Текст книги "Путь к колодцу (СИ)"

Автор книги: Владимир Середа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

   И нежная грусть охватывала от невозвратности каждого мгновения... Каждого шага... Каждого вдоха...В каких единицах можно измерять время моего пребывания в этой волшебной сказке? Как можно соотносить между собой секунду, прожитую здесь, в непрерывном ощущении открытия чуда, и тоскливо-скучные сутки, десятки и сотни которых незаметно проскользнули у меня, за мою жизнь, сквозь пальцы, не оставив в памяти ни единой золотой крупинки воспоминания..?

   А чего здесь только не было – старинные и новейшие автомобили, вставлены были так же как в лучших мировых автосалонах или музеях. И стояли они, отражая всё окружающее, совершенной полировкой разноцветных своих кузовов, олицетворяя комфорт и скорость...Всевозможные самолёты в звенящих тишиной ангарах... Космические корабли и таинственные летающие тарелки всевозможных форм и размеров, от скромных, похожих на чёрный утюг, величиной в малолитражку, до огромных непостижимо сложных в беспрерывно изменении своей формы, в которой не возможно было разобраться, – переливаясь различным цветом, возникали вдруг рядом с ними какие-то детали, вспыхивая изумительно чистыми тонами различного цвета, и медленно растворялись бесследно в воздухе, закручиваясь в спирали...

   А лаборатории – физические, уставленные сложными приборами и электронным оборудованием с совершенно мне непонятными станками... Химические, наполненными громадами установок выполненных из тончайшего стекла, в которых булькала, клокотала яростно разноцветная жидкость и клубились газы всевозможных оттенков... Самые современные и старинные лаборатории с тяжёлыми дубовыми столами, неуклюжими ретортами с таинственными свитками, покрытыми невиданными письменами и магическими символами... Всё, что можно представить, что было когда-то или ещё только будет, уже было здесь...

   Но не вещи влекли меня, я проходил мимо автомобилей, вид любого из которых совсем недавно поверг бы меня в трепет, надолго увлекая мысли мои и желания. Нет ни они интересовали меня. Не зная зачем и куда я иду, проходил я без всякого интереса мимо всех этих летающих тарелок, супервизоров и прочего барахла... Не то, не то...– стучало моё сердце, толкая меня всё дальше и дальше...

   Но вдруг что-то насторожило меня, посторонний звук нарушил тишину торжественного покоя. Я остановился, вслушиваясь – музыка, тихая необычайно нежная и грустная мелодия, напоминающая тихий вечерний летний дождь, срывающийся огромными редкими каплями... Где-то далеко звучал рояль, и звуки плыли гармонично дополняя этот мир, которому только и не хватало звуков жизни.

   Глава 15

   И я пошёл на встречу ей, весь в напряженном ожидании, боясь и надеясь...Шёл коридорами, спускаясь и поднимаясь по лестницам, невольно задерживая дыхание, вслушиваясь в незамысловатую грустно-нежную мелодию. Я не боялся, что она внезапно оборвётся, я верил – это мой маяк, и он зовёт меня к себе, и что увижу я там обитателей этого дворца-сказки – души моей, по словам Амвросиевны...

   На мгновенье я остановился перед портьерой, скрывающей таинственного музыканта, потом, осторожно раздвинув её, вступил в небольшую уютную гостиную с камином с, потрескивающим уютно искрами, огнём. У огромного готического окна стоял концертный рояль с открытой крышкой, но, прежде всего, конечно же, я обратил внимание на музыканта – молодую девушку, почти подростка. Не замечая меня, стояла она у рояля, в задумчивости легко касаясь пальцами клавиш, которые отзывались звуками, складывающимися в простую и в тоже время волнующую мелодию. Казалось она не играет, а лишь небрежно касается клавиш, подбирая звуки, – мастерство профессионала скрывалось за этой кажущейся небрежностью.

