Текст книги "Путь к колодцу (СИ)"

Автор книги: Владимир Середа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

   Часа через два я, увидев, что они возвращаются, встал и подошёл к самой тропе. Проходя мимо, старший задержал на мне доброжелательный взгляд, чуть кивнув головой, а младший улыбнулся.

   Пропустив их, я, по уже хорошо заметной тропе, пошёл к мастерской. Там вновь, как прежде тропа упиралась в грубо сколоченные ворота, запертые щеколдой. Я нерешительно прикоснулся к ней, и вновь любопытство пересилило благоразумие, и, откинув щеколду, я вошёл внутрь,

   Но за воротами всё поразительно изменилось, ни каких механизмов, станков уже не было, царил густой какой-то липкий полумрак, из скрытой мраком глубины доносились мерные вздохи какого-то огромного безразличного ко всему существа. Сделав несколько шагов, я оказался в круглом ребристом коридоре, рёбра которого тускло отсвечивали тёмно-багровым слабым светом. Расставив руки, я легко дотягивался до противоположных мягко упругих его стенок, слегка липнувших к ладоням, вверху стенки смыкались почти сразу над головой. Идти дальше в глубь я не решился и оглянулся назад. Где-то далеко, далеко мерцал тусклым дневным светом вход, величиной в полную луну. Я точно помнил, что сделал всего лишь несколько шагов, но столь большое расстояние до входа вызвало во мне только вялое удивление. По стенкам тоннеля прошла мягкая волна, и далёкое пятно входа, плавно уменьшаясь, окончательно погасло, но это на меня не произвело ни какого впечатления. Усталость налила приятной истомой тело, и я присел, упираясь спиной в мягко подавшуюся стенку, удобно охватывающую спину и голову... Плавно качнулся подо мной пол, опрокидываясь в бездну...

   А проснулся я, как это не странно в своём балагане на берегу Удая, и сначала с досады решил, что всё это мне приснилось и поэтому расстроился. Ни в мехмастерской, ни на берегу, ни чего не нашёл, и, только вернувшись, домой на кордон с удивлением узнал, что провёл во сне три дня, что уж ни в какие рамки не лезло...

   После этого я несколько раз ходил, казалось бы, без всякого повода к лагерю, всякий раз подгадывая к их приезду, казалось я научился каким-то образом заранее чувствовать их приезд. Обычно они были сами, а раза два, среди лета, с ними были ещё двое, но это были явно обычные люди, эти посторонние совершенно не производили такого впечатления, которое оставалось при взгляде на Братьев, я их так окрестил почему-то с самого начала. У меня возникло твёрдое впечатление, что эти, чужие, меня даже не замечают, в то время как Братья так или иначе давали мне понять, что я замечен им – улыбкой, доброжелательным кивком. Но ни когда не обращались ко мне, и меня что-то удерживало от попыток заговорить с ними.

   За время, после первой встречи с Братьями я совершенно перестал пугаться необычного, я разучился ему удивляться, привыкнув к нему, я даже мог непостижимым чувством предвидеть события, где, что и когда будет происходить. Я безоглядно верил в дружелюбие происходящего ещё и потому, что здоровье моё, после сна в странном том тоннеле, улучшилось настолько, что я позабыл обо всех старинных своих болячках.

   Но меня это и угнетало. Угнетало, что привык я к этому, не пытаясь объяснить, связать с привычным. Это трудно объяснить, в конечном итоге, всё вокруг нас непостижимо и не понятно – и трава, и лес, и вещество, и пространство... Но мы это непостижимое воспринимаем, как привычное, зная его обычаи и поведение, не всегда разбираясь в причинах этих обычаев и способа действия. Так и я, начав воспринимать эти странности, я их чувствовал, как мы чувствуем, например, тепло или свет... Попробуй объяснить слепому от рождения человеку, каков красный цвет...Мы его видим и в этом главное, а ведь между физической природой света и нашим его ощущением ни кем ещё необъяснимая пропасть...

