Текст книги "Выздоровление"
Автор книги: Владимир Пшеничников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава 12
«СЫТЫЙ ГОЛОДНОГО НЕ РАЗУМЕЕТ»
Работы у Николая все не было, но он уже не переживал это так болезненно, как раньше. Удивлялся сдержанности жены, которая порой казалась безразличием. Думал. Дела по хозяйству, после того, как завезли солому и припрятали штук сорок сенных тюков в сарае, протекали нехлопотно. Он задавал корм ставшей на зиму скотине, топил голландку, возился с Витькой: разучивали телевизионную «Абевегедейку».
Приезжала как-то теща с Василием, посочувствовала вроде и тут же упрекнула за то, что не берег здоровье вовремя, но слова ее ничуть не задели Николая, да и Катерина этот разговор не поддержала.
Советов он по-прежнему слышал немало. Пашка Микешин прямо настаивал садиться за письмо в газету, другие советовали надоедать «и тем и этим начальникам».
– А то съезди к Юрию Петровичу, – загорелся Пашка, имея в виду их бывшего директора, работавшего теперь председателем райисполкома. – Многие обращались к нему, помогал. Вот кто помог Карасеву в звеньевых укрепиться?
– Тут закон надо точно знать, – рассудил без особого энтузиазма Николай. – Он же не глупый, за каждого заступаться.
– Да какой еще закон! – удивился Пашка. – У человека справка, все, а его мордуют!
– Ну, ответят из совхоза, что нет подходящей работы, и что? Кто я такой, чтобы… если разобраться?
– Ну, не знаю!
– А чего знать? Слышал я, как Потапов вопросы решает…
Николай, действительно, слышал одно дело. Как-то раз он из райбольницы сразу пошел на остановку. В будке, в тенечке, сидели старик со старухой и сбивчиво рассказывали какому-то мужчине в капроновой шляпе о своем горе. Николай прислушался. Оказалось, у стариков кончилась пшеница, и старуха как колхозная пенсионерка попросила, чтобы ей выдали новую, прошлого года. Председатель объяснил, что раз она полтора года до полного стажа не доработала, то хлеба ей нету. Стали дознаваться. Из газеты ответили, что вообще-то положено, только надо заплатить вдвойне по сравнению с колхозниками или как там правление решит. Пошли в правление и опять обрыбились, даже вроде накричал на них председатель. Теперь они – к Потапову. Тот вник, сказал, что да, правы вы, а не председатель. Даже поинтересовался, почему дед не просит, но тот давно колхозником не состоял, а пенсию заработал в Райсельхозтехнике. И тут случай: председатель их колхоза в управление приехал. Потапов вызвал его и при деде, при бабке сказал, что надо, мол, изменить отношение. А тот при бабке, при деде сказал: нет, не заставите!
«Сытый голодного не разумеет», – все повторяла бабка. Дед, выговорившись, молчал. «Я не понимаю, – обратился тогда Николай к мужчине в капроновой шляпе, – почему не дает-то?» Оказалось, деда угораздило когда-то хозяину-председателю совет дать, после чего пришлось идти в Сельхозтехнику и паять там радиаторы. Рассчитавшись с колхозом, дед не раз председателя на смех подымал, ну, тот и не забыл. Николай не поверил было. «Да я тебе говорю!» – горячо воскликнул мужчина в капроновой шляпе. «Сытый голодного не разумеет», – все вздыхала бабка.
Но случай этот ни в чем не разубедил Пашку Микешина.
– Не знаю, что там за люди и какие они советы начальству дают, а тебе прямой резон обратиться.
– Да отступись ты от него, – сказала тогда Катерина. – Пусть ждет, когда ему должность на полотенце поднесут. Про себя я ему сказала: не встряну, хоть ты год будешь сидеть, только на мозги не капай. Проживем.
– Ну, если у вас договоренность, тогда я пошел, – отступился и Пашка. – Но нельзя же таким вятютелем быть, маленький, что ли?
А Николай уже не раз успел заявить Подтелкову, что согласен на любую работу, но заполучить ярлык душегуба с подсказки Бабенышева управляющему не хотелось.
– Жди, – отвечал он Николаю, – ты же не последний кусок доедаешь.
– Я работать хочу, понимаешь? – горячился Николай. – Надоело пугалом быть.
