Текст книги "Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ)"

Автор книги: Виталий Ремизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Глава тридцать третья. «ЧТО ЧИТАТЬ НАРОДУ?»

Рекомендации гениев

Список рекомендуемых книг для чтения как детям, так и взрослым может быть бесконечно большим. В этом разделе приводятся фрагменты, связанные с именами двух писателей. Каждый из них сам хорошо знал произведение другого и настойчиво рекомендовал их читать всем другим людям.

Из Воспоминаний H. Н. Страхова о Ф. М. Достоевском

«Федор Михайлович во все время пребывания за границею получал «Русский вестник», а с 1869 года и «Зарю». Но кроме того он читал и другие русские книги. Некоторые были взяты им с собою, например, «Странствия инока Парфения», «Сочинения» Белинского, «История России» Соловьева; другие он выписывал, например, «Войну и мир» Л. Н. Толстого. Но постоянным чтением его было Евангелие; он читал его по той самой книге, которую имел в каторге и с которою никогда не расставался» (ДВ С. Т. 1. С. 499–500).

Из письма Ф. М. Достоевского – Н. Л. Озмидову[94]94
  Николай Лукич Озмидов (1844–1908) – фермер, окончивший кишиневскую гимназию, слушатель лекций в Петровской академии в Москве. С 1880 по 1882 г. содержал молочный магазин на Арбате в Москве. Вскоре разорился. В начале 1880-х гг. сблизился с Л. Толстым, состоял с ним в переписке, не раз он и члены его семьи бывали в Ясной Поляне. Переписывал запрещенные произведения Толстого и этим кормил свою семью.


[Закрыть]

18 августа 1880. Старая Русса

^{Н. Л. Озмидов}

«Милостивый государь Николай Лукич! […] Вы говорите, что до сих пор не давали читать Вашей дочери что-нибудь литературное, боясь развить фантазию. Мне вот кажется, что это не совсем правильно: фантазия есть природная сила в человеке, тем более во всяком ребенке, у которого она, с самых малых лет, преимущественно перед всеми другими способностями, развита и требует утоления. Не давая ей утоления, или умертвишь ее, или обратно – дашь ей развиться именно чрезмерно (что и вредно) своими собственными уже силами. Такая же натуга лишь истощит духовную сторону ребенка преждевременно. Впечатления же прекрасного именно необходимы в детстве. […]

^{Вальтер Скотт}

^{Чарльз Диккенс}

Советую и Вам дать Вашей дочери теперь Вальтер-Скотта, тем более, что он забыт у нас, русских, совсем, и потом, когда уже будет жить самостоятельно, она уже и не найдет ни возможности, ни потребности сама познакомиться с этим великим писателем; итак, ловите время познакомить ее с ним, пока она еще в родительском доме, Вальтер-Скотт же имеет высокое воспитательное значение. Диккенса пусть прочтет всего без исключения. Познакомьте ее с литературой прошлых столетий (Дон-Кихот и даже Жиль-Блаз). Лучше всего начать со стихов. Пушкина она должна прочесть всего – и стихи и прозу. Гоголя тоже. Тургенев, Гончаров, если хотите; мои сочинения, не думаю, чтобы все пригодились ей. Хорошо прочесть всю историю Шлоссера и русскую Соловьева. Хорошо не обойти Карамзина. Костомарова пока не давайте. Завоевание Перу, Мексики Прескотта[95]95
  Уильям Прескотт, «История завоевания Мексики» (1843) и «История завоевания Перу» (1847).


[Закрыть] необходимы. Вообще исторические сочинения имеют огромное воспитательное значение. Лев Толстой должен быть весь прочтен. Шекспир, Шиллер, Гете – все есть и в русских, очень хороших переводах. Ну, вот этого пока довольно. Сами увидите, что впоследствии, с годами, можно бы еще прибавить!» (ХХХ, 211–212).

