Текст книги "Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ)"
Автор книги: Виталий Ремизов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)
Товарищи уважали его за его смелость и решительность, но не любили. Он же никого не любил и ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей. Он относился хорошо только к людям, преклонявшимся перед ним» (33, 400–401).
Глава пятнадцатая. «А ВО ВСЕМ: ОТСУТСТВИЕ И ПОТЕРЯ ОБЩЕЙ ИДЕИ… ВСЕ ВРОЗНЬ»
Об эпохе, когда «все переворотилось»
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Роман «Подросток»
Из подготовительных мероприятий.
11 июля – 7 сентября 1874
«А во всем: отсутствие и потеря общей идеи (в это царствование от реформ). Все врознь» (XXVI, 50).
«К свиданию Васина, ЕГО и Подростка. Говорят о самоубийствах. Задается (Подростком) вопрос: какие причины заставляют перед последними мгновениями чуть не всех (или очень многих) писать исповеди (NB) так, что если б у всех были средства, то все, может быть, писали бы исповеди)? Самолюбие, мелкое тщеславие. Иные и самоубийства происходят от одного тщеславия. (Неверие?) (Недостаток общей, руководящей идеи, затронувшей все образования и все развития, например кухарка, повесившаяся из-за того, что потеряла барские 5 руб.) И это общая черта только нашего времени, ибо никак нельзя сказать, что самоубийства были в точно таком же числе и с таким характером и прежде, до гласности. Напротив, именно теперь усилились, и именно эта черта только нашего времени. Потеряна эта связь, эта руководящая нить, это что-то, что всех удерживало.
– Что ж, по-вашему, потеряно, неужели утрата крепостной зависимости?
– Нет, не одно это.
– А что?
– Потерян вообще порядок.
– Стало быть, теперь вообще беспорядок?
– Именно. Я не хвалю то, что потеряно. То был дурной порядок, но хороший или дурной – он все-таки был порядок. А теперь и хорошо, да беспорядок.
– Т. е. не хорошо, да беспорядок.
– Хоть и так, не спорю.
Истребляют себя от многочисленных причин, пишут исповеди тоже от сложных причин, а не одного тщеславия. Но можно отыскать и общие черты, например то, что в такую минуту у всех потребность писать…» (XXVI, 68–69).
«НОВОЕ
По новому плану с 26 августа.
Название романа: «Беспорядок».
Вся идея романа – это провести, что теперь беспорядок всеобщий, беспорядок везде и всюду, в обществе, в делах его, в руководящих идеях (которых по тому самому нет), в убеждениях (которых потому же нет), в разложении семейного начала. Если есть убеждения страстные – то только разрушительные (социализм). Нравственных идей не имеется, вдруг ни одной не осталось, и, главное, с таким видом говорит ОН, что как будто их никогда и не было.
– Ну да ведь вот вы религиозны.
– Еще бы этого-то у меня не оставалось.
– Ты вот, – говорит ОН Подростку, – выбрал идею о Ротшильде. Этой идеей ты можешь тоже свидетельствовать о нравственном беспорядке. Ты хочешь удалиться в свою нору от всех и берешь к тому меры.
Лиза – полный нравственный беспорядок, не согласна жить без счастья.
Долгушины – нравственный беспорядок.
– Пусть они ошибаются, – говорит Подросток, – но у них убеждение чести и долга, следовательно, уже нет беспорядка.
– Убеждение чести и долга ко всеобщему разрушению – хорош порядок; впрочем, я и спорить не хочу, – говорит ОН» (XXVI, 80–81).
Л. Н. ТОЛСТОЙ.