– Да говорил бы прямо, – ехидничал Подтелков. – «Пу-угалом»… Жди, сказано.
Однажды Катерина пришла с дойки, разделась, поругала за какой-то беспорядок, а потом сказала:
– Сходи утром в контору. Максим Пленнов с котельной уходит.
– А кто еще об этом знает? – веря и не веря, спросил Николай.
– Господи, да все, кому надо! Скажи спасибо заведующему, замолвил за тебя слово.
Заведующим Катерина называла теперь Тимку Урюпина.
– А чего это он расстарался?
– Расстараются тебе. Я попросила.
– Ну, и что?
– Подтелков сейчас на ферме был, говорит, знаю, пусть заходит. К директору за приказом поедешь.
Николай помолчал.
– Я тоже, наверное, заявление подам на свинарник, – сказала, расчесывая волосы, Катерина. – Там еще один откормочник будет, заведующий сказал, что примет.
– Завсвинофермой? – машинально, думая о своем, переспросил Николай.
– Зав, зав, – резковато ответила Катерина, и Николай догадался, что опять она про соседа.
«Благодетель-то еще», – подумал недовольно.
Работать на котельной, рассудил Николай, это еще не самое последнее дело. Это и рано вставать, и поздно возвращаться, – все как у людей. Да и зарплата с сотенку будет, а там еще как себя поставишь. Николаю казалось, что уж он-то теперь себя поставит…
Утром Подтелков распорядился коротко:
– Садись, пиши заявление. Прошу, мол, принять оператором котельной на МТФ-два. Курсы подготовки прошел, с техникой безопасности знаком.
– На имя директора писать?
– Да. А я ему дополнительно позвоню. Галя выписку напечатает, привезешь мне. И не забудь к инженеру по технике безопасности зайти, распишешься там в журнале. Ясно? Садись тогда и пиши.
Николай снял шапку, примостился на краю стола и вывел на тетрадном листке: «заивление». Но тут вспомнил замечание жены, и попросил другой листок.
– Ошибся, что ли? Давай вали, кто тебе там ошибки будет считать… Приедешь, Пленнов пусть тебя хоть подучит маленько. Сам попроси.
На центральном отделении Николай пробыл часа три. Директор его долго задерживать не собирался, но вдруг прицепился к заявлению.
– Какие еще «курсы подготовки»? – спросил строго.
– Ну, как поджигать, в смысле… запускать котел, – нашелся Николай. – По манометру смотреть…
– По манометру, – усмехнулся директор. – Ты вообще-то механизатор или кто?
– Я на бульдозере работал, пахал, – стал объяснять Николай, – потом мне желудок отрезали…
– Желудок? – директор свел брови. – Давно?
– Да весной еще.
– Весной… Минутку, – директор выдвинул ящик стола, покопался там, но ничего не нашел. – А фамилия – Акимов? А сколько, интересно, ты пахал?
– Зябь? Да каждый год… лет двенадцать.
– Гектаров по двести выходило?
– До трехсот, – ответил Николай.
– Я говорю, в среднем…
– В среднем, да.
– Ну, хорошо, триста. Пусть даже пятьсот! Но зачем же ты прокурору писал, что десять раз перепахал всю совхозную землю?
– Я? – удивился Николай. – Я не писал…
– Ты бы еще ввернул, что с плугом раза три вокруг Земли объехал – это для государственных органов более убедительно. Писатель… Ты бы прежде подумал, у кого ты просишь и как. Что ты просил?
– Я ничего не просил, – чувствуя, что покраснел, как пацан, сказал Николай.
– Так я что, выдумал? В сентябре, кажется, пересылали мне письмо из прокуратуры, куда-то завалилось…
– Я не писал.
– Ну, не знаю, – директор написал что-то на углу заявления, двинул листок в сторону Николая. – Все, пожалуйста…
В Богдановку Николай возвращался, чувствуя себя оплеванным и пристыженным. Он успел выяснить у шурина, с кем примерно мог спутать его директор, но, понимая, что теперь не вернешься и ничего не докажешь, все время переживал упрек. Пусть директор ошибся, но ведь говорил-то он с ним, запомнил его, Николая Акимова, и теперь будет думать, что он есть кляузник, бездельник и все такое. Это сильно портило в целом удачный, главный для него за все месяцы, прошедшие после операции, день. Да вообще-то их, наверное, совсем не бывает на свете, целиком удачных дней, думал Николай, болтаясь в кузове вахтовой машины, и лучше бы уж никогда не знать и не ждать их.
