Текст книги "Новая жизнь Димки Шустрова"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Взрослый парень

Да, беспокойная журналистская работа. Все люди в воскресный день отдыхают, а Надежда Сергеевна в спальне, в той самой небольшой комнате со шкафом, забралась с ногами на кровать, приготовила бумагу, достала блокнот, исписанный непонятным почерком, который даже машинистки не могут разобрать. Пролистнула страничку, другую, принялась водить глазами по стенке, машинально наматывать на палец золотистую прядку волос. Наконец придумала, взяла ручку.

Часа полтора работала она, закрывшись в комнате, а потом дверь открылась, и Надежда Сергеевна вышла, устало потягиваясь: сказала, что ей одной скучно.

Сомов, возившийся с электропроводкой, сразу повеселел при ее появлении, сказал:

– Наденька, но ведь ты работаешь.

– Работаю. А вот все равно будто чего-то не хватает. Знаешь, Володя, мне кажется, если бы ты был рядом, то есть, чтобы я видела тебя, мне и писалось бы легче.

– Ну что ж, сиди здесь, – улыбнулся Сомов. – Буду рад. Как тебе стол раздвинуть? Уголком?

Надежда Сергеевна подошла к столу, села, приподняла локти.

– Все прекрасно, удобно, только… Чуть высоко для машинки. Я привыкла работать, когда машинка низко стоит.

Сомов озабоченно обвел взглядом комнату, подумал к неожиданно сказал:

– Надюш, а если я у окна оборудую тебе рабочее место? Светло. Столик какой нужно подберу. Можно и ножки отпилить. А стул у меня подходящий есть! Тебе здесь понравится. Еще торшер сюда поставим. Согласна?

– Господи, – удивилась Надежда Сергеевна, – ты и вправду волшебник.

Когда Димка, накувыркавшись на турнике и выполнив десять чистых подтягиваний, вошел в комнату, то мама уже сидела у раздвижного стола под деревом с кенарем Колькой, писала на своих листах, а дядя Володя что-то вымерял у окна рулеткой.

Димка тоже обрадовался, что мама теперь будет работать здесь. «Эх, – подумал он, – жалко, что машинку не принесла. Сейчас бы и цокала на ней». А что, если привезти? Заодно и посмотрит, нет ли от Марины письма.

Мама не стала возражать. В пятницу звонила домой, все там в порядке, но пусть съездит. Цветов отвезет бабушке, коржиков, привет передаст. И Сомов сказал, что от него тоже – сердечный привет Елене Трофимовне.

Димка летел домой, как на крыльях. Нес бабушке подарки и приветы. Хороших с дядей Володей цветов нарвали. Пионы, огромные ромашки. И светлая, как паутинка, трава.

Бабушка и цветам обрадовалась, и коржикам, и внуку. Только Димке опять некогда было ни разговаривать, ни приветы передавать, ни пережидать сочные бабушкины поцелуи. Вырвался из ее рук и – вниз по лестнице. В ящике, кажется, не только газеты… Бежал не напрасно: в награду – письмо из Мисхора!

А когда вернулся, рассматривая конверт, Елена Трофимовна и другой подала. Молодец Любчик, тоже не забыл друга!

Письмо Марины Димка оставил на потом, будто на десерт. Первым распечатал от Любчика. Может, уже на сёрфинге по морю носится?

Любчик сообщал, что отдыхает хорошо, купается, делает усиленную зарядку. А большая часть страницы была занята описанием, как ездили с мамой в Ялту, где Любчик своими глазами видел в гавани научный корабль «Академик Королев». Он ему очень понравился – красивый, весь белый, со множеством научных приборов и высоченными серебристыми шарами на палубе. Корабль этот плавает по всем океанам и морям и помогает Главному центру управления связываться с космической станцией, где работают наши космонавты.

Димка позавидовал Любчику. Да, поглядеть бы на такой замечательный корабль… Но расстраиваться не стал. А разве на заводе не интересно? Любчик вот не был на заводе и, наверно, не знает, как и Димка не знал, что ложки штампуют на прессе. Да что ложки! Молот вон какие болванки разминает! Триста тонн усилие. А дядя Володя говорил, что в нашей стране делают прессы, которые самые большущие детали могут штамповать. У них сила – шестьдесят пять тысяч тонн. Даже и представить невозможно.

