Текст книги "Путь к колодцу (СИ)"

Автор книги: Владимир Середа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

   – Евгений, не суетись.– посоветовал он, поймав мой взгляд, когда я, наконец, проклиная и автомат, и его создателей, и ремни, выпутался из этой импровизированной западни. И, не зная на что решиться, застыл с автоматом на изготовку перед креслом, прикрывая Лайф и г-на Субуй.

   – Да положи ты свою пушку и пойдем, поговорим. – кивнул он в сторону ярко освещённого карточного стола, я нерешительно взглянул на занятую возле г-н Субуй Лайф:

   – Скажите им, что бы наручники сняли.– озабоченная, попросила она меня тихо: – И принесут спирта или крепкого виски...

   Я не успел сказать и слова, как уже один из подручных, повинуясь едва заметному кивку Главаря, щёлкнув ключом, снял наручники. А Оборотень уже торопливо нёс от стойки бутылку и аптечку. Я осторожно прислонил автомат к креслу и взглянул на Оборотня, тот не спускал восторженно-угодливого взгляда с гангстеров. На него, конечно, положиться было нельзя, но: – Оборотень, – многозначительно взглянул я ему к глаза, он трусливо отвёл их в сторону и закивал головой, шепча:

   – Всё сделаю... Положись на меня... не подведу...

   Конечно, гнать бы его в три шеи... Да делать не чего, другого не дано,– скрипнул я зубами, вспомнив Артура.

   – Лайф, надеюсь на вас. – шепнул, склонившись, она ответила мне взглядом, вселившим в меня спокойную уверенность.

   Когда я подошёл к карточному столу, подручные и их Главарь уже расселись за ним. Один из них достал из деревянной шкатулки запечатанную колоду карт и, с хрустом разорвав упаковку, принялся тасовать карты с мастерством профессионального крупье.

   – Тебе кинуть? – не глядя, добродушно спросил Главарь, кивнув на карты и закуривая, поданную одним из подручных сигарету. Я отрицательно кивнул головой, судорожно сглотнув вставший вдруг в горле ком. Гангстеры начали игру, обмениваясь односложными карточными терминами. Потянулись к лампе голубовато-сизые нити сладкого табачного дыма...

   – Женя, на кой ляд они тебе? – вдруг, не отрывая глаз от карт, спросил Главарь, перекинув сигарету в угол рта: – Подумай сначала, прежде чем отвечать...– пыхнул он густой струёй дыма. Я сглотнул слюну, до головокружения захотелось затянуться сигаретой. Угадав моё желание, один из подручных достал из кармана и небрежно бросил на стол передо мною яркую пачку сигарет, не отвлекаясь от карт. Я торопливо закурил, глубоко затягиваясь дымом.

   – И не надоело тебе их пресно-тоскливое скуление и голодный вой...– насмешливо глянул на меня Главарь: – Добро, зло! Хорошо, плохо...Когда я слышу такие разговоры, моя рука невольно тянется к пистолету. И можешь поверить, если я его достаю, то не для того что бы кого-то пугать...– взгляд его на мгновенье сверкнул холодной жестокостью, но тут же снисходительность скривила уголки его губ:– Долго мудрить здесь не приходится, всем ясно – за этими словами – желание обмануть, утащив вмести с душой и кошелёк...

   Игроки сдержанно хохотнули, переглянувшись. Главарь же, с хрустом сложил карты в кулак, оценивающим взглядом прицелившись в меня:

   – И уверен я, ты думаешь так же и сам это прекрасно знаешь.

   Если бы чуть раньше произошла эта встреча, когда только попал я в этот дворец, возможно слова его и не удивили меня. Но сейчас, после крови на мне, от ужаса которой не отмыться мне уже ни когда! Не мог я согласиться с ним, не так я уже думаю, пусть не смогу ещё объяснить почему, но уже холодное омерзение внушал мне их вид, их манеры. Не мог я воспринимать их по иному. Нужно ли это объяснять? Сидел я задумавшись, а он, видно, приняв моё молчание за согласие, продолжал:

   -И зачем ты связался с этой колючкой? – пренебрежительно кивнул он в сторону Лайф: – И это после Русалки с ветвей? – покачал он удивлённо головой, блеснув снисходительной насмешкой во взгляде сквозь густой сигаретный дым: – Одно твоё слово, и сейчас ребята её сюда доставят? – настороженно смотрел он мне в глаза. Я только отрицательно качнул головой, ни чего кроме досады во мне напоминание о ней не вызвало. Он почувствовал, что с Русалкой перегнул:

   – А эта и на девицу-то даже не похожа... Так недомерок полоумный, несёт что-то о каких-то тайнах миров...О каких тайнах? Каких миров? – с искреннем удивлением обвёл он взглядом своих подручных, как бы спрашивая у них. Они же только снисходительно улыбнулись, продолжая игру.

   – Идиотизм! – подвёл коротко он итог: – Всем в этом мире правит похоть! И в этом самая большая тайна! – насмешливо смотрел он на меня, резко отбросив карты: – Оглянись вокруг – ради чего всё делается, ради чего копят деньги, ходят в театры, пишут и читают книги – ищут удовольствия, совершенствуются в получении его, гонятся за остротой ощущений, за щекоткой нервов, за порцией адреналина...– заговорчески подмигнул он мне, наклонившись к столу, оскалившись в хищной улыбке. Могильным холодом дохнуло на меня от его слов.

   – Оглянись, чего достигли они за тысячи лет своей цивилизации! Взгляни на жирных их кумиров, скалящих искусственные зубы в фальшивой улыбке, затянувших зады свои вислые в узкие штаны...– лицо его перекосилось от ненависти и омерзения, со злобой смотрел он на свои сжатые кулаки: – В чём видят они счастье человечества – во всеобщем комфортабельном хлеву! Дальше его потуги их фантазии не идут. И это сейчас, когда ещё неудовлетворённый аппетит заставляет их изредка шевелить мозгами. А дальше? Когда удовлетворять они свои прихоти..?– замолчав, с внезапной непонятной тоской вдруг глянул он на меня:

   – А ты знаешь, что физиологов удивляет, почему это природа, всегда такая скупая, обычно отмеряющая строго по норме – только, только что бы выжить, и вдруг такая необъяснимая щедрость – мозг человека! С невероятным его потенциалом, который ещё ни кем и ни когда не был использован, у которого даже приблизительно учёные затрудняются определить возможности. Откуда же щедрость такая? – откинувшись на спинку стула, насмешливо смотрит он мне в глаза, а я, как загипнотизированный, не отрывая от него взгляда, как губка поглощаю каждое его слово.

   – А может и не было ни какой щедрости? А может тому, кто заработал и оставил нам это наследство, ещё и мало было? – хмурым взглядом уставился он на свои утомлённо расслабленные кулаки на зелёном сукне стола, с трудом разжал их, невольно дёрнув уголком губ от боли.

   – Какие задачи решаем мы столь совершенным инструментом – как да к белой булочке с маслицем да ещё и икорки зернистой достать... Да впрочем и так сойдёт...А какие задачи решал наш далёкий предок, в диком своём мире, окружённый клыкастыми, сильными и ловкими убийцами... Уступая им во всём, что мог он им противопоставить? – он махнул рукой, насторожив своим жестом подручных: – Короче кончать с эти надо! – кивнул он презрительно в сторону Лайф и г-на Сибуй: – Выживут только те, перед кем ребром будет стоять задача – выжить! А для этого необходимо, что бы перед ними кто-то ставил эту задачу, что бы кто-то ставил их перед этой проблемой! – жуть безумия чернела в его глазах, как тьма в глазницах черепа.

   – Силой ставить их перед этой проблемой, как Чингисхан, как Тамерлан... Люди, которым в жизни выпал выигрышный лотерейный билет. И поэтому каждый поступок их, независимо от воли и желания их, оборачивается всегда к вящей их славе. Люди, которых хранит проведение в самой безнадёжной ситуации...– он, не глядя, лениво протянул руку в сторону подручного, тот, хмыкнув недовольно, достал из подмышечной кобуры пистолет и вложил в ладонь Главаря. Резким движением Главарь передёрнул затвор, каждый раз из пистолета с глухим звоном выбрасывался, блеснув в свете лампы, очередной патрон. И вдруг быстро приставил ствол пистолета к собственному виску и нажал на спуск, я вздрогнул от неожиданности, сухо клацнул курок – осечка! Он, не спуская с меня высокомерного взгляда, передёрнул затвор ещё раз, выбрасывая осёкшийся патрон, и нажал на спуск, направив ствол вверх, треснул негромкий выстрел.

