Текст книги "Цивилизация страуса (СИ)"

Автор книги: Виталий Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

  –        А как эта фигня в уголовном праве работает?

  –        Лучше б вам никогда этого не узнавать.

  –        Ага, – сказал Гусев. Адвокат явно не горел желанием распространяться на эту тему. Ладно, завтра будет новый день, и он подумает об этом позже. – Возьметесь за моей дело?

  –        Возьмусь, – сказал Краюхин. – В случае успеха мой гонорар будет составлять половину той суммы, что вы получите.

  –        Справедливо. А в случае провала?

  –        Ничего, – сказал Краюхин. – Вознаграждение проигравшей стороны законом не предусмотрено.

  –        Сурово, – сказал Гусев.

  –        Как есть, – сказал Краюхин. – Давайте подпишем документы и обсудим общую стратегию...

  Гусев шел по улице и думал о мрачном.

  Обычная улицы обычного города. Все вроде бы знакомо и узнаваемо, и в это заключается самая большая опасность. Как только ты начинаешь думать, что мир этот не слишком отличается от того, который ты знаешь, тут же вылезает какой-нибудь нюанс.

  Чуть ли не поголовное владение холодным оружием.

  Дуэли.

  Судебные поединки.

  Несмотря на кажущееся благополучие, новый мир оказался очень опасным местом. И самым поганым было то, что опасности эти лезли из самых непредсказуемых мест, и любая, даже самая безобидная на первый взгляд ситуация могла завести тебя куда угодно. С другой стороны, а когда здесь было иначе? Может, когда-то и было, только времен тех уже никто не помнит.

  Изменились только правила, а сама игра, по сути, осталась прежней. Разве что в ней добавилось демонстративной жестокости. Можно даже сказать, брутальности.

  Гусев свернул в скверик, уселся на скамейку, вытащил из одного кармана пачку сигарет, из другого – смартфон. Закурил, вставил в устройство паспорт, вошел в сеть.

  По запросу 'судебные поединки' первыми в выдаче шли короткие видеоролики, тысячи их. Гусев ткнул пальцем в один из роликов, и мгновение спустя двое полуголых мужчин уже пытались нанести друг другу увечья на экране его смартфона.

  Доспехами боевые адвокаты не пользовались. На обоих были свободные спортивные штаны и кроссовки. Высокий, стройный и очень гибкий молодчик орудовал двумя короткими мечами, ему противостоял коротокостриженный здоровяк с двуручным боевым топором. Противники выписывали круги на арене, обмениваясь осторожными выпадами. На стороне мечника была скорость, зато топор мог разить с вдвое большего расстояния.

  Гусев глянул в описание видео. Квартирный спор между четой Коровиных и недобросовестным застройщиком, который на полтора года затянул со сдачей объекта.

  Гусев вернулся к просмотру боя как раз тогда, когда представитель застройщика подцепил ноги своего противника топором, и адвокат истцов рухнул на пол, выпустив из левой руки меч. Не делая попыток сразу подняться на ноги, он перекатился по полу, вяло отмахиваясь оставшейся железякой.

  Неудачно.

  Топор с размаха воткнулся ему в руку чуть выше локтя. Адвокат выронил второй меч.

  Гусев счел поединок законченным, но представитель ответчика придерживался другого мнения. Он занес топор над головой, крякнул, как человек, колющий дрова, и лезвие его боевого оружия, вычертив в воздухе дугу, снесло противнику половину черепа.

  Оператор взял крупный план и камера показала лужу крови, быстро растущую вокруг расколотой надвое головы проигравшего.

  Чета Коровиных только что была приговорена к жизни на улице.

  –        Ни хрена себе, – сказал Гусев.

  Поход в суд начал казаться ему еще более неудачной идеей, чем раньше.  Он посмотрел еще два ролика и позвонил адвокату.

  –        Я тут подумал немного, – сказал Гусев. – Может быть, а ну его к черту, а?

  –        Хотите отказаться от иска?

  –        Хочу.

  –        Могу я спросить, почему?