   А главное мне казалось, что нарушаю я свои служебные обязанности, допуская посторонних в заповедник... Но Братья не были посторонними, это не вызывало у меня сомнения, слишком глубокой была у них связь с лесом, глубокая и непостижимая, и не только с лесом. От них шла сила, не та сила, что ломает подковы и гнёт рельсы, а сила жизни. Подобная весенней силе пробуждающая уснувшую природу к новой жизни.

   И все-таки служебная привычка въелась мне в плоть и кровь – необъяснимые события происходили, чуть ли не на каждом шагу, и хоть верил я Братьям, верил в добро вокруг них, не мог я не выполнять своего служебного долга. И я решился писать заявления о происходящем. Я был уверен, в это нет предательства в отношении к Братьям, ни что и ни кто не смог бы помешать им.

   Глава 6

   За окном уже сгустились ранние зимние сумерки, окутывая окружающий лес тайной, когда Клим Фомич закончил свой рассказ. Сказать, что мы с пилотом слушали его, забыв обо всём, это значить ни чего не сказать, мне иной раз казалось, что я забываю дышать, следуя за Фомичом, по развалинам лагеря, и хорошо ещё, что я не забывал менять кассеты в диктофоне.

   Сейчас, объединив приключения Фомича, а я был убеждён в искренности его рассказа, с предварительными результатами полной проверки информационных зон, известными мне, я ощутил ужас – у нас под боком свила своё кубло банда предателей, и на кордоне происходят далеко не самые главные события, и хоть очень многое оставалось не ясным, так ведь группа из центра и прибыла для внесения ясности.

   Но, самое главное, – не вспугнул ли их мой визит на кордон, не насторожит ли это таинственных Братьев?

   Сомнений не оставалось только в одном, слишком уж много упущено нами времени, и слишком эффективно было оно использовано противником при создании этой базы.

   «И тем более нельзя пороть горячку»– торопливо стучали пульсы у меня в висках: – «Но что делать?» Пытался я отыскать приемлемый вариант, наблюдая как Фомич собирает со стола.

  – Клим Фомич, а когда вы в последний раз видели Братьев? -

   поинтересовался я, скрывая свою заинтересованность. Повернувшись, он спокойно взглянул мне в глаза, явно давая понять, что скрывать ему не чего:

  – На Покрова, а потом лагерь просто исчез.

   Я не стал интересоваться, когда был этот церковный праздник, и каким же образом исчез лагерь.

   – А узнаете ли вы людей, что были с Братьями? – я не сомневался, уж самих Братьев Фомич запомнил достаточно хорошо.

   – Конечно, – мельком кинул на меня удивлённыё взгляд Фомич. «В такой глуши каждое новое лицо это событие.» – подумал я: – « И это удивление вполне естественно». Эта мысль и определила действия. В данном случае память старого следопыта-таёжника бесценный клад, я уже не сомневался – его необходимо забрать в Агентство, и там, с его помощью, составить фоторобот и Братьев и их загадочных гостей. Пока это единственный человек видевший их, и упустить такую возможность было бы непростительно. Меня охватило ощущение лихорадочной спешки, казалось, нельзя терять ни секунды, странное ощущение погони за спиной.

   – Клим Фомич, соберите, пожалуйста, что-нибудь на первый случай. Вам тут оставаться нельзя, полетим в Город.

   Фомич медленно обернулся ко мне:

   – Ну что же, я готов...

   – Фомич, но что же вы так? – меня прямо таки передёрнуло от безысходности во взгляде его в голосе... – Да вам просто опасно оставаться здесь, а, кроме того, ваша помощь необходима нам в Городе.

   Но мои слова не успокоили его, как-то сразу ссутулившись и постарев, вышел он в соседнюю комнату, и вскоре вернулся, держа в руках небольшой узелок. Вид его, с этим куцым узелком, был настолько красноречив, выдавая старого опытного узника ГУЛАГа, что повёрг меня в тоску, поднявшись, я подошёл к нему:

   – Да прекратите вы эту тоску тюремную наводить...– я чувствовал, ни одно моё объяснение здесь не поможет, старик заранее вбил себе в голову мысль о неминуемом аресте, и как его теперь разубедить?