   – Или избранник ты судьбы – и делай тогда, что захочешь, всё обернётся только на пользу тебе, и ни кто не посмеет противостоять тебе, и сотворишь ты закон угодный тебе... – лениво обвёл он рукой, приглашая взглянуть вокруг:– Либо будешь ты уничтожен – если не сразу же, то после множества блестящих побед, удавишься чайной ложкой воды! Судьба беспощадна... Правда есть ещё и третий путь... – взгляд его стал холодным и жёстким: – Служить избранному!

   Слова его словно взорвали во мне что-то. Сам не понимая, что происходит, прыгнул я через стол к нему в едином неосмыслимом желании убить эту ненависть, выплеснуть тьму этой жути... Кто-то ещё не узнанный мною, не выдержал этой пытки злобой и ненавистью... И пускай ни когда не смогу я объяснить себе этого броска, – волны ярости, вдруг вскипевшей во мне и швырнувшей в бой...

   Но уже на полпути тяжёлые кулаки подручных пригвоздили меня на мгновенье к столу, что бы в следующий миг поднять моё тело вверх. Но ни чего, кроме злобы и досады, от возникшей вдруг помехи на пути моей ярости не испытывал я в то мгновение. Всё проплывало перед глазами как в замедленных кадрах фильма – удары, отбивающие возможность сопротивления, бросок Лайф откуда-то из тьмы, решительность и сосредоточенность её взгляда... Грохота автоматной очереди я не слышал, увидал только, как, медленно кувыркаясь в воздухе, летит тонкая длинная щепа от расколотой пулями столешницы карточного стола, да качающаяся фигура г-н Сибуй, а автоматом наперевес...

   С трудам поднялся я с онемевшими мускулами, отбитыми умелыми кулаками подручных. Боль входила в меня тяжёлыми импульсами, сотрясая тело... Сплюнул густой кровавый ком на пол, резкой болью отдалось в боку... Ребро поломали – подумал равнодушно и вдруг наткнулся взглядом на маленькую светлую фигурку скорчившуюся на полу, и всё было сразу забыто...

  – Лайф!

   Бросился я к ней, осторожно поднимая: – Дышит! – почувствовав щекой легчайшее дуновение, подумал с облегчением. Подняв её на руки, я повернулся к г-ну Субуй, направившего автомат на Главаря, подручные настороженно следили за ним.

   – Уходим. – кинул г-н Сибуй мне на дверь подбородком. Гангстеры едва заметно качнулись вперёд, но Главарь легонько колыхнул кистью, успокаивая их, и процедил сквозь зубы:

   – Не уйдут! Да, Евгений, я надеялся, ты поймёшь...– добавил с непонятным сожалением, уже совсем другим тоном продолжил: – Не хочешь по доброму... Иди, иди... Тащи свою... Воблу...

   Оборотень, бледный от страха, угодливо суетясь, открыл дрожащей рукой, пропуская меня с Лайф на руках.

   – Женя, – позвал меня тихо г-н Сибуй, как только отошли мы немного от дверей бара по коридору, повернувшись, я сразу испугался, поражённый противоестественной бледностью его и глубоко запавшими глазами. Прислонившись к стене, он прикрыл глаза и вдруг медленно осел вдоль стенки.

   – Оборотень! – гаркнул я на враз засуетившегося Оборотня, тот поддержал неловко г-на Сибуй, присев возле него на корточки.

   – Мне конец. – хрипло шептал г-н Сибуй. Только сейчас я понял, чего стоил ему этот, спасший меня бросок. Начинаясь тоненькой пульсирующей струйкой вытекала у него из уголка рта ярко красная струйка крови и стекала по запавшей щеке на шею.