  –        Я недооценил кровожадность нынешней системы правосудия, – признался Гусев. – Поначалу мне, признаться, не приходило в голову, что исход этих поединков чаще всего фатальный.

  –        Так вы же моей жизнью рискуете, не вашей.

  –        Мне кажется, оно того не стоит, – сказал Гусев.

  –        Неправильно вам кажется, – сказал Краюхин. – Банкам пора получить щелчок по носу. И, если что, я в своих силах полностью уверен, иначе за ваш случай просто не взялся бы.

  Голос адвоката звучал уверенно.

  –        Сколько дел в суде последней инстанции вы уже выиграли? – поинтересовался Гусев.

  –        Шесть.

  –        И что используете?

  –        Щит и меч. Кстати, я уже составил иск по вашему делу.

  –        Я не уверен, – сказал Гусев.

  –        Зато я уверен. Вы же сами сказали, это не вопрос денег, это вопрос принципа. Так у меня тоже есть свои принципы.

  –        Ладно, – сказал Гусев. – Давайте сделаем это. Держите меня в курсе, если что.

  –        Обязательно, – сказал адвокат и отключился.

  Гусев не стал убирать телефон и погрузился в интернет.

  Новая система правосудия была принята десять лет назад, как альтернатива телефонному праву и игре 'кто больше занесет судье'. Народ судебную реформу поддержал, очевидно, рассудив, что лучше уж так, чем вообще никак, и хуже от этого вряд ли станет. Молодые честолюбивые адвокаты, чья карьера застопорилась ввиду наличия старших коллег, расхватывающих самые выгодные дела, тоже оказались не против новой инициативы. Возражали только сами старшие коллеги, обладавшие богатым опытом, острым умом, энциклопедическими познаниями, но слишком немощные телом и дравшиеся последний раз около полувека назад.

  На какое-то время ситуация действительно изменилась, деньги и административный ресурс перестали решать, и у обычного человека появились реальные шансы выиграть дело против огромной корпорации, но, как и следовало ожидать, долго такое положение дел просуществовать не могло. Как только наступила определенность и засияли звезды новой адвокатуры, корпорации тут же прибрали их к рукам, и все вернулось на круги своя.

  С уголовным правом дела обстояли еще веселее.

  Как стало известно Гусеву, до реформы судьи выносили меньше одного процента оправдательных приговоров, поэтому состязательность из процесса решили убрать совсем, как взяткоемкую и неэффективную. У обвиняемого теперь было два варианта: либо признать свою вину и положиться на приговор, который вынесет судья, либо воззвать к суду последней инстанции.

  Поскольку государственных обвинителей, которым по новым законам юридическое образование не требовалось, набирали из бывших спецназовцев, уголовные адвокаты стоили слишком дорого, и обвиняемым чаще всего приходилось защищать себя самим. Кому-то везло, и процент оправдательных приговоров незначительно вырос. Но большинство либо сразу признавало свою вину, либо, если дело было слишком серьезным и срок грозил отнюдь не маленький, гибло на судейской арене.

  В результате преступность снизилась примерно на треть, но Гусев все равно нашел эту ситуацию прелестной. Если раньше тебе могли 'влепить двушечку', то теперь ты имел неплохие шансы огрести топором в лоб. На совершенно законных основаниях и в рамках судебного разбирательства.

  При этом страна все еще поддерживала мораторий на смертную казнь.

  Утром позвонил Макс.

  –        Слушай, тут такое дело, – сказал он. – У полицаев в результате хакерской атаки лет тридцать назад все электронные архивы гакнулись. Что-то они сумели восстановить, что-то нет. И тут выяснилось...

  –        Что мое дело они не восстановили? – угадал Гусев.

  –        Именно, – сказал Макс.

  –        Значит, полный облом?

  –        Не полный, – сказал Макс. – Я могу послать человечка сходить кое-куда ногами, но это будет сильно медленнее. И, что немаловажно, изрядно дороже.

  –        Понимаю, – сказал Гусев.

  –        Так я чего звоню-то... Мне продолжать копать или ну его уже к черту?

