Текст книги "Выздоровление"

Автор книги: Владимир Пшеничников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9
ЕЩЕ ТРИ ПОЛОЧКИ

В конце концов он понял: терпением надо запасаться надолго. И хотя привык уже почти целыми днями ладить что-нибудь по хозяйству, возиться с Витькой, но все равно время от времени бормотал ворчливо:

– Как вор какой-нибудь на отсидке…

– Это ты-то? – посмеялась Катерина. – Да ты король! Чего тебе не хватает? Даже телевизор вон целыми днями развлекает бесплатно.

– Бесплатно ничего не бывает, – вяло изрек Николай, и жена сбилась с веселой ноты.

– Эт-то да, – вздохнула. – Двести рублей отвалили… Но и все ведь так.

А Николай, действительно, часто вспоминал тогда Кашамбу – Витьку Скурыгина, тянувшего теперь второй свой срок. Год назад, отсидев за воровство ягнят, он появлялся в Богдановке. Утром приехал, в обед напился, а к вечеру его уже увозили в район: пробовал поджечь Подтелкова и избил Федьку Бабенышева, на первом суде выступавшего свидетелем. Когда Кашамбу выводили из-под берега к машине, он матерился и все твердил: «Гад Бабеныш, подвернулся ты не вовремя, до главного не дал добраться!» Выходило, что целых три года Кашамба только об отместке и думал, и это, что ли, помогало ему просиживать день, неделю, год целый? В голове у Николая это просто так не укладывалось. Человека на несколько лет ослепило!

А может, оно и ослепляет, терпеливое, однообразное это ожидание? Так ведь и любая дурацкая мысля засядет в голове и поведет, потащит за собой…

Николай одергивал себя: не слишком ли многое перестает его устраивать? Казалось, перебрал всю свою жизнь, разложил ее по полочкам, а полочек тех что в отцовой этажерке: раз, два, три. На верхней – трофейный германский бритвенный прибор и гребешок из рога, на второй – связка облигаций, а на нижней, в фанерном ящичке, – шилья, мотки ослабевшей дратвы, подпилки, мелочь всякая… Тетка оберегала эту рухлядь, да ей и без того никакого применения найти нельзя было. Катерина потом пыталась приспособить этажерочку под чашки-тарелки, но полки оказались слабыми и неудобными. Так и висела она в темном углу чулана. Неужели жизнь свою разложил на ней отец?

Глупо было думать так, но Николай размышлений своих стыдился все меньше: никто их ему не навязывал, никто не спрашивал отчета, а прорезаются – так их не выключишь, как телевизор, который они с Витькой включали ежедневно. Районная газета печатала программу, но они пока слабо разбирались и смотрели все подряд, как выпадало время. Даже если не сбывались надежды на интересное кино, все равно не спешили переменить занятие.

Сидя однажды с Витькой в обнимку на его коечке перед телевизором, Николай услышал с экрана от бойкого молодца:

– Еще Достоевский писал, что, может быть, для взрослого человека разговоры с мальчишками и есть самое главное, самое важное занятие в жизни.

Сказано это было даже чересчур внятно, и Николай задумался, отвлекся, да и не нравилась ему та передача целиком: тренера-общественника показывали – делов-то.

«Еще Достоевский писал…» Фамилия была вроде знакомой, но, военачальник ее носил или революционер, Николай не знал точно. «Еще Достоевский…» Сказано было так, что, пожалуй, стоило прислушаться. И, главное, слова легли как-то так, словно для них уже и место в голове было…

– Пап, пап, мультик! – отвлек Николая сынишка, и он покрепче обхватил его; мультики нравились обоим.

– А когда я был маленьким, – заговорил потом Николай, – то все думал: как бы хорошо было, если б у нас на галанке кино показывали. Галанка широкая была, беленая… Но у нас тогда и в клубе раз в неделю кино крутили.

Витька слушал молча, и, взглянув на него, Николай как-то сбился.

– А мы теперь свободно с твоей коечки телек глядим, – поторопился закончить. – Хорошо, да?

– Ага…

«Почему он у нас какой-то не боевой?» – не раз думал про себя Николай, а потом и Катерине сказал.

– Если весь в тебя, чего же спрашиваешь? – отмахнулась та.

– Так это плохо разве?