   – Её спасай – кивнул он слабо на лежащую без чувств Лайф: – Ищи путь на волю... Только там можно спастись...– каждое слово давалось ему с огромным трудом, отбирая последние силы. Чуть дрогнула, приоткрываясь, дверь бара.

   – Закрой, гад! – крикнул я, хватаясь за автомат.

   – Оставь мне оружие... – вопросительный взгляд его остановился на Оборотне, тот сразу услужливо начал выкладывать из карманов сдержанно загремевшие по полу ребристые зелёные гранаты. И вновь дёрнулась дверь бара.

   – И ещё, – взглянул на меня г-н Сибуй: – Наверное, всё сложнее, чем пытались мы это объяснить... А теперь уходите, уходите...– зашептал он, поворачиваясь к двери бара. Сдавленный стон сорвался с губ Лайф, моё сердце разрывалось между ими обоими, но – не вынести мне их обоих на волю, я и сам насилу держался на ногах, кроме сломанного ребра, колючкой впившегося мне в правый бок, я только сейчас почувствовал – подкололи они меня. Лезвие ножа, к счастью глубоко не вошло, скользнув вдоль ребра, но крови натекло изрядно, хлюпала даже в туфле, оставляя кровавый след на дорожках, но не когда было особенно обращать на это внимание.

   – Вы продержитесь, я вернусь за вами! – почти кричал я ему, сам не веря себе: – Я обязательно вернусь... – вскинув автомат, нажал на спуск, направляя смертоносный поток трассирующих пуль в открывающуюся дверь бара, длинная очередь завершилась звяканьем автоматически выпавшей из автомата расстрелянной кассеты. Подхватив Лайф, я пошёл по коридору. На Оборотня я не мог спокойно смотреть, единственно, на что способен он был, так это услужливо подносить увесистые полные патронов кассеты и гранаты из бездонных своих карманов, да угодливо улыбаться, ловя мой взгляд.

   Глава 18

   Не прошли мы и ста метров, когда сзади почти подряд грохнуло два взрыва, рванув портьеры и осыпав нас известковой пылью с потолка. Только сейчас я почувствовал, что плачу... Слёзы текут и текут из моих глаз... Со страшной болью начал я понимать какому испытанию меня подвергают – медленно, но методично убиваю я сам себя, что-то доброе, что делало меня человеком, что болью оберегало меня от подлости и низости, что держало меня в этом мире надеждой и добром. Убивал и уничтожал так и ни когда не открывшиеся в сотворённом мною пекле мои способности – Артур, г-н Сибуй, Лайф... Я крепче прижал к себе невесомое тело её – и это я..! Я!

   С тоской думал я, глядя на неё, устало прислонившись к стене коридора. И это я – перевёл я взгляд на испуганно озирающегося Оборотня... И Главарь и подручные его, и толпа, беснующаяся в океане музыки, о которой я ни чего совершенно не представляю, и это так же я! Варианты моей жизни... Шансы мои что-то достичь в жизни, поняв ли её, как хотели того г-н Сибуй и Артур, или, отдав все силы для достижения господства, к чему стремился безумный фаталист Главарь...

   Убивая их я убиваю себя... Выступая на стороне кого-то из них, я вступаю в конфликт, углубляя его и вовлекая всё больше собственных способностей и сил в разрушение самого себя. И не в состоянии я понять – да что же делать мне – пока всё, что ни делал я, как бы не поступал, всё оборачивается мне во вред, к разрушению...

   – Но почему? – заорал, отчаявшись что-то понять, я кому-то, задрав мокрое от слёз лицо вверх. С тоской огляделся я вокруг – умерла волшебная сказка – висят на голых в тёмных потёках стенах половыми тряпками обвислые грязно-серые портьеры, пузырятся кое-где на стенах небрежно наклеенные бумажные обои. Сбились в комки замызганные дерюжные дорожки на сером бетонном полу...

   – Уходим...– скулил, дёргая меня за рукав, Оборотень: – Вон они, уже за поворотом...

   Я уже то же обратил внимание на доносящиеся из глубины коридора чьи-то тревожные голоса.

   Всё получается помимо меня. – с ужасом думал я, глядя на протягиваемую Оборотнем гранату. Вот и сейчас я опять начну разрушать и убивать...