  –        Продолжай.

  –        Угу.

  Едва Макс отключился, нарисовался Краюхин.

  –        Дело приняли к производству, – бодро отрапортовал он. – Первое слушание назначено на завтра, на десять утра. Оно же, я думаю, и последнее.

  –        Так быстро? – удивился Гусев.

  –        Правосудие не терпит промедления, – сказал адвокат.

  –        Мне надо как-то подготовиться или что-то вроде того?

  –        Нет, – сказал Краюхин. – Наденьте костюм, если есть. Если нет, не надевайте, перетопчутся.

  –        А адрес суда какой? – запоздало сообразил Гусев.

  –        Я вам в почту все скинул, – сказал Краюхин. – Ну, ударим могучим русским топором по произволу банковской системы?

  –        Вы ж говорили, мечом пользуетесь. Может, не стоит менять привычное оружие?

  –        Да я фигурально, – сказал Краюхин. – Не буду я ничего менять. Тем более, что у меча и топора баланс разный.

  –        Я уже не понимаю, что тут фигурально, а что на самом деле имеет место быть, – сказал Гусев. – Вы когда следующий раз пошутить захотите, предупредите меня заранее, хорошо?

  –        Все будет нормально, – сказал адвокат. – Прорвемся.

  Гусев не любил это вечное русское 'прорвемся'.

  Он не видел ничего хорошего в этом бесконечном героическом преодолении трудностей и хотел бы решать вопросы в рабочем порядке. Но все вокруг него постоянно куда-то прорывались, и ему поневоле приходилось прорываться вместе с ними.

  Хуже вечного русского 'прорвемся' было только вечное русское 'авось'. А уж когда кто-то употреблял при нем словосочетание 'Авось прорвемся', Гусеву хотелось впасть в истерику, бегать по потолку и биться головой о стену. А еще лучше, бить об стену голову собеседника. Долго и с наслаждением.

  И ведь многие зачастую не понимают, что кучи ситуаций, через которые надо 'прорываться', возникают именно при попустительстве этого чертового 'авось'.

  Авось и так прокатит, думает автослесарь, не дотягивая болты, и потом у машины отваливается рулевая тяга и она летит в кювет. Авось потом успею все выучить, думает студент за три недели до экзамена, а потом его отчисляют и он идет в армию. Авось обойдется, думает бухгалтер и опаздывает со сдачей отчета, а потом появляется 'маски-шоу' и изымает из офиса все компьютеры, включая сервер.

  Конечно, в нынешней ситуации Гусев был не виноват. Законодательство изменилось уже после того, как он был заморожен, да и в целом он не особо рассчитывал на то, что его когда-нибудь разморозят, а потому при жизни такие вопросы его не заботили.

  Но легче от этого не становилось.

  Адвокатов, представляющих интересы банка, было трое. Два обычных для этого времени юриста и один японец с фигурой борца сумо. Не бурят или казах, только смахивающий на японца, а самый настоящий японец, с самым настоящим японским именем и ломаным русским языком. Гусеву стало интересно, как он получил адвокатскую лицензию.

  Заседание прошло по предсказанному Краюхиным сценарию. Едва секретарь суда огласил дело, защита тут же потребовала суда последней инстанции, и судья моментально удовлетворил эту просьбу. Поединок был назначен на после обеда. Правосудие в новом времени было не только слепо, оно было еще и стремительно.

  А еще у него были кулаки.

  Краюхин заверил Гусева, что все идет так, как и должно идти, и отправился готовиться к грядущему поединку. Гусев вышел на крыльцо здания суда, уселся на верхнюю ступеньку и закурил.

  –        А вы не слышали, что курить не только вредно, но и асоциально?

  –        Мне говорили.

  –        Значит, не буду повторяться, – рядом с Гусевым уселся коротокостриженный тридцатилетний на вид мужчина в дорогом деловом костюме. – Я – Геннадий, но обычно все зовут меня Геной.

  –        Мне кажется, у меня нет необходимости представляться, – сказал Гусев.

