Текст книги "Выздоровление"
Автор книги: Владимир Пшеничников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– Какой тебе еще многомандатный! Хоть совсем вам не говори ничего… Короче, до совещания не мудри ничего, понял? А то с этой демократией одни только кривотолки. И вообще я не за этим звоню.
– А зачем? – Чилигин насторожился и добавил скороговоркой. – Если отвлек, извини…
– Да это мне придется тебя отвлекать, – Уточкин вздохнул. – Короче, мне поручено выборами судьи заняться.
– Та-ак…
– Тебе-то так… Ну, ладно. Выдвинуть Черномырдина выдвинули, а теперь широкую поддержку надо организовать…
– Пожа-алуйста! Вези доверенное лицо, и все будет абгемахт! – прокричал Чилигин в трубку и подумал, что чересчур бойко подсуетился, нельзя так.
Уточкин помолчал, хмыкнул. Пошуршал трубкой.
– Приятно с тобой работать, Яков Захарович, – проговорил наконец. – Обговорим тогда сразу детали. Главное, срок: когда?
«А пустяковый звонок», – подумал Чилигин, зачеркнул на календаре слово «пастуший» и сказал:
– В пятницу, пожалуй. У нас как раз сход граждан запланирован…
– Э-э, нет, – Уточкин заговорил уверенней. – Нам не сход, нам собрание трудового коллектива надо.
Чилигин несколько принужденно рассмеялся.
– Ну, собрание, так собрание. Давай тогда установочные, раз уже известно, что надо…
Ручка у него была наготове.
ПЕТР СИМОН ПАЛЛАС В ОКРЕСТНОСТЯХ ЛОПУХОВКИ
Мы подумали, он про палас сказал, и засмеялись.
– Ученый такой был, – с укоризной заметил Володя Смирнов. – Академик и путешественник. Петр Симон Паллас. Неподалеку тут за сайгаками гонялся.
– Во сне, – согласился Микуля. – Или под балдой.
– Не понял, – повернулся к нему Володя.
– Откуда тут н е п о д а л е к у сайгаки, голова. Я их только на целине видал, когда солому там на колхоз тюковали.
– Я про двести лет назад говорю, – вздохнул Володя.
– Откуда известно? – строго спросил его отец, Иван Михалыч.
– Читал, – Володя пожал плечами. – Между прочим, еще раньше тут морское побережье проходило. Пальмы росли, папоротники…
– Да пошел ты! – Микуля засмеялся.
И правда, как-то не до брехни было.
Погода вроде устанавливалась, к вечеру можно было попробовать и сеялки пустить, а тут Чилигина надрали с каким-то срочным этим… сходом граждан. Мы, конечно, граждане, и любопытно знать, что за сходка, но нельзя же так – мало разве дел на бригаде? Софронычу он вроде пояснил, что народного судью надо поддержать, мероприятие важное, и, попрятав инструмент, тронулись мы. Тележку к гусеничному «алтайцу» прицепили и отправились за шесть километров в Лопуховку. За час, думали, доберемся, а только на шихан поднялись, Коля Дядин скорость перебросил, и, чихнув, замолчал трактор. Приехали. Коля к мотору кинулся, бригадир – помогать ему, а мы повыпрыгивали из тележки, побрызгали на колеса и закурили.
– Палласа бы сюда, – сказал Володя Смирнов.
– Ага, а на палас литровочку, и пропади тогда и Чилигин, и посевная, – подхватил Микуля, но, оказывается, невпопад; оказалось, что Володя академика имел в виду, что вроде бы только ему под силу описать кругообзор этот.
А ничего себе кругообзор. Мамаев угол видать, который не иначе, как Витухин пахал по осени; напахал он там… И глядели мы в основном в сторону богодаровских развалюх, среди которых новостройкой возвышался клуб с крыльцом о двух колоннах. Строение крепкое: стены, как в коровнике, слиты из бетона – дело рук одной из первых грачиных бригад в нашей местности, – крыша под железом, и полы хорошо сохранились. Там мы будем теперь жить считай что до осени. Там наш бригадный стан, самый дальний в колхозе после разделения. Софронычу, видать, как инициатору и всучили. Хотел бригадирствовать? Пожалуйста, мол… Но мы не против – обживемся; только вот чумная весна эта…
А может быть, Володя имел в виду ковыльный пологий склон, обрезанный оврагом? Если академик этот Паласов и правда бывал у нас раньше, то, пожалуй, ковыли вспомнил бы, только они и остались не тронутыми плугом во всей десятиверстной округе, а может быть, и дальше. Или богодаровский лесок, затуманенный, еще и не оперившийся… За леском, между прочим, еще один поселочек был, Удельным его называли. Переехал Удельный в Волостновку, Богодаровка – в Лопуховку, а жители их – по белому свету, по свежему снегу…
– Иван Михалыч, – сказал Петя Гавриков, – а скажи, хорошо было в Богодаровке жить!