   Боясь испугать её своим внезапным появлением, застыл я у входа, всматриваясь в её – первую обитательницу этого дворца встреченную мною. Её трудно было бы назвать красавицей, слишком правильными и соразмерными были черты лица её, что бы зародилось ощущение встречи с чем-то исключительным, лёгкие пепельные волосы, свободно спадающие чуть ниже угловатых мальчишеских плеч. Да и одета она была не взыскательно – светло-серый свитер, со слишком широким для её воротником, был ей явно велик. Почти в тон свитеру серые широкие брюки из плотной ткани, всё это буквально обвисало на ней и казалось чужим, случайно подобранным. Гораздо больше меня взволновала музыка, текущая каплями из-под её пальцев, музыка пронизывающая и наполняющая ещё непонятным смыслом весь этот дворец.

   Я подошёл к роялю и опёрся о него, не спуская глаз с девушки. Она оторвала печальный взгляд от клавиш и взглянула на меня, улыбнувшись, и сразу же прекратила играть.

   – Извините меня пожалуйста, – смутился я – Если невольно помешал вам... Эта музыка...

   Она улыбнулась, удивив непонятной растерянностью своей улыбки, глядя на меня неправдоподобно огромными серыми глазами:

   – Вам нравится? – с какой-то растерянностью спросила.

   – Да, да! – поспешно закивал я головой.

   – Право же, я не знаю...– начала тихо с сомнением: – Это чистая импровизация... Под настроение... – говорила она нерешительно, легонько касаясь пальцами клавиш, потом осторожно закрыла крышку, мельком с непонятной настороженностью взглянув на меня.

   – Я помешал вам?

   – Что вы? – искренне удивилась она, вновь поражая меня растерянным взглядом: – Просто это уже не зависит ни от кого – вы пришли, и что-то изменилось... А помешать?.. – с сомнением протянула она и улыбнулась, поразив беззащитностью улыбки: – Я не умею объяснять, в прочем это и не нужно – было одно настроение, а ваш приход, ваш образ изменил его. Вот и всё...

   Неустроенность была в каждом ею плавном движении, жесте, – они как бы обрывались незавершёнными... Не представляю, как можно передать впечатление производимое ею, странной её растерянностью, казалось она совершенно случайно попала сюда, в этот дворец, эту комнату, и сама теперь чувствует нелепое неудобство этой случайности. Я не понимал её, и поэтому мне казалось, что помешал я ей, нарушив покой... Окончательно смутившись, залепетал я, оправдываясь:

   – Извините меня... Если бы я знал...

   Обернувшись, взглянула она на меня отсутствующим невидящим взглядом:

   – Зачем вы оправдываетесь, – ни в чём вы не виновны, и спасибо вам, что вошли вы, нарушив тягостную эту тоску...– зябко повела она плечами, отошла, став у окна. Фигура её по детски угловатая, растерянность её и беззащитность вызывали во мне чувство щемящей жалости, казалось маленькая птица, нахохлившись, сидит на голой ветви под холодными порывами свирепого ветра и дождя, и в то же время непостижимая сила таилась на дне её глаз.

   – Понимаете, такое ощущение, как будто что-то окончилось... Ушло...– тихо заговорила она, глядя в окно: – Окончилось не начавшись, ушло... – И всё таже, тревожащая меня печаль и растерянность в её взгляде, голосе: – Не приходя..? – закончила она: -Тоскливо... И грустно...

   Я подошёл и стал рядом с нею, не спуская с неё взгляда. Тихие её слова, как капли расплавленного металла проникали в меня, ожигая непонятной тревогой, тоской. Хотелось помочь ей, защитить её, я забыл о том, что впервые вижу её, не знаю кто она... Для меня существовал только этот единый миг, без прошлого и без будущего... Судорожно сглотнул я ставший в горле ком:

   – Чем могу я помочь вам? – спросил охрипшим голосом, она, казалось, не услыхала моих слов:

   – Что-то происходит, а мы даже не в состоянии понять это...Что-то удивительно прекрасное и значительное происходит в непрерывной череде событий вокруг нас... Невидимое нами, касается оно нас легчайшим дуновением, порождая грусть о несбывшемся... – повернувшись ко мне, выплеснула растерянность своего взгляда:– Что происходит с нами? Почему каждое мгновение наполняет сердце грустью и нежность? Грустью и нежностью...– повторила она почти шепотом, эхом отзывались во мне её слова. Голос её чистый и нежный, звоном драгоценного хрусталя зачаровывал меня, приковывая всё моё внимание. И вдруг я понял, именно нежность, её просто потрясающая нежность завораживает и заставляет, не отрываясь смотреть на её и вглядываться, не отрываясь от её глаз. Она олицетворение нежности... И её нежность проникала в меня, вызывая в ответ волну какого-то странного не когда не испытанного чувства... Я тонул в нежности...

