Владимиром Ивановичем. И на днях я переселяюсь к нему.

Бабушка, еще не остывшая после своей речи, горько усмехнулась.

– Уходишь, значит… А мы как же? Ребенка бросаешь.

– Никого я не бросаю. Пока поживем на два дома. Потом станет видно, где нам жить всем вместе. Как, сын, одобряешь? Ты же хочешь мне счастья?

Димка насупился. Счастья? С чужим дядькой? С этим слесарем? Но он ничего не сказал. Да и что говорить, если мать все обдумала и решила сама, без него, Димки.

– Но я буду навещать вас. Обязательно буду, – добавила Надежда Сергеевна. – А ты, Дима, в июле побудешь в лагере.

– Вот так-так! Горестно всплеснула руками Елена Трофимовна. – Они уже все обдумали, обсудили. Нас не спросили только!

– Мама, довольно на сегодня. Я очень устала… А это… – Надежда Сергеевна взяла со стола счетную машинку, – ладно, Дима, пусть у тебя останется. Как память о твоем отце и его странной, ломаной жизни, поломавшей судьбу еще двоим людям.

Надежда Сергеевна ушла в свою комнату, но тотчас вернулась и положила перед Димкой письмо.

– Персонально на твое имя. В ящике лежало. Я не вскрывала, не волнуйся. Уважаю тайны других… В отличие от некоторых шпионов, которые следят за чужими домами! – И, улыбнувшись, погрозила Димке пальцем.

Одни

Провожать Любчика на вокзал Димка не ходил. Отправлялся его друг тем же шестичасовым поездом, каким уезжала на юг и Марина. Но тогда их всех повез на своей машине Дмитрий Васильевич. И хотя жалко было, что Марина уезжает, но чувствовали они себя непринужденно, и было им весело.

А тут Любчика и его мать отвозила на вокзал служебная машина отца. Шофер был очень суров на вид, ничего не говорил. Он молча вынес вещи на улицу и даже не стал укладывать их в багажник – поставил сзади, где садятся пассажиры. Только для одного Любчика и осталось место на заднем сиденьи. Впрочем, и так было ясно: с другом Димке надо прощаться здесь, у подъезда. Они и попрощались. Пожали друг другу руки, улыбнулись сконфуженно, и Димка, чтобы уж совсем-то не было грустно, слегка побоксировал Любчика кулаком и сказал:

– Давай, накачивай мускулы.

В ответ Любчик радостно кивнул и сел в машину.

Это было в начале шестого, а сейчас вздрагивающая секундная стрелка на телевизионном экране проворно приближалась к верхней отметке – 21 час.

– Дима, – сказала с кушетки бабушка, – хватит тебе его смотреть, голова разболелась.

Ну что ж, можно и выключить. И правда, почти три часа просидел у телевизора. И фильм-то неинтересный – одни разговоры, и смотреть не надо бы. А вот сидит и сидит, от нечего делать. А чего делать? Бабушка и то, уж как любит на кухне возиться, а вот все деда переделала, и легла на кушетку.

Спать не хочется Димке. Чего же спать – за окном еще светло. Хотя, конечно, и на улицу не пойдешь – поздно.

За маминой дверью – тишина. Мама днем, около четырех часов, позвонила из редакции. Разговаривал с ней Димка.

– Димочка, – сказала она, – не ждите меня сегодня. Слышишь?.. Не сердись, родной. Все будет хорошо. Гуляй. Ты уже пообедал?

– Да, – ответил он.

– Умник. С мячом побегай. Путевку в пионерский лагерь я тебе достану. Обещают… Димочка, кончаю говорить, тут пришли. До свидания, родной. Я тебе позвоню.

– А когда? – спросил он.

– Не знаю. Как получится. Там ведь телефона нет, ты знаешь… Но не беспокойся. Все будет хорошо.

– А бабушку не позвать?

– Димочка, тут люди… До свидания. Будь умником…

Димка посмотрел на серый, померкший экран телевизора, на бабушку, на кота, свернувшегося калачиком у нее в ногах.

– Бабушка, тебе свет не мешает?

– Потуши. Подремлю немного.

Он нажал кнопку выключателя, лампы в зеленых рожках люстры погасили – в комнате едва-едва видно. Димка открыл мамину дверь.

С минуту ходил по комнате. Рассматривал знакомые мамины вещи. Потом присел перед ее туалетным столиком. Расческа лежит, губная помада, красная ватка – мама губы вытирала. Димка посмотрел на себя. Собственная унылая физиономия, отраженная сразу в трех зеркалах, ему не понравилась, и он пересел за другой стол – письменный. Слева – бумаги, справа – пишущая машинка, которую мама, когда работает, ставит на стул с подложенными газетами.