Роман «Анна Каренина»
Часть третья. Фрагмент из главы XXVI
«Свияжский был один из тех, всегда удивительных для Левина людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идет само по себе, а жизнь, чрезвычайно определенная и твердая в своем направлении, идет сама по себе, совершенно независимо и почти всегда вразрез с рассуждением. Свияжский был человек чрезвычайно либеральный. Он презирал дворянство и считал большинство дворян тайными, от робости только не выражавшимися, крепостниками. Он считал Россию погибшею страной, вроде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку. Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда он и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем вел в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за всем и знал все, что делалось в России. Он считал русского мужика стоящим по развитию на переходной ступени от обезьяны к человеку, а вместе с тем на земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал их мнения. Он не верил ни в чох, ни в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопотал, чтобы церковь осталась в его селе. […]
Теперь, после своего разочарования в хозяйстве, Левину особенно приятно было побывать у Свияжского. Не говоря о том, что на него весело действовал вид этих счастливых, довольных собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезда, ему хотелось теперь, чувствуя себя столь недовольным своею жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который давал ему такую ясность, определенность и веселость в жизни. Кроме того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков-соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными. «Это, может быть, не важно было при крепостном праве или не важно в Англии. В обоих случаях самые условия определены; но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России», – думал Левин» (18, 345–346).
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Дневник писателя. 1876
Из подготовительных материалов
[По поводу прочитанных материалов на страницах «Листка» г-на Гаммы [42]42
Градовский Григорий Константинович – публицист, постоянно полемизировавший с Достоевским, придерживался либеральных убеждений, поклонник западной цивилизации.
[Закрыть] («Голос». № 67) Достоевский в рабочей тетради выделил интересующие его темы.]
«…О древней литературе (богослужение). О новейших, об литературе отчаяния, об общечеловеческой правде Льва Толстого. … О Дон-Кихоте. О Шекспире, Диккенсе. «Miserables» (единственный идеал), у Диккенса – не идеал, у нас – «Отрочество», у Тургенева – «Дворянское гнездо». И далее им были обозначены проблемы, которые предстоит рассматривать в последующих выпусках «Дневника писателя»: «Романы дела, к сожалению, не удались. Прекрасное в идеале недостижимо по чрезвычайной силе и глубине запроса. Отдельными явлениями. Оставайтесь правдивыми. Идеал дал Христос. Литература красоты одна лишь спасет. Где наши лучшие люди» (XXIV, 166–167).
Григорий Константинович Градовский
Непосредственно на страницах своего «Дневника писателя» за 1876 г. (март, первая глава) Достоевский более основательно и не без полемической атаки поставил проблему идеала в России, которая не потеряла актуальности и в наше время.
«Есть у народа идеалы или совсем их нет, – писал Достоевский, – вот вопрос нашей жизни или смерти. Спор этот ведется слишком уже давно и остановился на том, что одним эти идеалы выяснились как солнце, другие же совсем их не замечают и окончательно отказались замечать. Кто прав – решим не мы, но решится это, может быть, довольно скоро. В последнее время раздалось несколько голосов в том смысле, что у нас не может быть ничего охранительного, потому что у нас «нечего охранять». В самом деле, если нет своих идеалов, то стоит ли тут заботиться и что-нибудь охранять? Что ж, если эта мысль приносит такое спокойствие, то и на здоровье.
«Народ, видите ли, ужаснейшая дрянь, но только идеалы у него хороши». Эту фразу или эту мысль я никогда не высказывал. […] Напротив, я именно заметил, что и в народе – «есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают». Они есть, почтенный публицист, есть в самом деле, и блажен – кто может их разглядеть.
Думаю, что у меня тут, то есть собственно в этих словах, нет ни малейшей неясности. К тому же неясность не всегда происходит от того, что писатель неясен, а иногда и совсем от противуположных причин…
Что же касается до нравоучения, которым вы кончаете вашу заметку: «Пусть лучше идеалы будут дурны, да действительность хороша», то замечу вам, что это желание совершенно невозможное: без идеалов, то есть без определенных хоть сколько-нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности. Даже можно сказать положительно, что ничего не будет, кроме еще пущей мерзости. У меня же, по крайней мере, хоть шанс оставлен: если теперь неприглядно, то, при ясно сознаваемом желании стать лучшими (то есть при идеалах лучшего), можно действительно когда-нибудь собраться и стать лучшими. По крайней мере, это вовсе не столь невозможно, как ваше предположение стать лучшими при «дурных» идеалах, то есть при дурных желаниях» (XXII, 74–75).