   – Клим Фомич, даю вам честное слово – завтра к вечеру вы вернётесь на кордон. И даже если не хотите, можете не ехать.– решил я неожиданно в сердцах, не будучи способным выдержать обречённого его вида. Он не доверчиво взглянул на меня, но видно стало, что слова мои его приободрили.

   – Да я, формально, и права-то не имею производить в отношении вас никаких действий, кроме вручения повестки и вызова в Агентство. А хотел бы не мучить вас долгим пешим переходом, а сразу вертолётом подвести до Города. Понимаете?

   Фомич пожал плечами, успокаиваясь:

  – Пешком мне привычнее вышло бы.

   –""–

   Как бы там ни было, а в девятнадцать тридцать мы были в Агентстве. Первым делом я хотел договориться в гостинице о месте для Фомича, но он воспротивился:

   – Да я у Виктора переночую, давно уже в гости просят.

   Оставив Фомича у экспертов за фотороботом, я бросился операционный зал, где полным ходом разворачивалась операция по проверке информационных зон, сидели сосредоточенные офицеры у дисплеев вычислительных машин, пищали принтеры...

   Но Анатолия Ивановича я там не нашёл и вернулся к экспертам, где провозился часа два за составлением фоторобота. Потом, отправив фотороботы на опознание, я сам завёз Фомича к Ермоленко, где меня чуть ли не силой усадили пить чай, что пришлось как нельзя, кстати, я ведь с утра ничего не ел, кроме чая у Фомича. Приезду Фомича у Ермоленко рады были безмерно, досталось и мне, как виновнику приезда и как спасителю, о чём не говорилось, но что подчёркивалось каждым жестом. В отдел я вернулся в ноль часов двадцать четыре минуты и, опять не застав Анатолия Ивановича, завалился спать на диване.

   Проснулся, вынырнув внезапно из наполненного странным мельтешением непонятных образов, сна, от тряски. Анатолий Иванович, склонившись, тормошил меня за плечё:

   – Поднимайся, герой, уже начало девятого, а на службе спать категорически запрещается, налогоплательщик требует полной отдачи за свои деньги.

   Я опустил ноги на пол и обулся, разминая затекшее плечо. Конечно, насчёт сна во время службы Анатолий Иванович здорово подметил, только почему-то он не вспоминает о нём после семнадцати часов, когда служебное время заканчивается, а служба продолжается...

  – И так, Женя, два твоих фоторобота удалось опознать...

   Я с интересом обернулся к нему: – Братьев или гостей?

   – Гостей.– хмуро кивнул он. И когда он только успевает бриться, спать, менять рубашки? Я провёл ладонью по своему колючему подбородку. Конечно, Братья меня интересовали больше, и я надеялся, что они будут опознаны раньше:

   – И кем они оказались?– по хмурому виду Анатолия Ивановича я уже догадывался, кем могли быть гости.

  – Сотрудники консульства. И именно той державы, о которой ты думаешь.

   С одной стороны это был несомненный успех, но об этом мы должны были знать гораздо раньше, а это уже не было удачей.

   – Пока ты спал, мы уже и опознание произвели. Клим Фомич опознал их по фотографиям из альбома.

   Анатолий Иванович кисло улыбнулся: – Это пахнет для тебя даже не благодарностью, а чем-то посущественней... Готовь магарыч. Генерал очень доволен, масштаб операции позволяет, а стратегия ведения таких дел даже требует, в таких случаях, наград повыше.

   Но меня, его обещания не очень обрадовали, по сути, моя награда, это взыскание нашим коллегам, занимающимся подозрительными прогулками сотрудников различных консульств, и Анатолию Ивановичу, который должен был несколько раньше эти прогулки выявить. Но скрывать тоже трудно, похвала всегда приятна, лгут те, кто прикидываются равнодушными. Не верю им, ведь не награда важна – внимание, осознание и подтверждение правильности собственных действий, твоего поведения, а значить и жизни, что ли? Что и говорить, когда начальство довольно тобой – это хорошо, а если оно ещё и бурно выражает свой восторг...

