Текст книги "Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ)"
Автор книги: Виталий Ремизов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)
Ваш искренний Ф. Достоевский» (ХХХ1, 213–214).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
24 ноября 1909 г. Я. П.
«Я принес Л. Н-чу в кабинет I–III тома «Дневника писателя» Достоевского, по изъявленному вчера желанию Л. Н. прочесть его. Л. Н. продержал один вечер и в 11 ч. сказал, что можно убрать, что не будет читать:
– Он труден» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 114).
Из Дневника Л. Н. Толстого
25 ноября 1909 г. Я. П.
«Пропустил день. Вчера. Я встал бодро. Очень приятно встретил ее. Опять ничего, кроме писем, не писал, даже и не брался писать. Нет, неправда: поправлял Предисловие На Каждый День и недурно.
Ездил верхом в Новую Колпну. Пьяный Федотов, старшина, сироты. Очень хорошо себя чувствовал. Всё руки не доходят писать. Стараюсь не огорчаться. Кажется, ничего плохого не было. Помню Бога. Обед, вечер бессодержательно. Читал немного Дост[оевского] и L’immolé (роман Эмиля Бомана «Жертва». – В. Р.). Всё яснее и яснее становится безумие жизни всей и в особенности русской, и как будто готовлюсь высказаться» (57, 177).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
28 января 1910 г. Я. П.
«Л. Н.: Нынче получил письмо очень интересное от солдата[193]193
Письмо от унтер-офицера 29-го пехотного Черниговского полка Александра И. Тарасова.
[Закрыть], который описывает, что́ он в детстве любил читать: купил себе – отец раньше не позволял – сочинения Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого. Привез в казарму и должен был снести ротному командиру. Тот отдал ему обратно все книги, кроме Толстого.
Михаил Сергеевич (Сухотин. – В. Р.): Это значит только то, что ротный командир очень любит Толстого.
Л. Н.: Очень хорошее письмо, прекрасное» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 166).
Л. Н. Толстой – A. H. Тарасову
28 января 1910 г. Я. П.
Прочел письмо ваше с большим интересом и удовольствием. Очень сожалею о том, что ротный командир отобрал у вас книги «Война и мир», «Анна Каренина», «Крейцерову Сонату», «Воскресение», которые не запрещены. Посылаю вам четыре книги «На каждый день», которые, надеюсь, от вас не отберут и которые могут быть вам для души полезны.
Братски жму вам руку» (81, 80).
«В ответном письме Тарасов благодарил Толстого за его письмо и «за правильную книгу «На каждый день» и писал: «Нет, лучше лишиться унтер-офицерского звания… нежели ваших книг, какого бы содержания они ни были». На конверте этого письма Толстой пометил: От солдата хорошее письмо» (Из комментариев Н. С. Родионова. – В. Р. – 81, 80).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
9 февраля 1910 г. Я. П.
«Утром Л. Н. дошел на прогулке почти до самой Козловки. Вернулся на санях. За обедом рассказал, что встретил трех мужиков пьяных. Один из них рассказывал и пересыпал каждый глагол, каждое прилагательное и каждое существительное отвратительными словами; так были взволнованы, что даже не поклонились. […]
Вечером Л. Н. просил журнал «Русскую старину» за февраль, чтобы прочесть воспоминания поляка о Достоевском на каторге[194]194
Храневич В. Ф. М. Достоевский по воспоминаниям ссыльного поляка // Русская старина. 1910. № 2 и 3.
[Закрыть] и «Новую Русь» от 7 февраля – фельетон Трегубова (о распутном поведении земского начальника. – В. Р.). (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 177–178).
10 февраля 1910 г. Я. П. Сегодня Л. Н. читал Достоевского и просил передать все сочинения Достоевского Булгакову. Наверно хочет поручить ему какую-нибудь работу о Достоевском» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С.178).
Из «Дневника» Валентина Федоровича Булгакова
10 февраля 1910 г. Я. П.
В. Ф. Булгаков
«Лев Николаевич… сообщил, что предполагает воспользоваться для «На каждый день» мыслями из Достоевского. Он прочел в «Русской старине» статью о нем (В. Храневича. – В. Р.), и это натолкнуло его на мысль о том, сколько интересного материала заключается в сочинениях Достоевского и как мало он заимствовал оттуда.
Выборку мыслей Лев Николаевич хочет поручить мне, для чего завтра приготовит для меня сочинения Достоевского».