В котельной его возвращения терпеливо дожидался Максим Пленнов. Когда Николай вошел в темное строеньице, в глаза ему бросились окурки, как подсолнечная шелуха устилавшие пол под ногами.
– Ну, ты даешь! – вместо приветствия произнес Пленнов. – Магарыч принес?
– Да откуда, – Николай смутился.
– Сынок ты, мать твою за ногу! Чего ж я торчу тогда тут?
– Да я поищу, – пробормотал Николай.
– Поищет он, – Пленнов поднялся. – Показать, что ли?
Он привычно задвигался по котельной, словами ничего не объяснял, и Николай боялся упустить что-то, может быть, самое важное. Электромотор, подтекающий топливный нанос от дизеля… Неужели котел сейчас оживет? И котел ожил!
Николай засмеялся.
– Ты чего? – хмуро спросил Пленнов.
– Работает!
Пленнов подошел к электрощиту, ткнул пальцем в красную кнопку, электродвигатель смолк, и гудение в котле стихло.
– Давление подымется, пар в емкость пустишь, воду согреешь дояркам, – сказал Пленнов. – Скворцов подъезжает еще. Видишь колдобины у двери – его работа. Подъезжает вплотную, болото уж сделалось, – он немного отмяк за разговором. – А мне уж невмоготу, – признался. – Кондылять далеко… Чирьи замучили – шею не свернешь…
Пленнов уходил с котельной без сожаления, а Николаю приходилось сдерживать свою радость и нетерпение. Друг друга они не поняли.
Глава 13
ПОДГАДИЛИ
С вечера Николай приготовил давно не надеванные ватные штаны, белесые и жесткие после стирки, полушерстяной свитер, в котором форсил когда-то, пиджачок, в карманы которого насовал спичечных коробков про запас. Катерина смотрела на его сборы молча и так же, не говоря ни слова, подсунула старое полотенце с завернутым в него куском мыла. «Правильно», – одобрил про себя Николай и прикинул, что бы еще из посторонних вещей могло пригодиться на новом рабочем месте. И уже в потемках сходил в сарай за старым газовым ключом, который был даже необходим в его пароводяной работе.
– Какой у нас завтра день? – спросил он перед сном жену.
– Среда.
Значит, со среды начиналась самостоятельная жизнь.
– Пленнов говорит, приплачивали ему, – не в силах лежать молча, сказал Николай.
– На ферме всем приплачивают, – равнодушно отозвалась Катерина. – А то кто бы там стал работать?
Николай подумал, что он бы сейчас и на семьдесят рублей пошел, но вслух говорить ничего не стал.
Ночью ему снилось что-то, но вдаривший над ухом будильник отогнал видения, и они тут же забылись. Катерина поднялась вместе с ним.
– Чай будешь? – спросила.
– Я лучше молока.
– Холодное, подогреть надо.
Николай ничего не ответил и-, закончив одеваться, достал из холодильника молоко, налил в кружку, взял надкусанный ломоть хлеба.
– Холодное, я говорю, – повысив голос, повторила жена.
– Ничего, я помаленьку…
– Свою скотину придешь убирать?
– Не знаю, как дело пойдет.
– А чего там знать? М-м, пять уже доходит, – простонала Катерина. – Пошли, что ли?
Николай сделал глоток побольше и, почувствовав холод от молока где-то под лопатками, передернул плечами.
– Пошли, – кивнул, – дорогой разогреемся.
– А?
– Дорогой, говорю, разогреемся!
По ночам теперь морозило, и последний выпавший снег не сходил уже третьи сутки. Может быть, и зима началась? К ферме Николай шел за Катериной, привыкшей уже к этой дороге. Бухали, шоркали сапоги по мерзлым кочкам. Три лампочки, вывешенные над коровниками, долго, казалось, не приближались. Потом стал доноситься сплошной вой компрессоров.
– Первый гурт уже доют, – сказала Катерина.
– Поэтому они у вас и передовые, – заметил Николай.