   Анатолий Иванович, понимающе улыбнулся, похлопал меня по плечу:

   – Считай это предварительным поздравлением, надеюсь, не сглажу. Но, перейдём к делу, мы тоже не сидели без дела, из Центра прибыла ещё одна группа, проверка информационных зон выявила огромный массив неожиданной и важной информации, как за рубежом, так и у нас. Жаль только, что в своё время отнеслись мы к их газетным сообщениям, как к очередной газетной утке.

   Он подошёл к сейфу, открыв его, достал пачку фотоснимков, бросил их веером передо мною на стол:

   – А вот у нас – туманные объекты во всей своей красе. – процедил он

   сквозь зубы, отворачиваясь к окну: – Оказывается у наших коллег в ВВС таких снимков множество. С мая кому-нибудь из них каждую неделю удаётся снимать такие объекты аэрофотоаппаратом. Они давно этим занимаются, а нам, конечно же, ни слова.

   Растерянный, я перебирал снимки. Объекты были самой разнообразной формы – и диски, и шары, и цилиндры... Собственно не было двух одинаковых, менялся и их цвет, что было заметно даже на этих черно-белых снимках, от молочно– белого до полностью чёрного... снимали их и на фоне леса, и на фоне облаков, были снимки объектов в окружении нескольких реактивных истребителей-бомбардировщиков. На снимках были запечатлены и одинокие объекты и целые косяки их... Их было множество, и это пугало, наверное, с таким ощущением больной рассматривает снимки собственной раковой опухли, у меня холодели от страха кончики пальцев.

  – А что делать?– испуганно спросил я, завороженный видом объектов и их наглостью.

  – Что делать? – тон, с которым повторил мой вопрос Анатолий

   Иванович, заставил меня оторваться от созерцания снимков, загипнотизировавших меня, и взглянуть на него.

  – Завтра у нас, что за день? Суббота – день почти выходной? – в

   глазах его сверкнуло насмешливое упорство.

  – Да...– ещё не понимая, куда он клонит, но испытывая странное облегчение от звука его голоса, от тона его насмешливого, протянул я.

  – Так может, устроим пикничок на развалинах лагеря? А?-

   вопросительно взглянул на меня Анатолий Иванович. Но у меня в груди что-то ёкнуло, вспомнилась непроизвольно наша, с пилотом вертолёта, невольная стоянка на берегу озера, о которой я как-то не решился подробно докладывать.

  – Ни какого оружия.– продолжил он свою мысль в таком же

   шутливом ключе: – Ни каких подозрительных следственных действий, просто два сотрудника лесного ведомства прибыли с целью инспекции заповедника.

   Во мне, правда, его весёлый тон, ответа не нашёл, слишком свежи были недавние воспоминания, что-то во мне начало ломаться. Ощущение страшной противоестественности происходящего уже крепко поселилось во мне, и я уже чувствовал наше бессилие перед тем, что там происходит. Но, судорожно сглотнув, я выдавил из себя, соглашаясь:

   – Когда выходим?

   – Сейчас домой, а завтра в восемь в аэропорт. Форму одежды походно-туристическую и паёк на неделю получим в аэропорту. Вопросы есть?

  – Слушаюсь.– поднялся я, поняв приказ и чувствуя противный

   холодок под ложечкой.

   –""–

   Какой-то залётный циклон, пару дней тому назад посетил наш край, и теперь стояла плюсовая температура, всё вокруг таяло, и к кабинетам терапевтов в городских поликлиниках было не протолкнуться. Обычная для нашей зимы картина, и, для меня более приемлемая и предпочтительная, чем суровая зима с её постоянными морозами.

   И вот сейчас, когда мы неторопливо углублялись в лес, нагруженные огромными яркими рюкзаками с палатками, спальниками и харчами, заботливо подобранными коллегами из снабжения. Одетые в шикарные непромокаемые комбинезоны.

   Снег вязкой кашей хлюпал у нас под ногами, но в глубине леса снег лежал в плотных голубовато-серых сугробах, и идти стало гораздо легче.