Димка мысленно так увлекся разговором с Любчиком, словно друг стоял рядом и слушал его. Даже о письме Марины забыл.

А она тоже сообщала, что отдыхает очень хорошо, хоть погода и не совсем солнечная. Но они с бабушкой все равно каждый день купаются в море. Только два дня не купались, из-за сильных волн. И написала о том, как на почте ей протянули конверт с подчеркнутой фамилией, и она очень обрадовалась. А письмо его, хоть и грустное, но очень хорошее, и пусть пишет письма, какие хочет. Любые станет читать с радостью. Узнал Димка и про счастливый камень, который Марина нашла на берегу и обязательно ему подарит.

«Этот камень удивительный, – написала она. – Другие люди целый месяц ищут и не могут найти. А я нашла. В нем дырочка есть, ее водой за сотни лет вымыло. Счастливый камень называется «куриный бог». Алик целый день выпрашивал у меня. Но я не отдала. Через три дня приезжает папа и будет кататься на сёрфинге. Вот бы мне выучиться! Дима, представляешь: лечу среди волн на доске с парусом, и волосы мои раздувает ветер! Жду твоих писем. Марина».

Димка засмеялся, уперся руками в пол и задрал ноги кверху. Так и стоял, касаясь пяткой стены.

Выйдя из кухни, бабушка всплеснула руками:

– Батюшки, шею сломаешь!

Димка перевернулся в нормальное положение и принялся рассказывать, что с ним произошло за те дни, пока он жил на Топольной. Расписывая кузнечные молоты и прессы, Димка красок не жалел.

Бабушка и удивлялась, и не верила, и говорила со стоном: «Батюшки, да тебя же словно мушку малую среди тех машин страшных раздавить могло! Да как ты не забоялся их? Да куда мать смотрит – ребенку такое разрешать!..»

Интересно было рассказывать бабушке. Димка чувствовал себя большим, взрослым и сильным.

Потом он во дворе погулял, Сереже из седьмой квартиры кое-что о заводе рассказал, а часов в шесть стал собираться.

– И ночевать не останешься? – спросила бабушка.

– Я же говорил тебе: завтра мы с дядей Володей на завод идем. А начало работы в восемь.

– Батюшки, – опять ахнула Елена Трофимовна, – да что же тебе делать на том заводе!

– Работать, – солидно, как и Владимир Иванович, сказал Димка. – Я даже в лагерь из-за этого не еду, а ты говоришь!

Новость эта совсем расстроила бабушку.

– Хоть на дорожку тебе чего-нибудь соберу, – жалобно вздохнула Елена Трофимовна.

Пока она суетилась на кухне, Димка прошел к маминому письменному столу и приподнял машинку. И не тяжелая совсем! Он покрепче запер защелку футляра и вынес машинку в переднюю.

– Ба, не надо мне ничего. Там все есть.

– Да вот ягодок на базаре купила.

– И ягоды у нас есть. Я машинку взял. Маме работать надо.

– Да неужели донесешь? – встревожилась Елена Трофимовна.

– А чего тут! – хмыкнул Димка. И такое было у него уверенное, серьезное лицо, что бабушка успокоилась. Если огненных машин на заводе не забоялся, то, видно, и вправду взрослый уже парень. А кулек с ягодами все-таки сунула Димке в руку.

Работа

До чего же ко времени доставил он машинку! Надежда Сергеевна, увидев сына, входившего в калитку с тяжелой ношей, кинулась навстречу, зацеловала и тут же, почти как бабушка, испуганно спросила:

– Неужели сам донес?

А Димка, хоть и устал, хмыкнул с пренебрежением. А почему и не хмыкнуть! Доказал же – вот она, машинка. На двух трамваях ехал, с пересадкой.

Димка и сейчас не отдал маме тяжелого груза. Сам внес в дом, поставил у порога на пол. Низенький столик с тонкими коричневыми ножками, примостившийся у окна, Димка сначала не заметил. Днем его не было, как не было и стула перед ним. Впрочем, какой же это стул? Обыкновенный стул и сравнить невозможно с этим почти царским троном! Служил троном широкий пень с великолепными лапами, получившимися из коротко отпиленных могучих корней. И спинка была на троне, тоже деревянная, выгнутая.