   – Моя дорогая Люба,– раздался спокойный немного грустный голос позади: – Вы опять погружаетесь в бездны поэтического восприятия... Не мучьте себя.

   Я резко обернулся, в глубоком кресле у небольшого инкрустированного слоновой костью столика сидел худощавый мужчина лет пятидесяти, держа в руках изящную кофейную чашечку на блюдце, он помешивал её содержимое ложечкой. Приветливо улыбнувшись, он слегка кивнул мне:

   – Да и молодого человека. Он вряд ли в состоянии вынести эмоциональный груз ваших откровений.

   Девушка, грустно улыбнувшись, как бы извиняясь, легонько коснулась пальцами моего плеча.

   – Евгений, не желаете ли кофе? – предложил мужчина.

   Странное впечатление произвела на меня эта пара – она, растерянная какая-то очарованно чарующая... И он – безоговорочно принятый мною истинным аристократом, олицетворяя всё лучшее, что приписывается этому сословию – утончённый вкус в манере держаться и одеваться, предельную и тоже время сдержанную доброжелательность, законченность и отточенную пластику каждого жеста. Я поверил им сразу, это получилось совершенно помимо сознания, – ощущение, что знаком я с ними всю жизнь.

   Я подошёл к столику и занял кресло, на которое он, улыбнувшись, указал взглядом. Девушка, которую называл он Любой, подошла и стала рядом с ним положив руку на спинку его кресла, с необычайной серьёзностью глядя мне в глаза.

   – Люба, поухаживайте за нашим гостем.– предложил он ей, но она неотрывно требовательно и доверчиво смотрела мне в глаза, ожидая чего-то – как будто должен я сейчас совершить или сказать что-то необычайно важное. Меня это нервировало, вновь возникало ощущение, что веду я себя не так, что-то упуская... Проклятый комплекс неполноценности... Фрейд с его теориями... Разве объяснить, каким идиотом можно чувствовать себя под таким серьёзным и требовательным взглядом.

   Что бы избавиться от нелепого этого ощущения я, налив из кофейника кофе в чашку, ухватился за неё и, расплёскивая кофе, принялся со звоном крутить там ложкой, забыв положить туда сахар.

   – Вы простите, пожалуйста, Любу, она...– мужчина, чуть повернувшись, улыбнулся ей одними глазами: – Она живёт в странном мире...– легонько развёл он кисти рук, сочувственно с неуловимым налётом иронии добавил: – Всем поэтам присущ этот благородный недостаток. Они органически не способны овладеть элементарной логикой.

   – Но почему же?– я честно пытался поддержать беседу, боясь поднять взгляд на девушку, но вникать ещё и в смысл беседы? Это уже было выше моих сил.

   – Не правда. Я логична, я очень логична...– тихо эхом отозвалась девушка, околдовывая самой мелодией своего голоса: – Просто я не умею притворяться и казаться смелой, когда мне страшно...

   Растерянно я взглянул на нее:

   – Но что пугает вас? Чего вы боитесь?

   Она зябко передёрнула плечами:

   – А вы не боитесь? Оглянитесь! – и, отводя взгляд, тихо добавила: – Того что происходит... А ещё больше того, что не происходит...

   Не понимая, я оглянулся на мужчину.

   – Вероятно, нам трудно это понять, – пожал он плечами: – Мы слишком доверяем разуму, поверяя все ощущения его логикой.

   – Не понимаю. Разве это недостаток? – удивился я. Сосредоточенно разглядывая фарфоровый кофейник, стоящий на столике, он потёр подбородок, устало поморщившись: – Наверное, это склад мышления, и как узнать, что определяет его? Одни верят, другие не верят, а вот почему ..?