– Ну, а если хорошо, то отстань. Через год в школу пойдет и будет там плюхи получать да двойки. Ни переспросит, ни сдачи не даст.

– Да так-то он с Пашкиным пацаном играется нормально…

Обратил внимание Николай и на то, что возится с ним Витька на подворье вот уже столько времени, и все не надоедает ему. Вообще это хорошо было, только надолго ли? Кончится отсидка, выйдет он на работу, и на домашние хлопоты останется времени чуть да маленько. А будет ли у сынишки другая компания?

Николай помнил, каково ему было в училище механизации, как скучал там по дому, по Богдановке, но одновременно и самостоятельность переживать было радостно. Едва появившись дома, он спешил на улицу, на бригадный двор, где и стар, и млад собирались, чтобы сверкнуть там в казенном бушлате, покурить не таясь, на людях. Отца уже не было, мог курить он и дома, но жалел больную тетку, которая не надеялась и в армию его проводить…

И приходилось думать, как будет расти Витька, что его ждет впереди. Это ведь только до первого класса время долго тянется, а там столько же – и здрасьте-пожалуйста! Николай чувствовал беспокойство и тревогу. Сына надо было готовить к жизни вообще, но он не знал, как. Ведь если учителя берутся грамоте и всяким премудростям обучать, то делают это девять месяцев в году и почти каждый день – пожалуйте к доске! Обязательно надо заранее знать, какой урок задать нынче, как его спросить завтра и задать новый. А он что знал? Что там на его полочках было?

Теперь Николай чувствовал даже облегчение, когда Катерина возвращалась из совхозной столовой, где работала с начала уборочной, и размышлять попусту становилось ни к чему да и невозможно.

– Сеновал-то ты поправил, – говорила Катерина, – а что складывать собираешься?

– Да будет солома, – отвечал Николай.

– И куда ты на одной уедешь?

– Так ведь кормили, бывало…

– Бывало, корова по деревьям скакала, – передразнивала Катерина. – Ты бы, чем бирючиться, с Тимкой Урюпиным подружился. Его теперь фуражиром поставили, а со станции давно сено тюками возят. Да попросили бы Ваську, навозили бы в сарай центнеров пять-шесть, пока их в скирды не уложили.

– С Тимкой подружись, Ваську пригласи, а поймают – мне одному тюрьма?

– Так всех и переловили!

– Сама же говоришь, строго с кормами.

– Строго и с продуктами, а пельмени ты с каким мясом ешь? Твоя свинья покамест поросеночек!

Николай дальше не спорил, а Катерина сказала как-то:

– Придется мне на ферму или на свинарник переходить, – потом вздохнула: – На свинарник лучше, да туда не вот пролезешь. Старый в зиму закрывают, а на механизированный только шестеро перейдут. Но можно и на ферму подсменной… Ты че молчишь?

– Можно, конечно, – отозвался Николай, – Витька только беспризорным останется.

– А ты на что?

– Да не вечно же я буду груши околачивать!

– А почему ж тогда на комиссиях тебе ни да ни нет не говорят? Уж и надоело, сколько ездишь-то.

– Я же говорил: больничный продлевают по закону.

– Дали бы тебе работу по закону, – заметила Катерина.

На это Николаю отвечать было нечего.

Вообще как-то тяжело ему стало с женой. Словно проявилось то, чего он опасался еще в первую ночь дома. Какую-то свою линию Катерина гнула хоть и не напористо, но и не без слабины. Надоели ей уже и поездки его в райцентр…

Но в августе наметились перемены. Подтелков пообещал Катерине перевести ее после уборочной на ферму, а уборочная не должна была затянуться. На очередной перекомиссии и Николаю было сказано два лишних, необязательных вроде слова, а на следующей ему закрыли больничный и выдали справку – освобождение от тяжелого физического труда.

– Возможно, появятся какие-то трудности, – сухо наставляла его председатель комиссии, – а это может быть, – прежние занятия вам не по силам. Это помните. Тяжелый труд убьет вас.

– Ну, уж вы скажете, – пробормотал молодой хирург.

– Вы не хуже меня знаете, Михаил Васильевич, насколько это серьезно. Акимов выглядит неплохо, мы даже чуть раньше срока принимаем это решение, но обольщаться не стоит.