  –        Верно, я знаю, кто вы, – согласился Гена. – И я знаю, какое у вас тут дело. Вы проиграете.

  –        Спасибо за поддержку.

  –        Нет, в самом деле, – сказал Гена. – Я тоже адвокат, знаете ли, и я понимаю в такого рода делах.

  –        На чем специализируетесь? – без особого интереса спросил Гусев.

  –        На всякой уголовщине, – сказал Гена.

  –        О.

  –        Ага, – сказал Гена. – Жутко прибыльное дело, знаете ли.

  –        Догадываюсь. И насколько вы успешны?

  –        Мое неофициальное прозвище – Гена-Геноцид, – сказал Гена.  – Пошловато звучит, конечно, но я думаю, вы можете представить, как я его получил.

  –        И с высоты своего опыта вы хотите сказать мне, что я проиграю?

  –        Да, – сказал Гена. – Я видел вашего адвоката в деле. Он силен, он техничен, но ему не хватает скорости. А у его оппонента, несмотря на то, что выглядит он просто горой мяса, скорости хоть отбавляй.

  –        Зачем вы мне все это рассказываете?

  –        Вам следовало бы обратиться ко мне.

  –        Я узнал о вашем существовании минуту назад, – сказал Гусев.  – Сейчас уже несколько поздновато все переигрывать?

  –        Увы, – сказал Гена. – Но когда у вас в следующий раз возникнет потребность в юридической защите, обратитесь ко мне.

  –        Думаете, возникнет?

  –        И снова увы, – сказал Гена. – Вы – первый из размороженных, и почти каждое ваше движение может породить юридический прецедент.

  –        Ладно, – сказал Гусев. – Если породит, я буду иметь вас в виду.

  –        Имейте. Я в своем деле лучший, – заверил Гена-Геноцид, вручая Гусеву свою визитную карточку.

  –        Вы быстрее японца?

  –        О да, – сказал Гена. – Я быстрее любого из них.

  –        А что вы будете делать, когда появится кто-то еще более быстрый?

  –        Убью его медленно.

  Краюхин был в потертых джинсах и армейских ботинках, торс обнажен, грудь пересекает длинный уродливый шарм, наверняка память о каком-то выигранном деле. В правой руке адвокат держал меч, в левой – тяжелый, обитый железом щит. Японец, одетый в черное кимоно, вооружился изогнутым мечом. Гусев подозревал, что такие мечи называют катанами или как-то в этом роде. Поскольку японец был оргомен, катана смотрелась в его руке не как меч, а как длинный изогнутый кинжал.

  Поединок должен был проходить в подвале здания суда, на небольшой огороженной арене, вокруг которой построили два ряда трибун. Гусев занял свое место среди зрителей, когда секретарь суда уже зачитал слушаемое дело и гладиаторы от юриспруденции сошлись лицом к лицу.

  –        Пусть победит правый, – заявил секретарь суда и спешно покинул арену.

  Гонг.

  Краюхин сразу же бросился в атаку, рубанул японца мечом. Тот уклонился с невозможной для его комплекции грацией, сделал резкий выпад, катана проскрежетала по вовремя подставленному Краюхиным щиту.

  Защитник Гусева отпрыгнул назад и принялся кружить по арене, выискивая слабое место или выбирая время для атаки. Или еще для чего-нибудь. В гладиаторских боях Гусев совершенно не разбирался.

  –        Мои соболезнования, – Гена-Геноцид присел рядом. Полы его пиджака распахнулись, и Гусев узрел автоматический пистолет в кобуре  под мышкой и здоровенный охотничий нож на поясе.

  –        Я надеюсь на лучшее.

  –        Как и все мы, – сказал Гена. – Как и все мы.

  Мечи скрестились, высекая искры. Краюхин напрыгнул на противника, толкая его щитом в необъятный живот. Японец снова сделал какое-то неуловимое глазу движение, уходя вбок, и Краюхин пролетел несколько метров по инерции, врезавшись в ограждение арены. Катана сверкнула в воздухе и прочертила красную линию на левом бицепсе Краюхина. На арену упали первые капли крови.