Крестьянское семейство перед обедом. Худ. Федор Солнцев. 1824
С точки зрения актуальных задач эпохи Достоевский подошел к анализу левинской темы в романе «Анна Каренина».
В подготовительных материалах присутствуют заготовки будущих статей Достоевского о Левине и его создателе Льве Толстом в «Дневнике писателя за 1977 г.»
Портрет Преподобного Серафима Саровского. Неизестный худ. Вторая треть XIX в.
«ЛЕВИ Н. Наивная (видимо, речь идет о вере. – В. Р.) она потому, как Левин нашел Бога, ну это Бог с ним. И однако ж, что ж я говорю об Левине. Идеи Левина разделяет, видимо, и сам автор, сам граф Лев Толстой. NB. Если уж такие люди.
Мы, интеллигенция русская, плохие граждане, мы сейчас в обособлении. Не дадут нам чего – и мы дуемся. Левин, которого я назвал «чистым сердцем», в обособлении, если такие убеждения, ибо я свято верю, что это убеждение, а не обособление для оригинальности из величия, из золотого фрака […]
А действительно наши великие не выносят величия, золотой фрак. Гоголь вот ходил в золотом фраке[43]43
Символ «самолюбия от необыкновенного величия» связан с амбициями молодого Н. В. Гоголя, сшившего для себя у самого модного портного синий фрак с металлическими пуговицами, после чего его стали называть «франтиком в модном фраке»; одним словом, гордо возвыситься над окружающей посредственностью, подчеркнуть перед ней свою значимость.
[Закрыть]. Долго примеривал. С покровителями был, говорят, другой. С «Мертвых душ» он вынул давно сшитый фрак и надел его. Белинский. Что ж, думаете, что он Россию потряс, что ли? С ума сошел» (XXV, 240)
*****
«Повторяю, Лев Толстой не то, я не разумел про него золотого фрака. Я теперь потому говорю, что хочу писать про него. Но он в обособлении. Он видит, во-1-х, выделанность, во-2-х, тупость народа, в-третьих, пошлость добровольцев (смотри и проч.), в-четвертых, ужасно сердится. Отчего произошло это обособление, не знаю. Но оно печально. Если такие люди, как автор «Анны Карениной». Что такое Лев Толстой? Он значил много даже и для войны. Явилось в последнее время. Если у нас появляются такие совершенства, то будет и наука. Мое письмо Суворину. Встреча с Гончаровым» (XXV, 241).
*****
«Я пишу Дневник.
Хотел записать, как отразилась на мне «Анна Каренина».
Пользуюсь случаем, но не критику.
2 момента в романе – пальчик и проч. Но оставим. Вот 8-я часть. Кстати, в ней Левин. Вопросы о Боге. К чему искать умом, когда дано непосредственно. Что бы они сделали лишь умом-то.
Значит, соприкоснулись с народом.
Но вот эта сцена. Выпишу. Приехал князь. Фигура. На водах не остроумно. На три части – все ложь – все сделали искусственно. Суждения легкомысленные. Добровольцы. Подлецы. Журналисты побегут. Журналист Щедрина. Кстати, этот князь. Изображение высшего общества. Мещерский.
Отвечать этому князю невозможно. Этим людям и не может иначе представляться все русское движение за последние 2 года.
Но взглянем на движение. В нем три вопроса для сомневающихся.
1-е. Народ, правилен ли подъем? Спорят .
2) Человеколюбие.
3) Славянофилы.
Левин народ» (XXV, 241).
[На все три вопроса Достоевский дал ответы в своих статьях об «Анне Карениной». См. далее.]