Пень, конечно, Димка заметил. Округлил изумленные глаза, подбежал и уселся на него. До чего же удобно! Весь вечер сидел бы – не слезал! Ну и дядя Володя, фантазер!

– Обожди, еще торшер принесу. Березовый. Будет у нашей мамы лесное рабочее место.

И торшер был удивительный – из кривой, словно извивающейся березки. А вместо веток и листьев – зеленый, цветастый абажур.

Мама всему радовалась – и новому рабочему месту, и сыну, такому самостоятельному и сильному, что машинку смог принести, и особенно тому, что сию же минуту может сесть за машинку и напечатать законченную статью.

Потом, за ужином, все удивлялись – почему-то забыли про телевизор. Совсем не включали. А когда включать? И зачем? И без телевизора было интересно!

– Антенна на крыше у вас особенная, – вспомнил Димка.

– Знакомый любитель помог собрать, – сказал Сомов. – Осенью несколько раз картинки других телецентров появлялись. Таллин, Рига, даже Лондон однажды. Зависит от особенного состояния верхних слоев атмосферы.

Конечно же, Димка загорелся увидеть Лондон или хотя бы Ригу. Но состояние атмосферы, видимо, было нормальное, и, кроме знакомого лица диктора, объявлявшего о вечерних передачах, на экране ничего интересного не показывалось. По второй программе объясняли, как надо правильно переходить улицу.

– Дима, выключи, пожалуйста, – попросила Надежда Сергеевна, и когда Димка без всякой жалости «вырубил» телек, она задумчиво проговорила, обратившись к Сомову: – В конце недели я должна сдать очерк об одном любопытном человеке. Не глуп, работает в конструкторском отделе, на хорошем счету, но решительно недоволен жизнью. Считает, что занимается не тем, чем должен бы. А чем должен – и сам не знает. А человеку за тридцать. И вот мается, бедняга, хандрит, в бутылке утешения ищет… Володя, а вот как ты? Тебя сомнения не одолевают? Своей работой доволен, счастлив?

Сомов не сразу ответил. Подержал за хвостик ягоду клубники, положил снова в тарелку. Димка притих – что скажет?

– Наденька, это я не как журналисту тебе говорю, а как человеку, другу. Вот отними у меня работу, которую руками этими делаю… – Сомов приподнял свои большие, крепкие руки. – Конечно, и голова при этой работе совсем не лишняя. Но вот отними эту работу – и не знаю: смогу жить или нет. Я понятно ответил?

– Вполне, – кивнула Надежда Сергеевна.

– И никакие сомнения, честно скажу, меня не одолевают. Может, это плохо, а?

– А если не пошла работа? Не получается?

– Ну, я не про это, – сказал Сомов. – Тут и ночью тогда не уснешь, всю голову изломаешь… Я говорю про сомнения, как у этого, из конструкторского отдела.

– Спасибо, – улыбнулась Надежда Сергеевна. – Это мне как раз и нужно для очерка. Подтверждение такого цельного, уверенного в себе человека, который видит в своей работе и смысл, и радость.

– Все правильно, – как всегда, спокойно сказал Сомов. – Работа – моя жизнь. Но и требует многого. Пришлось – уже потом, когда работал, – и вечерний техникум закончить, да и сейчас без книжки не обойдешься. Все вперед движется, чуть зазевался, – и отстал. А как отставать? Никак невозможно. Тут еще в писатели меня зачислили.

– Тебя? В писатели? – удивилась Надежда Сергеевна. – Что-то новое в твоей биографии.

– Вызвали весной в дирекцию, а там – работник издательства. Леонид Васильевич, наш директор, и говорит: книгу издательство готовит о рабочем классе. Нужна статья о наставниках. Вот посоветовали товарищу редактору тебя привлечь. Рассказать тебе есть о чем, опыт наставничества солидный. Дерзай, говорит, глядишь, в писатели выбьется.

– И согласился? – живо спросила Надежда Сергеевна.

– Уговорили.

– Разговор весной был? Значит, уже написал?