   – А причём здесь ещё и склад мышления? – замотал я невольно головой, не улавливая связи между всеми этими понятиями. Он недоуменно с растерянностью взглянул на меня:

   – Тут, наверное, необходимо попытаться осознать собственное понимание – само понятие – понял. В чём оно выражается, чем начинается и когда завершается...

   Я честно задумался, пытаясь понять – что же я ощущаю, в момент, когда вдруг возникает во мне понимание чего-то.

   Девушку же эта тема оставила равнодушной, и она отошла к роялю, и вскоре до нас донеслись тихие звуки печальной мелодии, наигрываемой ею.

   – Понять, это увидеть взаимосвязь неизвестного с известным. – пытался я как-то объяснить свои представления: – Наука этим и занимается – с помощью простых понятных элементов, строя более сложные структуры...– неожиданно для себя я вдруг совершил маленькое открытие, открыв сам для себя сущность науки. Мужчина с пониманием смотрел на меня:

   – Формулировки интересны, но, мне кажется, они всего лишь желание объяснить эмоцию, само ощущение понимания, возникающее у человека. Нечто, что окрыляет и воодушевляет человека, заряжает его какой-то энергией жизни...

   Его слова, звучащие под звуки музыки, вызывали во мне странные ощущения, переворачивая мои представления. Логика отступала, уступая место тревожному ожиданию.

   – Для каждого человека – продолжал он – Понимание, уровень его у каждого человека различны. Одному вполне достаточно чьего-то авторитетного слова, что бы успокоиться и перестать обращать внимание на непонятное. Так поступают дети – они не уточняют его, раз он таков, значить он таков и есть. А для других необходимо обоснование и взаимосвязь с уже известным, принятым ранее, по детски, на веру, – это научный метод, с её развитой системой моделей и доказательств. А для третьих..? – грустно улыбнувшись, он сочувственно вздохнул: – А третьи не удовлетворяются этим доказательством, они б и рады верить авторитетам, но подсознание тревожит их эмоцией, ощущением зыбкости принятых основ – аксиом, не даёт им покоя, за каждым понятием видится им жуткая бездна неизвестного. И потрясает их наш мир, стоящий на столь зыбком фундаменте...

   Его объяснение заинтересовало меня, но и удивило:

   – Но почему зыбкость нашего мира? – принимаясь уже за третью чашечку кофе, поинтересовался я.

   -Вот видите, – он доброжелательно улыбнулся: – Мы с вами верим в объяснения, верим авторитетам, и не вызывает у нас сомнения надёжность понятий, положенных в основу нашей цивилизации.

   – Но мне казалось, что ни чего не принимаю я на веру, и всё пытаюсь осмыслить критически.– даже этими «казалось и пытаюсь» я попытался иллюстрировать критичность своего восприятия, показывая, что даже здесь я сомневаюсь. Он негромко рассмеялся:

   – Замечательно. Но вы пробовали понять, – а чем вы пытаетесь критически осмысливать? Какой позицией? Каким методом? Что используете вы в качестве аксиом безусловной веры – принимаемых в качестве фундамента собственного понимания мира.

   Озадаченный, я потёр подбородок: – То есть, критически осмысливая окружающее... – задумчиво потянул я, он, утверждающе, кивнул головой, сочувственно глядя на меня, продолжил:

   – Вы всё как бы измеряете линейкой своего понимания, но вот саму линейку... Как и чем её измерить? И тем более понять, откуда она у нас взялась?

   – А как же тогда люди...– в замешательстве, пытаясь вспомнить, я щёлкнул пальцами: – Люди, которые за всем видят бездну, что у них за линейка..?

   -Нам ли понять душу философа и поэта? – внимательно взглянул он мне в глаза: – Нам ли судить о них? Они расширяют наш мир, отодвигая основы-аксиомы всё дальше и дальше в глубь неведомого. А мы? Можем понимать это, а можем не понимать... Можем любить их и восхищаться, а можем не понимать и призирать...