– Да я ничего, – вставил Николай, – я, как скажете…

– Разговаривать будешь со своим начальством, – сказал хирург.

– Ну, что ж, – кивнул Николай.

– А может, больного в межрайонную на обследование проводить? – неуверенно проговорила полная врачиха.

– Вас, Полина Владимировна, как всегда, осенило не вовремя, – сухо заметила главная, расписываясь в бумагах.

Николай отвел взгляд от покрасневшей толстушки, которую звали так же, как и его мать.

Потом его одолели сомнения. Пожалел он о том, что загодя не подыскал себе подходящей работы. А все неудобно казалось появиться в конторе без неотложного дела. Теперь, возвращаясь домой, он думал, что придется терять лишние дни в хлопотах, конец которых был не ясен. Новой должности ему не придумают… Одна тягомотина кончилась, и следом маячила новая.

«А может, и по-уму все выйдет», – тешил себя Николай.

Глава 10
ПЕРВАЯ ПОПЫТКА: НИ ХИТРОСТИ, НИ НАГЛОСТИ, НИ УМА

– Вот и все, – сказал он жене. – Аттестован, – и протянул справку. – Инвалид третьей группы годности.

– Да что ты мне-то ее показываешь, – взглянув, сказала Катерина. – Мы давно знаем, что ты живой.

Николай насупился, пряча справку.

– Ну, ты как-то прям…

– А что я, скакать должна? – удивилась Катерина.

– Не обязательно.

– Ну, и все тогда, садимся ужинать.

И ничего не придумал Николай за эту ночь. Одно было ясно: все решит директор.

На центральное отделение вез его утром шурин Василий, подвернувшийся случайно возле богдановской весовой.

– К теще-то зайдешь? – спросил между прочим.

– А что я там сильно забыл? – переспросил Николай.

– «Забы-ыл», – передернулся Василий. – Скажите, какой! Мать говорит, запряг Катьку и нос боится показать.

– Это кому она так говорит?

– Ну, вообще…

– Вот пускай вообще сама с собой и разговаривает.

Сколько уж лет не мог Николай забыть свою первую встречу с Катерининой родней. Тесть-то оказался свойским мужиком, а мамаша прямо-таки ужаснулась, взглянув на него: «Ох-ии… Катьк, а мужичок-то твой – неужто в Богдановке справней нету?» Будто он всего лишь на фотографии был, а не стоял перед ней в вельветовой толстовке и серых брюках, напущенных на сапоги…

Теперь Николай ехал на центральное в очищенном от пыли костюме и в новой фуражке, надвинутой на самые брови, чтобы не угадывалась лысина.

В конторе было людно. На крыльце стояли отделенские мужики, а в коридоре сновали из двери в дверь управленцы, но суматоха уже стихала, после наряда прошло побольше часа.

– Алексей Константиныч есть? – спросил Николай, приблизившись в приемной к секретарше.

– Занят, – буркнула та.

– Я после болезни…

– Ну, и что? Надо было на наряд приходить.

– Я богдановский…

– А я вам все сказала. У директора человек из района.

– Ну, а к кому тогда? – решил не сдаваться Николай.

– Зайдите в профком.

Николай вышел в коридор.

– Слышь, друг, – окликнул кого-то, – а что это тут за профком? Профсоюз, что ли?

– Ну. Был рабочком, теперь профком. Да вывеска там старая, увидишь.

Дверь с табличкой «Рабочком» оказалась на замке, и тогда Николай пошел по всем подряд. «Начинается», – подумал, раздражаясь. И, главное, директор сидел рядом, за стенкой, да и сказать ему надо было одно лишь слово – здоров, мол, дайте работу, – но нет, ходи, ищи вчерашний день.

– Да не шатайся ты по кабинетам, – посоветовал ему механик. – Профорга нет – лови Багрова…

– Подождать можно? – спросил он у секретарши, вернувшись в приемную.

– А мне-то что, – буркнула та, настраиваясь что-то строчить на машинке.

Сидя напротив двери в коридор, Николай видел, как расходится народ из конторы. «Через час одни бухгалтерские останутся», – подумал он. А когда уже совсем затихали голоса, в приемную влетел директорский шофер Юрка. Подмигнув Николаю, шевельнувшемуся на стуле от такого приятельского знака, он рванул на себя директорскую дверь. Шутовски поклонившись в прогал, бормотнул «пардон» и прихлопнул дверь.