– Это не по адресу, – усмехнулся Иван Михайлович. – Это ты у Карпе́ича спрашивай, он там до последнего существовал.
– А ты?
– А я лопуховский, – засмеялся Иван Михайлович. – Вы че ж, думаете, раз пожилой, значит, богодаровский? Чудаки…
– Молодых богодаровских нету, – пробормотал Петя.
И это верно. Даже тому, кто в Лопуховке осел молодым, давно за сорок.
– А места тут… хорошие были места, – серьезно сказал Иван Михайлович. – Сколько лесу… Думаете, богодаровский один тут маячил? Куда-а! Мы пацанами были, когда всю урему, километров на двадцать вдоль по Говорухе, на пенек посадили. Жутко было глядеть. А поднялся только чернотал кое-где, да ветляк на старице…
– Че ж тут советской власти, что ли, не было?
– Война была, – помолчав, ответил Иван Михайлович.
– У вас как чуть что, так сразу: война, – начал было Микуля, но Иван Михалыч осадил его одним только взглядом.
– Не одна война, конечно, виновата, – сказал все же Иван Михайлович. – Целину лопуховскую потом уж пахали. На моей только памяти раз десять землеустройство переделывали. А припашки? Ты разве не пахал клинья? – Иван Михалыч поглядел на Микулю.
– Где говорили, там и пахал…
– Вот мы и делали всю жизнь, что́ говорили, – Иван Михайлович отмахнулся от какой-то своей думки, как от назойливой мухи.
– А как пасут у нас, – вставил учетчик. – Скотобой сплошной, ток, а когда-то трава была конному по грудь… Суданку, люцерну собираемся на поливных сеять, а раньше тут, может быть, чий рос трехметровый!
– Ага, и академик за сайгаками гонялся, – напомнил Микуля, стараясь не глядеть на Ивана Михайловича.
– Да он тут тарпанов видел, – обиделся Володя.
– Тарпаны, тарбаганы, – проворчал Павлик Гавриков. – Пошли глянем, че там с двигуном.
К нему присоединились братан Петя с Микулей, а мы еще постояли на урезе шихана. Далеко было бы видно, если бы не дымка, мешавшая и солнышку сушить пашню, мостить дороги.
– Я тогда говорил ведь: подрастут наши пацанята, оглядятся и не поверят нам, что может на лопуховских землях что-то другое быть, побогаче, позеленей… природа, одним словом…
Откуда тогда на нас этот разговор налетел? До того ли? Софроныч говорит, здоровому коллективу до всего дело есть, но ему положено, как бригадиру, время от времени и туману напускать.
Потом все обступили трактор.
– Щас, щас, щас, – частил Коля Дядин, перехватывая из руки в руку ключики. – Патрубок на топливном…
Софроныч молча смотрел за ним, молчали и мы. Коля торопился, ронял ключики за гусеницу.
– А куда мы торопимся? – спросил Петя Гавриков.
Действительно…
– Нельзя, мужики, обещали быть, – сказал бригадир. – У Чилигина расчет на нас.
– Да пошел он со своим расчетом! – загалдела в основном молодежь.
– Ему для галочки, а ты тут…
– Пастухов и без нас выберут.
– Че их выбирать? Давно известные: Цыганков и Лукошкин Петя.
– А кто-нибудь знает судью-то этого?
– А ты не знаешь! Черномырдин – он всегда судьей был. Мордасовский…
– Пусть его мордасовские и выбирают. Мы-то при чем? Был он у нас?
– Да был зимой на свиноферме, – сказал Софроныч. – Лекцию читал.
– Вот пускай его свинари и поддерживают!
– Морковиху пусть позовут да эту… Аксютку!