   До лагеря надо было пройти километров двенадцать. Мы специально высадились на таком расстоянии, поводов для этого было несколько: прежде всего – нельзя привлекать к нашему появлению чужого внимания, но не маловажным явилось и моё соображение о противодействии. Я обратил внимание на проявление непостижимого при подходе к зоне лагеря – тем энергичнее, чем более мощное средство проникновения использовалось – Ерёменко на лошади, Фомич пешком, мы с пилотом на вертолёте. И если для Ерёменко и Фомича дело в основним заканчивалось достаточно благополучно, а для Фомича даже полным доверием, то мы с пилотом чудом выровняли машину у самой поверхности озера, да и до берега насилу дотянули, а уж о нашем состоянии на берегу я постарался не распространяться.

   Конечно, все эти соображения носили более чем сомнительный характер, но в отсутствии более достоверной информации приходилось полагаться и на них.

   И вот топаем мы осторожно замысловато рифлеными подошвами туристических сапожек-луноходов по сырому валежнику да по побуревшим палым листьям.

   Осенний лес и гол и беззащитен. Черно-белый лес, думалось мне по аналогии с телевидением. В прочем как всегда в лесу, дышалось легко, и я испытывал лёгкость от свежего воздуха, от лесной тишины.

   – Хорошо всё таки.– с шумом выдохнул воздух Анатолий Иванович. Я обернулся к нему:

   – Не бойсь, рады, что удалось вырваться? – я обнаглел от свободы, а может обычный туристический демократизм, вновь взял власть надо мною. Анатолий Иванович только улыбнулся мне в ответ.

   Шли мы, в основном молча, без привалов, и только изредка переговаривались, когда приходилось форсировать какой-нибудь из каверзных распадков.

   Когда до лагеря, судя по карте, оставалось километра полтора. Когда долгая дорого притупила внимание, и успела подзабыться цель похода, вдруг сзади донёсся до нас скрипуче-капризный голос:

   – А кудать тёпаете, голубчики?

   Я мог поклятса, что секунду тому, вокруг нас ни кого не было, да и в по зимнему обнажённом лесу и спрятаться было не где, и, тем не менее, оглянувшись, мы увидали стоящего, метрах в трёх, сморщенного, всего как будто облезлого, мужичка с пегой торчащей во все стороны клочковатой бородёнкой. Весь он был, как кипятком ошпаренный.

   – Да вот к речке направляемся.– с удивлением я услыхал нотку угодливости в голосе Анатолия Ивановича, Мужичёк ехидно захихикал себе в кулак, скрыв глубоко посаженные белесые глазёнки свои во множестве морщин:

   – Ох и врёте вы все и даже брешите...Знаю я вас... – он погрозил, посмеиваясь, грязным кривым пальцем, потом вдруг сел под дерево, поёрзал задом, удобней устраиваясь, сморщился и заплакал, всхлипывая и горько причитая:

   – Ой! – у него это было похоже на икание: – Ой! Горе моё горькое! Ну чаго ето я во всём такой сумлённый?

   Анатолий Иванович подошёл к нему ближе, подступил и я, ни чего не понимая. Бомж какой-то психически ненормальный – думал я, с брезгливостью рассматривая, просвечивающееся сквозь клочья чёрных волос, на его голове, безобразные бородавки и струпья грязи, глядя на несуразное рваньё, одетое на нём.

  – Да чего ж вы так убиваетесь? – начал сочувственно, всё более удивляя меня, Анатолий Иванович: – Да что же это за горе, и не горе это совсем, а достоинство. Сомневаться – значить думать диалектически.

   Мужичёк, при этих его словах, враз прекратил свой притворный, на мой взгляд, плач, оторвал свои грязные худые кулаки от глаз и спросил сварливо:

   – Умный больно, да? Сматри, какой утешитель? А коль я из-за этого

   сумленья обовязка справить не могу?

   – Это почему же? – подыгрывая, спросил Анатолий Иванович: Какие такие обязанности? – закинул он вопрос, кинув на меня испытывающий взгляд. Работа, уже давно ведётся работа, а всё сообразить не могу – спохватился я: – Да ведь это не простой бомж, мы то ведь уже почти в лагере!