– Пардон, говоришь? – усмехнулся Николай.

Юрка сел рядом и протянул руку, поздоровался.

– Вынужден, – вздохнул дурашливо. – Этот шишкарь уже выговор Константинычу сделал: шофер у вас, говорит, беспардонно себя ведет… Посижу вот маленько и еще специально опардонюсь.

Николай улыбнулся. Все еще могло очень хорошо кончиться.

На секретарском столе хрустнул, включившись, маленький динамик, и раздался металлический голос директора:

– Галя, Юрия ко мне!

Юрка, прищелкнув языком, поднялся. И почти тут же вышел от директора.

– Все, земляк, можешь не ждать, – сказал Николаю. – Сейчас на заправку, а потом на весь день на элеватор… Галк, у тебе есть чистые путевки? Дай парочку.

Николай поднялся со стула.

– Слышь, а может, пока ты заправляешься, мне зайти?

– Если хочешь дело сделать, пересиди, – посоветовал Юрка, складывая в бумажник путевые листы.

Больше в совхозной конторе Николаю делать было нечего. Так он решил, расстроившись. Надо было добираться домой. По прямой от центрального до Богдановки чуть больше трех километров набиралось, и он ударился пешком. За участковой больницей снял пиджак, перекинул через плечо. Вот теперь он точно чувствовал: здоров… Умных мыслей в голове не было, и вообще неудача все поотшибла. Подумалось, что не пять месяцев, а все сознательные восемнадцать лет работы провалял он ваньку и больше ничего.

Ведь как легко жилось ему! Послали туда – поехал, вернули – приехал. Деньги в бухгалтерию привезли – жена пошла, получила, сколько нужно, тут же на книжку упрятала.

Ни хитрости, ни наглости, ни ума он не наработал, вот что. Ведь можно было и сейчас что-то сделать, чтобы не проходило время даром. Или раньше позаботиться. А он лимонничал: ах, по работе соскучился, ах, неудобно на людей глянуть… Сынок чертов!

А на работу хотелось. Н а д о  было выходить на работу. А оставалось снова ждать.

Катерине он не стал подробности рассказывать.

– Директора не было, – сообщил только. – И профком закрыт.

– А ты бы сходил к Подтелкову домой, – спокойно посоветовала Катерина, – поговорил бы по-людски. Можно же что-то найти.

– Завтра в контору схожу, – пообещал Николай.

Но ни завтра, ни через день дела свои он далеко не продвинул. Насчет оплаты взялась в конце концов хлопотать Катерина и устроила все так, что деньги им выдали в бухгалтерии отделения. Получала она их сама. В контору пошла вместе с Витькой, и Николай их еле дождался – явились часа через два с кое-какими покупками.

– Ну, и сколько? – выдал он свое нетерпение.

– На новые валенки хватит, – усмехнулась Катерина. – Среднемесячную тебе вывели сто два рубля, вот и считай…

– Давай сосчитаю, – обиженно сказал Николай.

– Без тебя управились. Деньги на месте.

– Ну, и нормально, чего ты?

– Ничего. Бери теперь ручку и пиши заявление на отпуск.

– Какой отпуск, ты что?

– Да ничего. Работы тебе нет как легкотруднику, так хоть отпускные получишь.

– Да я…

– Хватит уж! Акимовна так сказала.

– Может, это ей так легче…

– Ей все равно, она бухгалтер, а ты не петушись. Мне через три дня на ферму выходить, будешь с Витькой.

– Опять с Витькой! Что я…

– Ох, и надоел ты мне со своим занудством! Если у самого вот тут вот не хватает, делай, что говорят.

Николай угнул голову, набычился.

– Быстро же ты забыла…

– Что я забыла?

– Ты сама-то давно работаешь?

– М-м-мы-х ты какой! – Катерина встала напротив. – Вспомнил, да?

– Ну, а что, не так, скажешь? Сколько я один горбячил?

– А я, по-твоему, отдыхала? Молодец! А через кого я болела?

– Из-за меня, что ли? – удивился Николай.

– Во-он чего… Высказался! И что ты хочешь после этого?

– Че я хочу?

– Работал он… Ты еще не видал, как люди работают!

– Это ты про армян, что ли, своих?