Гоголь, Достоевский и, как это ни странно, Пушкин – писатели, которых я особенно ценю, – говорил Лев Николаевич. – Но Пушкин был еще человек молодой, он только начинал складываться и еще ничего не испытал… Не как Чехов»!.. Хотя у него было уж такое стихотворение, как «Когда для смертного умолкнет шумный день»[195]195
Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год жизни: Дневник секретаря Л. Н. Толстого. М.: Правда, 1989. С. 67.
[Закрыть]
3 апреля 1910 г. Я. П. Толстой сказал, что выбранные мною из Достоевского мысли не пригодятся ему для сборника «На каждый день», но что они ему интересны. Нужно принести» (Булгаков В. Ф. С. 131).
Чтение « воспоминаний поляка о Достоевском на каторге» способствовало обращению Л. Н. Толстого к афористике Ф. М. Достоевского. После знакомства с выборкой мыслей из Достоевского, сделанной Булгаковым, Толстой остановил свой выбор на трех мыслях для книги «На каждый день»:
24 ноября
«В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода лишь в одолении себя и воли своей так, чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда, во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству.
Достоевский» (44, 310).
25 ноября
«Достоевский приводит в «Дневнике писателя» турецкую пословицу: «Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели.
****
Люди ограниченные, тупые гораздо меньше делают глупостей, чем люди умные, – отчего это?
Достоевский» (44, 312).
Из Дневника Л. Н. Толстого
11 февраля 1910 г. Я. П.
«Опять пропустил два дня. Нынче 11 Фев.
Знаю только то, что за эти два дня был в дурном духе. Но все-таки работал и оба дня писал, и нынче даже сделал 2 дня. Был 3-го дня Буланже. Надо написать ему предисловие к Будде. И еще много кое-чего нужно. Главное же, все сильнее и сильнее просится наружу то страдание от грехов людских, – моих в том числе, – разделяющих и мучающих людей. Нынче яснее всего думал об этом в виде «Записок Лакея». Как могло бы быть хорошо! Перечитывал Достоевского, – не то» (58, 15).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
12 февраля 1910 г. Я. П.
«Булгаков хвалил критические статьи Н. Н. Страхова.
Л. Н. (о нем): Он был необыкновенно скромный и огромной начитанности. Он ценил других и себя забывал. Был предан литературе. Достоевского любил.
Татьяна Львовна: И Соловьева.
Л. Н.: Всех. Правда, Некрасова не любил.
Л. Н. вспомнил, как Страхов говорил тихим голосом: «Как у вас хорошо гулять по нижней аллее» (поперечной липовой).
– Когда там хожу, всегда вспоминаю» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 181).
19 марта 1910 г. Я. П.
«Буланже говорил про появляющиеся в газетах интервью Горького, Андреева, Куприна, Арцыбашева и т. д. и что он не видит в них ничего особенного писательского, как у Достоевского, Гаршина; то, что они говорят интервьюерам, – это такая бессмыслица.
Л. Н. согласился с еле заметной улыбкой:
– Я уж не позволю себе этого говорить» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 204).
10 апреля 1910 г. Я. П.
«Булгаков по поручению Л. Н. сделал выписки мыслей из некоторых сочинений Достоевского. И сегодня принес готовую тетрадь. По этому поводу Л. Н. разговорился о Достоевском и сказал:
– Как-то Достоевского нападки на революционеров нехороши.
– Почему? – спросил Булгаков.
Л. Н.: Не входит в них, судит по внешним формам» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 223).
Из дневника В. Ф. Булгакова
10 апреля 1910 г. Я. П.
«Пришел и отдал Льву Николаевичу выбранные мною мысли Достоевского, две дополненные новыми мыслями книжки о смерти, мысли в книжку о неделании и мысли, выбранные из тетради Лескова для включения в «Мысли о жизни» по отделам.
Лев Николаевич опять говорил:
– Хочу, чтобы был Достоевский (в книжках мыслей Льва Николаевича. – В. Б.).
Мысли Достоевского Лев Николаевич просмотрел, но они не особенно понравились ему.
– Не сильны, расплывчаты, – говорил он. – И потом какое-то мистическое отношение… Христос, Христос!..
После еще Лев Николаевич говорил:
– У Достоевского нападки на революционеров нехороши: он судит о них как-то по внешности, не входя в их настроение.
Тем не менее из шестидесяти четырех отданных ему мною мыслей Достоевского он отметил для включения в свои книжки тридцать четыре» (Булгаков В. Ф. С. 141).