   – Бегом! – буркнул я ему, отбивая локтем гранату, и, подхватив застонавшую Лайф, хотел кинуться бежать, но обессилевшие ноги ватно подогнулись, и я начал сползать вдоль стены, стараясь не уронить Лайф на пол. Выхода не было... Не торопясь, уложил я осторожно Лайф, которая начала приходить в сознание, на пол и перезарядил автомат, изготавливая его к стрельбе:

   – Гранату! – хрипло приказал я Оборотню, тот торопливо начал выкладывать их на пол.

   – Одну, не больше! – толкнул его ногой и, особенно не раздумывая, швырнул её вдоль коридора, вырвав предварительно чеку. Оглушительный взрыв отшвырнул меня назад, оглушив на мгновение. Клубы белой известковой пыли и приторный запах взрывчатки...

   Я повернулся к Лайф, бледная она уже сидела, опираясь на руки:

   – Где мы?– спросила поморщившись.

   – Идти сможешь? – торопливо спросил я её, не обращая внимания на её вопрос. Она утвердительно кивнула, оглядываясь по сторонам, я помог ей встать. Конечно, ходок из неё ещё не важный, но, по крайней мере, у меня уже освобождалась одна рука.

   В клубах белой пыли, в коридоре позади нас, мелькнули чьи-то быстрые тени, и я сразу резанул по им короткой очередью, прикрывая отход.

   Всё дальнейшее превратилось в сплошной кошмар – я бежал и стрелял, повернувшись, по мелькающим, в наступивших сумерках теням, огрызающимся вспышками ответных выстрелов, метал гранаты, теряя им счёт, в глубину коридоров и комнат. Как-то незаметно мы покинули помещения дворца, но я уже был не в состоянии обращать на это внимание. Спешка не позволяла мне сосредоточиться, что бы рассмотреть обстановку и попытаться осмыслить дальнейшие действия.

   Окружающие развалины, громоздились расколотыми бетонными глыбами, неустойчивые остатки стен, густо пронизанные пустыми оконными проёмами, вздымались на огромную высоту...

   Обдирая руки, пробирались мы через оплавленные руины, ощетинившиеся прутьями ржавой арматуры... Пули, высекая длинные сиреневые искры, густо щёлкали вокруг нас, а я раз за разом перезаряжая подаваемыми Оборотнем кассетами автомат, стрелял в тёмные силуэты, мелькающие среди развалин, подпирающих низкое серое небо столбами густого чёрного дыма. Грохот разрывов и выстрелов подхватывался многоголосьем гулкого эха, и, казалось, стреляют со всех сторон, что заставляло паниковать и беспорядочно метаться.

   Необходимость одновременно делать множество дел, спешка, усталость и ужас самой обстановки совершенно лишили меня возможности принимать осмысленные решения, лишили меня самообладания... И хватался я за самые простые решение – бежал туда, где успевали заметить мои глаза первый же подходящий проход... И продирались мы неизвестно куда и зачем, натыкаясь на покосившиеся горящие дома, осыпающие нас искрами ожигающие жаром и удушающие угарным газом... Метались мы в жарком чаду тупиков, с трудом, обжигая руки, перебирались через раскалённые руины...

   А потом распотрошили небо своим скрежетом и воем реактивные бомбардировщики, замелькавшие стремительными тенями среди клочьев дыма в небе... А если уже до этого был неописуемый кошмар, то как передать дальнейшее? Зыбкость трясущегося в полной тишине мира, я почти сразу оглох, как только началась бомбёжка. Плавно поднимались вверх целые кварталы, медленно рассыпающиеся, в окутывающих их сразу клубах пыли и дыма... Горящие и плавящиеся камни...

   Я не помню, когда и где я потерял Лайф, помню, что ещё была она со мною, когда бросило меня взрывной волной близкого разрыва на груду битого кирпича, и полз к нам, обдирая ногти, Оборотень, пытаясь угодливо улыбаться, и волочились за ним в белой строительной пыли внутренности...