– Да вот, про своих! – вскинулась Катерина, задетая еще и этими словами. – Сынок несчастный, еще попрекает!

– Кто тебя попрекает? Надо память человеческую иметь.

– Если у тебя она человеческая, тогда запомни: рот я за тебя разевать больше не буду, что хочешь, то и делай. И спать будешь вон на той коечке!

– Мне не привыкать, – усмехнулся Николай.

– Вот и хорошо, греми тут один своими костями.

– А чего ты раскипятилась-то?

– Кипятись ты!

Катерина метнулась в горницу, прихлопнув за собой дверь, и Николай опустился на топчан. Раздражение и даже мелькнувшая злость сменились неловкостью. Не переносил он эти скандалы. Ведь не на век же они после ругни расстаются, а снова, час или два спустя, садятся за один стол… и вообще. «Спать будешь отдельно!» Нашла, что сказать… А вместе – много ли прока?

Примирил их потом Витька, разговорившийся за ужином о своих жизненных планах.

– Когда я вырасту, – сказал, – буду телевизоры делать. Ма-аленький такой сделаю, чтобы в кармане носить…

Катерина слушала его с улыбкой, нарочно, решил Николай, такой умильной. На самом деле она или продолжает злиться, или уже раскаивается, но выказывать не хочет. Точно он никогда не мог угадать и пускался наудалую: заговаривал первым, рискуя при этом разжечь новую перепалку.

– Написал я заявление, погляди там, – сказал на этот раз.

Но Катерина и виду не подала, что расслышала, продолжая поддразнивать Витьку. Потом молча встала, взяла с полки кухонного шкафа тетрадный листок.

– «За-и-вление»! Эх ты, грамотей.

– А как надо?. – осторожно спросил Николай.

– За-е-вление, – серьезно сказала Катерина. – Мне, что ли, тоже написать…

– Может, не пойдешь пока в доярки?

– И чего буду ждать? Сосед сказал, что попробует зимой меня в свинарь устроить. Самому тоже в фуражирах не больно глянется.

– Да где ж ты с ним разговариваешь? – не удержался Николай.

– А он тоже в столовой питается, – спокойно ответила Катерина. – Заходит.

– Такой мордоворот, а живет один, – примирительно сказал Николай.

– Да вот понравился его Нинусе помордоворотистей, – усмехнулась Катерина.

– Сад весь запустил, – пробормотал Николай. – Вот бы нам садик, да, Витек?

Так они разговаривали после ужина.

Глава 11
В ОТПУСКЕ: ЕЩЕ ПОПЫТКА?

Катерина перешла на ферму, и Николай первое время помогал ей в меру своих сил. Раздобыл в кузнице новые цепи и заменил износившиеся привязи у двух-трех коров. На вопросы досужих доярок, чего это он старается, Николай отвечал, что, как отпускник, имеет право… Наведывался он и в контору, к Подтелкову. Но ничего утешительного домой не приносил: работы для него не было.

– Да есть же работа, – пробовал настоять.

– Конечно, есть, – соглашался Подтелков. – «Т-4» вон стоит без тракториста.

– Так он… мне же нельзя, Степан Иваныч.

– Ну, а лакейские должности у меня позаняты, – разводил руками Подтелков.

Время шло, но перемен и не предвиделось. Чего только не придумывал Николай сам с собой, но ни с одним проектом своего трудоустройства на люди не спешил: самое меньшее, на смех могут поднять. Но один проект засел в голове прочнее всех прочих: проситься надо на колесный трактор. Пусть кого-нибудь из «колесников» на бесхозный «Т-4» переведут… По Николаевым меркам это была страшная наглость, но обнаглеть ему, судя по всему, давно пора было. Да и не больно пострадает какой-нибудь… Кто именно, не хотелось и думать. Сам он при этом на здоровье мало выигрывал, разве что тряски меньше будет… Ну, чему быть, того не миновать – решил отчаянно.

– Схожу еще к Подтелкову, – сказал он Катерине дня за четыре до конца отпуска.

– Да не мямли там, – отозвалась жена. – Скажи, семье жрать нечего.

– Ладно тебе…

– А разве нет? Завтра три мешка пшеницы на мельницу отвезу, и сколько там останется?

Николай опешил.

– Это когда ты собралась?