Из письма Ф. М. Достоевского – Неизвестному лицу (Николаю Александровичу)

19 декабря 1880. Петербург

«…Каких лет Ваш сын – этого Вы не обозначаете. – Скажу лишь вообще: берите и давайте лишь то, что производит прекрасные впечатления и родит высокие мысли. Если ему минуло шестнадцать лет, то пусть прочтет Жуковского, Пушкина, Лермонтова. Если он любит поэзию – пусть читает Шиллера, Гете, Шекспира в переводах и в изданиях Гербеля, Тургенева, Островского, Льва Толстого пусть читает непременно, особенно Льва Толстого. (Гоголя, без сомнения, надо дать всего.) Одним словом – всё русское классическое. […] Диккенса и Вальтер-Скотта можно давать уже 13-летним детям. Над всем, конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если же может читать и в оригинале (то есть на церковнославянском), то всего бы лучше. Евангелие и Деяния Апостольские – sine qua non. (непременное условие, лат. – В. Р.) Книжною торговлею занимаюсь не я, а моя жена, за моею ответственностию, разумеется» (ХХХ, 237–238).

^{Х. Д. Алчевская}

Христина Даниловна Алчевская (1843–1918) – видная деятельница по народному образованию, преподавательница Харьковской женской воскресной школы, автор ряда статей по вопросам школы и воспитания; инициатор и издатель критического указателя для народного чтения: «Что читать народу?» (СПБ., т. I, 1884; т. II, 1889). За свою деятельность по народному образованию и учебно-литературные работы на Парижской всемирной выставке 1889 г. получила высшее отличие – diplоme d’honneur (Диплом Почетного легиона) и академической пальмы по званию officier de l’instruction publique de FrancЕ (офицеры народного просвещения Франции. – В. Р.)

Встречалась и состояла в переписке с Ф. М. Достоевским (об этом см. выше. – В. Р.), И. С. Тургеневым, Г. И. Успенским, Л. Н. Толстым.

14 апреля 1884 г. X. Д. Алчевская, будучи в Москве, виделась лично с Толстым, который по ее просьбе навестил ее в гостинице. (Об этом cм. сб.: «Алчевская X. Д. Передуманное и пережитое. М., 1912. С. 103–117). До этой встречи они состояли в переписке.

^{Х. Д. Алчевская проводит урок чтения в Харьковской частной женской воскресной школе}

В конце 1882 г. она обратилась к Толстому с письмом, в котором рассказала о жизни своей воскресной женской школы в Харькове. Учителя и ученицы этой школы писали рецензии и отзывы на прочитанные книги, в том числе и на толстовскую легенду «Чем люди живы». Она спрашивала у Толстого, стоит ли печатать отдельным изданием отзывы учительниц и учениц на те или иные книги или рецензии. Толстому эта идея понравилась.

Из письма Л. Н. Толстого – X. Д. Алчевской

20–25? декабря 1882 г. Москва?

«Сколько раз я замечал в своей практике – все хорошее, все правдивое, гармоничное, меткое запоминается и передается; все фальшивое, накладное, психологически неверное пропускается или передается в ужасающем безобразии. Кроме того, пересказы эти драгоценны по отношению к русскому языку, которому мы только начинаем немножко выучиваться. […] Я так люблю это дело, и письмо ваше так расшевелило во мне старые дрожжи. […] Очень благодарю вас за ваше письмо и желаю успеха вашему прекрасному делу» (63, 109–110).

^{Композиция из обложек книг, вышедших в издательстве «Посредник» 373}

Книга «Что читать народу?», рекомендованная Толстым, вышла в январе 1884 г. Это был том в 785 страниц, набранных мелким шрифтом. Он состоял из нескольких отделов: духовно-нравственный, литературный, естествознание, сельское хозяйство, медицина, история и др. Особый раздел посвящался художественной литературе – как русской, так и зарубежной. Толстой внимательно просмотрел все разделы и в процессе чтения у него, как он признавался сам, родилась идея издания книг для народа – идея «Посредника».