– Че-е? – Катерина обернулась. – Нашел передовиков! Они все восьмеро ближе нас к ферме живут, и группы набрали любенькие.
– Ну, я и говорю…
– Говоришь ты!
По разговорам, по выступлениям на собраниях, Николай знал, как заморочили головы дояркам всякими «мерами». Им приплачивали за качество молока, назначали премии, по условиям соревнования сулили ковры и машины, подсылали время от времени автолавки с «дефицитом», да и в магазине часто можно было услышать: «только для животноводов». Но мало кто из этих работящих, проворных и языкатых женщин правильно понимал все это или хотя бы правильно пользовался. Постоянно слышались от них жалобы на начальство, обиды друг на друга, и разгоралась канитель вокруг все тех же мер, показавшихся кому-нибудь недомерками. С одной стороны, правильно: узаконил – отдай, но, с другой стороны, сколько можно-то? Сейчас он еще мог и осудить, и понять доярок, зная, как все же тяжело им приходится. А работали в основном лет на пять и десять старше Катерины и совсем пенсионерки. А молоденьких сюда и безразмерными «мерами» не заманишь, и насильно не загонишь, как механизаторов, на которых в начале зимы пишется огульный директорский приказ, переводящий их в скотники. Поэтому постоянные работники всегда помнили про свою исключительность, и, наверное, не вполне их вина, что нет-нет да и пользовались этим не по-людски, выкобенивались, воюя за «свое законное»…
Ключ от котельной Николай обнаружил не на указанном Пленновым месте, а, изведя десяток спичек, с которыми совался в разные укромные уголки, прямо в замке. «Вместе ведь запирали», – подивился Николай, но тут же подумал, что разговорившийся под конец Пленнов мог запросто отвести ему глаза.
Примкнув замок к одной из петель, он положил ключ в карман и отворил половину двустворчатой двери. В лицо сразу пахнуло копотью, запахом солярки, подтекавшей из насоса, и сохранявшимся в тесном помещении малым теплом. Выключатель он нащупывать не стал, хотя и знал, где он примерно находится, опять зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, шагнул к стене, и вдруг у него под ногами что-то зашевелилось, послышалось не то пыхтение, не то задавленный стон, а спичка потухла. Николай живо отступил к двери и чиркнул новой.
Под ногами, на холодном земляном полу лежал человек. Николай сразу узнал его – Воронин, скотник. Успокоившись, перешагнул через лежащего, повернул выключатель. Свет закопченной лампочки показался ярким и горячим. Николай присел перед Ворониным, тронул его за плечо.
– Эй, – позвал негромко, – ты вставай, простудишься. Сергей, слышь…
Воронин закряхтел, поджимая ноги, обутые в чесанки. Николай двинул его почувствительней.
– Серега!
Воронин замычал что-то и отчетливо произнес:
– Стоять, Рыжий, стоять!
Николай попробовал перевернуть его на спину, потянул за рукав и наконец разбудил.
– Уйди, – простонал Воронин.
– Ты на полу лежишь!
Скотник открыл глаза, едва разлепил их.
– Ты кто? – спросил, скривившись от света и злой боли.
– Акимов я, Николай.
– А где мы?
– В котельной. Ты подымайся, на земле ведь лежишь.
– А ты кто такой?
– Акимов! – Николай встал. – Мне работать надо.
– А где я?
– Ну, гляди, до костей проберет…
Воронин попробовал приподняться, застонал и замер, опершись на локоть.
– Сво-олочь м-м, – выдавил с превеликим страданием. – Ты! – окликнул Николая. – Дай руку…
Опираясь на Николая, Воронин переступил два шага и повалился боком на узкий, в две затертые доски, лежак. Жалко и противно было глядеть на такого.
– Ты бы, Серега, шевелился сейчас, – сказал Николай.
– Уйди-и…
– Ну, дело твое. Я котел пущу, теплее станет.