– С соседом договорились. Он фургон берет с фермы. А меня, если задержусь, подменят вечером.

– Опять Тимка, – вздохнул Николай. – Чего ты к нему липнешь? Все бабы с бабами, а ты… Пошли мешки тогда насыпать!

– Насыпаны… И в общем ты понял: пороги без толку обивать там нечего.

Наутро, проводив Катерину и Тимку на мельницу, заглянув в кастрюлю, где варилось мясо для щей, Николай пошел в контору. От ворот он ударился крупным шагом мимо палисадников. Улица была безлюдна, тиха, только его ботинки топали. От дворов с ним кто-то глуховато поздоровался, Николай обернулся, запоздало ответил дяде Гурьяну, отцову годку, а, сбившись с шага, пошел тише и почувствовал на теле какие-то крючочки: там давило, тут щипало… «На трактор собрался», – усмехнулся невесело. Да и не верил он еще сам в эту затею.

В конторе было тихо, воняло отстоявшимся табачным дымом. В маленький коридор выходили три двери, и за одной из них, в бухгалтерии, кто-то разговаривал. Николай открыл ее. Рассыльная Дуся и Мария Акимовна, толстушки обе, привалившись животами к столу друг против друга, обсуждали какие-то новости.

– Управ скоро не появится? – спросил Николай.

– Тут начальство, Коль, – охотно объяснила Акимовна, – ты подожди, явится обязательно.

Николай кивнул и вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой. Через окно он видел, как идут мимо ребятишки в школу, и подумал, что теперь Витьке без Пашкина пацана совсем скучно станет. Погода начнет портиться, они с Катериной будут на работе пропадать, а ему куда деваться?

– Николай, – вдруг окликнула его Акимовна, – ты тут?

– Да, – отозвался он.

– Ты соседа своего видал нынче?

– Урюпина? Видал. Он на мельницу с моей поехал.

– Я же говорила, – расслышал Николай слова рассыльной, и дверь прихлопнули.

«Всем им любопытно знать», – подумал недовольно, отворачиваясь к окну.

– Коль, а ты на работу, что ли, проситься? – снова появившись в дверях, спросила Акимовна.

– Ну, а сколько можно, – ответил Николай. – На трактор.

– Да что ты!

В коридор выглянула и Дуся.

– Резаный-то?

– Да пора бы и зарасти, – улыбнулся Николай.

– Я бы свого не пустила, – сказала Акимовна. – Провались они, и деньги.

Николай только хмыкнул на это.

В кабинете зазвонил телефон, и женщины скрылись. Акимовна стала нараспев отвечать кому-то, а потом крикнула:

– Жди, сейчас подъедут!

Николай машинально кивнул, поправил кепку. Не один раз прошелся он из угла в угол, прежде чем перед конторой, визгнув тормозами, остановился седой директорский «УАЗик». Сухо хлопнули дверцы, послышался густой голос Багрова и чья-то еще частоговорка. Николай отошел в угол и встал там.

Первым вошел в контору директор, за ним – по виду уполномоченный из Мордасова, потом парторг Виктор Васильевич и последним – недовольный чем-то и озабоченный Подтелков. Багров тронул дверь управляющего, и та открылась.

– Нараспашку живешь, Степан Иваныч, – заметил, обернувшись.

Взгляд директора угодил на Николая, и он поспешно поздоровался. На голос обернулись, покивали и стали заходить в кабинет.

– А ты говоришь, все у тебя работают, – внятно сделал замечание директор.

– Это Акимов, – отозвался управляющий, – легкую работу просит.

Кто-то хмыкнул на эти слова, и дверь закрылась.

«Попался на глаза», – подумал Николай. Слова, сказанные начальством мимоходом, задели его. «Легкую работу…» Не легкую, а посильную, надо бы сказать. От каждого по способностям… Но разве скажешь. Сели, государственные дела решают…

Дверь кабинета управляющего – не директорская, и вскоре из-за нее стали доноситься легко различимые слова, особенно, когда говорил, словно убеждая кого-то, редко и внушительно, парторг.

– Мы в прошлом году продовольственный фонд урезали, – разобрал Николай, – кто нас теперь поймет правильно?

Ему что-то ответили в два голоса.

– Я понимаю, что общая установка, зарплату как-никак в райкоме получаю…

Голоса перемешались.