«Мы, – говорил он позже в беседе с Х. Д. Алчевской, – задались целью ответить на вопрос, поставленный вашей разумной книгой, – что читать народу. Она – ваша книга – дала нам эту мысль, так и знайте…» (Алчевская Х. Д. Передуманное и пережитое. М., 1912. С. 106.).

С февраля 1884 г. мысль о книжном просвещении народа, и не только народа, овладела Толстым. Он поделился с ней в письмах к С. А. Толстой, В. Г. Черткову, с которым недавно познакомился. В Москве, в хамовническом доме, неоднократно собирал единомышленников и на одном из совещаний ознакомил их со своей речью о народных изданиях.

Из письма Л. Н. Толстого – В. Г. Черткову

19–21 января 1887 г. Москва

«Работы много по сотрудничеству Петрову (подготовка к изданию «Власти тьмы». – В. Р.). Что сказал Потехин о своих повестях: «На миру» и «Хворая»? Отдает ли он их в народ, т. е. в «Посредник» или Сытину? Я выпросил туда у жены «Поликушку», и теперь по всем писателям буду просить, кто чтó даст. Надо попросить у Григоровича, выбрав, чтó больше всего годится. Главное же, мне думается, туда отдать все знаменитые сочинения Немцев, Французов, Англичан, которые выдержали много изданий и, главное, переводов, и кое-что для этого делаю, но жатва велика и тут, но делателей мало. Вольтер, Руссо, Bernardin de St.-Pierre (французский писатель, автор повести «Поль и Виржиния». – В. Р.), Лессинг: Натан Мудрый, Шиллер: Разбойники, Викфильдский Священник (роман английского писателя О. Гольдсмита. – В. Р.), Гюливер, Дон Кихот, Сильвио Пелико (итальянский писатель. – В. Р.), Записки Франклина, Плутарх и мн. др. (правописание сохраняется по тексту письма Л. Н. Толстого. – В. Р.; 86, 11).

Толстой создал издательство в России и для России, а оно перешагнуло границы отечества и стало всемирно известным и популярным. Во многих европейских семьях по сей день с любовью хранят книжки издательства «Посредник» (они выходили на нескольких европейских языках).

Во славу «Посредника» работали выдающиеся писатели, деятели культуры, известные и малоизвестные художники. Со многими достижениями в области науки, искусства, медицины и т. д. «Посредник» знакомил своих читателей. Книги формировались по тематическим блокам: художественная литература, книги для детей и юношества, приключенческие серии, книги по искусству, религии, философии, истории, географии, естествознанию, математике, физике, экономике, физической культуре, по прикладной деятельности, педагогике с ее инновациями, книги для родителей и т. д.

Книги «Посредника» – это начальная ступень для саморазвития и становления духовной культуры. Это некие камешки, по которым человек из болота выбирался к чистой воде. Далее ему предстояло научиться плавать, самому определять вектор своего духовного и физического развития. Понимая это, Толстой сделал еще один шаг к подлинному, как он считал, Просвещению. Он пригласил современника к диалогу на расстоянии времен в созданных им книгах – «Круг чтения» и предсмертный опус – «Путь жизни». Ему казалось, что он ухватил суть жизни и вышел на методологию совершенствования человеческого духа.

Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого

30 января 1910 г. Я. П.

«В 7 часов вечера приехал князь Павел Долгоруков открыть библиотеку в Ясной Поляне. Деловито берется за дело. Привез списки книг библиотеки, дал их прочесть Л. Н. и очень серьезно и настойчиво просил его, чтобы он составил списки книг беллетристических, детских, агрономических, исторических, географических, этнографических, религиозных.

Л. Н. сличал списки (список книг для самообразования по указанию Л. Н. Толстого составил В. Ф. Булгаков. – В. Р.) с бирюковским каталогом народных библиотек, издательства «Костромича» в Костроме.

– Лермонтова что-то не вижу, Достоевского… – А потом сказал: – Если кое-как делать – не стоит, а если серьезно делать – на это нужно много времени, а его нет… Но постараюсь…

Ольга Константиновна (Толстая, жена Андрея, сына Л. Н. Толстого. – В. Р.) похвалила детскую литературу «Посредника» и спросила, будет ли библиотека получать журналы. Хорош журнал «Посредника» («Маяк»).