   Противная рожа мужичка обладала феноменальной мимикой и сейчас приняла приторно-слащавое выражение, и начал он с ехидцей, да так что у меня под шапкой волосы зашевелились от страха:– А такой у меня обовьязок, что бы вас дураков неразумных советами губить. А я всё сумневаюсь, чего вам губительного присоветовать.

   И он вновь с размаху ткнулся глазёнками своими щёлочками на острые свои кулаки, и заорал, запричитал пуще прежнего, о горе своём горьком. Анатолий Иванович поднял на меня задумчивый взгляд, но я был в полнейшем шоке, не понимая ни чего.

   – А вы кто такой?– вероятно, глупее вопроса задать я не мог, разве что потребовать документы.

   Мужичёк, оторвавшись от своих кулачков, взглянул на меня с неприкрытым злорадством:

   – А Лешай я! Лешак тутошний! Аль не признали? – с восторгом обвёл он нас блестящими поросячьими глазками из-под белёсых век.

   – А чего ж плакать да убиваться так, – начал Анатолий Иванович:– Лучше обязанности свои выполняйте, а то ведь уйдём мы и совет спросить позабудем.

   Услыхав это, Леший быстренько встал, засуетившись, с помощью пальцев шумно прочистил свой чрезвычайно подвижный морщинистый нос, густо поросший кустиками чёрных волос.

   – А вот я и сумлеваюсь, чего вам присоветовать, да что бы погубительнее да повреднее было... А то, мож промолчать? – Подняв руку, он стал загибать длинные узловатые пальцы, покрытые густыми чёрными с проседью волосами, с длинными рыжими когтями вместо ногтей: – Ежели нарушить ваш умысел и присоветоваться держаться подальше, от того места куда тёпаете...– сверкнул он в нашу сторону хитрым взглядом, давая понять, что уж он-то и о планах наших и о маршруте осведомлен основательно: – То хош и расстрою умысел ваш, да вреда не принесу. А вот ежели верно дорогу скажу... Ух! И получится может! – скорчил он радостную гримасу: – Глядь-ко, а Мюнец-рыжий и стретится! А уж на Болоте чего творится, совсем Порода закосела! И Русалочка скучила совсем. Нет! – взгляд его приобрёл задумчивую мечтательность. Но совсем не хорошо мне стало от этой его мечтательности, как будто прикидывал он с чем мы будем лучше – под майонезом с зелёным горошком или фаршировать нас яблоками... В этот миг особенно стала видна вся его нарочитая противоестественность, от слов его, надёрганных кто знает откуда и соединённых в самой противоестественной манере, до замшелых кургузых валенок у него на ногах.

   И вдруг запел он сладенько, сложив губы трубочкой:

   – А вы идитько...Идитько... дитько...– и замахал плавно руками, как будто отталкиваясь от нас. И стал уменьшаться, уплывая медленно вдаль, всё дальше и дальше.

   Глава 7

   – Вот и прибыли. – мрачно произнёс Анатолий Иванович, хмуро глядя в сторону, где всё уменьшаясь, среди груды валежника, исчезла фигура этого сумасшедшего лешего.

   – Давай хорошенько подумаем, стоит ли нам идти дальше? Угрозы мне его пустыми не кажутся.

   – Странная встреча. – только и нашёлся я ему в ответ. Анатолий Иванович внимательно смотрел на меня, обдумывая что-то своё:

   – Здесь, судя по этой встрече, надо приготовиться ко всем чудесам вмести взятым и ни чему не удивляться. Я не представляю, что тут происходит. – медленно, как будто для самого себя, говорил он: – Но происходит... А раз так кому-то в этом надо разобраться... Как оно происходит? Кому нужно то, что происходит и зачем?

   Он улыбнулся и подмигнул мне, ободряя, но глаза его оставались холодно-бесстрастными, глазами снайпера, таким я Анатолия Ивановича ещё не знал.

   – Так что, Женя, идём в гости К Русалочке, может встретим и этого... – Он щёлкнул пальцами, припоминая: – Мюнеца-рыжего, да и что там Порода на Болоте делает, глянем заодно.