  –        Если бы речь шла об административном нарушении, уже можно было бы заканчивать, – прокомментировал Гена. – Дела с небольшими суммами исков решаются пролитием первой крови.

  –        Чем выше сумма иска, тем больше крови должно пролиться? – утонил Гусев.

  –        Прямой зависимости тут нет, – сказал Гена. – По крайней мере, после того, как исковая сумма перекатывает за сотню тысяч.

  –        Я эти тонкости не понимаю, – признался Гусев.

  –        Да нет здесь никаких тонкостей, – отмахнулся Гена. – Официально поединок считается закончившимся только после того, как прозвучит гонг. До этого противники могут делать друг с другом все, что угодно. Если сумма иска небольшая, то гонг звучит уже после первой крови, если нет, то оппонентам дают шанс уладить все окончательно.

  –        Э... то есть, поубивать друг друга?

  –        Да, – сказал Гена. – Это вовсе необязательно, но... Понимаете, если сумма иска весьма значительна, и оба адвоката остались в живых, то после поединка возможно всякое. Аппеляции, ссылки на прецеденты, прочая казуистика. Это все же юриспруденция, друг мой, хотя и весьма модернизированная. Но вот если ведущий адвокат другой стороны мертв, то подача аппеляции уже невозможна. Понимаете, о чем я?

  –         Можно не убивать, но убивать вернее? – уточнил Гусев.

  –        Да, как-то так.

  –        И часто убивают?

  –        Примерно в двадцати процентах случаев, – сказал Гена. – В уголовном праве, как вы понимаете, расклады другие.

   Краюхин уже почти не атаковал.

  Он ушел в глухую оборону, принимая удары своего противника на щит. Японец же, никуда особенно не торопясь, проводил одну атаку за другой и постепенно теснил гусевского адвоката в угол.

  –        И как вы полагаете, Федор...

  –        Его убьют, – бесстрастно сказал Гена-Геноцид. – Уж больно дело щекотливое.

  –        Даже если я попрошу отозвать иск?

  Гена покачал головой.

  –        Во время поединка это уже невозможно, – сказал он. – От вас теперь ничего не зависит.

  Гусев никогда не был ни фанатом холодного оружия, ни большим поклонником мордобоя.

  Все эти ножи, мечи, топоры и прочие острые штуковины, предназначенные для кровопускания, не пробуждали в его душе никакой страсти. В его время существовал целый пласт людей, которым это было интересно, да что там, с парочкой таких индивидуумов он и сам был знаком. Офисные работники, в курилке обсуждающие очередную модель ножа из чего-то-там-легированной стали, с кровостоком и рукояткой, предназначенной для обратного хвата, не вызывали у него ничего, кроме недоумения. Тогда ему казалось, что время холодного оружия безвозвратно прошло, и если уж придется решать проблемы, связанные с насилием, то для этого существуют более прогрессивные методы. Тот же пистолет, например.

  Но ведь его увлеченные ножами коллеги никаких проблем, связанных с насилием, никогда не решали, если не считать за таковые пьяные драки на корпоративах и редкие стычки за парковочные места. Очевидно, считал он, тяга к холодному оружию была атавистической чертой, отличавшей настоящих мужчин от прочих бета-самцов. Так же, как и игра в виртуальные танки, например.

  Или вот бокс.

  Практически все знакомые Гусева разбирались в боксе. При анонсе очередной схватки за звание чемпиона в супертяжелом весе – наверное, в боксе были и какие-то другие веса, но они почему-то никого не интересовали – в кабинетах и курилках сразу же начиналось обсуждение шансов того или иного боксера, разрабатывались хитроумные стратегии и в ушах Гусева звенело от всех этих 'джебов, крюков, клинчей и апперкотов'. При этом, по факту, драться никто из этих специалистов и не умел. Когда Гусеву не удавалось отвертеться от очередного корпоратива, он частенько наблюдал стычки своих коллег, и ни одна из них хотя бы отдаленно не напоминала боксерские поединки профессионалов. Как правило, это были неуклюжие, смазанные двидения, когда удары наносились не кулаками, а всем подряд, ногами вообще никто из корифеев никогда не работал, а так называемый клинч сразу же переходил в беспомощное валяние на паркете.