Л. Н.: Журнал – неизвестно что. Это будущее.

Л. Н-ч Долгорукову о потребности образования:

– Я получаю письма… чтобы было настоящее образование, а не набранные слова ради тщеславия» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 171–172).

31 января 1910 г. Я. П.

«Открытие народной библиотеки-читальни в Ясной Поляне. В маленькой комнатке два шкапа с книгами, на стенах картины. П. Д. Долгоруков говорил речь. Л. Н. благодарил:

– Я очень благодарен и надеюсь, что и мои близкие, – показал на крестьян, – будут благодарны.

В комнате, кроме их двоих, корреспондента, Бирюкова, четырех учеников первой школы Л. Н-ча – Тараса Фоканова, Степана Резунова, Жидкова, Адриана Болхина – и Татьяны Львовны с Танечкой, больше никто не поместился. В дверях, сенях и перед домом стояло 30–50 детей и несколько взрослых крестьян и наши: М. Я. Шанкс, Ольга Константиновна с детьми, Александра Львовна, Варвара Михайловна. Л. Н., рассматривая книги, удивился, что Достоевский не весь» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 171–172).

^{Толстой на открытии народной библиотеки. 1910. Фотография В. П. Савельева (?)}

****

«Л. Н. о «Новой Руси» (газета «Русь», издаваемая старшим сыном А. С. Суворина Алексеем. – В. Р.) Долгорукову:

– Самобытна, оригинальна, рубрики: в мире духовном, кооперативы, в мире мусульманском…

Долгоруков: Сын Суворина – порядочный. Фанатик газетного дела.

^{Издания Достоевского}

Л. Н.: Что больше всего меня поразило в Москве – это что на извозчике едет и читает газету: стало быть, она ему нужна. Ведь это не шутка – следить за всем, что делается в мире. Нельзя в голове места оставить…

Шанкс[96]96
  Шанкс Мария Яковлевна – англичанка, дочь владельца магазина на Кузнецком мосту в Москве; долгое время жила в России, сочувствовала взглядам Л. Н. Толстого.


[Закрыть]: N. N. говорит, что в Англии с тех пор, как всеобщее обучение и читают газеты («Daily Mail»), «Пинкертонов», люди стали глупее.

Л. Н.: Это несомненно; видно и в художественной литературе: были Диккенс, Гюго, Дюма-сын, Достоевский, а теперь кто?» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 173).

Глава тридцать четвертая. «…ЭТОТ БЕЗОБРАЗНЫЙ НАРОД – БЕЗМЕРНО ПРЕКРАСЕН»

а «Сильвио, Печорин… князь Болконский… ужасные добряки… и вполне русские люди»

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Дневник писателя. 1876

Июль и август. Из главы IV, раздел II

Один из облагодетельствованных современной женщиной

^{Русские крестьянки. Фотография. Вторая половина XIX в.}

«Да, не русскому отрекаться от своих женщин. Чем наша женщина ниже какой бы то ни было? Я уже не стану указывать на обозначившиеся идеалы наших поэтов, начиная с Татьяны, – на женщин Тургенева, Льва Толстого, хотя уж это одно большое доказательство: если уж воплотились идеалы такой красоты в искусстве, то откуда-нибудь они взялись же, не сочинены же из ничего. Стало быть, такие женщины есть и в действительности. Не стану тоже говорить, например, о декабристках, о тысяче других примеров, ставших известными. И нам ли, знающим русскую действительность, не знать о тысячах женщин, не ведать о тысячах незримых, никому не видимых подвигах их, и иногда в какой обстановке, в каких темных, ужасных углах и трущобах, среди каких пороков и ужасов!» (XXIII, 88–89).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Рассказы Н. В. Успенского (1861)