Глава шестнадцатая. «И ВМЕСТО СЕМЕЙСТВА РОДОВОГО (РОСТОВЫ) – РОД ЭФЕМЕРНЫЙ…»
От «Войны и мира» к «Подростку»
В набросках Ф. М. Достоевского к роману «Подросток» немало записей, где речь идет об «истории русского дворянского семейства», и она, как утверждал писатель, представлена «в виде великолепной исторической картины («Война и Мир»), которая перейдет в потомство и без которой не обойдется потомство»; именно Толстому удалось запечатлеть благообразие «семейства Ростовых», а наряду с этим показать, как начался распад мира дворянских усадьб, «брожение» в среде дворян «древнейшего рода». Достоевский уловил сам процесс деградации дворянства прежде всего в сфере семейной жизни, показал формы перерождения исторически значимой единицы общества в суррогат эпохи, ставший следствием случайных связей между мужчиной и женщиной. В результате таких весьма вольных отношений возникали «случайные семейства».
Пьер Безухов и Аркадий Долгорукий – незаконнорожденные дети, каждый из них идет своей дорогой жизни, но обоим ведомо было сиротливое детство, одиночество, сознание обреченности на нищету.
В заключительной части канонического текста романа Достоевский обращается к проблеме преемственности поколений. Опираясь на художественный опыт Толстого, не называя самого имени писателя, Достоевский отводит ему особое место не только в русской литературе, но и в русской истории.
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Из набросков к роману «Подросток». 1874
«В вагоне Подросток сначала говорит, что отец его – домашним секретарем у министра, «у какого – позвольте мне умолчать» (жена министра – Княгиня).
Тон фатишки (Паша)[44]44
Павел Александрович Исаев (1846–1900), пасынок Достоевского. Достоевский в письме к нему характеризовал его натуру: «Ты говоришь о пальто в 28 р., – писал ему Достоевский 10 апреля 1864 г. – Послушай, Паша, что это за легкомыслие? Ты до того слаб волей и изнежен, что не можешь отказать себе ни в малейшем почесывании. К чему же это поведет? Ты знаешь, а если не знаешь, то можешь угадать, каковы наши денежные обстоятельства. Ты должен бы был сам быть скромнее. Ты хочешь рядиться; у тебя на уме хвастовство, задать шику, тону. Для чего? Кого прельщать? Говорю окончательно, я не могу тебе купить пальто дороже чем в 12 или по крайней мере в 15 рублей» (XXVIII2, 83–84).
[Закрыть]. Детство и отрочество. Поэт мелкого самолюбия. Лиза отстраняет литературу. Но мигом Подросток, от обаяния Лизы, не выдерживает тона и обращается в простодушнейшего, благороднейшего и смешного ребенка, каков он и есть.
Потом, когда они узнали фамильи друг друга (и когда Лиза все, что надо ей, от него выпытывает), Подросток ужасно конфузится, что приврал и увеличил Старого Князя до министра.
Лиза же, чтоб усилить его мучения, пренаивно (т. е. с умыслом) особенно и длинно напирает на то, что Старый Князь далеко не министр, мало того – запутался, чуть не под опекой (у семьи, с которою борется Княгиня). Вообще восстанавляет настоящее значение Князя, что полезно впредь и для читателя.
Подросток же виляет, стыдится и насилу заставил Лизу оставить министра; рад по крайней мере, что Лиза не заметила, что он соврал из хвастовства, в настоящем случае особенно мелкого и смешного.
Но когда они в Любани поссорились, Лиза ясно высказывает ему, что он соврал, чтоб перед ней похвастаться. «Секретарь министра! Нет, это вы поэт мелкого самолюбия, а не граф Толстой» (а черемуха)[45]45
Имеется в виду Николенька Иртеньев, герой повестей Л. Н. Толстого «Детство» и «Отрочество». В финале второй главы повести «Отрочество» описана сцена с черемухой.
[Закрыть].
NB важное. По 1-й части никак нельзя признать Лизу за то, во что она под конец разрастается. Но идею хищного, зверского и предчувствие чего-то (I, с. 90) очень глубокого непременно надо дать» (XVI, 67).