– Полторы недели по вечерам сидел, два выходных убил.

– Закончил?

– Целую тетрадку исписал. Да толку-то! Перечитал – уши покраснели. Хотел сразу порвать, но испугался – что редактору скажу? И директор может поинтересоваться. А он и вправду спросил недавно. Махнул я рукой, отнес свою писанину. Пусть читает. Не годится – сам порвет.

– И когда же отнес?

– Да с месяц скоро. С тех пор не встречал его. И он меня не вызывал.

Надежда Сергеевна все с большим любопытством смотрела на Сомова.

– Милый мой писатель. – Она ласково улыбнулась.

– Хоть ты не смейся! Какой я писатель! Я – рабочий, слесарь. Вот это люблю. Это мое дело. Кровное.

Разговор их Димка слушал, затаив дыхание. И понял главное: Сомову нелегкая работа слесаря очень по душе. Димку это радовало. Ведь и ему самому работа дяди Володи нравилась, внушала уважение.

– Дядя Володя, а помните, в столовой вы сказали, что напильник в семь лет в руки взяли. Вам тогда не поверили.

– Ты-то поверил?

– Ага… Хотя мне сейчас вот сколько, а я… не умел.

– Да и я не умел, а вот пришлось. – И, скупо улыбаясь далеким воспоминаниям, Сомов объяснил: – Мясорубку пришлось чинить. Мать на работу спешила и оставила привинченной. А мне, – видишь, какой хозяйственный, – порядок захотелось навести. Стал барашек на ручке откручивать, а он – никак. Надо бы щипцами – был у отца инструмент, тоже слесарем работал, – а я молоток взял. Стучу по барашку, да, видно, в другую сторону – против резьбы. Не знал же – семь лет. Ударил покрепче, он и отскочил. Винт обломился. Мать у нас строгая была, чуть что – ремень в руки. И отец не похвалит. Что делать? – Дядя Володя хитровато прищурился на Димку. – Как бы стал обломок винта доставать?

– Щипцами.

– А там и ухватить почти нечего.

– Тогда… не знаю, – признался Димка.

– Вот и я. Сижу, чуть не плачу. Это сейчас пошел в магазин, достал кошелек – любую выбирай, хоть ручную, хоть электрическую. А тогда мясорубок не было. Война только кончилась. Голод на металл. Сталь ведь на танки шла, на орудия, снаряды. В общем, мясорубки ни за какие деньги не купишь. И какие тогда деньги? Отец с одной ногой вернулся. Уже не тот работник – в артели клепал. Еще двое ребят. Те постарше, в школу ходили. Стою над сломанной мясорубкой, чуть не плачу. Но креплюсь, упрямый был. И вспомнил, как отец ржавые бинты в керосине отмачивал. Керосин – тоже дефицит, да много ли на мою работу надо: макнул в лампу с керосином лучинку и стал обломок винта смазывать. Не знаю, помогло или нет, но удалось все же ухватить пинцетом, а потом и стронул с места. Отвернул. А дальше?..

– Знаю! – сказал Димка, радуясь, что догадался. – Другой винт надо.

– Все правильно. Подобрал подходящий болт, шайбу. Да только ручка-то все равно не держится. Болт длинный. Вот и взял тогда первый раз в жизни напильник. Для дела взял, не просто для баловства. Долго тогда трудился.

– И отпилили? – спросил Димка.

– Все как положено сделал. Отец за смекалку похвалил. Долго еще той мясорубкой пользовались.

Доставая в тарелке ягоду, Димка, вроде бы случайно, прижался к плечу Владимира Ивановича. Прижался, да так и замер. И было ему хорошо, надежно. Не отстраняясь, дядя Володя придвинул тарелку с ягодами поближе к нему.

– Володя, – прервала тишину Надежда Сергеевна, – ты интересно рассказываешь. Просто и в то же время все ясно представляешь… Скажи, а черновика у тебя не осталось?

– Какого черновика?

– Статьи, что отдал директору.

– Нет, Надюша, выбросил.