^{Г. И. Успенский}

«Г-н Успенский издал все свои рассказы отдельной книгой. Это он хорошо сделал: как-то виднее выступает теперь перед нами вся деятельность этого нового писателя. Г-н Успенский пишет, впрочем, довольно давно, уже несколько лет, и печатается почти всегда в «Современнике». Стало быть, по правде сказать, он уже не новый писатель; но мы не можем решить: способен ли г-н Успенский к дальнейшему развитию и скажет ли он наконец нам хоть что-нибудь нового? По крайней мере до сих пор он нового не сказал еще ничего, во всех своих двадцати четырех рассказах. Несмотря на то, он пользуется в публике некоторым вниманием, особенно благодаря рекомендациям «Современника». Он верно описывает сцены из народного быта, а верных описывателей народного быта у нас всегда было мало. Но если начать судить о г-не Успенском с этой точки зрения (единственной, впрочем, точки зрения, с которой его можно судить), то надо тотчас же принять во внимание, что он явился после Островского, Тургенева, Писемского и Толстого. Хотя и очень немного пользы сделал еще г-н Успенский нашей литературе, но если б он первый, раньше поименованных писателей, явился к нам с своими картинками из народной жизни, мы бы судили о нем совсем по-другому. То-то и есть, лиха беда начало! И говоря его же словами, в его же рассказе «Грушка»: «Цена ему теперь совсем не та».

Да не подумает, впрочем, читатель, что мы хоть сколько-нибудь сравниваем его с Островским, Тургеневым, Писемским и т. д. Предшествовавшие ему замечательные писатели, о которых мы сейчас говорили, сказали во сто раз более, чем он, и сказали верно, и в этом их слава. И хоть они все вместе взглянули на народ вовсе не так уж слишком глубоко и обширно (народа так скоро разглядеть нельзя, да и эпоха не доросла еще до широкого и глубокого взгляда), но, по крайней мере, они взглянули первые, взглянули с новых и во многом верных точек зрения, заявили в литературе сознательно новую мысль высших классов общества о народе, а это для нас всего замечательнее. Ведь в этих взглядах наше всё: наше развитие, наши надежды, наша история» (XIX, 178–179).

Ф. М. Достоевский

Дневник писателя. 1876

Фрагмент из вариантов

«В сущности же все эти типы, наделавшие у нас трескотни: Сильвио (герой повести А. С. Пушкина «Выстрел». – В. Р.), Печорин и даже недавний потомок их князь Болконский… ужасные добряки… и вполне русские люди. Если ж мы их по-настоящему так в свое время ценили, то единственно потому, что они были взяты с иностранного и прельстили нас они тем, что они будто бы люди прочной ненависти… это всё в противоположность настоящим русским, как известно, людям весьма непрочной ненависти, и эту черту мы всегда и особенно презирали в себе. […] Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют – и не только людей, но даже пороки, мрак невежества, деспотизм, отсталость и … и все прочие … ретроградные вещи. Говоря так, я, может быть, далеко не смеюсь и даже нахожу в этом недурную черту, разумеется, говоря относительно. Но ценили мы разных ненавидящих ужасно и, повторяю, даже очень им подражали, хотя это очень не шло к нам, но так как взято было с иностранного, то казалось красивым. […] русские все люди, может быть, [и скорой] и когда и скорей, но всегда непрочной ненависти.

[…] У нас сейчас готовы помириться [и может быть, это даже и хорошо] даже при первом случае, ведь не правда ли? Иные до сих пор думают, что это дурно, а я, каюсь, давненько уж стал думать, что это иногда даже и хорошо. Дерутся-то из-за чего, собственно, подумайте?

В самом деле, подумайте в серьезность наших ненавистей.

