Текст книги "Слово о князе Владимире"

Автор книги: Владимир Руднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Самого Владимира брак с болгарской царевной устраивал как нельзя лучше. Он убивал сразу двух зайцев: с одной стороны, вступал в отношения родства с византийской императорской династией, а с другой – становился воспреемником царской власти над Болгарией как муж болгарской царевны. И благодаря этому получал право на политический статус равного среди равных на Балканах и на Дунае, продолжая то, что было начато его отцом – Святославом.

Помимо всего сказанного о «болгарской версии» существует еще один довод в пользу ее: Владимир Святославич одерживает блестящую дипломатическую победу, согласившись подчинить Русскую Епархию не константинопольскому патриарху, а Болгарской Охридской Митрополии и назначить на пост главы русской церкви болгарина митрополита Михаила. Это положение оставалось вплоть до 1018 года, когда Болгария была полностью подчинена власти императора Византии Василия II и константинопольского патриарха. Спустя два столетия Болгария вновь обрела независимость при Иване Асене II и русско-болгарские связи были восстановлены. О том, что матерью Бориса и Глеба являлась болгарыня, свидетельствуют фрески тырновской церкви Петра и Павла, созданные около 1235 года. На них изображены Владимир и Анна – «болгарская царевна». Вот что скрывалось за одним лишь словом «Повести временных лет».

Владимир, названный Василием,
возвращается в Киев

То-то было удивление людей, собравшихся у Боричева взвоза на просторной площади у Днепра, когда сюда возвратился из корсуньского похода Ярилин внук и его дружины. Все произошло прямо как в той сказке, где молодой и удалой царевич, победив заморского царя, привозит домой царскую дочь, ставшую его женой.

Можно себе представить, как по широким сходням с громоздкого греческого дромона сходит на берег невиданная доселе процессия попов в фелонях, в золоченых омофорах и сверкающих каменьями митрах, молодцеватых дьяконов, несущих иконы, хоругви, золотые и серебряные священные сосуды, огромные фолианты евангелий в золотых окладах, предметы епископского богослужения – орлец и посох, серебряную раку с частью мощей святого Климента и его ученика Фифа. За ними следует приземистый чернобровый грек Анастас, ставший духовником Владимира после его корсуньского крещения и бракосочетания с Анной.

С другого дромона спускают на толстых канатах тяжелую квадригу (колесницу) и четырех медных коней, казавшихся живыми. Прихватив эти скульптуры с собою из Корсуни, князь собирался поставить их на Горе вместо Перуна, о чем никто в Киеве еще не подозревал и не догадывался.

А вот и сам князь сходит на берег, поддерживая за руку греческую царевну, облаченную в белые шелковые одеяния новобрачной. Владимир садится на поданного ему молодого жеребца, а его супругу усаживают в легкий паланкин, который несут по взвозу наверх шестеро молодцов-дружинников.

Не устраивается ни обычного в таких случаях ликования, ни веселья – ни здесь, у пристаней, ни на Горе, куда поднимается вся процессия к ожидающим ее там княжеским детям и боярам. После встречи опять происходит нечто странное: вместо того чтобы совершить благодарственное жертвоприношение Перуну у его требища, Владимир и княжеское сопровождение следуют в терем и закрываются в нем.

А тем временем на Подоле, на Почайне и на Лыбеди люди толпятся у старых требищ, принося жертвы своим покровителям, и ведут пересуды об увиденном и услышанном. Между ними ходят волхвы и обносят их дымными головнями. В разных концах на улицах завязались стычки между ревнителями дедовской веры и христианами, заполыхали пожары.

В последующие дни по всем улицам Горы и Подола стали ходить «крестные ходы», охраняемые дружиной. Попы кропили святой водой дома и колодцы, окуривали жилища и скот дымным каждением, изгонявшим «нечистую бесовскую силу». По приказу князя начали рубить во всех частях верхнего и нижнего города деревянные церкви и молельни, вокруг которых заводили церковные приходы. В связи с этими нововведениями обстановка в Киеве накалилась до предела, все его население раскололось на два враждующих лагеря. Если одни шли и поклонялись Перуну и Волосу, то другие истово молились в наскоро отстроенных церквах и вели себя по отношению к язычникам весьма независимо и воинственно, имея за своей спиной мощную поддержку со стороны самого князя и его дружины. А ведь совсем недавно христианам здесь приходилось весьма туго.