– О! Аксютке он сотняжку припаял, эта его до смерти не забудет!
– А как Федю с бабой разводил!..
Короче, знакомцев у Черномырдина набиралось и в Лопуховке порядочно, но, пока оживляли трактор, склонились все же ехать назад, на стан – готовиться к севу.
– Непорядок, мужики, – осаживал нас бригадир, но потом, глянув на часы, и сам махнул рукой.
А поломку нашел Микуля. Живо оттер Колю в сторонку, повозился минут десять, и после этого трактор завелся.
– Я же говорил: патрубок! – обрадовался Коля.
– Говорил ты! Это тебе не охотников на привале перерисовывать, – Микуля стукнул Коле по козырьку и утопил его в видавшей виды фуражке. – Рули теперь в Богодаровку.
И мы вернулись.
Чилигин будто бы выговаривал потом бригадиру за неявку, но этим все и кончилось. В конце концов, ехать или не ехать на это собрание, коллектив решал.
С шихана спускались на первой передаче. Кругообзор сужался, не стало видно ни Мамаев угол, ни Богодаровку, а в конце спуска, над оврагом, миновали железную пирамидку с крестом. Петя Гавриков закурил, а Павлик глядел себе под ноги, болтался как непривязанный мешок возле борта тележки. Тут отец их, дядя Костя Гавриков, перевернулся на «Беларуси». Говорят, пил мужик, да какая теперь разница.
Когда отъехали, Микуля прочистил горло:
– Хотел бы я вообще на живого академика поглядеть! Как же так, бы сказал, академик, ученый мужик, а придумал не трактор, а барахло. Ты, бы сказал, глянь, кто в паршивой кабинке сидит: художник, чувствительная натура! Чапаева как живого на коне нарисовал, Лёву Блажного с удочкой, охотников на привале! А у него уж не тока кисточка, ключи из рук валятся – ладони каменные от твоего трактора сделались… Вот че бы он мне про трактор сказал?
– Про трактор он бы тебе ничего не сказал, – заметил учетчик. – Академики, они ученые. А вот мандат бы тебе выписал, как пустобреху.
– Мандат ему теперь Чилигин скоро выпишет! – засмеялись.
– И правда. Когда свадьба-то, Микульча?
– Как отсеемся, – отозвался жених.
И мы засмеялись.
– Ничего, он выдержанный, – улыбнулся Иван Михайлович. – Тридцать лет холостяжничал, а уж месячишко какой потерпит!
Отсеялись мы через пять дней, до последних майских дождичков, но у Валерки с Антониной гуляли на свадьбе только в июне, на троицу. В Мордасове тогда проходил фестиваль со скачками.
АНОНИМКА
(в натуре)
Дорогая редакция районной газеты «Победим»! Расскажу, как у нас проходило собрание, где поддерживали выборы народного судьи. Собрание проводили наш предсовета Чилигин и человек из района Уточкин, вроде как инструктором его представили. С ними пришла женьщина Володина – доверенное лицо в кандидаты в судьи Черномырдина Ф. М. Народ был уже собран, так как объявляли выборы пастухов. Перед ихним приездом было человек так с полсотни, но потом сразу кое-кто ушел и не приехали из бригад. Набралось человек тридцать голосовать. Володина прочитала биографию судьи. С места стали спрашивать, почему нет второго кандидата, тогда мы бы могли выбирать. Доверенное лицо ничего на вопрос не ответила, но добавила, что она лично тоже против данной кандидатуры Черномырдина Ф. М. А мы не против, мы просто спросили, а нам сказали, что мы тут не выбираем, а поддерживаем. И предложили выступать конкретно. Я тогда выступила, не объясняя причины почему, но против, потому что надоело уже судиться за падеж телят, и это всем известно, а председателя не привлекают. Больше желающих говорить не было. Тогда выступил Чилигин и призвал поддержать. После начали голосовать: за – 10 человек, против – 13, семеро воздержалися. Чилигин сказал, что не может быть тридцать человек, и секретарь нас пересчитала – получилось тридцать, потому что в разных местах сидели. После этого Чилигин и инструктор начали требовать с каждого, кто голосовал против, объяснить, почему против, чтобы записать в протокол с его фамилией, чтобы протокол дать прочитать Черномырдину Ф. М. Мы объяснение дать отказались, а двое встали объяснили, что за голосовать не могут, потому что не знают кандидата и сказали, что знают адвоката Маечкина. После таких разговоров предложили голосовать вторично, так как вроде был пересчет. Вторично проголосовали точно как в первый раз: десять человек – за, 13 – против, воздержалися – 7. Собрание кончилось. Володиной во время собрания одна женщина задавала вопрос, как же она относится к Черномырдину, она при всех ответила, что против. Я уточнила: вы только здесь против или еще где подтвердите, она ответила, что скажет так хоть где. После собрания Уточкин предложил написать факты, почему кто против. Володина еще сказала, он меня неправильно с мужем развел. Еще там другие были разговоры, теперь все не вспомнишь. Но писать никто ничего не стал письменно. Хотелось бы знать, как будет доверенное лицо участвовать в следующем собрании, если она против своего доверителя. В заключение два вопроса: 1) Надо ли давать судье протокол с выступлениями, которые выступают против? 2) Правильно ли сказал инструктор, что наши против не имеют значения и Черномырдина все равно выберут?