   Разговор это уже всецело поглотил моё внимание, когда вдруг что-то заставило меня резко обернуться к одной из входных дверей. В первое мгновение мне показалось, что я натолкнулся на чей-то холодно-сосредоточенный взгляд, но колыхнувшись, портьера сразу же скрыла его.

   – Кто это там? – в непонятной тревоге спросил я, указывая на вход и невольно поднимаясь. Мужчина равнодушно пожал плечами, даже не взглянув в сторону входа:

   – Сходите... Возможно к вам?

   Я кинулся к ещё колышущейся портьере, рывком отворил дверь, успел заметить, как на следующей двери, в конце прихожей, плавно повернулась, закрываясь, ручка дверного замка. В несколько стремительных шагов пересёк я прихожую и, выскочив в коридор, успел увидеть легчайшее колебание портьеры, скрывающей следующую дверь.. Тревожная спешка овладела мною, холодя кончики пальцев морозом. Как во сне гнался я за призраком по коридорам,

   Проскакивая лестницы и вбегая в комнаты, каждый раз на миг опаздывая и, успевая, лишь разглядеть либо плавно поворачивающуюся ручку дверного замка, либо затихающее колебание портьеры... Но вот выскочил я в большую комнату, уставленную пультами с непонятными приборами, и не смог отыскать мой взгляд ни закрывающейся двери, ни волнующейся портьеры...

   Остановившись, я с нетерпением оглядываясь, вдруг почувствовал, как сзади чьи-то руки мягко, но сильно охватили мою голову. Испугавшись, я наклонился, высвобождая голову из зажима, и резко обернулся, посылая локоть назад тараном...

   -Кхе...хе...хе..! – прижавшись спиной к стеллажу у стены позади меня стоял, посмеиваясь, Анатолий Иванович: – Молодец, Женя, не отскочи я, ох, и вклеил бы ты мне.

   Не в силах поверить собственным глазам, я растерянно смотрел на своего такого близкого и родного, после всех этих передряг начальника:

   – Анатолий Иванович! Это вы... Не могу поверить...– лепетал я в растерянности: – А как же Мюнец? То есть нога ваша...?

   Анатолий Иванович перестал смеяться, кивнув по сторонам настороженный взгляд, подошёл, взяв меня за руку:

   – Всё это пустяки, Женя, и Мюнец, и нога...– с подозрением оглядываясь по сторонам, склонился он к моему уху, продолжая шепотом: – Ты хоть понимаешь, как мы влипли?

   Я отрицательно покачал головой, с непониманием прислушиваясь к нему.

   -Эта девица... Господин этот... Кстати, тебе его имя ни о чём не говорит – господин Сибуй*?

   Недоумевая, я только пожал плечами.

   – И у девицы имя не наше. – многозначительно взглянул он мне в глаза: – Лайф!

   – Но он называл её Любой, – робко возразил я. Анатолий Иванович суетливо замахал руками, забегав между пультами с телетайпами, с удивлением и непониманием следил я за ним, за подозрительностью

   этой, на мой взгляд, чрезмерной, на суетливо бегающие глаза, избегающие почему-то прямого взгляда.

   – Вот глупый, да неужели ты ещё ни чего не понял? Это же маскировка! – притянув к себе, горячо задышал мне на ухо: -Попали мы, Женя, прямо на их базу, в самое логово!– округлил он глаза: – Внизу у них вся аппаратура стоит! – энергично затыкал он указательным пальцем вниз, как бы желая проткнуть пол

   Что-то здесь с ним произошло неладное, я не узнавал его, все эти жесты, суетливая подозрительность – это было настолько не свойственно степенной вдумчивости Анатолия Ивановича. Мне и грубость его вспомнилась, как кричал он на меня, посылая в вдогонку за Мюнецем, невольно тогда резанула она слух, но обстановка, в которой всё это происходило, конечно, многое прощала. И всё же, до сих пор Анатолий Иванович в любой обстановке умел сохранять спокойствие и потрясающую выдержку. С всё возрастающим непониманием смотрел я на него, а он беспрерывно оглядываясь, с подозрением заглядывал за пульты, продолжал, дёргая меня за рукав, шептать:

   – Там такая аппаратура...– Это просто не мыслимо, прямо под боком у нас... Во общем нам пока нельзя на долго уединяться, это их насторожит. Сейчас вернёмся назад и попробуем от сюда вырваться. – говорил он, увлекая меня за собой: – Главное ни чему не удивляйся и следи за моими действиями.