Впрочем, и самому князю в том его положении было нелегко разобраться во всем происходящем. Голова шла кругом от множества вопросов, он не знал, с чего начинать установление новых порядков. Как оказалось, начинать надо было с себя. Царица и новое духовенство подступили к князю с требованиями коренного переустройства жизни его семьи на греческий манер, согласно «Номоканону» – церковному уставу, а также регламенту византийского царского двора. Но для этого надо было обратить в новую веру всех княжеских детей, а также избавиться от многочисленных жен и наложниц. Представляется, что именно ритуал обращения в новую веру родных и приближенных князя и лег в основу предания о «крещении Руси», так как адресованный якобы всем киевлянам приказ Владимира «явиться завтра на реку» мог касаться только конкретных лиц всего его семейства и той части дружины, которая еще не приняла христианство.

Затруднений в проведении данного религиозного обряда существовало немало. По всей видимости, он совершался формально в ходе общего литургического богослужения вместе с «оглашением» и «имянаречением», так как наиболее полный чин церковных таинств в то время на Руси отсутствовал. Само таинство крещения могло ограничиваться «оглашением», или надеванием нагрудного крестика. О том же, как крестились Князевы дети, нам ничего не известно, кроме лишь того, что им присваивались новые христианские имена. Так, Ярославу дали имя Юрий (Георгий).

Что же касается бывших жен и наложниц Владимира Святославича, то их последующая судьба нам неизвестна, хотя из летописей мы узнаем о том, что в Изяславль, где якобы проживала с сыном Изяславом высланная по воле Владимира Рогнеда, было послано предписание: «Теперь, крестившись, должен я иметь одну жену, а ты выбери себе мужа из моих князей и бояр, кого пожелаешь». На что гордая Рогнеда ответила: «Царицей я была, царицей и останусь, и ничьей рабой не буду. А если ты сподобился крещения, то и я могу быть невестой христовой». То есть стать монахиней. Предписание киевского князя, как и ответ на него Рогнеды – чистейший вымысел летописца.

Во-первых, никуда из Киева Рогнеда не переселялась, а город Изяславль возник уже после ее смерти, после того, как сюда уже взрослым был назначен наместником ее сын Изяслав.

Во-вторых, решение или угроза Рогнеды постричься в монахини представляется нереальной по той простой причине, что ни мужских, ни женских монастырей на Руси тогда не существовало. Первые монастыри появились при Ярославе пятьдесят лет спустя после описываемых событий. В летописях под 1037 годом сообщается: «Черноризьцы почали множиться и монастыреви начинаху быти». При Ярославе построены два монастыря: Георгиевский – мужской и Ириновский – женский в честь христианских княжеских имен. Немного позже был основан игуменом Антонием и Киево-Печерский (пещерный) монастырь.

Судя по всему, Рогнеда продолжала жить в тереме на Лыбеди вместе со своими детьми, а под конец жизни – с дочерью Предславой. В ее отношениях с Владимиром Святославичем после его нового брака, как мы полагаем, не произошло особых перемен, так как князь во всем поступал по собственной воле и совести и питал к ней постоянную привязанность, имея от нее столько детей.

Тем не менее со временем отношения Владимира и Рогнеды обросли легендой о неудавшемся покушении на жизнь князя, предпринятом его «главной» женой то ли в канун корсуньского похода, то ли после него.

Упомянутая легенда легла в основу летописного рассказа, построенного целиком на вымысле, как и сообщение о пострижении Рогнеды в монахини. Это вызывалось необходимостью хоть как-то обелить Владимира Святославича, который после женитьбы на Анне и крещения оставался по-прежнему многоженцем, что никак не вязалось с его новым статусом христианина и православного государя. Во-первых, надо было оправдать Владимира перед богом и церковью, за все заслуги перед ними, создать ему образ праведника, утверждая, что с Рогнедой он не жил, а во-вторых, сохранить моральный облик князя как семьянина и человека, переложив вину за его разрыв с семейством целиком на Рогнеду, намеревавшуюся убить отца своих детей, и представив ее помилование мужем как акт христианского милосердия последнего. Вместе с тем представлялось важным причислить и саму «грешницу» и язычницу Рогнеду, якобы посвященную в монашество, к последователям новой веры, создать ей образ добропорядочной матери и прародительницы православных русских князей и царей.