Если же рассудить, то за что нам ненавидеть друг друга?» (XXII, 184).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Дневник писателя. 1876

Февраль. Глава I, раздел II. Фрагмент

О любви к народу. Необходимый контракт с народом

«Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностию и широким всеоткрытым умом, и всё это в самом привлекательном гармоническом соединении. […] Я не буду вспоминать про его исторические идеалы, про его Сергиев, Феодосиев Печерских и даже про Тихона Задонского. […] Но обращусь лучше к нашей литературе: всё, что есть в ней истинно прекрасного, то всё взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. У нас всё ведь от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах. Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время, но вспомните Обломова, вспомните «Дворянское гнездо» Тургенева. Тут, конечно, не народ, но всё, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, – всё это от того, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. Не дивитесь, что я заговорил вдруг об русской литературе. Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные. […] И однако же, народ для нас всех – всё еще теория и продолжает стоять загадкой. Все мы, любители народа, смотрим на него как на теорию, и, кажется, ровно никто из нас не любит его таким, каким он есть в самом деле, а лишь таким, каким мы его каждый себе представили. […] Я говорю про всех, не исключая и славянофилов… […]

^{Крестьянская семья на покосе. Время обеда. Фотография Уильяма Каррика. Нач. 1870-х гг.}

Я думаю так: вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтоб могли поставить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтоб он стал непременно таким же, как мы. Не дивитесь вопросу, поставленному таким нелепым углом. Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: «Что лучше – мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?»[97]97
  Эти слова Достоевского близки по смыслу названию и сути статьи Л. Н. Толстого «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят» (1862).


[Закрыть] – вот что теперь все говорят, из тех, кто хоть капельку не лишен мысли в голове и заботы по общему делу в сердце. А потому и я отвечу искренно: напротив, это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться пред правдой народной и признать ее за правду… […] Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием, и это sine qua non (обязательно (франц). – В. Р.): чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой» (XXII, 43–44).

Л. Н. ТОЛСТОЙ

Исповедь.

Из главы XIII

^{Плотники. Фотография второй половины XIX в.}

«Я отрекся от жизни нашего круга, признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живем, лишают нас возможности понимать жизнь, и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни. Смысл этот, если можно его выразить, был следующий. Всякий человек произошел на этот свет по воле Бога. И Бог так сотворил человека, что всякий человек может погубить свою душу или спасти ее. Задача человека в жизни – спасти свою душу; чтобы спасти свою душу, нужно жить по-божьи, а чтобы жить по-божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым. Смысл этот народ черпает из всего вероучения, переданного и передаваемого ему пастырями и преданием, живущим в народе и выражающимся в легендах, пословицах, рассказах. Смысл этот был мне ясен и близок моему сердцу. Но с этим смыслом народной веры неразрывно связано у нашего не раскольничьего народа, среди которого я жил, много такого, что отталкивало меня и представлялось необъяснимым: таинства, церковные службы, посты, поклонение мощам и иконам. Отделить одно от другого народ не может, не мог и я. Как ни странно мне было многое из того, что входило в веру народа, я принял все, ходил к службам, становился утром и вечером на молитву, постился, говел, и первое время разум мой не противился ничему. То самое, что прежде казалось мне невозможным, теперь не возбуждало во мне противления» (23, 47–48).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Дневник писателя. 1876

Из вариантов к главе I

«После: в наше время – например, о столь «заезженном нашею критикою Каратаеве» (гр. Лев Толстой, «Война и мир»)» (XXII, 189).

Этот текст, судя по записям в черновике, должен был следовать за словами «Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время…». Однако Достоевский пошел по другому пути, упомянув в этой статье только имена Гончарова и Тургенева. Однако в том же году, в том же месяце, в Записную тетрадь (1876) Достоевский вписывает текст с категорическим утверждением:

«Ибо кто не верит в красоту народа, тот ничего в нем не понимает.Не в сплошную красоту народа, а в то, что он уважает как красоту. К тому же в нем свет и мрак вместе. Свет, положительная сторона его такова, что научит нас и возродит весь мир. Мрак таков, что мы, испорченный народ, необходимо должны прийти с излечением. Chacun de nous peut prof iter[98]98
  «Каждому из нас может быть полезно» (франц.).


[Закрыть].

Но я бы желал, чтоб не с разврата начал народ» (XXIV, 145–146).