Перестав обращать внимание на Воронина, Николай открыл топку, взял факел – ветошь на проволоке, помочил его в лужице под топливным насосом, поджег и, подержав перед дверцей, просунул в топку, к форсунке. Закрепил, как показывал Пленнов, и, открыв краник на медном патрубке, питавшем форсунку, подошел к электрощиту и, коротко вздохнув, утопил кнопку магнитного пускателя. Котельная ожила. Загудел, набирая высокую рабочую ноту, электродвигатель, затрясся топливный насос, ухнуло, загудело в топке горячее пламя. Николай вытащил факел, притушил его об пол, отложил в сторону. Присев перед дверцей, посмотрел, как вырывается уже размеренное пламя, и только тогда повернулся к Воронину, сидевшему теперь с запрокинутой головой, с закрытыми глазами. Плоское, опрокинутое лицо его было серым, а сам он казался мертвым, застывшим в этой неудобной позе. Николай подошел к нему и тронул за рукав извазюканной телогрейки.
– Ты шевелись, Серега! – прокричал в шуме работающего котла.
Воронин открыл глаза, зашевелил губами и стал распрямляться. Но прямо не усидел, голова стала клониться, и тут его передернуло, повлекло вперед, он замычал что-то, чудом зацепился за дверной косяк рукой, и рвота переломила его. Николай поморщился, брезгливо шевельнул пальцами, не в силах ни помочь, ни посочувствовать Воронину. Опроставшись перед дверью, тот вывалился наружу, в темноту.
Вздохнув, Николай проверил по верхнему контрольному кранику заполнение котла, пощупал плеснувшую оттуда чуть теплую воду. Посмотрел еще, как работает форсунка, и, поколебавшись, вышел вслед за Ворониным наружу. Тот сидел на лавочке, мычал что-то невнятное.
– Ты бы шевелился, – неуверенно сказал Николай.
– М-м, – Воронин мотнул головой, – не могу… Ты Сынок?
– Ну.
– Найди… подлечиться.
– Где ж я тебе найду? У меня котел.
– А у меня во, – Воронин поднял к голове руку, – котелок… Глянь под нарами.
Пожав плечами, Николай вернулся в котельную, заглянул под лежак. Бутылки три там валялись, Николай выкатил их ногой на свет. Из одной вдруг плеснуло. Наклонившись, он подхватил посудину, налитую на треть, понюхал. И зябко передернул плечами.
– Зайди, – крикнул Воронину, – есть! – и вернулся к котлу.
Пощупал чуть потеплевший бок, отыскал свернутый из листа жести совок и, набрав мусора под саманной стенкой, брезгливо засыпал блевотину у двери.
«Хорошенькое начало», – подумал недовольно.
Придерживаясь стены, вошел Воронин и сразу же отыскал взглядом бутылку. Николая он перестал замечать, потянулся за висевшей на штыре захватанной алюминиевой кружкой. Николай отвернулся. «Нашли распивочную», – подумал и за скотником стал наблюдать, прислонившись к котлу.
Воронин повел плечами, поднес кружку к потрескавшимся губам. Вздохнул… Потом он долго сидел, боясь пошевелиться, содрогнулся и уронил опустошенную кружку. Губы его зашевелились.
– Ты к котлу прислонись! – крикнул Николай.
Воронин медленно взглянул на него.
И тут неожиданно и неслышно в таком шуме в дверях появилась жена Воронина Шура, доившая коров в первом гурте. Николай даже вздрогнул от этого явления, а Воронин посмотрел равнодушно и уронил голову. Не разжимая губ, Шура качнулась в дверях и пропала в потемках. Николай перевел дух и посмотрел на скотника, глухо о чем-то заговорившего.
– Чего ты? – переспросил.
Воронин выпрямился.
– Лебедиха, стерва, оппоила… Сказано: за мешок – бутылка белого. Нет, две поставила… Самогона не жалко… Ссволочь… Ты Козлова не видал?
– Ты один тут лежал!
– Ссучок, – выдохнул Воронин и опустил голову.
Потом он стал подниматься, разгибаясь так, словно его радикулит прихватил, пошел к двери, медленно перенес через порог ногу и пропал. Николай облегченно вздохнул.
«Это до какой степени надо на все наплевать», – подумал.
Он снова проверил контрольный краник. Выскочившая оттуда струйка воды была чувствительно горячей и парила. Форсунка работала четко, выбрасывая порции солярки, взрывавшиеся почти белым пламенем на отражателе.