Л. Н. ТОЛСТОЙ
Из повести «Отрочество»
(Глава II)
«…Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами, спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колес – все мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги – необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны – осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки. Так обаятелен этот чудный запах леса, после весенней грозы, запах березы, фиялки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлепая по грязи, бегу к окну кареты.
– Любочка! Катенька! – кричу я, подавая туда несколько веток черемухи, – посмотри, как хорошо!
Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.
– Да ты понюхай, как пахнет! – кричу я» (2, 12).
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Заметки, планы, наброски.
Январь – ноябрь 1875
Студент. Худ. Николай Ярошенко.1881
«Подросток в глубокой и окончательной борьбе! Отмстить ли, или устоять в достоинстве? Сознание беспорядка. Решение на уединение. (Макар и Версилов!) Порядок и беспорядок. Подросток догадывается, что беспорядок и каша в поколении. Обобщает, возводит к целому, к нашему обществу и его законам, это главная страница романа.
Он борется, конечно, с мыслию, что Версилов – исключение, идеал. Однако догадывается и своим умом доходит, что эти идеалы у нас целиком есть в действительности, что они-то и влияют, что в них-то и главное дело, ибо они термометр и барометр, а не железнодорожники и аблакаты и не старое общество Левиных (гр. Толстой), и что теми идеалами ничего не возьмешь» (XVI, 390).
*****
«Историческое (см. выше «старое общество Левиных». – В. Р.).
Левин.
Посмотрите на Версилова и его семейство. А потому, если романист юноша, то случайное семейство. Вы тип случайного семейства» (XVI, 401).
*****
«В ФИНАЛ Е. Подросток. Я давал читать мои записки одному человеку, и вот что он сказал мне (и тут привести мнение автора, т. е. мое собственное).
И вместо семейства родового (Ростовы) – семейство возникающее, род эфемерный, новый, ищущий благообразия и своего уровня и даже (новых) форм. […]
В Final’e (юноша ищет уровень, потерянный уровень Ростовых). Пошли в народ. Все семейство русское ищет уровня.
Но в юношестве русском много инстинкта к добру, к свету… Версилов в исповеди… Это трогательно, это наивно. Вся неудержимая любовь его к вам выразилась.
Его идея была великая – без всяких средств ее выполнить.
Злых людей в России нет, совсем нет» (XVI, 409–410).
*****
«О благообразии. «Ты искал его». Семейство Ростовых, хождение в народ. «Выпьем!»
Граф Ростов и Марья Дмитриевна танцуют «Данила Купора». Худ. Михаил Башилов
«Я вдруг теперь почувствовал, что все это был мираж». Благообразие. «Ты искал его». Нажитые Ростовы. «И ты ушел в идею. Ты мне мил. Ты победил меня, мальчик».
Все хорошо, вся жизнь хороша, слиться со вселенной. Атеисты. Христос на Белом море (образ взят из поэтического цикла Г. Гейне «Северное море»; у Достоевского – здесь Белое, а в каноническом тексте «Балтийское». – В. Р.)
– (Вы масон? Вы в заговоре?)
– Нет, мой милый. Был, мой милый. Есть ли русский, который бы не был в свое время в заговоре?» (XVI, 411).
*****
«– Что бы я тебе сказал, милый мальчик? Ты ищешь благообразия, я тоже. Значит, все равно оставаться в безобразии.
Это замечательно. Ты в моем роде. Я видел, что тебе надо благообразие. Кто ты? Мы, тысяча человек прежних людей, – мы довольны, если сделали вывод, – это нам вместо жизни. (Чем больше ты любишь мать, тем больше ты мне судья.) У тебя идея? Независимым королем острова. Я знал, тебя ждет масонство.
Старое и молодое. Худ. Николай Ярошенко. 1881
Ростовы и вы новые – всегда бывшие – вы ищете благообразия. (Осудили крепостное состояние.) (Еврей-офицер – к этому надо привыкнуть.)[46]46
В России в 1874 г. была введена всеобщая личная воинская повинность. Сословный состав офицеров заменили составом всесословным.