В общих чертах сюжет сводится к следующему. В один из дней Владимир приехал навестить Рогнеду и своих детей, проживавших в тереме на Лыбеди, где он обычно отдыхал и оставался ночевать. Но на этот раз его визит завершился самым ужасным происшествием. Находясь с Рогнедой в опочивальне, князь погрузился в безмятежный сон, но вдруг внезапно проснулся и увидел Рогнеду, занесшую над ним кинжал и собиравшуюся пронзить его сердце. Перехватив ее руку с кинжалом, Владимир вскочил с постели и тем самым избавился от смерти. Затем последовали объяснения: «С горести подняла на тебя руку, – оправдывалась Рогнеда. – Отца моего убил, землю его полонил из-за меня. А теперь не любишь меня, ни своих детей…»

Вот ведь какая сложная гамма чувств и мыслей. Не слишком ли запоздалой оказалась ее месть и ревность к супругу, имевшему стольких жен и наложниц?

Не менее странными представляются реакция на это самого Владимира и его ледяное самообладание, когда он приказывает Рогнеде приготовиться к казни, как обреченной на заклание жертве: нарядиться в те одежды, которые были на ней в день их свадьбы, и сесть на богато убранном ложе в горнице. Хотя ни о какой их свадьбе нигде в летописях не упоминалось, да и могла ли она быть при тех обстоятельствах, после полоцкого побоища и убиения родителей и братьев Рогнеды?

Далее рассказывается, как Рогнеда после ухода Владимира из опочивальни бросилась к своим детям и подговорила одного из них – Изяслава появиться в горнице, как только в нее пожалует его отец, чтобы помешать ему совершить свою казнь и суд над нею. Когда же Владимир вошел в горницу, то увидел пред собою сына с отцовским мечом в руках. Протянув меч отцу, мальчик произнес слова, которые внушила ему мать: «Отец, или ты думаешь, что ты здесь один ходишь?» В полной растерянности и смущении князь будто бы на эти слова отозвался так: «А кто тебя чаял здесь?»

Пытаясь выйти из положения, он действует не лучшим образом, вынося, что называется, «сор из избы» – продает Рогнеду боярскому суду: решайте, мол, и быть посему. А бояре, сжалившись над Рогнедой, порешили: «Не убивай ее ради детей, а устрой вотчину и дай ей с сыном». И тогда якобы Владимир построил в полоцкой земле городище и отправил туда Рогнеду вместе со спасителем-сыном Изяславом.

Судьба Рогнеды волновала воображение не только древних русских летописцев, но и писателей, поэтов, композиторов XVIII–XIX столетий, уже после открытия и публикации списков «Повести временных лет». О Владимире и Рогнеде писали драмы, стихи, а А. Н. Серов создал на тот же сюжет онеру «Рогнеда». Поэт-декабрист Кондратий Рылеев положил легенду о трагическом разрыве супружества князя и его полоцкой жены в основу драмы в стихах, также названной им «Рогнеда». Вот как в его изложении предстает драматическая картина развития событий:

При стуках чаш Боян поет,

Вновь тешит князя и дружину…

Но кончен пир – и князь идет В великолепную одрину.

Сняв меч, висевший при бедре,

И вороненые кольчуги,

Он засыпает па одре,

В объятьях молодой супруги…

Князь спит покойно… Тихо встав.

Рогнеда светоч зажигает

И в страхе, вся затрепетав,

Меч тяжкий со стены снимает…

Идет… стоит… ступила…

Едва дыханье переводит…

В ней то кипит, то стынет кровь…

Но вот… к одру она подходит…

Уж поднят меч!..Вдруг грянул гром,

Потрясся терем озаренный —

И князь, объятый крепким сном,

Воспрянул, треском пробужденный —

И пред собой Рогнеду зрит…

Ее глаза огнем пылают…

Подъятый меч и грозный вид

Преступницу изобличают…

Меч выхватив, ей князь вскричал:

«На что дерзнула в исступленьи?..»

– «На то, что мне повелевал

Ужасный Чернобог – на мщенье!» —

«Но долг супруги? Но любовь?..»