СТРАНИЦЫ АМБАРНОЙ КНИГИ
Любопытное письмо из Лопуховки.
Сегодня узнал, что существует протокол лопуховского собрания. Второй экземпляр у Кадилина в орготделе.
Читал протокол. В целом все сходится с письмом. Прокатили лопуховцы Черномырдина, хотя и не ясно, за что. «Значит, можно готовить к печати?» – спрашиваю. Кадилин: «Будем уточнять. Сегодня должны другое доверенное лицо избрать. Володину заочно выдвинули, «лишь бы не я»… Поддержание в дорстрое пойдет. Дадите оттуда информацию – и хватит». – «Но ведь автор ответа ждет, нашей реакции»… – «А кто автор?» – «Да вот же, из протокола ясно…» Сошлись на том, что в среду у него будут Уточкин, Ревунков и Чилигин. Могу присутствовать.
Выясняли часа два.
Кадилин (Уточкину): Ты понимаешь, что ушами вы там прохлопали? Надо же, милый мой, владеть обстановкой.
Уточкин: Как еще владеть? Проголосовали не поддерживать, значит, не поддерживают…
Кадилин: Не поддерживаете, значит, свою кандидатуру предлагайте! Ты мог так сказать?
Уточкин: Не было таких указаний.
Кадилин: Как это не было? Вот еще новость! Ты что, закона о выборах не знаешь?
Уточкин: Вы моего шефа спрашивайте, он ясно сказал…
Кадилин: Ничего Быков не говорил! А это не протокол, это филькина грамота!
Я сказал, что предлагали Маечкина.
Кадилин (Уточкину): Было?
Уточкин: Ничего там не было. С мест кричали.
Кадилин: Так надо было заострить внимание – и все! А зачем после голосования людей дергали?
Уточкин: Никто их не дергал.
Кадилин: Как же не дергал, если даже по протоколу видно, что вытягивали вы объяснения. Вы с этими шутками кончайте! Подзалетишь с вами…
Чилигин все сокрушался, что не смог настоящую аудиторию сколотить из-за «этого сева». «Прошло бы на высшем уровне, Валентин Константинович! А так, конечно… Из пятой бригады только народ был, а эти – надстройка, пенсионеры, обиженные»… Ревунков сразу сказал, что в день собрания отсутствовал, о самом собрании ничего заранее не слышал… вернее, слышал, но передоверился Чилигину, как человеку вообще опытному в этих делах.
К концу разговора Уточкин никого и ничего не слушал. Кричал, что он один выборами занимается, тыщу страниц протоколов глупых прочитал, уши у него болят от телефона… В общем, сплошной стриптиз.
Снова спросил Кадилина: даем в газету? Скажем, под заголовком «Забуксовало собрание»… Нет! «С этой демократией пока одни только недоразумения»!
Щедрин: «Ибо у жизни, снабженной двойным дном, и литература не может быть иная, как тоже с двойным дном. Газеты, например, положительно могут измучить».
Сегодня написал информашку о том, что рабочие и итээровцы дорстроя поддержали кандидатуру Черномырдина в народные судьи. На собрании, одним словом, присутствовал товарищ Кадилин Валентин Константинович.
ЗАЧЕМ ЛЫСОМУ ГРЕБЕШОК?