   Было ли это бредом, или видел я всё это в реальности..? Огромные неуклюжие танки, медленно подминали под себя груды оплавленного камня, проламывая в тупом упрямстве стены, и я, уже давно потерявший автомат и волю, и даже мысль о сопротивлении... И был только способен ползком выворачиваться из-под чудовищных танковых траков заполированных до блеска.

   Странные видения остались у меня в памяти о том времени – видел я, как с воспринимаемым всем телом грохотом, образуется в земле, закручиваясь медленно, как в густом киселе, воронка в земле, и, разрастаясь во всё ускоряющемся вращении, начинает засасывать, вовлекая в своё вращение, окружающие руины, формируя в пузырящемся мутными огромными полусферами, центре своём нечто, невероятно огромное, нелепо-бессмысленное, что слепо тыкалось своей тупой мордой, величиной с добрую пятиэтажку, на тонкой и длинной шее, вяло вырываясь из густой липкой массы на дне...

   Не способен я описать всего ужаса от увиденного... И смогу ли я когда-нибудь поверить, что видел я это всё?

   А потом тьма поглотила меня...

   –""–

   Тишина... Блаженная тишина и мрак... Ни мысли, ни ощущений... Не знаю, лежу ли, сижу ли...? Жив ли..?

   Но вот что-то нарушило благостную тишину, изменило её, прорвало... И весь напрягся я, вслушиваясь в нечто непривычно мирное, естественное... Птицы! Это поют птицы... Спокойствие охватывает меня, я вновь чувствую себя, своё тело... Я лежу на чём-то мягком, приятно холодящем даже сквозь одежду разгорячённое израненное тело, а вокруг поют птицы и стоит неясный пока, но успокаивающий гул...

   С трудом открываю я глаза – бездонное небо надо мною, с мутными колышущимися плавно кляксами на нём. Всматриваюсь до рези в глазах, медленно, очень медленно превращаются кляксы в ветви берёзы. Я в лесу... В обыкновенном весеннем лесу. Но почему в весеннем? – скользит не задевая сознания мысль, с трудом, не сдерживая стона, приподнимаюсь я на локтях.

   – Лежи, лежи пока...– Амвросиевна, глядя на меня, полными печали глазами, помогает мне лучше опереться спиной о ствол берёзы.

   – Выпей.– подносит она к моим губам чашку с чем-то необычайно ароматным, и я, закрыв глаза, делаю несколько болезненных глотков. Горячая волна растекается по телу, успокаивая боль.

   – Амвросиевна, что, совсем плохо? – с трудом ворочая одеревеневшим языком, поворачиваюсь я к ней. Отводит она печальный свой взгляд:

   – Не по силам тебе оказалось... Убил ты всё...

   – Себя, да? Всех их? – с ужасом вспоминая прошедшее, шёпотом спрашиваю я.

   – К тому идёт...– задумчиво глядя мне в глаза, тихо ответила. С трудом поднялась она, опираясь о свою клюку:

   – Вот и всё. – глянула сурово: – Семя посеяно, взрастёт ли? А они не погибли, они все в тебе. Ты это они. Прощай, Женя, прости, что всё так получилось. Думала, будет для тебя лучше...

   И не успел я протянуть руку в попытке удержать её, как толкнула она решительно клюкой в землю и исчезла, растворившись в воздухе.

   Тяжело опираясь о ствол березы, поднялся я и встал, обхватив берёзу, не в силах ступить. Значить все они – это я? А весенний лес шелестел вокруг свежайшей ещё светло-зелёной листвой.

   Когда же пришла весна.– думал я, глядя вокруг: – Сколько же времени прошло? Не ужели всё закончилось? И я вернулся домой?

   Я даже закрыл глаза от ощущения умиротворения, чувства возврата домой из долгого и страшного путешествия, возврата в привычный и близкий с детства мир.

   И вся противоестественность прошедшего с необычайной чёткостью предстало передо мною, покачнулся я, как от удара, и, скрипнув зубами, невольно замычал, упершись головой в шершавую кору дерева. Как смогу я жить дальше, с этим грузом?