– «Любовь! к кому?., к тебе, губитель…

Забыл во мне чья льется кровь,

Забыл ты, кем убит родитель!..

Далее следует монолог Рогнеды, исполненный справедливого гнева и негодования, заканчивающийся словами:

С какою б жадностию я

На брызжущую кровь глядела,

С каким восторгом бы тебя.

Тиран, угасшего узрела!..

И князь ппоизносит свой суровый приговор:

Супруг, слова прервав ея,

В одрину стражу призывает.

«Ждет смерть, преступница, тебя!» —

Пылая гневом восклицает.

«С зарей готова к казни будь!

Сей брачный одр пусть будет плаха!

На нем пронжу твою я грудь

Без сожаления и страха!»

Заключительная часть поэмы рисует сцены несостоявшейся казни:

И вот денница занялась,

Сверкнул сквозь окна луч багровый —

И входит с витязями князь

В одрину, гневный и суровый.

«Подайте меч!» – воскликнул он.

И раздалось везде рыданье.

«Пусть каждого страшит закон!

Злодейство примет воздаянье!»

И быстро в храмину вбежав:

«Вот меч! Коль не отец ты ныне,

Убей!» – вещает Изяслав.

«Убей, жестокий, мать при сыне!»

Как громом неба поражен,

Стоит Владимир и трепещет,

То в ужасе на сына он,

То на Рогнеду взоры мещет…

Наступает финал – умиротворяющий и всепрощающий:

Речь замирает на устах,

Сперлось дыханье, сердце бьется,

Трепещет он, в его костях

И лютый хлад, и пламя льется,

В душе кипит борьба страстей:

И милосердие, и мщенье…

Но вдруг, с слезами из очей —

Из сердца вырвалось: «Прощенье!»

Древняя легенда, дошедшая до нас, возникла и сложилась на Севере, скорее всего в Полоцке, и вошла в более поздние летописные своды, как и многие летописные материалы других русских городов. О Рогнеде же мы не имеем более никаких сведений кроме записи в летописи: «В год 6506 (1000). Преставилась Малфрида. В то же лето преставилась и Рогнеда, мать Ярослава». Запись эта появилась лишь в первом летописном своде, написанном в Софии Киевской при Ярославе. Поэтому и говорится в тексте о том, что Рогнеда была матерью Ярослава.

4

О том, как Владимир
утверждал православие

Еще в Корсуни Владимир Святославич утвердился в намерениях учредить в Русском государстве собственную церковь, которая могла бы ему служить так же, как греческая служила византийским императорам. Во время его встреч с греческим духовенством, прибывшим из Константинополя, подолгу обсуждались условия учреждения и организации церковных служб и органов в соответствии с правилами церковного устава «Номоканона». Владимиру хотелось иметь под рукой независимую от Константинополя церковь, однако пришлось согласиться с тем, что на высшие церковные должности должны назначаться греческие иерархи. Да и не было еще на Руси своего духовенства, способного окормлять государственную церковь.

Ни о каком единовременном крещении Руси Владимир тогда не помышлял, хорошо представляя себе абсурдность такого намерения в условиях, когда взаимосвязи русских городов и весей не были налажены настолько, чтобы проводить такого рода мероприятия. Поэтому речь могла идти пока что лишь об учреждении киевской церковной митрополии и епископского богослужения в нескольких самых больших русских городах. Но прежде необходимо было подготовить почву, то есть ликвидировать старую языческую культовую практику, разорив капища и требища – места поклонения племенным богам и самому верховному божеству – Перуну. Этим Владимир мог заняться не ранее осени 989 года, по возвращении из корсуньского похода, или даже весною 990 года.