«Хлеба нет, а хлеб гребут», – подумал Николай и перестал вслушиваться, его-то занимало другое.

«Ну, не вдарят же», – решил он вдруг. За дверью притихли, он подошел и открыл ее.

– Можно?

Уполномоченный, сидя за столом, слушал телефонную трубку, Багров выжидательно смотрел на него, а Подтелков и парторг безучастно как-то сидели на стульях у стены.

– Можно? – повторил Николай.

Директор медленно повернул голову в его сторону, всмотрелся, словно опознавая.

– Я на работу, – не переступая порога, сказал Николай.

– Когда у тебя наряд, Иваныч? – спросил директор Подтелкова.

– Да я еще вечерние не отменил.

– Так скажи ему, – обронил директор и опять наклонился к уполномоченному.

– Слыхал? – подал голос Подтелков.

– Я на трактор, – пробормотал Николай.

– Все понял, – кивнул управляющий.

Закрыв дверь, Николай перевел дух. Еще ничего не было ясно, но хоть слово сказал. И теперь сам поверил в то, что придумал. Он покосился на дверь бухгалтерии и вышел из конторы. В эту минуту хотелось поговорить с мужиками.

На машинном дворе было безлюдно, только кузнец Забелин, сказавший когда-то Николаю: «Врачи в городе, а в Богдановке – Подтелков», – трудился в своем заведении.

– Все слоняешься? – спросил он появившегося на пороге Николая.

– Да пока в отпуске.

– Это как хошь называй.

Забелин бросил перед дверью сизые кованые штыри, снял рукавицы и протянул Николаю руку. Поздоровались.

– Да вообще-то, конечно, надоело, – сказал Николай.

– Погоди, еще больше надоест.

– Вечером на наряд пойду, буду на колесный трактор проситься.

– Просись, – хмыкнул кузнец. – А по закону, значит, ничего не получается?

– Да какой закон, у меня ж только справка от врачей.

Забелин достал папиросы, закурил.

– А справка что, не законная? – спросил с расстановкой.

– Да чего зря…

– Шелковый, значит, стал? Ну, тогда валяй, только жене скажи, чтоб и меня на поминки позвала.

Николай сдержанно засмеялся.

– Ничего…

Забелин мотнул головой.

– Диву иной раз даешься, до чего люди сами себя уважать перестают. Ты что, до такой степени виноватый?

– Но ведь нет же работы подходящей.

– Тогда прокурору пиши: не трудоустраивают, мол. К депутату обратись, для чего ты за него голосовал? А не найдут работу, пусть платят.

– А есть такой закон?

– Должен быть, – убежденно сказал кузнец. – Ты же не виноват, а закон правого защищает.

– Они тоже не виноваты…

– А вот так не бывает. Могут Клюшкина с водокачки турнуть, пенсия у него побольше иной зарплаты.

– Ну-у, бывший механик, кто его тронет…

– Он весь-то бывший! Почему зимой башня перемерзает? Да потому, что воду не качает. Прийти, кнопку нажать ему холодно, буран! А нам всем – не буран!

Николай не знал, что на это сказать. Пройдясь по кузнице, он взялся было за молот, хотел поднять и бросил. Улыбнулся Забелину.

– Что, не можешь? – спросил тот.

– Да кто его знает. Возьмешься – вроде есть сила, а вот тут, – Николай показал на живот, – пустота какая-то, не могу – и все…

– Долго что-то, – качнул головой Забелин. – После аппендицита, глядишь, месяц, другой – и уже пашет.

– Так-то я вожусь маленько. Тянуть, передвигать – это идет, а перед собой боюсь поднимать. Как вроде сейчас же лопнет там что-то.

– Это от фантазии еще, – уверенно сказал Забелин. – Самовнушение. Вот попробуешь разок, и пойдет. Только все равно к железкам лезть рано.

Николай вдруг вспомнил про щи, которые надо сварить к обеду, и поспешил домой, хотя с кузнецом мог бы проговорить целый день. Затягивало.

Часа через два, отведав свежих самодельных щей, они с Витькой вышли во двор. На погребке оставалась картошка в мешках, и они решили ссыпать ее в погреб. Возились долго. Из каждого мешка отбавляли ведра по три, остальное даже Витька мог подтащить к желобу, прибитому к творилу погреба.