Вскоре манометр стал показывать давление, и Николай приготовил шланг с железным наконечником для подогрева воды в емкости, за которой вскоре должны прийти доярки. В тесном помещении стало тепло и душно. «Вот и хватал Пленнов чирьи, – подумал Николай. – Тут распаришься, а чуть за дверь – и прохватило…»
Он подумал о Воронине, где-то он бродит, и нахмурился: испоганить такой день…
День еще только начинался, но он уже знал, что ничего особенного в нем не будет. Согреет воду, прибегут доярки, пошумят при нем маленько, потом явятся на работу телятницы, даст он им пар и воду, приедет часам к десяти молоковоз отмываться-отпариваться, и подойдет время сделать перерыв до вечера, когда все это повторится. Конечно, и эту работу надо делать, а главное, случилось – он работает, но уже чего-то еще хотелось.
Глава 14
СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫ
На четвертый день, в субботу, Николай собирался на работу неохотно, со вздохами и немного смущенным покашливанием. Зато Катерина, едва ополоснув припухшее лицо, тут же словно ожила. Николай объяснил это тем, что с понедельника она должна была выходить на работу в новый, механизированный свинарник. Туда и являться, кроме дежурства, надо будет попозже, и работа несравнимо легче, чем в коровнике, хотя оплата и этот самый неофициальный доход, не сказать чтобы совсем уж нетрудовой, выше и постоянней. Там хоть поросят дают.
– Че ж теперь, Тимке магарыч будешь ставить? – не удержавшись, съязвил Николай.
– Тимке-то магарыч, – беззаботно откликнулась Катерина, – а тебе завидно, небось?
– Из-за чего? – не понял Николай.
Катерина все же немного смутилась.
– Ну, тебе-то ни грамма нельзя…
– Хм! Я вот возьму да пропущу на пробу. Компанию звать не надо, сами каждый день собираются.
– А ты привечай их больше… Пошли, что ли?
Когда вышли, Катерина буркнула «счас» и, быстро прошагав через двор, скрылась на пустой овечьей карде, Николай встал к куче смерзшегося навоза. Пожурчали…
Задувал ветерок, неся редкую колючую крупку, и до фермы, кособочась, они дошли молча. Молчком и расстались, только разом взглянули на лампочку, мимо которой быстро промелькивали белые мушки. Нужна была зима, снег, Новый год уже скоро…
В котельной Николай орудовал не то что привычно, но уже как-то без размышлений, точно и размеренно. Едва только заработал котел, он поправил в головах старый свой ватный пиджак-полупальто и вытянулся на лежаке, сощурившись от света новой сильной лампочки.
Котельную он, можно сказать, уже обжил, натащив из дома всяких штуковин и приспособив их для разного рода удобств. Не облегчения себе добивался, поскольку перетрудиться тут было невозможно, ну, разве что приоглохнуть от шума, – старался поскорее обжиться, раз и навсегда забыть долгую бездельную маету. Теперь, на четвертый день, казалось, что и это получилось, летом надо только стены побелить да подмазать.
«А дальше что?» – думал Николай.
Сколько лет проработал на тракторе, и ни разу не задумывался так: а что же дальше? А тут поехало… Мысленно он принимался спорить сам с собой, но, что это за спор, и не выскажешь.
На котел он теперь взглядывал смело. Вчера даже специально бросал его без присмотра минут на десять. Вышел за дверь, постоял и, бросив взгляд на красно-желтый окоем неплотно прилегающей дверцы топки, пошел к сторожке, где помещался и красный уголок фермы. Летом там жили сезонники, и где-то тут Катерина варила им обеды. Дорогой он еще обернулся, подумав, что истинно дурью мается, но в сторожку все же вошел. Там было холодно и накурено. Плакаты и таблицы на стенах казались серыми, прошлогодними, на длинном столе валялись вперемешку косточки домино, лежали несвежие газеты и тощие журнальчики.
Николай прошелся вдоль стола, глянул на койку, заваленную грязными матрацами, потом выбрал себе газеты посвежее на вид, прихватил два журнальчика, словно за этим и приходил, и, невольно убыстряя шаг, вернулся в котельную.