А на полях рядом с этим текстом он делает еще одну запись. Она призвана была указать на заслуги Толстого и Достоевского в области создания положительных народных типов с точки зрения славянофильской идеологии:

«Я Макара, Лев Толстой Каратаева. Вот сущность славянофильства» (в значении «у меня Макар, у Льва Толстого Каратаев». – В. Р.)

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Дневник писателя. 1876 г.

Из подготовительных материалов

«– А целое есть. Оно уже схвачено. Тихон, Мономах, Илья. Но, однако, всё это идеалы народные. Недалеко ходить, у Пушкина, Каратаев, Макар Иванов, Обломов, Тургенев, ибо только положительная красота и останется на века. […]

– Я не могу иначе говорить о русском народе. Я знаю, что этот безобразный народ – безмерно прекрасен» (XXII, 153).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Из Записок к «Дневнику писателя. 1876»

«Спросят: откуда видно такое значение России? Конечно из православия, потому что православие именно это повелевает и к тому ведет: «Будь на деле братом и будь всем слуга». Как Франция была державой христианнейшей и католической, так Россия всегда православною. Православие – штундизм пусть! Нам именно надо заявить себя связанными государственно с православием. Это всё, что мы имеем.

Образованность уже была нам полезна тем, что, как мы не оторваны от народа, а например, в политической идее понимают нашу служебную роль Европе, то есть человечеству. Весь вопрос в том: поймем ли мы вполне пути к тому […]

Древняя Россия была деятельна политически, окраина, но она в замкнутости своей готовилась быть не права, обособиться от человечества, а через реформу Петра мы само собою сознали всемирное значение наше. Гораздо расширились, и это вовсе не от соприкосновения с европейским. Сила была в свойствах русских. Это же от цивилизации, а не от народа? А я отвечу, что если б не было такого народа, как русский, то ни от какой реформы мы бы не расширились, а стали бы англичанами, немцами. А теперь мы расширились, и неужели реформа вышла случайно. Нет, из народных же начал. Но если мы теперь расширились, то еще с начала нынешнего столетия чувствовалось слишком мелочное приложение сил, то есть один культурный слой действовал, а теперь расчеты разбиты, и народ непременно войдет как деятельное лицо. Подождите поколение и увидите, сколько привнесет народ в нашу деятельность.

[…] Лаврецкий есть фигура русская. Пьер там и хорош, где черты русские, – князь Болконский тоже» (XXIV, 183).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Из Записок к «Дневнику писателя. 1876»

«В чем лучшее и что лучшее, вот вопрос. То же «Новое время» о плюсовых людях… Где их взять? Где хорошие люди? Хорошие люди соприкасаются с идеалами. Во Франции – в «Miserables» («Отверженные». – В. Р.). В твердой Англии – Диккенс, идеал его слишком скромен и незамысловат. В наше время поднялись вопросы: хорошо ли хорошее-то? Хорошо ли, например, терпение и смирение Христово? Как должно устроиться равенство людей, – через любовь ли всеобщую, утопию, или через закон необходимости, самосохранения и опытов науки. Но в Евангелии же предречено: что законы самосохранения и опыты науки ничего не отыщут и не успокоят людей. Что люди успокаиваются не прогрессом ума и необходимости, а нравственным признанием высшей красоты, служащей идеалом для всех, перед которой все бы распростерлись и успокоились: вот, дескать, что есть истина, во имя которой все бы обнялись и пустились действовать, достигая ее (красоту). Как требовать от литературы нашей идеала положительного. С Петра народ на фербанте (в изгнании, на расстоянии. – В. Р.), а в нас самих мы резуверились. Белинского спасли будущие грезы: науки и новых оснований. Я сказал, что ждать от народа, от православия. Я указал на Тургенева и проч. Но это лишь попытки, намеки. Возможнее рисовать реальные фигуры страдальцев от внутреннего недоумения. Увы, я всю жизнь писал это. Существуют, правда, типы Каратаевых, – но это лишь народ. Существует семейство, изображенное Львом Толстым. Но семейство это преходит (преходяще. – В. Р.). Что же вы подразумеваете под плюсовыми достижениями. Вы не в состоянии будете объяснить это. Потугин[99]99
  Герой в романе И. С. Тургенева «Дым». Скепсис по отношению к народу и его цивилизации. Противоречивое отношение и к западноевропейскому миру. Безверие. Философия дела и взгляды Потугина на пути преобразования русской действительности – видимо, об этом и собирался писать Достоевский.