Сведения по данному вопросу, содержащиеся в наших летописях, едва ли можно считать достоверными, многое построено на домыслах самих благочестивых монахов-летописцев, датирующих «крещение Руси» 988 годом. Чтобы убедиться в этом, обратимся к византийским хроникам. В хронике александрийского патриарха Евтихия «Нить драгоценных камней» события развертываются в следующей последовательности. В конце 987 года войско мятежного Варды Фоки стояло у Хризополя, расположенного в Малой Азии против Константинополя. Василий II в начале 988 года заключает договор с князем Владимиром о помощи. Летом 988 года шеститысячный русский отряд прибывает в Византию и принимает участие в разгроме Варды Фоки в битве при Абидосе 13 апреля 989 года. Лето 988 года Владимир проводит у днепровских порогов, ожидая прибытия Анны, как было условлено в договоре с императором Василием. Но Анна не прибыла, и стало ясно, что император обманул киевского князя. Тогда и возникает решение идти походом на Корсунь, чтобы наказать императора за его клятвопреступление. Русские суда весной 989 года спускаются вниз по Днепру и высаживаются в Крыму вблизи Херсонеса. Взятие города византийские хроники датируют временем между апрелем и июлем, а прибытие Анны в Херсонес – началом осени.

Следовательно, Владимир возвратился в Киев значительно позднее так называемого «крещения Руси» и до того события, которое вошло в нашу историю как «поругание языческих идолов».

…То, что произошло, потрясло киевлян. В один из дней на Старокиевской горе собралось множество людей со всех концов города и из окрестных селений. Церемониал низвержения идолов был заранее подготовлен и походил на публичную казнь разбойников, во время которой первыми казнят рядовых членов шайки, а в конце их главаря. Сначала порушили статуи Волоса, Хорса, Даждьбога, Мокоши и Симаргла, бросив их в огромный костер, а затем приступили к Перуну: свалили его на землю, содрали с него позолоту и каменья и, привязав к хвосту лошади, поволокли по Боричеву взвозу к Днепру, подталкивая на ходу статую шестами и беспрестанно колотя ее палками. Огромная толпа потянулась вслед за ним вниз. Легко представить себе состояние киевлян, ставших невольными свидетелями этого «святотатства». Ведь и те, кто считал себя христианами, еще не отрешились от прежней веры и почитания славянских богов и не отрешатся на протяжении целых веков. Стон и плач стоял великий, и дружинам было нелегко сдерживать волнение людей, потерявших священных покровителей их рода и семьи, посевов, скота и урожая.

Вот Перуна подтащили к Днепру и, подняв на руки, бросили в реку. Толпа на мгновение смолкла, глядя на то, как идол сначала погрузился в воду, а затем снова появился на поверхности и медленно поплыл по течению, покачиваясь на волнах. И тут произошло то, чего никто не ожидал: людская масса пошла по берегу, провожая с плачем Перуна. По пути к ней присоединялись новые толпы, и так продолжалось в течение нескольких дней, пока статуя бога не достигла порогов и острова Хортицы. Там ее выловили из воды и поставили на берегу острова, где она стояла некоторое время, а затем, согласно преданию, была зарыта в землю. Еще долгие годы сюда совершалось паломничество сторонников прежней веры, а много веков спустя запорожские казаки, устроившие на острове свою крепость, объявили Перуна своим покровителем и защитником.

Летописец, рассказывая об оплакивании народом поруганного бога, не без горькой иронии подмечал: «Велий еси, господи, чюдна дела твои! Вчера чтим от человек, а днесь поругаем». Чему, мол, еще вчера поклонялись, сегодня предаем поруганию. Впрочем, это относилось не к самому народу, а к князю и боярам киевским, повелевшим в тот день всему населению Киева явиться на берег Днепра, угрожая объявить врагами тех, кто ослушается приказа. Именно так можно объяснить присутствие на богохульном мероприятии как христиан, так и язычников.

Отмена языческого культа проводилась постепенно и в других городах Киевской Руси, куда направлялись епископы вместе с дружинами не только для их охраны, но и для усмирения народных волнений и восстаний. Однако главным препятствием на пути распространения христианства являлись не языческие боги и идолы, а сами люди, остававшиеся верными старым культам, продолжавшие молиться домовым и лешим, поклоняться рукодельным домашним божкам и гадать по птичьему граю даже тогда, когда их обращали в христианство и обязывали платить подати церкви. Самыми стойкими были родовые и земледельческие культовые обычаи, регулировавшие жизнь не только сельского, но и городского населения. И среди них наибольшей популярностью пользовались русальные праздники и обряды в честь Купалы.