   Он быстро и уверенно шёл через коридоры и комнаты, не прекращая говорить:– Шансов выбраться у нас довольно много. Я даром времени не терял... Главное прорваться в подвал к аппаратуре... Для нас двоих это уже будет гораздо проще...– ободряюще подмигнул он мне: – Постараемся и о решении оперативных вопросов подумать...

   На пороге гостиной, откуда доносился спокойный неторопливый голос, Анатолий Иванович остановился на мгновенье и, повернувшись ко мне, заговорчески приложил палец к губам, и, раздвинув портьеры, вошёл в гостиную.

   – ...а Породистого...– донеслись до меня слова пожилого мужчины, названного Анатолием Ивановичем господином Сибуем, который на мгновенье замолк, увидав нас, и сразу же продолжил, легко кивнув мне, приветствуя. Он обращался к светловолосому парню в светло-сером клубном пиджаке с причудливой и сложной эмблемой на нагрудном кармане.

   – ... и ему подобных, губит их категоричность, безмерная вера их и наивная уверенность в примитивные истины. Их вера в абсолютность добра и зла, исповедуемого этими истинами...

   Анатолий Иванович уверенно подошёл к ним и уселся в кресло, бесцеремонно похлопав парня по плечу, на что тот только поморщился, вежливо улыбнувшись,

   – –

   *Сибуй – в японской эстетике – специфический термин, обозначающий щемящее чувство грусти, охватывающее человека при встрече с чем-то прекрасным, быстротечным. Чувство светлой и высокой грусти от понимания быстротечности и невозвратности каждого мгновения жизни. Это эмоция, рождающаяся в результате сосредоточенности – результат процесса понимания. Евгений об этом смысле термина не имеет представления.

   жестом приглашая к тому же и меня. Но я прежде огляделся, отыскивая взглядом девушку. Она сидела на диване, поджав ноги под себя, зябко обхватив себя за плечи, всё внимание её было приковано к ведущейся за столиком беседе.

   – И так, господин Сибуй, Вы утверждаете, что уверенность в борьбе со злом – это глупая уверенность? – с едкой насмешкой спросил Анатолий Иванович, наливая в широкий бокал из затейливо огранённого графина напиток рубинового цвета. Его слова заставили парня досадливо поморщиться.

   – Не в глупой уверенности смысл. Сама по себе уверенность – одна из основных эмоций человека, решающая для любого человека. – устало произнёс г-н Сибуй: – Проблема более касается самого представления о добре и зле.

   – По сути дела... – почти перебил его, горячась, парень, обращаясь к Анатолию Ивановичу:– это касается уже самого смысла жизни человека, ведь именно по отношению к цели и определяется представление о добре и зле. Этими понятиями человек оценивает происходящее по отношению к своей цели...

   Анатолий Иванович, снисходительно и даже покровительственно улыбаясь, отхлебнул с шумом из бокала:

   – Ну, ну. Успокойтесь, Артур, не горячитесь, то что вы говорите, конечно, безумно интересно...– цедил он каждое слово, пропитывая его иронией: – Но, мне кажется, это отдалённая цель – выяснить, что такое хорошо, что такое плохо...

   Мельком я взглянул на девушку, её взгляд на Анатолия Ивановича... Нет, не понравился мне её взгляд, пусть поведение Анатолия Ивановича, слова его, мне и самому не совсем понравились, но не заслуживал он такого отвращения, какое горело в её взгляде. Я уселся рядом с Артуром, с интересом разглядывая его. Встретив мой взгляд, он улыбнулся мне приветливо, поразив светом искренности и доверия своего взгляда, смущаясь почему-то, улыбнулся я ему в ответ. Я уже знал, доверять ему можно безоглядно, один взгляд его вселил в меня веру в то, что не способен он на подлость. И рассеялся туман подозрительности, сгустившийся под влиянием Анатолия Ивановича в моих мыслях.