С первого взгляда ему показалось, что стрелка манометра перешла отметку «два», и он, бросив газеты, подскочил к крану, пустил пар в емкость с водой, быстро снова взглянул на манометр. Стрелка подрагивала возле единички, но, может быть, она там и сразу, как он вошел, стояла…
Вспомнив это, Николай усмехнулся, поднял руку и взял у себя за головой какой-то журнал, из вчерашних. Умостив голову, взглянул на потрепанные первые страницы и стал нехотя перелистывать, пока не наткнулся на цветную картинку, на красивую, в лиловом платье, купчиху. «Б. М. Кустодиев. Купчиха», – прочитал он подпись и нисколько не удивился совпадению. Подбородок у этой купчихи был Катеринин.
Николай листнул журнал дальше, и другая картинка прямо ожгла его. «Красавица», – прочитал он, оперся локтем и сел, чтобы лампочка не била в глаза. Теперь, на ярком свете, он увидел, что журнал уже захватан чужими руками, но картина засветилась и из-под грязных пятен.
Это была красавица действительно. Рыжая, пышная, золотая. Она там собиралась ложиться спать, не успев снять только перстенечек и сережки, когда этот Б. М. и увидел ее. «Девка еще», – подумал Николай. Силой отливали ее колени и бедра, крутое плечо, прохладно светился живот, и высокая грудь таила, наверное, чистое, глубокое дыхание. Не завидные женские прелести увидел вдруг Николай, а как бы само здоровье. Картинку держали его запачканные узловатые пальцы, сам он силился поглубже заглянуть в эту девичью спаленку, но тут же представил себе, как встрепенулась бы, закрылась, брезгливо и испуганно ойкнула, увидев его, эта красавица. А какое воздушное, алое было у нее одеяло!
Словно очнувшись, Николай быстро взглянул на манометр, потом на дверь и убрал журнал. Посторонний мог бы только одно подумать: сидит и голых баб разглядывает, докатился…
Потом он нашел время и перелистал все газеты и журналы, а этот, потрепанный, хотел было взять с собой, показать Катерине, но раздумал: жена бы увидела только то, что художник на бумаге нарисовал.
«На сундуке спит, – определил Николай, еще раз взглянув на картинку. – А в сундуке – приданое. Невеста. Сердечко у нее обмирает…»
Давнишний, наверное, это был художник Б. М. Давнишний и какой-нибудь хилый, больной вроде Николая, потому что от здоровья здоровье не ищут. Да и нет сейчас таких спокойных, здоровых и чистых баб. Все ищут кого-нибудь, кто их осчастливит, а эта сама сидит перед сном и думает, осчастливить бы кого… У мужика сердце с кулак примерно, подумал Николай. Он крепко сжал свой и посмотрел: ничего себе кулачок… А у баб как же? Тоже с кулак? И где только там все помещается!
«Купчиха изображена на расписном сундуке, в окружении розового атласа подушек, цветастых обоев. Ее тело, расплывшееся, мягкое, лишенное четкой формы, напоминает пуховики, на которых привыкла нежиться красавица. Этот образ – красноречивый символ ленивой и сытой жизни целого класса», – так черным по белому было напечатано про «Красавицу», но Николай не поверил.
Придя домой, он обнаружил, что корова проломила кормушку, и, выгнав ее на карду, до обеда, считай, делал новую. Катерина предупредила, что вечером будет баня, и приказала являться без задержек, не караулить там выпивох. Но вечером он все-таки задержался, пришлось добиваться, чтобы горючевоз заправил бак у котельной с вечера.
Так что и вечером Катерина управлялась по хозяйству без него, а когда он пришел, уже собирала белье для бани. Потом она купала Витьку, а Николай дожидался их в темном холодном предбаннике, покрикивая через дверь:
– А ко мне лиса пришла! Слышь, Витек? Ры-ыжая, бессты-ыжая… Это кто там, говорит, плачет? Я говорю, никто, иди отсюдова!
– Щипа-ает! – хныкал в бане сынишка.
– А ты не три глаза. Ну! Кому говорят?
Дома они раздели Витьку, и Катерина стала надевать на него сухое белье.
– Кого ждешь? – спросила она Николая. – Иди, мойся.
– А может, – Николай запнулся, – может, вместе сходим?
– А Витьку одного оставим?