   Подняв глаза, увидал я Анатолия Ивановича, шёл он среди деревьев, покачиваясь, прихрамывая, опираясь тяжело на сучковатую палку, оборванный, заросший лохматой щетиной, с покрытыми бурыми пятнами ожогов скулами, истощённый до неузнаваемости. С тоской следил я за его приближением. Это был он и не он, злой отчаянно-обречённый взгляд из-подлобья, всё это было совершенно не свойственно прежнему Анатолию Ивановичу, и всё же я совершенно не сомневался в том, кого я вижу.

   Морщась болезненно, он медленно сполз на мох и уселся у соседнего дерева, опершись спиной о его ствол, подставил лицо солнечным лучам.

   – Ты заметил – там нет солнца. – устало сказал он, чуть погодя. Я только пожал плечами.

   Глава 19

   Странным было это наше возвращение, через полгода после исчезновения. Смотрели на нас, как на оживших покойников. Говоря откровенно, я сам себя чувствовал вернувшимся в самом буквальном смысле с того света. И то, что были мы истощены до крайней степени, изранены, не было главным... Сломалось что-то внутри, в душе, как говорили в старину, и невероятно тоскливо было смотреть на толкотню вокруг нас, бесчисленные и совершенно бессмысленные вопросы – Во что одеты черти? Какой системы у них оружие..? Да имело ли это какое-то значение?

   Апатия и безразличие овладели мною, и мог я целыми днями лежать бессмысленно уставившись в потолок и ни на что не реагировать, и только волна холодного бешенства мутной пеной вскипала во мне, от бессодержательных этих допросов, от их глупой ненужности, абсурдности...

   К счастью врачи запретили вскоре беспокоить нас, определив покой и сон, как главное условие нашего выздоровления. И потянулась смутная череда неразличимых дней и ночей, проведенных в угарном чаду транквилизаторного дурмана. К нам применяли самые сильные психотропные препараты, и за две недели под их воздействием, померк свет воспоминаний, утихла разрывающая душу боль. И стало всё пережитое туманным прошлым – сумрачно-кошмарным сном. Силой задвинули весь пережитый ужас куда-то в глубины подсознания, и осталась только непонятная тоска и пугающее самого удивление, вдруг охватывающее при взгляде на что-нибудь самое обычное... Сожмётся сердце во внезапной тревоге и, застываешь, удивленно растерянно рассматривая что-то, образ чего поражает своей схожестью с чем-то необычайно важным до боли знакомым и близким...

   Первые дни мать и Светлана не отходили от меня, подменяя друг друга, они постоянно были рядом, следили за мною, всякий раз отвлекая разговорами о знакомых, о том, как ждали меня, надеялись и верили, что жив я... Спасибо им за это, и за то, что не позволили мне вернуться в собственную квартиру, где одиночество точно довело б меня до депрессии. За время моего отсутствия мама настолько сдружилась со Светланой, что ни чего уже не делала без предварительного согласования с нею. До этого я как-то не замечал между ними особой симпатии.

   А на службе? Уже стоял вопрос о нашей почётной отставке с нейтральной формулировкой – по состоянию здоровья, но не беспокоило это меня. Что-то странное происходило со мной, какой-то странный неразборчивый сон тревожил меня каждую ночь, и просыпался я после него среди ночи в непонятной тревоге, закуривал трясущими пальцами сигарету и лежал, бездумно глядя, как мелькают разноцветные блики от рекламный неоновых щитов на потолке, прислушиваясь к гулу редких ночных троллейбусов, к хлопанью их дверей на остановке невдалеке...

   Что-то очень важное я должен был сделать, и во сне я знал что, но, проснувшись, не мог вспомнить... Потом приходила мать и молча ложила мне ладонь на лоб, и вновь погружался я во мрак.

   Как я понял по неясным намёкам, по взглядам на нас бросаемым, считали нас в Агентстве «выпотрошенными», то есть, уверены они были, что нас с Анатолием Ивановичем, подвергли обработке сильнодействующим наркотиком и гипнотическим воздействием, и подвергли так называемой зомбирующей кодировке, превратив тем самым в скрытую угрозу. Нам об этом тактично не говорили, но надо было быть окончательным дураком, что бы не замечать этого. Как стало ясно из рассказов, зона лагеря, после нашего исчезновения, прочёсывалась неоднократно, было установлено и длительное круглосуточное дежурство, но ни каких аномальных явлений, ни нашей службой, ни соответствующими службами ВВС не было выявлено. На их взгляд всё это приводило к однозначному выводу – мы были захвачены, подвергнуты пыткам, следы которых покрывали наши тела в избытке, в пользу этой версии говорил и наш истощённый вид. В пользу применения психотропных средств говорила и бредовая непоследовательность наших рассказов, и абсолютное не совпадение всего, что произошло с каждым из нас...