– Жалко…

Отпуск

Три дня вместе с Сомовым ходил Димка на завод, и мастер участка каждый раз поручал ему какую-нибудь несложную работу. То снова нарезать шпильки, то на стальной плашке острым керном ровной цепочкой крохотных меток обвести рисунок, то пойти в раздаточную кладовую и по записке получить у пожилой тети Даши фрезу, развертку или фасонный резец.

Но не все время Димка работал. Бывало, и целый час просидит без дела, смотрит, чем дядя Володя у своих тисков занимается. Или пойдет с ним к какому-нибудь станку, и опять наблюдает, как тот фрезерует или гонит стружку на токарном станке. Оказалось, дядя Володя умеет работать на всех станках, какие были в цехе. Димка этим очень гордился, но однажды все же с сомнением спросил:

– Неужели на всех, на всех умеете?

– Ну я, конечно, не фрезеровщик, не токарь, – сказал Сомов. – На всякую их тонкую и хитрую работу ума не хватит. А что попроще – отрезать, фаску снять, блеск резцом навести – это пожалуйста. Все станки в принципе одинаковы – инструмент режет металл.

Но Димка станков немного побаивался. Очень уж быстро крутятся, очень уж горячая, синяя от жара вьется из-под резца стружка. Да и дядя Володя иногда предупреждал, чтобы не стоял близко. А почему не стоять? Стружка не летит, вьется змейкой. Даже красиво, хотя и горячая она, острая. Но если не велит – то надо слушаться. Чтоб тот губастый, с шевелюрой опять не сказал, будто нечего ему делать здесь, мал еще, только поранится.

А через три дня мастер сказал, что Димке, как малолетнему, положен среди недели отпуск, и что гулять ему теперь целых четыре дня – до следующего понедельника.

– В футбол играть любишь? – сняв очки, спросил Никита Степанович и, кажется, впервые улыбнулся.

– Конечно, – ответил Димка.

– Вот и поиграй. Потом доложишь, сколько забил голов. До свидания, Шустров. – И мастер пожал Димке руку.

Так Димка оказался в отпуске.

Утром даже заскучал. Никого нет. Алена опять в магазин ушла. Лучше бы вместе с ней пойти, чем одному оставаться. Димка немножко побросал рыбам червяков, но они с обычной жадностью на червяков не бросились. Видно, Сомов, уходя на работу, их покормил. Глядя, как аппетитный, красный мотыль, резко извиваясь во все стороны, благополучно опустился на дно аквариума, Димка подумал: вот сейчас зароется в песок, и никто его не найдет. Нет, не успел. Углядел его большими глазищами черный телескоп, подплыл, и мотыля будто пылесосом в его открытый рот унесло.

Потом Димка на «троне» посидел, пощелкал выключателем березового торшера, послушал Колькины песни. Сходил на клубничную грядку, где нашел четыре ягоды и съел их. Остальные ягоды Алена уже успела собрать и положить в холодильник.

На веранде у тисков потоптался. Осмотрел крокодилову челюсть, которую дядя Володя начал выпиливать. Дело тут хитрое – внутри челюсти специальная ямка должна быть, где воздух станет собираться. Владимир Иванович и сам еще не знает, как лучше эту ямку выдолбить. Беда, если челюсть открываться не будет – вся работа насмарку. И мама засмеет. А самим разве не обидно!

Все же поработал Димка с полчасика, кое-где бугры подправил, пострашнее сделал.

После завтрака Алена пошла к своим цветам, а Димка вспомнил о письмах.

Любчику написал коротенькое – про технику. Ведь и у того главное в письме – о научном корабле. Конечно, если начать описывать все прессы, молоты и станки, которые Димка видел, и десяти страниц не хватило бы. Поэтому описал лишь кузнечный молот: что он делает, какая в нем сила. О себе сообщил: что работает на заводе слесарем. А сегодня – в отпуске. После чего и подписался лихо: «Шустров». Пусть Любчик гадает, как это вышло, что его лучший друг теперь занят таким серьезным делом.

Над письмом Марины сидел дальше. Но тоже таиться не стал. Сама же просила, чтобы писал, что захочет. А ему и хотелось – о заводе. Пришлось написать о том, где живет сейчас, кто его новый отец, и что есть у него теперь сестра, очень хорошая, умная, которая насадила столько цветов, что если их собрать в один букет, то Марине и двумя руками не поднять бы.