29 апреля 1910 г.
«На одном просительном письме Лев Николаевич сегодня написал: «Гадкое». Письмо в духе Лебядкина из «Идиота» Достоевского и его обращений к князю Мышкину» (Булгаков В. Ф. С. 184).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
10 июня 1910 г. Я. П.
«Велеминский[196]196
«Душан Петрович привел своего друга, как он его назвал, еврея Велеминского, учителя немецкого языка в реальном училище в Праге» (Из «Воспоминаний» А. Б. Гольденвейзера. С. 324). В них же есть примечательная запись автора «Воспоминаний»:
«Велеминский рассказал о ненависти поляков к русским, не только к правительству, что естественно, но и вообще к русским. Они говорят: «Любить русского, это все равно, что любить обезьяну».
Л. Н. очень удивился и выразил сожаление по поводу этого ужасного явления.
Велеминский сказал, что какой-то его друг писал Л. Н. по поводу притеснений в школах и насильственного преподавания на русском языке, но, вероятно, письмо пропало, так как Л. Н. не ответил.
– Вероятно, я не получил. Я бы ответил. Я на такие письма всегда почти отвечаю» (Гольденвейзер А. Б. Воспоминания. С. 327–328).
[Закрыть]: У нас, в Чехии, такое представление, что вы читаете по-польски, по-чешски.
Л. Н.: Раньше сам добивался смысла, теперь Душан Петрович меня балует.
Велеминский стал говорить о некоем В., который был католиком:
– Теперь он под вашим влиянием; Масарик – поклонник Достоевского.
Л. Н. спросил, как в Чехии вопрос религиозный: католичество удовлетворяет интеллигенцию?
Велеминский: Чехи не чувствуют себя католиками. У нас борьба между католиками и обществом всегда была. Ортодоксов-католиков нет.
Л. Н.: Но все-таки внешние формы католичества соблюдаются?
Велеминский: Соблюдаются, но не так, как у поляков. Движение против католицизма, но к религиозности очень сильно.
Л. Н.: Ну, а социализм?
Велеминский: Есть безверный. Но и в социализме есть движение к религиозности» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 271).
Из дневника В. Ф. Булгакова
13 июня 1910 г. Я. П.
Лев Толстой: «Я им (рабочей молодежи с Пречистенских курсов в Москве. – В. Р.) говорю: отделите в литературе все написанное за последние шестьдесят лет и не читайте этого – это такая путаница!.. Я нарочно сказал шестьдесят лет, чтобы и себя тоже захватить… А читайте все написанное прежде. И вам тоже советую, молодые люди, – обратился он к нам.
– Что же, Пушкина? – говорит Владимир Григорьевич.
– Ах, обязательно! И Гоголя, Достоевского… Да и иностранную литературу: Руссо, Гюго, Диккенса. А то принято это удивительное стремление – знать все последнее. Как этот? Грут, Кнут… Кнут Гамсун!.. Бьёрнсон, Ибсен… О Гюго, же, Руссо – знать только понаслышке или прочитать, кто они были, и энциклопедии и – довольно!..
6 августа 1910 г. Я. П.
«Удивительно то, что Короленко (Владимир Галактионович – русский писатель. – В. Р.) в Ясной сумел удержаться на своей позиции литератора. Остался вполне самим собой, и даже только самим собой. Обыкновенно Лев Николаевич всех вовлекает в сферу своих интересов, религиозных по преимуществу; между тем Короленко, кроме того, что сосредоточил общее внимание на своих бытовых рассказах и вообще разных «случаях» из своей жизни, но еще и ухитрился вызвать Льва Николаевича на чисто литературный разговор, что редко кому бы то ни было удается.
Разговор литературный возник в конце всех разговоров, и уже поздно, перед тем как разойтись.
В. Г. Короленко
– Один молодой критик говорит, – начал Короленко, – что у Гоголя, Достоевского есть типы, а у вас будто бы нет типов. Я с этим, конечно, не согласен, во-первых, потому что и типы есть, но кое-что есть в этом и правды. Я думаю, что у Гоголя характеры взяты в статическом состоянии, так, как они уже развились, вполне определившиеся. Как какой-нибудь Петух, который, как налился, точно дыня на огороде в постоянную погоду, так он и есть!.. А у вас – характеры развиваются на протяжении романа. У вас – динамика. Как Пьер Безухов, Левин: они еще не определились, они развиваются, определяются. И в этом-то, по-моему, и состоит величайшая трудность художника…
– Может быть, – сказал Лев Николаевич. – Но только главное то, что художник не рассуждает, а непосредственным чувством угадывает типы. В жизни какое разнообразие характеров! Сколько существует различных перемещений и сочетаний характерных черт! И вот некоторые из этих сочетаний – типические. К ним подходят все остальные… Вот когда я буду большой и сделаюсь писателем, я напишу о типе… Мне хочется написать тип… Но… я уж, как этот мой старичок говорил, «откупался» (Булгаков В. Ф. С. 310–311).