Нет мамы, и машинку скоро заберет. Димка снял крышку футляра, вставил чистый лист, подумал и, разглядывая на вогнутых пуговках белые буквы, неумело, прямым указательным пальцем, четыре раза ударил по клавишам. На листке отпечаталось: «мама».

А больше ничего печатать не стал. Послушал тишину в квартире, вздохнул. Потом из пухлой стопки исписанных листов взял верхний. Смотрел, щурился, несколько слов удалось прочитать. Как она разбирает свой почерк?.. То ли дело у Марины буковки – круглые, ровные, как здесь на машинке.

Димка достал из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. Уже четыре раза за эти дни перечитывал письмо Марины. Почти наизусть помнит. И все же снова вынул из конверта листок.

«Дима, здравствуй!

Целую неделю Черное море ласкает меня на своих теплых, зеленых волнах. (В этом месте Димка каждый раз улыбался: он-то мысленно ведь так и представлял эту картину.) Погода стоит очень хорошая. Я плаваю, по оценке бабушки, уже на «4». А бабушка плавает замечательно! Раньше у нее был первый разряд по плаванию. Вчера было очень тихое море, и мы с бабушкой доплыли до красного буйка. Я совсем не боялась. С бабушкой не страшно. Она бы и взрослого человека могла спасти.

Здесь есть один смешной мальчик, Аликом зовут, в шестой класс перешел. Он каждый день приходит сюда с дедушкой. Сегодня Алик нырнул с камнем и целую минуту сидел под водой. А у меня так не получается, я не могу долго сидеть под водой. Потому что в груди больно. И вообще, не хочу. А еще Алик ходит на руках. Идет, идет, и прямо в море заходит.

А буек, к которому мы с бабушкой вчера плавали, похож на парус, как на сёрфинге (я узнала: можно говорить и сокращенно). Я уже несколько раз видела, как вдали проплывали сёрфинги. Красиво! Волны, парус, и человечек стоит.

Остановились на квартире, где и раньше жили. Но если захочешь написать мне письмо, то пиши просто: «Крым. Мисхор. До востребования». К почтовому отделению мне сбегать три минуты. До свидания, Дима. Передай привет своему другу А. Марина».

Дочитал Димка письмо и закрыл глаза. Ясно-ясно все представил. И саму Марину возле буйка, и далекий парус с человечком. Хорошее письмо. Только чего этот Алик все крутится там? Перед Мариной, что ли, выставляется? Водолаз, клоун! На руках ходит!

Надо все-таки научиться ходить на руках. Собирался днем, да забыл. Не сейчас ли попробовать?.. Но раздумал – тесно здесь, еще разобьет что-нибудь. И поздно. Завтра обязательно поучится.

Димка снова закрыл глаза, но почему-то не Марину на волнах представил, а Любчика. Сейчас на полке лежит, наверно, мечтает поскорее приехать. И думает, как бы Марину увидеть. Тоже что-нибудь демонстрировать станет. Он такой – упрямый. Своего добьется…

Больше о Любчике Димка ничего подумать не успел – помешали странные звуки, доносившиеся из другой комнаты.

Он подошел к двери, послушал и догадался: бабушка плачет.

– Ну чего ты, не надо. – Димка тронул ее за плечо. – Слышишь?

– Димушка, – всхлипнула Елена Трофимовна, – одни мы остались. Не нужны ей… Ушла. Тут ей, что ли, плохо было? В тепле, уюте. В квартире я приберу, все сготовлю, на стол подам – ешь, доченька, тепленькое, вкусненькое. Всю жизнь о ней заботилась. Еще Коля у меня был, сыночек, три годочка всего пожил. Вот после него только о Надюше и думала. Ночей, бывало, не сплю. Она в первые годочки тоже всякими болезнями переболела. И годы были трудные – после войны. Какое питание?.. Помню – ангина ее свалила. Такие в горле нарывы, ну, дышать не может. Вижу: погибает ребеночек – посинела, глазки закатила, на губах пузырики. Я и тормошу ее, и переворачиваю, и палец в ротик сую, чтобы воздух продохнула, да нарывы, может, полопаются. Всю ночь маялась с ней. И тепленьким чайком с мятой поила. К утру полегчало. Хорошо задышала. Это нарывы-то, значит, прорвались.

Бабушка снова всхлипнула, погладила внука.

А Димка и сам не заметил, как под глазами у него повлажнело.

– А вырастила, – вздохнула бабушка, – какая теперь за все благодарность? Про все забыла. И нас забыла…