   Но меня это не тревожило, знал я, то, что произошло, – не бред. И проблема не в реальности происшедшего с нами...

   Есть много понятий, которые невозможно объяснить, и в первую очередь это эмоции, ощущения каждого из нас. Если мы одинаково выделяем одно и тоже, например, одинаково отличаем красный цвет, то это совсем не горит о том, что каждый из нас его воспринимает одинаково. Эта же трудность мучила меня, мне мучило ощущение, что с миром что-то произошло после моего возвращения. Не мог я избавиться от невольного чувства, что не тот это мир, где обитал я до похода в зону лагеря. Мне уже казалось, что как от кошмарного мира чертей и Болота перешёл я к Амвросиевне, а от неё перешёл в мир Дворца, так же и от Дворца, от разговора с Мудрецом, перешёл я к новому приключению, к следующему разговору с кем-то странным и непонятным... Что кто-то создаёт по непостижимым законам ситуации, в которых поступками моими я развиваю их всё дальше и дальше... И пугаюсь я этого развития не представляя последствий, страшась последствий... Как слепец на краю пропасти, хожу я, в ожидании падения в бездну при каждом шаге, после каждого своего движения...

   А разговор с Анатолием Ивановичем? Как-то не выдержав этой ежедневной пытки, поехал я к нему на загородную дачу, где в компании с пятилетним сыном устроился он, приходя в себя после пережитого. Принял он меня без особого восторга, более чем сдержанно, но чаем угостил. А после долгих и путанных моих излияний за чаем, долго молчал, глядя себе под ноги, а потом сказал, подняв взгляд на меня:

   – Сравнительно легко научить человека ходить, плавать, копать, делать любую работу... – медленно и тихо говорил он: – В большинстве случаев достаточно личного примера... Но вот как научить человека мыслить? Осмыслить и исследовать стоящие перед ним проблемы? Каков сам механизм процесса мышления? – многозначительно смотрел он мне в глаза: – Нас вдруг научили это делать, и увидели мы, до предела ясно, бездну там, где всегда находили опору... – он встал, в волнении заходил по веранде, торопливо закуривая: – Я не знаю, кто это сделал, люди или нелюди, я и не хочу этого знать! – почти закричал он: – И я счастлив, что меня вылечили от этого кошмара! – безумными от страха глазами смотрел он на меня.

   – Папа! Папа! – прибежал на его крик, плачущий сын. – Не надо! Успокойся, пожалуйста! – он припал, всхлипывая, к Анатолию Ивановичу, обняв его за ноги. Трясущейся рукой Анатолий Иванович погладил его по голове, успокаиваясь:

   – Не нужно мне это, – вся их мудрость... Как только начинается она вновь меня мучить, я принимаю снотворное... – он уселся в шезлонг, прижав сына, как бы пытаясь отгородиться им...

   Провожая меня, у самой калитки, попросил, избегая моего взгляда:

   – Женя, не приезжай больше, пожалуйста...

   –""–

   И брожу я днями на пролёт улицами города. Как будто вспомнить что-то пытаюсь, или найти... А может спрятаться пытаюсь? От самого себя? Возвращение домой пугало меня, уличное движение завораживало и успокаивало. А дома... Мысли выплывали из какого-то далека и увлекали внимание за собой, и я, как неопытный пловец, обманутый ложным покоем и плавностью течения, вдруг попадал в стремнину, и не хватало сил справиться с течением. А скорость течения всё возрастала, вёрткие водовороты закручивали, выворачивая руки, и перехватывало дыхание стремительное погружение в глубину... Я уже не был в состоянии контролировать свои мысли – а они приводили к водопадам боли и ужаса... И не в состоянии я был справиться сам со своими мыслями.