   – Анатолий Иванович, – по детски звонкий голос Лайф разорвал возникшую после слов Анатолия Ивановича паузу: – Вы мне иногда кажетесь очень похожим на этого, – она сморщила лицо в презрительной и смешной гримасе: – Породистого...

   – Но, Лайф? – воскликнул, укоризненно обернувшись к ней Артур, но Анатолий Иванович поднял руку, успокаивая его:

   – Ну и что же. Не вижу в этом ни чего оскорбительного. Породистый, безусловно, шельма, но... – Анатолий Иванович со значением покрутил растопыренными пальцами, вкладывая в этом многозначительный жест ему одному понятное значение. Г-н Субуй, улыбнувшись, переглянулись с Артуром. Мне стало стыдно за Анатолия Ивановича.

   – На мой взгляд, Породистый – гад! – моё решительное заявление вызвало улыбки у мужчин и аплодисменты Лайф.

   – Но что делает его таким? – Артур сделал едва заметную паузу, не желая повторять моё определение для Породистого, он продолжил: – Что делает их всех там такими? Насколько виновны и Породистый и все обитатели его царства в своих бедах?

   – Сволочи они все, мечтают только об одном – как бы всех остальных сожрать с потрохами! – болото, с его обитателями, вызывало у меня резко негативную оценку.

   – Но почему? – печально улыбнулся г-н Сибуй: – Что заставляет их так поступать?

   Вопрос его оказался для меня неожиданным. Для меня понятны и очевидны были побудительные мотивы поступков болотных чертей, но результат их деятельности? Почему торжествует в их отношениях злоба, недоверие и странное это присмыкание перед властью?

   – Что заставляет их совершать поступки? что определяет ход их мысли? – г-н Субуй с грустью с непонятным сожалением смотрел на меня: – Что единит их в этом с людьми?

   – Эмоции! – воскликнул Артур: – Ваше состояние определено сиюминутным настроением – злоба, зависть, отчаяние, радость, восторг..! Эти эмоции заставляют нас совершать поступки, планировать свои действия, но что определяет их? Они управляют нами, а что управляет ими? В какой мере мы способны управлять собственными эмоциями?

   Он с таким азартом произнёс эти слова, а я растерялся:

   – Но эмоции это и есть я, моя личность, мои желания и мои стремления...

   Г-н Сибуй улыбнулся:

   – Вот о такой уверенности мы и говорили только что, именно она губит. Вспомните, как осуществляется всякое действие: – лежит человек себе на диване в сладкой дрёме, и вдруг некое ощущение пробуждает его, активируя мышление – о, да это голод! Ощущение дискомфорта. Человек начинает думать над планом по устранению этого дискомфорта – встать, пройти к холодильнику, достать оттуда нечто вкусное и полезное... И, результатом его деятельности является удовлетворение – удовольствие от вкуса еды и ощущение сытости.

   Артур рассмеялся, откинувшись на спинку стула:

   – Метод «кнута и пряника», выполнил приказ-эмоцию – удовольствие. А не выполнил, – наказание, арсенал которых огромен – зависть, злоба, отчаяние, тоска, неудовлетворённость...

   – В чём вы хотите убедить.– Анатолий Иванович нахмурился недовольный: – Что в каждом человеке живёт некто, управляющий им с помощью приказов-эмоций и желаний? И при чём здесь добро, зло?

   Тихий смех прервал его, смеялась Лайф.

   – Лайф! – с укоризной воскликнул Артур: – Что здесь смешного? – как бы извиняясь за неё, взглянул виновато на меня.

   – О чём вы говорите? – Лайф почти кричала, шепотом: – О чём? И зачем..?

   В этом последнем, зачем было столько тоски, непонятной грустью окутывающей сердце.

   – Ведь это слова... Они как... Как падающие листья... Падая, шуршат... Они мертвы – эти слова...