На восьмом году своего хозяйничанья в Лопуховке Николай Степанович Гончарук понял, что не уважает начальство. Даже так вот: никогда не уважал. Откуда, с чего взбрело это в лысую его голову, определенно сказать трудно. Может быть, просто время такое настигло председателя: пятый десяток его к концу… Но, как бы там ни было, прежнюю свою клиентуру, старинных мордасовских собутыльников, а может быть, их-то и в первую очередь, видеть он не желает и уже редко когда улыбнется им, а то все ухмылка, усмешка – черт те что на лице у него ежится. Вдобавок томила председателя и старая неприязнь к подчиненным, к непосредственным даже исполнителям его воли в виде распоряжений, и с весны с самой желчь напитала Гончарука: ходил он весь желтый, страшный, почти зеленый.
«Как мне все это остоелозило», – невоздержанно говорили воспаленные, провалившиеся глаза председателя.
Доверять теперь Гончаруку многим казалось делом опасным, непредсказуемым, а сам он, наоборот, беспомощным, потому что какую же силу слова и мудрость поступка ждать от уморившегося, а отчасти и в натуре больного человека?
Напрямую с Гончаруком теперь говорил разве что один Филипп Филиппович, лопуховский премудрый Фе-Фе.
«Упускаешь, Степанович, вожжи», – сигнализировал экономист.
«Даже? – ехидно переспрашивал Гончарук. – Ну, тогда подбирай ты их, деловой…»
Перетыкнувшись, старые приятели начинали разговаривать несколько по-человечески.
«Лучше бы меня на отчетно-выборном прокатили, – вздыхал Гончарук, а глаза его потухали. – И чего я трусил, спрашивается? Давно бы уж ходил бы по Мордасову этим… деклассированным элементом. Директором киносети, например…»
В своем недомогании Гончарук почему-то чаще всего вспоминал полусерьезный разговор со вторым секретарем райкома партии Рыженковым. Еще тогда пожаловался он уважаемому до поры до времени начальству на свою усталость. И Рыженков как-то так вошел в его положение… поразмышлял вслух, хотя и кончил все-таки тем, что пообещал прочистить свои каналы в облсельстрое и вагон… брусьев, что ли, пробить, чем подтвердил, что покамест желает видеть Гончарука хозяйственником.
«Пенсионерские мечты, Степанович, – урезонивал хозяина Фе-Фе. – Ты что, думаешь, кино для развлечения массы придумано? Ты думаешь, с киносети план не требуют? Ты так договоришься до того, что мы тут, в Лопуховке, собрались не продукты питания производить для государства, а красиво жить на лоне увядающей природы!»
А между тем после майских холодов природа расцветала, принялись березки на отремонтированном за восемнадцать тысяч колхозном мемориале «Памяти павшим». И абы-как в большинстве своем засеянные поля уж зеленели; но не возвращалось в председательскую душу утраченное равновесие.
«Ведь все нервы попортили вы мне с этим расформированием бригад, – говорил Гончарук экономисту. – Все до ниточки! Терпенья вам не хватило подождать».
«Чего ждать-то?» – спрашивал Фе-Фе, уставший говорить бесполезное «а я-то тут при чем».
«А ждать-то? – вспыхивал Гончарук. – А уже дождались! Да и наколбасить успели… Или не видишь, как приутихли мордасовские леворюционеры? Зря, думаешь, Рыженков намекнул, что команда ожидается поостудить горячие головы?»
И Фе-Фе понимал начальство: команда почти что пришла, а они уже отличились, не ходилось им в «чапаевцах», не работалось тремя бригадами и вообще…
«Как… как пацаны! раз-зэтак твою, – Гончарук не находил слов. – А ты говоришь, зачем лысому гребешок!»
Филипп Филиппович задумывался, вздыхал и говорил:
«Нет уж, Степанович, гребешком мозги не расчешешь, если они набекрень…»
Так, может, отсюда начиналась председателева болезнь? То, что мужики митинговали на отчетно-выборном, не новость, они всегда митинговали, сколько он помнил, но ведь тогда сам, еще уважаемый, Илья Ильич Свергин разрешил вынести на голосование такую несусветную глупость, как переименование колхоза. Он что, именем Троцкого, что ли, назывался?!