[Закрыть]В вас чистота. (Нигилятина. Жажда славы, благообразных новых форм.) Вы добры. Разумеется, бездна мясистых – но вы главные. Ведь что, один из тысячи командует» (XVI, 419).
*****
«– Вы в тайном обществе? […]
[Версилов: – В. Р.]
– Масон? Тебя может утешить быть масоном или предводителем. Меня нет – мне не того надо. И жизни мне не надо. Мне надо благообразия, правды, мира с собой надо и что если уж быть дурному, то единственно по моей вине, так чтоб я всегда мог поправить и вне меня было бы нечто совершенное. О, тогда б я никаких вериг не испугался.
Я. (Аркадий. – В. Р.) Я вас не понимаю.
[Версилов: – В. Р.]
– Милый мой, это очень долго толковать – например, чем быть: общечеловеком или русским? Я не знаю до сих пор. Я не могу быть ни тем, ни другим, потому что первого совсем нет, а вторым я и сам быть не хочу. У моих приятелей это кончается шуткой или острым словцом, а мы 1000 страдаем от всякого этакого пустяка.
«Как грустно полусонной тенью…»
– Но для меня не так. Покажите мне солнце, и я умру с радостью, буду рад, хотя даже и отстану.
– Теперь я просто буду отцом, мужем и гуманным человеком. Это очень довольно, и, главное, рад возможности. Пали оковы» (XVI, 420).
*****
«Ростовы обращаются в новых. О, я не про то, что отцы обрадовались бесчестью; не про то, что ушли в закладчики или в радующихся тому фельетонистов. А тому, что все это и впрямь как не бывало, мираж.
Определять красоту должен он сам.
Беспокойных и скептических еще с детства.
Но их невозможно миновать, потому что к ним уже в страшной массе примкнули и из дворянства.
За границей дворяне, бежавшие от дворянства.
Я не сожалею об этом и скорее за новые идеалы, но я только хочу констатировать факт, что теперь брожение и что не записать его в летопись невозможно.
Я это про тебя только теперь говорил, мальчик. Вот как я понимал тебя тогда, когда мечтал об тебе.
Русский дворянин не может не страдать от общечеловеческой тоски, и Петр привил идею» (XVI, 429).
*****
«Посмотрите на убеждения вашего отца: это дворянин, древнейшего рода, и в то же время коммунар, и в то же время истинный поэт, любит Россию и отрицает ее вполне, безо всякой веры и готовый умереть за что-то неопределенное, во что он верует по примеру бесконечного числа русских европейской цивилизации петербургского периода русской истории: замечательно, что не пощадил Лев Толстой даже своего Пьера, которого так твердо вел весь роман, несмотря на масонство; мучит (речь идет о Версилове. – В. Р.) близких к нему и считает это за свое право, за исполнение долга (Макар Ив., мать, вина, незаконность, Лиза с брюхом). Что может быть извращеннее, беспорядочнее.
Вы подросток семейства случайного. Помоги вам Бог. […]
История русского дворянского семейства
…В виде великолепной исторической картины («Война и Мир»), которая перейдет в потомство и без которой не обойдется потомство.
Случайное семейство – попытка гораздо труднейшая.
Николай Петрович. Если б вы эту рукопись предназначали для печати, то сильная ваша искренность повредила бы беллетристическому успеху.
Николай Петрович. Все старое разрушено, довольно тщательно и аккуратно; впереди же – одно гадательное: почти ужасно.
Молодежь идет в народ, но полна жертвы, добрые чувства остались еще от прошлой истории, но будущее все гадательно.
«Вы член случайного семейства… Дай вам Бог» (XVI, 435).
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Роман «Подросток»
Часть третья, глава тринадцатая. Заключение
Письмо Николая Семеновича, бывшего воспитателя в Москве, мужа Марьи Ивановны, в котором он высказывал свое отношение к «Запискам» героя романа Аркадия Долгорукого.