   Он опять улыбнулся своей загадочной улыбкой, но мне было не до веселья. То, что он сохранял присутствие духа и запомнил всё, сказанное этим сумасшедшим бомжем с когтями вместо ногтей, это хорошо. А у меня же задумчивый взгляд этого Лешака отшиб всю память начисто, как взгляд удава у кролика...

   – Анатолий Иванович, Я за вами – в огонь и воду...– мои слова, в этой обстановке, прозвучали без лишнего пафоса.

   Когда же, после этой встречи, сделали мы несколько шагов, всё вокруг нас разительно изменилось...

   Взметнули на невообразимую высоту свои стволы огромные незнакомые деревья, подпирающие голыми корявыми сучьями своих вершин небо, а исполинские корни их часто приходилось обходить. Казалось, какие-то великаны в упоении своего безумства скрутили газопровод в чудовищные узлы, разметав его среди леса.

   Не меньше стопятидесяти метров, – задрав голову, до хруста шейных позвонков, пытался я рассмотреть вершины деревьев.

   – Не меньше восьми метров в диаметре. – озабоченный до предела, похлопал по покрытому струпьями растрескавшейся коры стволу Анатолий Иванович. Ничтожным муравьём выглядел он у подножья гиганта, среди переплетения корней.

   Мрачным выглядел этот странный лес, в котором, наверное, и тысячелетние секвойи выглядели бы молодой порослью. Огромные деревья стояли, растопырив жадно свои голые чёрные ветви без единого листочка в абсолютной тишине. Не из доброй сказки был этот сказочный лес, черный и бездушный. Мёртвый...

   Как два маленьких жучка, затерялись мы с Анатолием Ивановичем среди переплетения корней.

   – Вы понимаете, что-нибудь, Анатолий Иванович? – шёпотом задал я вопрос, испугано оглядываясь по сторонам.

   – Что тут можно понять? – поёжился он: – Того и гляди, избушку на курьих ножках встретим. Дай бог выбраться от сюда.

   – А может, вернёмся? – нерешительно предложил я, вспомнив Ерёменко, как, не мудрствуя лукаво, вернулся он по своему следу, в сходной ситуации.

   – Разве что для эксперимента. – задумавшись, потёр подбородок Анатолий Иванович. Мы вернулись назад, но ни чего не изменилось. Как бы ни пытались мы петлять, угрюмо стояли вокруг исполины-деревья, вцепившись намертво своими могучими корнями в вязкую землю. Валялся среди уродливо изломанных корней и местный хворост, величиной с добрый столетний дуб... С опаской покосился я вверх, упадёт такая «хворостина» метров, да хотя бы с пятидесяти, мы и сообразить не успеем, что с нами сталось... Теперь я начал понимать смысл пушечной канонады, время от времени нарушающий мёртвую тишину, царящую вокруг. Наш поход всё больше начал напоминать мне прогулку по минному полю.

   Стараясь не думать об этом, шли мы, обходя корни, не встречая ни чего живого. И только когда зачавкала под ногами липкая серая грязь, обратили внимание, что уже меньше корней преграждает барьером нам дорогу. Мы вышли к болоту.

   – Тьфу! Чёрт! – выругался, останавливаясь, Анатолий Иванович: – Ни как болото начинается? – он повернулся ко мне: – Что там он говорил, на счёт болота?

   – Плохо говорил. – выдавил я из себя. Не к месту Анатолий Иванович черта помянул, меня аж затошнило от страха. Ой, не к месту...

   Опасливо озираясь, начали мы свой путь по чавкающей жадно серой грязи, погружая по щиколотку в маслянисто блестящую глубь её голубые сапожки-луноходы.

   Рваные комья густого тумана, подобно вате, клочьями цеплялись за густые голые плети ветвей кустарника, и висели редкими слоями над болотом в полной неподвижности.

   Мы шли не торопливо, особенно не избирая направления. Спутниковая система топопривязки, взятая Анатолием Ивановичем в этот поход, уже давно не действовала, выдавая сигнал отсутствия связи, а стрелка компаса лениво ворочалась в любом направлении, ни где не задерживаясь. Поэтому не мы избирали направление, а оно избирало нас, что называется – шли, куда глаза глядят. По времени так же трудно было сказать, сколько времени мы идём, почему-то наши часы вдруг начали показывать разное время, сначала я подумал, что мои ушли часа на четыре вперёд, но дата, которая высветилась на календаре была на две недели позже того дня, когда мы вышли в этот поход. На небе кроме белёсых пятен тумана не было ни чего, так что и по солнцу сориентироваться не удавалось.