Николай не думал, что это такая уж серьезная помеха, но опять, как повелось с осени, мылся один. В бане, при свете фонаря, ему показалось, что он даже слегка располнел в последнее время и выглядел вполне здоровым, сильным мужиком. Примерещилась та «Красавица»…
Сидя потом с Витькой около голландки, просыхая, он подумал о Катерине, о том, что напрасно они так поддались этой операции («Лопнет вот что-нибудь там, будешь знать», – говорила Катерина). В жене Николай не сомневался вроде, но нельзя же столько времени-то… Ему уже на месте не сиделось.
– Витек, ты побудь один тут, а я к мамке сбегаю, спинку ей потру, – сказал он сынишке и стал быстро одеваться.
Завешенное изнутри, окно в бане не светилось, но он знал, как хорошо слышны там близкие шаги и под конец прямо крался, как кот, неизвестно, почему.
В темном предбаннике, наткнувшись на валенки, Николай замер, присел, переводя дух, и вдруг почувствовал, что в бане Катерина не одна. Он задержал дыхание, прислушался. Плеснула вода в тазике, мокро скрипнула половица, и кто-то вроде рассмеялся и шлепнул по голому телу. Николай попятился назад, но, остановленный внезапной догадкой, вскочил, больно ударившись о крышу, и, нашарив скобу, дернул на себя банную дверь.
Ему показалось, что это его кто-то дернул, встряхнул изо всех сил, а дверь и не шелохнулась. «На крючке», – понял Николай и дернул скобу еще раз.
– Да кто там? – дошел до него чужой мужской голос.
– Я – открывай! – крикнул Николай.
– Это что за «я» еще?
Николай аж задохнулся.
– Открывай, сказано! – не то заревел, не то засипел он.
– Ты не шуми там больно!
– От-кры-вай! – стиснув зубы, потребовал Николай.
– Какой еще псих на тебя напал?
Голос из-за двери прозвучал спокойно, и Николай понял, что там Тимка Урюпин, сосед, заведующий…
И снова дернул скобу. Теперь ему показалось, что дверь вдобавок еще и держат изнутри. И валенки путались под ногами. Николай выбил их пинками наружу.
– Ты откроешь? – спросил он с нажимом и голосом выдал дрожь, охватившую его.
– А я тебе говорю, не ералашь…
Он не понимал, что такое творится с ним. Голова вроде работала ясно, он вспомнил, что иногда Катерина баню топила пожарче, говоря, что после них будут мыться коровий пастух Жирнов с женой. Мог, конечно, и Урюпин попроситься, но теперь Николай знал, что и Катерина там. Сердце красавицы… Где ей еще быть-то? Его успело поразить то, что Катерина вольна сейчас быть где угодно. Как и вчера, как и месяц назад… А сейчас он и сам хотел, чтобы оказалась она в бане, с Урюпиным. Голая, жалкая, с мокрыми волосами, в душной грязи. И ему что-то сделать надо, страшное что-то и сильное. Воображение разжигало эту страсть, и он уже не мог остановиться.
«Вот чего хотелось тебе!» – эта мысль распрямляла его, как часовую пружину. Не мог он распрямиться и ударить в пустоту!
Отпустив скобу, Николай выскочил из предбанника, рыскнул взглядом по сторонам и, не раздумывая больше, метнулся к окошку, ударил по нему открытой ладонью.
Стекло с глухим звуком разбилось, осколки застряли в мешковине, и Николай ухватился за нее, выдернул наружу, лицо его окутал густой влажный пар. Он услышал какие-то придавленные возгласы, но голоса жены не опознал. Что-то словно подтолкнуло его сзади, он кинулся пролезать в узкое окошко, но тут воротник его телогрейки ухватила крепкая рука, рванула, и, оборачиваясь, валясь с ног, он смутно увидел кряжистую фигуру, нависшую над ним.
Упав с разворота на колени, Николай тут же вскочил, дернулся вперед с растопыренными руками, но чужой крепкий кулак ударил его в грудь, пресек дыхание. «Только не в живот», – запоздало подумал Николай, и чьи-то руки подхватили его, встряхнули, и он словно поплыл куда-то. «Куда это я?» – равнодушно подумал Николай, хотя лежал уже неподвижно. Что-то холодное и мокрое мазнуло его по щеке, коснулось лба и полезло за шиворот. В лицо ударила вода, уколов льдинками. Николай дернулся, стараясь увернуться, и тут его словно прострелили: он задохнулся.