А совсем уж подкосил Гончарука визит в «Лопуховский» первого секретаря райкома партии. Приехал Борис Борисович Глотов не рано и не поздно, а так, что Гончарук, предупрежденный инструктором, курирующим их зону, соскучиться не успел. Вовремя увидал на улице небесно-голубую «Волгу», вовремя спустился в вестибюль и как бы случайно вышел на правленское крыльцо. Там и встретились, как положено.
– Молодцы лопуховцы! – произнес Борис Борисович, пожимая председательскую ладонь, но обращаясь к неприметному своему спутнику. – И отсеялись, и дороги поправили, и на гумне порядок – хоть сейчас сено ложи.
«Так ли уж», – настороженно подумал Гончарук, отчетливо помнивший, что никаких распоряжений насчет «дороги поправить» в обозримом прошедшем не давал. Но разубеждать начальство не посмел.
– Ко мне пройдем? – осведомился на всякий случай.
– Да нет, пожалуй, в кабинетах мы насиделись. Поедем-ка, председатель, в лучшую твою бригаду. Кто первый отсеялся?
– К Матвееву, что ли?
– Ну, тебе лучше знать, – засмеялся Борис Борисович, глядя опять же на спутника.
Поехали к Матвееву в Богодаровку. Гончарука начальство посадило рядом с шофером, а само расположилось на заднем сиденье. Пришлось то и дело оборачиваться, встречаясь взглядом с чужаком, названным Константином Сергеевичем.
– Я вот говорю Константину Сергеевичу, что Лопуховка у нас первой встала на путь обновления, – с подъемом заговорил в машине Борис Борисович. – Смело взялись за ломку устоявшейся структуры, выдвинули новых людей в руководство средним звеном, дали, так сказать, простор инициативе. Я уж не говорю о беспрецедентном для всей области переименовании хозяйства! И вот результаты: сев провели слаженно, использовали каждый погожий час. Что тут скажешь?.. А ты чего молчишь, Николай Степанович?
– Да какой это сев… в двадцатых числах мая… Под суд за такие дела, а мы вроде как молодцы…
Борис Борисович усмехнулся.
– Понятно, к чему ты. Не страхуйся. Действительно, Константин Сергеевич, райком в этом году ни на кого не давил. Хотя можешь ты, Николай Степанович, сказать, что на произвол судьбы брошен?
– Да нет…
Гончарук не очень улавливал свою роль.
Борис Борисович засмеялся чему-то.
– Удивительное дело, Константин Сергеевич, они тут судью прокатили на поддержании! Не хотим Черномырдина – и все тут! Я уж ни одного голоса «за» не жду отсюда на выборах.
– Вы это серьезно? – спросил моложавый спутник.
Борис Борисович подкашлянул.
– Почти, – выговорил и опять чему-то засмеялся.
До самой Богодаровки «Волга» катилась по выровненной бульдозером дороге, не пришлось и на шихан подниматься, и это было непонятно Гончаруку: кто команду давал? Не сам же Витухин, которого силком заставили навесить на трактор мехлопату, расстарался… Короче, добрались до бригады быстрее, чем можно было предположить. Ну, для начала всякие там «здравствуй-здорово», «как настроение», а потом…
«Как, говорит, вы посмотрите, товарищи, если на базе вашей бригады мы создадим коллектив интенсивного труда?»
Передавая разговор Филиппу Филипповичу, Гончарук не смог удержаться от того, чтобы хоть за глаза, хоть, может быть, и не уместным передразниванием, да уесть неуважаемое больше начальство…
Матвеев, конечно, оказался в курсе. Он, видите ли, и сам обдумывал КИТа этого, да не время еще Лопуховке за него приниматься: неорганизованность, неважнецкое обслуживание и слабовата (!) нагрузка на одного работающего в бригаде, вот если бы еще Мамаев угол прирезать…
– Мамаев угол, Василий Софроныч, отведен второй бригаде, – сдержанно напомнил Гончарук. – Севообороты сугубо сбалансированы…
Однако замечание его никак не повлияло на разговор, и он продолжался. Их обступили механизаторы, и, ты скажи, каждый считал своим долгом словечко ввернуть, покрасоваться перед начальством. Со стороны посмотреть: орлы… то бишь киты, язва их забери!