   И вдруг, сквозь чавканье грязи под сапогами, донеслись до нас странные всхлипы. Анатолий Иванович остановился, подняв руку, настороженно прислушался. В наступившей тишине я отчётливо разобрал доносящееся из-за кустов чьё-то бормотание и как будто плач. Недоумённо пожав плечами, Анатолий Иванович направился в сторону невнятного этого плача.

   За кустом у небольшой лужицы, которых вокруг было в изобилии, сидел на корточках забавный гномик и старательно хлюпал грязь себе на поросшую клочьями коротких ярко рыжих волос голову. И тщательно втирая грязь себе в волосы, плача, ныл жалобно:

   – Что за жизнь? Рыжий! Рыжий! А что Мюнец виноват, что уродился рыжим..? – он глянул в лужу и, оставшись недовольный своим видом, шлёпнул себе на голову ещё ком серой жижи, зачерпнув его прямо из лужи, и продолжая прилежно втирать её, приговаривал: – И норовят обидеть, норовят обмануть рыжего! И учат все, учат. – он жалобно, совсем по детски, всхлипнул: – Ну чему учить-то, и так всё знаю... И куда идут дурак эти, и куда придут... И чего с ними случится... – произносил он скороговоркой, не оборачиваясь к нам, без всякого перерыва.

   – Ой не могу! Ой не выдержу! Ой! Ой...й...й!

   От пронзительного его визга ватой заложило мне уши. Очевидно, это и был Мюнец-рыжий, встречей с которым угрожал нам Леший. Но на меня особого впечатления Мюнец не произвёл. Росточком с пяти, семилетнего малыша. Что он мог нам сделать?

   – Извините, – обратился, поморщившись, к нему вежливо Анатолий Иванович: – Может мы вам помочь сможем чем-то?

   – Ой..?– внезапно замолк Мюнец, обернув к нам свою шкодливую рожу в потёках серой грязи: – Ой! Мне, помочь? – икнул он, удивлённо вытаращив глаза. Я не успевал следить за быстро изменяющимся выражением его рожи, назвать лицом её было невозможно, но при всех своих эволюциях она сохраняло предельно шкодливое выражение. Мюнец, на мгновенье, примолкнув, спросил с хитрецой, чуть склонив голову набок, быстро, быстро произнося слова и заглатывая окончания: – А взаправду помочь хотите? Верно, да? Верно? Меня ведь только обманывают, все помощь предлагают, а как до дела, сразу Рыжий мерзавец! И такого наговорят малышу рыженькому! Так напугать норовят! А то и ударят маленького! Да я удаленький, хоть и маленький! – залился он счастливым смехом:– Я весёленький, я и быстренький, кого хочь обгоню, от кого хочь убегу! Вот какой я маленький, рыжий да удаленький! – захихикал он в кулачёк.

   – Анатолий Иванович откашлялся в замешательстве и с сомнением сказал, скорее даже выдавил из себя: – Если это в наших силах, то мы постараемся...

   Облик Мюнеца-рыжего не давал оснований ни для каких сомнений, – в каждом его движении сквозил подвох, что-то было не так с этим маленьким да удаленьким, и замешательство Анатолия Ивановича выдавало его беспокойство и опасение. И шкодливая эта рожа, и предупреждение Лешего... Опасность приобретала всё более чёткие очертания.

   После слов Анатолия Ивановича Мюнец-рыжий вскочил. Более чудовищного существа я не смог бы и представить – маленькое тельце ребёнка на длиннющих, почти двухметровых ногах, с, по крайней мере, восьмью коленными суставами, сгибающимися в самых произвольных направлениях, в каждой ноге. Тело его на столь гибких опорах ни на мгновенье не оставалось в покое. Управиться с таким неимоверным числом коленок ему было трудно.