   – А что вы предлагаете, Лайф? – не дождавшись продолжения, нарушил наступившую гнетущую тишину я. Она досадливо поморщилась, в замедленном движении пожала зябко плечами, мельком равнодушно взглянув на меня. И вдруг заговорила, заговорила, глядя поверх наших голов, не обращая внимания на нас, заражая нас невольной тревогой:

   – Ужасны, как ужасно нелепы эти разговоры... Мы похожи на сирот, на маленьких брошенных детей, которые ни чего не знают – ни кто они, ни зачем они... Мы ходим по огромному этому дворцу, ни чего не понимая... Нам и интересно и страшно, и стараемся не замечать непостижимого, обвиняя друг, друга в его происхождении, не понимая ни себя, ни других... Хлопнула вдали дверь, выгнулась хищно портьера от налетевшего сквозняка, опрокидывая стул...– Лайф протянула руку в сторону входной двери, глядя, как медленно колыхнулась, опадая, портьера, охватывая нас ужасом, и продолжила: – Мы не можем даже представить бесконечную цепочку событий, предшествующей этой мелочи, и ею порождаемой... Мы видим только узенький его участок из всего многообразия их переплетения...Мы даже боимся думать об этом нашем непонимании... И начинаем обвинять друг друга. Кому выгодно это...? Начинаем гадать, со страхом вглядываясь в лица окружающих – кто извести хочет меня? – она замолчала, так и не взглянув на нас. Артур устало улыбнулся:

   – Вы драматизируете, Лайф.

   – Лайф, зачем вы пугаете нас? – неуместно хихикнул Анатолий Иванович: – Не ищите потусторонний сил. Мистицизм чужд нам, а за всяким явлением лежит чисто материальные причины. И вопрос о выгодности кому-то актуальности не утратил. – со значением, намекая на что-то, он взглянул на меня.

   – Позвольте...– начал я недовольно: – Всякое явление, безусловно, имеет причину, и отыскать её можно... Но мы говорили о добре и зле, о том, что хорошо, что плохо А вы..? – недоумённо я пожал плечами, не в силах объяснить этот, на мой взгляд, уход от темы: – Вы считаете – Породистый полностью во власти своих эмоций, и главной целью жизни его и всех его подданных – служение своим желаниям? Но что здесь плохого? Разве вы не во власти своих желаний?

   Артур тяжело вздохнул и перевёл вопросительный взгляд на г-на Сибуй. Тот помассировал озабоченно виски:

   – Женя, конечно же и мы следуем своим желаниям, но... Почему при взгляде на одно и тоже у разных людей зарождаются разные желания? Почему ребёнок желает одно, а дикарь другое... Почему различен интеллект у людей? Дело не в причинах и следствиях из них,– главная проблема в отношении человека к этим причинам и умении его почувствовать следствие.

   Он всё время возвращался к внутреннему состоянию, к эмоциям, отмежевываясь от причин, вызывающих сами эти ощущения, постоянно обращая внимание на то, что реакция человека важнее событий окружающего мира. А меня это удивляло и в какой-то мере возмущало, для меня главным был окружающий мир, а уж собственные впечатления от него явно были вторичными. Г-н Сибуй, по-видимому, почувствовал это:

   – Евгений, как вы полагаете – доволен ли своей жизнью Породистый?

   – Пожалуй, – вполне.– с некоторым сомнением произнёс я.

   – Но как же? – возмутили Артура мои слова: – Да он же всё бросить хотел!

   – Да, был какой-то разговор о Главаре...– начал я, припоминая смутный тот разговор:– О том, что хочет он свалить поскорее...

   Г-н Сибуй улыбнулся: – В его понимании жил он не очень хорошо. Не так ли?

   Я кивнул, подтверждая, не понимая еще, куда он клонит разговор.

   – И это недовольство заставляло его стремиться к чему-то лучшему?

   – Да чего вы рассусоливаете? – снисходительным тоном вмешался Анатолий Иванович: – Стремление к улучшению жизни, к счастью – естественно! – он обвёл всех высокомерным взглядом: – На этом строится вся общественная жизнь – альфа и омега цивилизации!