«Не то, – как бы извиняясь сообщает герой читателю, – чтобы я так нуждался в чьем-нибудь совете; но мне просто и неудержимо захотелось услышать мнение этого совершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека» (XIII, 451).
«…Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя. Говоря так, вовсе не шучу, хотя сам я – совершенно не дворянин, что, впрочем, вам и самим известно. Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в «Преданиях русского семейства», и, поверьте, что тут действительно всё, что у нас было доселе красивого. По крайней мере тут всё, что было у нас хотя сколько-нибудь завершенного. Я не потому говорю, что так уже безусловно согласен с правильностью и правдивостью красоты этой; но тут, например, уже были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Руси не только нет законченного, но даже нигде и не начато. Я говорю как человек спокойный и ищущий спокойствия.
Там хороша ли эта честь и верен ли долг – это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет всё ничего не выходит.
Не обвините в славянофильстве; это – я лишь так, от мизантропии, ибо тяжело на сердце! Ныне, с недавнего времени, происходит у нас нечто совсем обратное изображенному выше. Уже не сор прирастает к высшему слою людей, а напротив, от красивого типа отрываются, с веселою торопливостью, куски и комки и сбиваются в одну кучу с беспорядствующими и завидующими. И далеко не единичный случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети. Мало того, с увлечением не скрывают от детей своих свою алчную радость о внезапном праве на бесчестье, которое они вдруг из чего-то вывели целою массой. Не про истинных прогрессистов я говорю, милейший Аркадий Макарович, а про тот лишь сброд, оказавшийся бесчисленным, про который сказано: «Grattez le russe et vous verrez le tartare»[47]47
«Поскребите русского, и вы увидите татарина» (франц.).
[Закрыть]. И поверьте, что истинных либералов, истинных и великодушных друзей человечества у нас вовсе не так много, как это нам вдруг показалось.
Но все это – философия; воротимся к воображаемому романисту[48]48
«Воротимся к воображаемому романисту» – исходя из контекста всего цитируемого фрагмента, речь идет о Льве Толстом.
[Закрыть]. Положение нашего романиста в таком случае было бы совершенно определенное: он не мог бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа уже нет в наше время, а если и остались остатки, то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою. О, и в историческом роде возможно изобразить множество еще чрезвычайно приятных и отрадных подробностей! Можно даже до того увлечь читателя, что он примет историческую картину за возможную еще и в настоящем. Такое произведение, при великом таланте, уже принадлежало бы не столько к русской литературе, сколько к русской истории. Это была бы картина, художественно законченная, русского миража, но существовавшего действительно, пока не догадались, что это – мираж. Внук тех героев, которые были изображены в картине, изображавшей русское семейство средневысшего культурного круга в течение трех поколений сряду и в связи с историей русской, – этот потомок предков своих уже не мог бы быть изображен в современном типе своем иначе, как в несколько мизантропическом, уединенном и несомненно грустном виде[49]49
Достоевский имеет в виду героя романа «Анна Каренина» Константина Левина. «Грустный Левин» (XVI, 420); «Левин же мизантроп» (XVII, 216).
[Закрыть]. Даже должен явиться каким-нибудь чудаком, которого читатель с первого взгляда мог бы признать как за сошедшего с поля и убедиться, что не за ним осталось поле. Еще далее – и исчезнет даже и этот внук-мизантроп; явятся новые лица, еще неизвестные, и новый мираж; но какие же лица? Если некрасивые, то невозможен дальнейший русский роман. Но увы! роман ли только окажется тогда невозможным?» (XIII, 453–454).
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
Из подготовительных материалов
к «Дневнику писателя» за 1877 г.
«Война и мир», «Детство и отрочество», но эти, случайные семейства или потерявшиеся, нравственно разложившиеся, кто опишет. Увы, их большинство. Отец и 7 лет сын с папироской.
Ленивы, беспорядочны, циничны, маловерны» (XXV, 236–237).