Поэтому на первых порах введения христианства на Руси приходилось думать не о всеобщем крещении народа, а о пропаганде новой веры ее миссионерами в разных городах и весях. Другая задача заключалась в том, чтобы поставить церковные преграды на путях старого языческого празднования и обрядности, для чего необходимо было пересмотреть весь годовой языческий календарь на основе христианской мифологии. На это ушли целые столетия, и первым шагом в данном направлении стало переоснование на христианский лад купальского празднования, имевшего преимущественное распространение в Среднем Поднепровье и в самом Киеве: пусть остается Купала, но если к нему приобщить культ Иоанна Крестителя, то получится нечто среднее, называемое Иваном-Купалой.

Таким образом, выходит, что крещение Руси – не какой-то единичный факт в истории русского православия, а многосложный и долговременный процесс христианизации восточных славян и поэтапного введения христианской церкви в Киевской Руси. И то, что летописцы называют «крещением Руси», на самом деле было христианизированным языческим празднеством, первым опытом модернизации купальского культа и использования его для приобщения населения к новой религии. Само купальсгво теперь принимало вид христианского праздника, посвященного Иоанну Крестителю – основателю обряда или таинства крещения первохристиан в реках-«иорданях», а языческий Купала превращался в Ивана-Купалу. Так происходило «крещение» населения не только Киева, но и других русских городов, когда туда приходили с вновь назначенным епископом княжеские дружины с воеводами во главе, рушили старых идолов и объявляли всех собравшихся христианами. Такие мероприятия многократно повторялись в купальский период с тем, чтобы само это новое установление стало привычным и общепринятым. Вот почему Иоанну Крестителю, или Предтече, было посвящено самое большое число православных поминальных и праздничных дней в году, как весенних, так и летних. И все же народное языческое купальство не только не исчезло, но продолжало жить в последующие периоды нашей истории, а само русское православие носило своеобразный характер «двоеверия», в котором органически соединялись элементы и церковные, и языческие.

В пользу нашей точки зрения говорит и такой существенный факт. В соответствии с церковными канонами крестильный обряд – это сознательный акт принятия человеком новой веры, который должен совершаться на строго индивидуальной основе, а посему массовое крещение населения, как церемония обращения в христианство одновременно сотен и тысяч людей, исключалось. И еще одна характерная деталь: в X веке еще не было принято крестить младенцев. Следовательно, устанавливаемые повсеместно многолюдные церемонии с водосвятиями могли рассматриваться лишь как предварительный этап подготовки жителей к последующему действительному обращению в христианство с соблюдением установленных церковью норм и правил.

Летописцы и церковные историки киевское «крещение Руси» представляют как «чудо» перехода целого народа в новую христову веру. Однако зададим вопрос: была ли в этом необходимость? Если, по свидетельству византийских хроник, в Киеве к тому времени существовало множество христианских церквей, а само его население чуть ли не наполовину было христианским, то и обращение в христианство должно было происходить как-то иначе и касаться не всего населения, а только его языческой части. Значит, дело заключалось не столько в крещении киевских жителей, сколько в приобщении к купальскому празднованию самих церковников по образцу и примеру их предшественников в обеих частях Римской империи, соединивших Дионисии, Сатурналии и Янусовы празднования с днями прославления Иисуса Христа, Иоанна Крестителя, Божьей Матери и других христианских святых.

В какой день, где и как происходило крещение киевлян – остается вопросом вопросов. Летописные версии не дают на него сколько-нибудь вразумительного ответа. Церковные историки также не в состоянии дать полную картину этого события. Они лишь предполагают, что церемония происходила 1 августа по старому стилю, относя ее подальше от купальского дня.

Действительно, если бы крещение совпадало с днем Купалы, то и незачем было издавать княжеский указ о том, чтобы все киевское население вышло на берега Днепра и Почайны. Ведь и без того оно привыкло устраивать здесь свои купальские игры, а кто не принимал в них участия – обливался водой у своего дома, как об этом рассказывает автор Густынской летописи. Да и сам указ киевского князя, если таковой существовал: «Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом», представляется неосуществимым по той простой причине, что невозможно за такой краткий срок оповестить жителей Киева, его пригородов и урочищ. Да и мыслимо ли собрать вместе и осуществить принудительное крещение столь большого числа людей, сильно различающихся по социальной принадлежности и роду занятий – от богача до раба? Вопросов более чем достаточно.