– А теперь отдохнем, – сказал Николай, когда закончили.

– Ну-у, я к Шурику схожу.

Николай сынишку уговаривать не стал, а сам пошел в дом. Не торопясь отмыл руки, заглянул в районную газету. Заметка про самогонщиков понравилась ему, и он перечитал почти что все статьи, в которых цифр было поменьше и закавыченных абзацев. Писали, что в колхозе «Весна» взяли хороший урожай, а так все засуху склоняли. «Было бы на что свалить», – подумал Николай.

Отвлек его Витька.

– Пап, мамка приехала! – доложил.

– Да? Где? – Николай поднялся с топчана.

– С дядькой на ферму уехала.

– Да как же я не слыхал… А нам она ничего не сказала?

– «Ну, молодцы», сказала!

– То-то же…

Николай обулся и вышел из дома с сынишкой, потащившим его сразу к воротам. Три мешка с мукой и один с отрубями лежали прямо на земле возле палисадника.

– Мамка сказала, только лошадь отгонит.

– Ну, пусть гоняет… А давай попробуем их на тележке перевезти.

– Давай! – обрадовался Витька, тут же, наверное, сообразив, что каждый порожний рейс – его; так они и весь кизяк в августе перевезли под сарай.

Верхний мешок с отрубями они переправили запросто, столкнув его в тележку, а потом свалив перед дверью мазанки. Остальные мешки лежали на земле…

– Ну, попытка – не пытка, – собрался с духом Николай. – Ты маленько придержи, ладно?

Подняв оглобли тележки так, чтобы задний борт почти коснулся земли, Николай передал их Витьке.

– Пап, легко, пап! – отрапортовал тот.

– Держи, держи…

Оторвав мешок от земли за горловину, Николай стал приваливать его к наклоненному днищу кузовка, но тут мешок перевесил, надавив на задний борт, оглобли вырвались из Витькиных ручонок, а сам он отскочил в сторону. Мешок сполз, оглобли, описав в воздухе дугу, ударились о землю.

– Промазали, – сказал Николай, придержав тележку свободной рукой.

– Пап, они ка-ак дернут!

– Дернут, да… А давай-ка… Подержи оглобли, чтобы кузов стал ровно. Вот. Сейчас…

Николай расставил ноги, наклонившись, захватил горловину и угол мешка, а поднимать решил не потихоньку, а разом, чтоб вроде как одни руки сработали.

– Держишь, Витек? Держи, – сказал он сынишке. – И-эх!

Мешок оказался в тележке, оглобли опять вырвались из Витькиных ладошек, но Николай успел придержать кузов.

– Ура, пап, нагрузили!

Только поправив мешок, Николай сообразил, что произошло. У Забелина молот побоялся поднять, а тут… Эх, и закипела же у них работа!

– Все, Витек, будем на тракторе кататься! – не один раз повторил Николай, пока перевозили муку в мазанку с мучным, еще отцовой постройки, ларем.

Потом, оставив сынишку катать по двору пустую тележку, Николай пошел в дом и с удовольствием вытянулся на топчане. «Переломили, – подумал бессвязно. – Будет толк». И как-то легко, по-воробьиному, заснул.

– Ты че? – как показалось, тут же проговорила над ним Катерина.

Николай открыл глаза, увидел ее и улыбнулся.

– Че блаженничаешь-то?

– Отдыхаю, – сказал Николай.

Катерина все еще смотрела подозрительно.

– Витька говорит, на тракторе ты его собрался катать.

– Ну, – Николай опять заулыбался. – Сейчас пойду на наряд.

– Да? Никуда не пойдешь, – запретила вдруг жена. – На трактор! Сиди давай.

– Это почему? – удивился Николай.

– Себе дороже…

«Так-так-так, – думал он, сидя потом на лавочке, возле того места, где произошла проба сил. – Себе дороже…» И что-то никак не мог разгадать. Что случилось-то? Не понравилось, как повела себя Катерина? Нормально повела, если рассудить… А может, она от поездки на мельницу подобрела? Но лучше бы уберегся Николай от такой догадки… Совесть – да, но потом же сама все переиначит, опять скажет: «Не мямли там, семье жрать нечего…»

«Дене-ек», – думал Николай.

Одно достижение он отмечал особо: проверил, годен ли вкалывать. Все остальное же…