  Гусев никак не мог понять, откуда у этих тихих, мирных, и, в общем-то, довольно неплохих людей берется такая тяга к насилию, но, судя по результатам, кому-то из них удалось добраться до законодательной власти и захватить ее в свои потные, никогда не державшие ничего тяжелее компьютерной мышки, руки. И теперь адвокаты убивают друг друга на арене, а простые граждане на вполне законных основаниях постреливают в других простых граждан на улицах.

  И ничего, страна не развалилась, хаоса нет, все довольны. Что же произошло с людьми за то время, что он проспал? Ведь по историческим меркам это был очень недолгий период.

  Гусев дал себе слово, что попытается в этом разобраться.

  Даже не будучи специалистом, Гусев понимал, что дело плохо.

  Краюхин швырнул изрубленный в щепки щит в лицо японцу, а сам попытался провести атаку в ноги. С грацией танцора японец уклонился от обеих угроз, махнул в ответ мечом, и грудь Федора прочертила очередная кровавая полоса.

  Однако, Краюхин был настоящим бойцом. Ему не хватало умения, совершенно очевидно, что ему не хватало скорости, но даже понимая, что шансов на победу у него нет, он не опускал руки и продолжал драться.

  –        Жаль, – прямо над ухом сказал Гена-Геноцид, о существовании которого Гусев успел позабыть. – Хороший парень, очень старательный. Но это просто не его уровень.

  Удар, блок, удар, звон клинков. Японец дрался легко, словно в тренировочном зале, словно перед ним был не человек, стремящийся его убить, а бессловесная макивара, которая не может дать сдачи. Федор был залит кровью, сочащейся из многочисленных порезов, кровь капала на плотно утоптанный песок арены, и всем уже было ясно, чем кончится этот суд, но чертов гонг все не звучал и не звучал.

  Гусев до боли сжал кулаки. Ему уже было наплевать на деньги, ему хотелось только, чтобы все поскорее закончилось. И он все еще надеялся, что Гена-Геноцид ошибается, и Краюхину удастся выбраться из боя живым.

  Не сложилось.

  Удары Краюхина становились все более вялыми, очевидно, сказывалась слабость от кровопотери. В какой-то миг он просто не успел вернуться в оборону, и катана японца отсекла ему кисть правой руки, вместе с зажатым в ней мечом.

  Краюхин тяжело упал на колени, его взгляд нашарил отрубленную руку, да там и остановился.

  Гонг, взмолился Гусев, гонг. Чего же они медлят, ведь очевидно же, что поединок закончен, что дальше уже ничего не будет, ничего просто не может быть. Это ведь уже не бой, это даже не избиение. Это казнь.

  Коротким, без замаха, движением, японец вогнал меч в грудь Краюхина.

  Гонг прозвучал только после того, как безжизненное тело адвоката рухнуло на песок.

  Глава десятая.

  Кац сидел на скамейке и курил, аккуратно стряхивая пепел в урну. Гусев заметил его издалека, но не подал виду. Он старательно водил метлой по асфальту, не поднимая глаз выше линии бордюра. Кац терпеливо ждал, пока аллея не приведет Гусева к нему.

  Вжжжх, вжжжх, вжжжх.

  –        Какого черта вы делаете? – поинтересовался Кац.

  –        А на что это похоже? – спросил Гусев.

  –        Да это вообще ни на что не похоже.

  –        Дворник метет мостовую метлой, – пропел Гусев строчку из старой песни. Впрочем, Кац, как его ровесник, должен был песню опознать. Он и опознал.

  –        Какой одинокий звук.

  –        И никого вокруг, – продолжил Гусев. – Впрочем, эта строчка реальности не соответствует.

  –        И зачем же вы метете улицу, Антон?

  –        Очевидно, для того, чтобы она стала чистой.

  –        Теория об изменении мира к лучшему? – уточнил Кац. – Начинать надо с малого и все такое?