– А будущее все равно, я думаю, за интенсивными формами, – говорил Борис Борисович. – При наших площадях, при нашей нехватке кадров…
Гончарук не уловил вовремя, что Глотов уже и сам отвернул разговор в сторону обтекаемых рассуждений, взял и пошутил из последних сил:
– Это что же получится: КИТы землю, скот разберут, а председателю алкоголики да инвалиды достанутся?
А они не уловили шутейный тон.
– Какие, интересно, могут тут быть алкоголики, – несколько даже неприязненно заметил Борис Борисович.
– Я имею в виду… народ разный на селе, Борис Борисович… Спросите, брал Матвеев в безнарядное звено лодырей в прошлом году…
– В основу новых форм организации труда, Николай Степанович, – жестко проговорил Глотов, – наипервейшим положен принцип добровольности.
«Ликбез мне устроил! – жаловался потом Гончарук Филиппу Филипповичу. – А что Матвеев ни скажет – все в кон! Сказал бы прямо: отстал ты, Гончарук, не устраиваешь. А то на обратном пути: чего это у тебя Ревунков тянет с созданием партгрупп в бригадах… «У тебя»! А остановились возле пастухов воды попить – опять: встречайте, товарищи, председателя вам привезли, а то, наверное, бывает раз в год по обещанию… Те смеются: спасибо, мол, товарищ секретарь! Скважину опять вспомнили. Планировали мы ее бурить? Вот и я не помню…»
И все же на обратном пути Гончарук передохнул тогда малость. Захотелось вдруг высказаться спутнику Константину Сергеевичу:
– Семейным подрядом у вас в районе не пахнет, поточно-цикловой в совхозе для проформы организовали… Как же так?
Глотов вздыхал.
– Не можем вот их, – он чувствительно ткнул Гончаруку в загривок, – убедить, что все это всерьез и надолго.
– Но здесь-то, как вы сами недавно сказали, никого не надо убеждать. Это нам и беседа с бригадой показала… Кстати, напрасно вы подвели разговор к тому, что сегодня там невозможно организовать интенсивный труд. С осени, решили. Правильно, с осени, с зимы… Только кто нас будет ждать, пока мы раскачаемся?
– Ты чего молчишь, Гончарук? – требовательно спросил Борис Борисович.
– Я с вами разговариваю, – сдержанно заметил спутник.
А Гончарук перестал уважать и это начальство.
«Доиграются они в демократию, – говорил потом ясновидящий Фе-Фе. – С нашим народом ведь как надо? Хочешь чего-нибудь получить – спусти соответствующую инструкцию. А вот это – «давайте, ребята, посоветуемся» – это разве что для газетки надо оставить». Гончарук смотрел на экономиста с подозрением.
«Ты откуда такой, Филипп, взялся?» – спрашивал его.
И они меняли тему, заметив еще, что все-таки признают немного за председателем власть и авторитет, если интересуются, как у него ведут себя сельсовет с парткомом.
«Он ведь мне на прощанье: не упускай Чилигина, выборы в этом году серьезные», – вспомнил Гончарук и, насколько сумел, улыбнулся; на это он тогда ответил непривычно, но вполне достойно, посоветовав Глотову различать все-таки, где Совет с парткомом, а где правление и кто над кем поставлен.
– Не хватало мне только лопуховского демагога, – раздраженно сказал Глотов Борис Борисович, а спутник при этом разговоре не присутствовал, шофер водил его за правление, в карагачи.
В этот вечер Гончарук даже в шашки играл с непобедимым Фе-Фе, и, хотя ни одной партии не выиграл, зато употребил добрую трехлитровую банку шипучего хлебного кваса с кореньями.
«Это кто же тебе поставляет?» – поинтересовался у холостого и на пятом десятке экономиста.
«Это как раз и не важно», – ответил Фе-Фе и шагнул в дамки.
Но вечерняя психотерапия действовала на Гончарука самое большее до утра. Вставало солнце, и он опять чувствовал себя на облучке, но без вожжей в руках.
«Развалится все к чертовой матери», – думал председатель, но все как раз и не валилось. Все, в общем-то, как всегда было, только инженеру с агрономом удалось как-то так вовремя подобраться к естественным сенокосам, и свистун (мятлик майский) убрали еще зеленым.
– А в Волостновке еще только раскачиваются! – радовался парторг Ревунков, у которого уже нос облупился от июньского солнышка.