Вот как описывает летописец устроенное Владимиром крещение киевлян: «На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте». То, что рассказывает о крещении автор в летописи, очень похоже на обыкновенное купальское празднование. И он вводит элементы фантастики, аллегории, экзальтации, чтобы как-то сгладить земную прозаичность обряда, подчеркнуть его необычность, торжественность: «И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ, а дьявол говорил, стеная: «Увы мне! Прогоняют меня отсюда! (Под дьяволом подразумевается язычество. – В. Р.). Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения апостольского, не знали здесь бога, но радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками, не буду же царствовать более в этих странах».

В тексте масса всяких несуразностей. Дьявол оказывается побежденным «невеждой» Владимиром, а не апостолами, и, видя это, «люди же, крестившись, разошлись по домам». Ни тебе сопровождающего обычно такие события «чуда», «чудесного исцеления», «воскрешения из мертвых» или знамения, а так вот просто «разошлись по домам». Но главная неувязка рассказа состоит в том, что дело представляется таким образом, будто бы до сего момента никто на Руси не знал и не слышал ничего ни о Христе, ни о его апостолах.

Описываемые водосвятия происходили не ранее того, как после поругания языческих богов последовал указ Владимира рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. (На том месте, где стоял Перун, воздвигли церковь святого Василия в честь нового христианского имени Владимира.) Это случилось около 990 года, когда еще не было учреждено митрополичье и епископское служение. Вскоре «и по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам».

Вся же совокупность проводившихся князем реформ преследовала цель создания государственной церкви по византийскому образцу, без которой уже нельзя было обойтись развивающемуся русскому феодализму. Поэтому ее учреждение следует рассматривать как исторически прогрессивное явление, благодаря чему Киевская Русь не только приобщалась к византийской культуре, но и выдвигалась на новые политические рубежи, войдя в систему отношений христианских западноевропейских феодальных государств.

Начало образования русской самоуправляющейся православной церкви связывается с прибытием в Киев первого митрополита в середине 990 года, о чем в летописи имеется следующая запись: «Взя у патриарха у Царьградского первого митрополита Киеву». Присланного из Византии митрополита Михаила Владимир приравнял к боярам, дав ему во владение город Переяславль на Днепре, и тем самым пресек всякие поползновения с его стороны на установление главенства новой церкви над светской, или княжеской, властью, как и главенства над ней греческих императоров или патриархов.

Введение на Руси христианства узаконивалось не только назначением главы русской церкви, но и принятием церковного устава князя Владимира – наиболее раннего письменного документа, определявшего правовое положение церкви и духовенства в феодальной Руси. Оригинал до нас не дошел, но сохранились его более поздние редакции, которые легли в основу церковного устава XII века. Пересказывать весь документ нет смысла, но некоторые места представляют интерес. Так, из него мы узнаем, что «…князь великий Василий, нарицаемый Владимер, сын Святославль, внук Игорев и блаженыя Олгы, восприях святое крещение от греческих царей Костянтина и Василия и Фотия патриарха и взях первого митрополита Михаила на, Киев и на всю Русь, иже крести всю землю Русскую». Заключительные слова текста еще раз подтверждают наш первоначальный вывод о том, что крещение Руси – это не единовременный акт, а длительный процесс обращения в христиан языческого населения различных местностей. И рассказ летописца о водосвятиях в Киеве следует считать переложением некоего устного предания об обращении в православие отдельных слоев городского населения в разные периоды истории Киевской Руси. Отсюда становится понятным, почему в первом русском церковном уставе ничего не сказано о том, как происходило это так называемое «крещение Руси».

Уставом определялась головная, или главная, церковь святой Богородицы и вводился церковный налог с населения – десятина, поступавший в распоряжение центральной церковной казны, которую возглавил назначенный на должность епископа уже известный нам грек Анастас. А сама церковь Богородицы с того времени стала называться Десятинной. «И по том летом минувшим, создах церковь святую Богородицю и дах десятину к ней во всей земли Русского княженья и от всякого суда десятый грошь, а из торгу десятую долю и из домов на всякое лето десятое всякого стада и всякого живота…» В действительности принятие церковного устава как раз и следует считать формально «крещением Руси», ибо уплата церковного налога привязывала всех без исключения к государственной церкви и к ее административным органам на местах.