  –        Ноги поднимите.

  –        В смысле? – не понял Кац.

  –        Ну, или пересядьте куда-нибудь, – сказал Гусев. – Вы мне мешаете. Под скамейкой куча листвы, а вы тут сидите.

  –        Может быть, вы прерветесь?

  –        Зачем?

  –        Для разговора.

  –        Мы уже разговариваем, – сказал Гусев. – А мне еще триста метров аллеи мести. И вообще, двадцать первый век на дворе, где роботы-уборщики, я вас спрашиваю?

  –        Неужели вы не могли найти никакой другой работы? – спросил Кац.

  –        Не знаю, не пробовал.

  –        А у вас проблемы с деньгами?

  –        Нет, – сказал Гусев. – Вроде бы, нет.

  –        Тогда зачем все это?

  –        Надо же человеку чем-то заниматься.

  –        Вы съехали из нашего общежития.

  –        Мне предоставили муниципальное жилье, – сказал Гусев. – Видите, как хорошо быть дворником.

  –        Хотите что-то кому-то доказать? – спросил Кац. – Кому? Нам?

  –        Не хочу я ничего доказывать, – сказал Гусев.

  –        Тогда почему? Я знаю, что вы проиграли судебный процесс, но это же не конец света и не повод для того, чтобы на все забить.

  Гусев пожал плечами.

  –        Вы понимаете, что делаете нам отвратительную рекламу? – спросил Кац. – Что со стороны это выглядит, будто вы не смогли адаптироваться в новом мире и вынуждены заниматься тяжелым физическим трудом, скатившись на социальное дно?

  –        Так вы поэтому сюда пришли?

  –        Отчасти. Антон, вы мне симпатичны, и я хочу вам помочь.

  –        У меня все нормально.

  –        Не похоже. И вы точно не можете прерваться? Хотя бы из уважения ко мне?

  –        Ладно, – решил Гусев. – Из уважения к вам я прервусь.

  Он прислонил метлу к спинке скамейки, сел рядом с Кацем и закурил.

  –        Что происходит, Антон?

  –        Ничего не происходит, – сказал Гусев. – Помнится, вы дали мне совет ни во что не ввязываться. Вот я и не ввязываюсь.

  –        Почему именно так? Почему дворником?

  –        Тоже работа, – сказал Гусев. – Нужная людям, да еще и на свежем воздухе.

  –        А на самом деле?

  –        Почему вы думаете, что у меня есть скрытые мотивы?

  –        Просто вы не произвели на меня впечатление человека, готового довольствоваться вот этим, – Кац махнул в сторону выметенной Гусевым аллеи. – Вы же амбициозный человек, Антон. Притом, весьма неглупый.

  –        Ну, если честно, то я просто боюсь напортачить, – признался Гусев. – Один раз я уже затеял дело, не располагая достаточным количеством информации и не понимая, к чему это может привести. В итоге погиб человек. Что-то мне не очень хочется, чтобы такое повторилось. Поэтому я решил изучить этот ваш мир до того, как сделаю в нем следующий шаг.

  –        Вас гложет чувство вины?

  –        И оно тоже.

  –        Хотите, я запишу вас на прием к психологу?

  –        Не хочу.

  –        Даже если этот психолог не имеет никакого отношения к нашей корпорации?

  –        Нет, – сказал Гусев. – Дело не в вашей корпорации. Я против вас, в общем-то, ничего не имею.

  –        Тогда почему вы съехали из общежития?

  –        Потому что мне не нравится быть объектом благотворительности.

  –        Это не...

  –        Она и есть, – сказал Гусев. – Вы выполнили условия сделки, заморозили меня и вполне удачно разморозили. На этом контракт был выполнен. Все остальное с вашей стороны – это чистая благотворительность. А я не настолько плох, чтобы на нее соглашаться.

  –        Понимаю, – сказал Кац.

  –        Надеюсь, что так, – сказал Гусев.

  Он докурил сигарету, бросил окурок в урну и снова взялся за метлу. Кац в полном молчании смотрел ему вслед.