Написал о цветах, а тут и сама хозяйка вошла в комнату.

– Что это пишешь, не секрет? – Алена подсела рядышком.

– Письмо, – чуть покраснев, сказал Димка.

– Ах, письмо, – с любопытством протянула Алена. – Извини. Не буду мешать.

Хотя уходить она не спешила, Димка сказал:

– А ты и не мешаешь. Я уже закончил… – И добавил, не поборов соблазна: – Как раз о твоих цветах написал.

– Что же ты написал?

– Что если их собрать, то пуда три будет, не поднимешь.

– Три не будет, – улыбнулась Алена. – А кому письмо?

– Я два написал. Другу своему – вместе за партой сидим – и… одной, из нашего класса. Марине.

– Ты дружишь с ней?

– Вообще… дружу. Хорошая девчонка. Веселая. Косы у нее. У тебя вот одна коса, а у нее две. Красивые, блестят.

Алена переложила толстую косу со спины на грудь, посмотрела, перевязала ленточку двойным бантом.

– И я могла бы две заплести.

– Заплети.

– А я не хочу! – упрямо сказала Алена и выставила вперед крутую ямочку на подбородке.

– А две зато лучше.

– Ах ты, ершик! А я все равно не хочу! Кому что нравится. На вкус, на цвет… Знаешь пословицу?.. Дима, – вдруг сказала она, – ты очень лохматый. Одна девочка спросила меня: «Что за лохмач в вашем доме живет?» Я говорю: «Никакой не лохмач! Очень хороший мальчик, мой брат». А все равно обидно… Давай сходим в парикмахерскую? И почтовый ящик там, письма бросишь.

Димке и в школе говорили, что он лохматый, и бабушка сто раз повторяла, а мама грозила взять за руку и отвести стричься. А он упирался, всего и позволял бабушке чуть впереди подрезать да около ушей.

А сейчас взглянул на себя в зеркало и почему-то согласился:

– Ладно, строчку допишу и конверт заклею…

Через полчаса Димка снова смотрел на себя в зеркало, но уже в другое – большое, почти как дверь. И со страхом наблюдал, как беленькая девушка в халате, решительно водя по его волосам машинкой с тянущимся проводом, укрощает буйные лохмы его, безжалостно кромсает «воронье гнездо».

– Вы так совсем обстрижете, – под простыней, усыпанной волосами, жалобно пропищал Димка.

– Не волнуйся, – засмеялась беленькая. – Я свое дело знаю. Такого красавчика из тебя выкрою – сам себя в зеркале целовать будешь.

И выкроила! Поглядел Димка на пол, там волос – в совке не унесешь. В зеркало посмотрел – ничего парнишка, аккуратный, может, еще больше понравится Марине?

Обратно не улицей пошли, а лугом, вдоль ручья и оврага. Димке так захотелось. Сказал, что ему интересно еще и эту дорогу поглядеть. За ручьем, на ровной луговине, ребята гоняли мяч. Невдалеке и лес виднелся.

– Грибы есть? – спросил Димка, показав на лес.

– Пораньше встать – можно и найти. Я прошлым летом девять белых в один раз собрала.

– А трубочника в этом ручье моют?

– Да, здесь.

– А ты не умеешь мыть?

– Чего там уметь! Грязь в сетку набери да полощи. Только не хочу.

– Почему? – продолжал настойчиво допрашивать Димка.

– Ребята и так принесут.

– Чего это такие добрые?

– Значит, добрые… Просто уважают папу.

– Все уважают?

– А ты почему так интересуешься? – сорвав желтый лютик, спросила Алена.

Димка разбежался и перепрыгнул через канаву.

– Ты рыжего, что ездит на велике, знаешь?

– Пушкаря? – покривилась Алена. – Кто же его не знает! Самый вредный мальчишка на нашей улице!

– А знаешь, что он собирается стекла у вас побить?

– Пусть только попробует, рыжий! Мало его папа за уши драл!

– Значит, это правда! – удивился Димка.

– Конечно. Убил кошку и повесил на наш забор. Да еще разъезжает и смеется во все горло. Я бы не за уши, а по спине его! Палкой!