Но Гончарук не реагировал. Даже бывая на гумне, он думал, как бы теперь, не дожидаясь предполагаемой команды, улучить подходящий момент, чтобы напомнить Рыженкову о том, что относительно кино он ничего в принципе против не имеет…
Напомнить о себе Гончаруку удалось поздно осенью. Результат был положительный. Лопуховский киномеханик доволен: ночевать директор приезжает домой и кинобанки привозит лично. Жилье в Мордасове Гончарук получит так же скоро, как вверенная ему киносеть начнет выполнять план.
СЛОБОДСКАЯ СВАДЬБА
(аспект)
С нетерпением и надеждой на появление сподручного и почти бесплатного помощника поджидали обитатели Вшивой слободки Микулину свадьбу. Готовились к большим хлопотам, после которых неминуемо должен был наступить рай. Жених молод, здоров и к тому же – с трактором. Не надо бегать, не надо заманивать, а можно зайти вечерком и договориться и насчет дров привезти, и сенца подбросить. И вдруг узнали, что на состоявшемся в День защиты детей сговоре жених выступил с заявлением: «Если хоть капля самогона на стол попадет… И свадьба ваша не нужна!»
– Как зимой у меня полбанки слопал за здорово живешь, так ниче, это можно, – заметила Морковиха.
– А у меня за час распиловки бутылку ухайдокал и потом еще приходил, – вспомнил Егорыч.
– Вымогатель, – прошипел еще кто-то.
– Заране открещивается, чтоб в должниках у нас не ходить…
Однако, зная лопуховские (шанхайские, в сущности) аппетиты, сговорились литров двенадцать изготовить все же. Расчет был простой: в первый день казенную выпьют, а потом сами запросят.
Казенную на сговоре обещался достать будущий Микулин шурин Вовик Богомолов, и глухая Марфута без колебаний вручила сыну одну тысячу рублей – так теперь стоили пять ящиков белой.
Домик, в котором проживал Микуля с матерью, был мал, дворик – тесен, а потому решили гулять оба дня на слободе. Женихов бригадир и одновременно невестин родня Василий Матвеев взял на себя и своих ребят сооружение навеса и доставку волостновской родни. В мелочи и очевидные обязанности сторон, как водится, не вникали заранее, словно нарочно обрекая себя и гостей на сюрпризы, которыми и помнятся в основном всякие такие мероприятия.
А жениху Микуле не понравилось на сговоре поведение будущего шурина. Ни разговор его вольный, ни то, как он деньги в задний карман американских штанов засунул. Хотя, никто его с городским будущим родственником и не сравнивал, знали, что не доставала парень и все, что мог, сделал. Ходил даже в сельсовет за справкой, чтобы лишнюю пару ящиков в райпо выдали.
– Че тебе, Клоун, трудно печать приложить? – попробовал поднажать.
Однако не стоило напоминать Чилигину полузабытое, как ему казалось, прозвище; школьными друзьями они не были.
– Тебе бы все мима закона, – сдержанно заметил предсовета. – Когда жениться надумал? Комсомольскую свадьбу с вами не сыграешь, на безалкогольную сам жених не тянет… Сошлись бы да жили.
Микуля обиду стерпел, вспомнив, что раньше в сельсовете только на административной комиссии бывал, штрафовавшей его нещадно, а Чилигин, скорее всего, именно от обиды регистрацию не в Доме культуры, а в Совете, в тесноте, назначил; в ДК, сказал, предвыборный ремонт.
Ну, зарегистрировались перед троицей и в Совете. Василий Матвеев тут же попер молодых в белом «москвиче», но не сразу на слободку, а кружок все же дали по Лопуховке; следом пылили дружки на «запорожце», а шурин свою машину не заводил, поберег от гвоздей и пыли.
В первый же день уничтожали женихов трофей из райповских складов (по официальной записке) и ближнего казахстанского городка с открытой виноторговлей. Особо никто не отличился – ровно все шло, хорошо. У каждого из полсотни гостей собеседник нашелся, а иные и муж с женой словно за столом только и сошлись поговорить по-человечески. Микулин племянник пластинки гонял в палисаднике, оглушил всех, но танцевали немного. Прохладно все же было под навесом и сквозняк, веселости хватало в обрез до очередного тоста.