  Гусев Кацу не соврал.

  И про свое отношение к благотворительности, и про то, что nbsp;

&не хочет напортачить. И никаких скрытых мотивов у него не было, да и какие скрытые мотивы могут быть у человека, устраивавшегося на работу дворником?

  Еще пару недель назад у Гусева было громадье планов. Избавиться от опеки медицинской корпорации, найти работу, прочитать учебник по истории и понять, как же страна докатилась до жизни такой, и, в конце концов, выяснить, кто же его убил. И если выполнить первые два пункта оказалось легко, то дальше дело зашло в тупик.

  Работу он получил легко. Увидел объявление о наборе дворников (служебное жилье предоставляется), позвонил, договорился о встрече, пришел, согласился на условия, подписал документы, получил метлу и ключи от подсобного и жилого помещений. Тем же вечером перевез свои нехитрые пожитки из общаги и сдал ключ тетке-коменданту.

  А вот дальше...

  Гусев погрузился в ступор. Планы никуда не делись, но выполнять их не было никакого желания. Гусев сильно обжегся в этом новом мире, и боялся сделать хоть что-нибудь.

  Пьянка и обычный треп в баре привели к тому, что Гусева вызвали на дуэль и ему пришлось стрелять в человека. Судебный иск, с которым он явно поторопился, не узнав все подробности о нынешней реактивной юриспруденции, и вовсе привел к тому, что совершенно постороннему человеку из-за него, Гусева, вогнали в грудь полметра холодной японской стали.

  Эта картина стояла у Гусева перед глазами и никак не желала уходить. Даже алкоголь на нее не действовал, поэтому Гусев и перестал его принимать.

  Вечерами после работы он принимал душ, ужинал и заваливался в интернет. Читал какие-то форумы, листал энциклопедии, но больше всего времени проводил за просмотром веселых роликов на современном аналоге ю-туба.

  В социальную сеть Гусев старался не заходить. Там и без него кипела жизнь, тысячи людей постоянно паслись на его страничке, и почти каждый хотел с Гусевым дружить. Или еще чего-то от него хотел, Гусев не вдавался в подробности. Видимо, его популярность еще не прошла, но пользоваться ей все равно не было никакого желания.

  Потянулись дни, похожие один на другой. Гусев просыпался рано, умывался, завтракал, шел на работу. Работа была непыльная, в фигуральном, конечно, смысле, не в прямом. Знай себе мети, никакой ответственности, ни о чем думать не надо, голова легкая. Зимой, конечно, будет хуже. Снег лопатами сгребать, лед ломом долбить... Ничего, зато мышцы подкачаются.

  Гусев окреп физически, намечавшийся было животик куда-то пропал. Еще бы курить бросить, иногда мечтал он, покупая в киоске очередную пачку. Но это была мечта, и, судя по всему, несбыточная.

  Комнату Гусеву дали в каком-то общежитии, на шестнадцатом этаже. Туалет и душ к ней прилагались, а вот кухня была общая, и Гусев старался проводить там как можно меньше времени. Впрочем, вставал он раньше своих соседей, с работы приходил тоже раньше, так что особо с ними и не пересекался.

  Разве что соседка Верочка часто мелькала перед его глазами в неприлично коротком халатике, но Гусев на нее внимания не обращал. Мелькает и мелькает, может, ей просто жарко и делать нечего.

  Расследование тоже стояло на месте. Макс уже трижды извинился, но его люди пока так ничего и не сумели раздобыть. Слишком много времени прошло, слишком много архивов надо было перелопатить. Гусев исправно оплачивал работы, но в его голове все чаще появлялась мысль бросить все это к черту и поискать другие пути. Хотя он даже не представлял, где и как будет их искать.

  Он понимал, что надо что-то делать, но ничего не делал.

  Самомотивация не помогала. Как он ни старался себя убедить, что время уходит, что предоставленный ему второй шанс необходимо использовать, ничего не получалось. То есть, на рассудочном уровне-то он все понимал, а вот делать все равно ничего не хотелось. Он и не делал.