[Закрыть]. Взгляните на Потугиных, – вам поневоле придется остановиться на литературе Дела. Но у них потому и талантов нет, что дело еще не разъяснено и что оно пока еще лишь мечта» (XXIV, 159).

[О народе и интеллигенции]

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ

Дневник писателя. 1881

Январь. Глава I

V. Пусть первые скажут, а мы пока постоим в сторонке, единственно, чтоб уму-разуму поучиться

^{Русский крестьянин. Фотография Уильяма Каррика. Нач. 1870-х гг.}

«О, не из каких-либо политических целей я предложил бы устранить на время нашу интеллигенцию, – не приписывайте мне их, пожалуйста, – но предложил бы я это (уж извините, пожалуйста) – из целей лишь чисто педагогических. Да, пускай в сторонке пока постоим и послушаем, как ясно и толково сумеет народ свою правду сказать, совсем без нашей помощи, и об деле, именно об заправском деле в самую точку попадет, да и нас не обидит, коли об нас речь зайдет. Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить. Пусть тут же поучимся и смирению народному, и деловитости его, и реальности ума его, серьезности этого ума. Вы скажете: «Сами же вы говорили, как податлив народ на нелепые слухи, – какой же мудрости ожидать от него?» Так, но одно дело слухи, а другое – единение в общем деле. Явится целое, а целое повлияет само на себя и вызовет разум. Да, это будет воистину школою для всех нас, и самою плодотворнейшею школою. […]

Светлая, свежая молодежь наша, думаю я, тотчас же и прежде всех отдаст свое сердце народу и поймет его духовно впервые. Я потому так, и прежде всех, на молодежь надеюсь, что она у нас тоже страдает «исканием правды» и тоской по ней, а стало быть, она народу сродни наиболее и сразу поймет, что и народ ищет правды. […]

^{Л. Н. Толстой и Лев «рыжий» (Лев Викентьевич Тонилов, крестьянин, сподвижник Толстого). Ясенки. Фоторафия В. Г. Черткова. 1907}

Пало бы высокомерие, и родилось бы уважение к земле. Совсем новая идея вошла бы вдруг в нашу душу и осветила бы в ней всё, что пребывало до сих пор во мраке, светом своим обличила бы ложь и прогнала ее. И кто знает, может быть, это было бы началом такой реформы, которая по значению своему даже могла бы быть выше крестьянской: тут произошло бы тоже «освобождение» – освобождение умов и сердец наших от некоей крепостной зависимости, в которой и мы тоже пробыли целых два века у Европы, подобно как крестьянин, недавний раб наш, у нас. И если б только могла начаться и осуществиться эта вторая реформа, то уж конечно была бы лишь последствием великой первой реформы в начале царствования. Ибо тогда матерьяльно пала двухвековая стена, отделявшая народ от интеллигенции, а ныне стена эта уже духовно падет. Что же выше, что же может быть плодотворнее для России, как не это духовное слияние сословий? Свои в первый раз узнают своих. Стыдившиеся доселе народа нашего, как варварского и задерживающего развитие, устыдятся прежнего стыда своего и пред многим смирятся и многое почтут, чего прежде не чтили и что презирали» (XXVII, С. 24–25).

Но в «Записной тетради 1880–1881» Достоевский не исключает и другого пути развития России. Он связан с антинациональным настроем интеллигенции и части российской элиты, готовой принести Россию, как даму, в жертву увеселительной жизни цивилизованной Европы.