Л. Н. Толстой – В. И. Шпигановичу
9 октября 1910 г. Я. П.
«Владимир Иванович,
Ответ: нет тех условий, в которых человек не мог бы исполнить требований своей совести. Они могут быть очень трудны, как они трудны в прекрасно описанном вами случае. Но дело всё в том, что условия становятся невыносимо трудными только тогда, когда подлежащий им человек ставит задачей своей жизни устроение ее в известных, определенных им в своем воображении, внешних условиях (поставить себя в условия бедности, равные большинству народа), а не служение делу божию посредством увеличения в себе любви во всех, каких бы то ни было условиях[197]197
В черновике зачеркнуто: «он сознает, что уход от любящей, хотя и ложной любовью, жены, было бы нарушением любви» (82, 184).
[Закрыть].
Только смотри он так на свое положение, и оно представится ему не несчастьем, не препятствием в деле жизни, а испытанием, материалом для работы над собой в деле увеличения любви. И случится или не случится то, что предсказывает Достоевский, из направленной так в прежних условиях деятельности любви, кроме блага для себя и для всех окружающих, ничего выйти не может. Часто мешает правильному в таких случаях решению вопроса повсюду подкрадывающийся дьявол тщеславия – желания поставить себя в положение, одобряемое уважаемыми людьми, и выйти из осуждаемого людьми положения, несогласия своей жизни со своими убеждениями. Только искренно скажи себе, что важно для меня не то, как будут судить об этом люди. Пускай считают меня лицемером, обманщиком – чем хотят, – буду делать то, что велит мне бог – моя совесть. Только перед ней быть бы правым, а люди пусть думают обо мне и судят, как хотят. Такое отношение к вопросу много помогает решению его. Только бы он смотрел на свое положение не как на бедствие, а как на испытание, которое может увеличить его истинное благо, и только бы был свободен от заботы о мнении людей и решение – какое оно будет, никто не знает, кроме его самого – решение найдется и приведет к истинному благу его жизни и всех близких ему, как ведет к этому всё то, что случается с нашей внешней жизнью, если мы с сознанием своего истинного, свободного ни с чем не зависимого любящего «я» принимаем всё то, что случается с нами» (82, 183–184).
Из комментариев Н. С. Родионова
«На конверте письма Шпигановича помета Толстого: Спросить у Душана, кто это?
Ответ на письмо от 6 октября 1910 г. Владимира Ивановича Шпигановича из Воронежа, в котором он писал об одном враче, стремившемся переменить свой обеспеченный образ жизни и уйти жить среди бедноты и встретившем противодействие жены и детей. В своем письме Шпиганович ссылался на слова из поучения старца Зосимы в романе Достоевского «Братья Карамазовы» (82, 184).
Из Дневника Л. Н. Толстого
11 октября 1910 г. Я. П.
«Летят дни без дела. Поздно встал. Гулял. Дома Софья Андреевна опять взволнована, воображаемыми моими тайными свиданиями с Чертковым. Очень жаль ее, она больна. Ничего не делал, кроме писем и пересмотра предисловия.
Ездил с Душаном очень хорошо. После обеда беседовал с Наживиным (Иван Федорович – писатель, в определенный период жизни разделявший взгляды Л. Н. Толстого, автор статей и воспоминаний о нем. – В. Р.). Записать:
1) Любовь к детям, супругам, братьям это образчик той любви, какая должна и может быть ко всем.
2) Надо быть, как лампа, закрытым от внешних влияний – ветра, насекомых и при этом чистым, прозрачным и жарко горящим.
Все чаще и чаще при общении с людьми воспоминаю, кто я настоящий и чего от себя требую, только перед Богом, а не перед людьми» (58, 117).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
11 октября 1910 г. Я. П.
И. Ф. Наживин
«Наживин[198]198
Наживин Иван Федорович – бытописатель русской деревни, сподвижник Л. Н. Толстого; после революции – крупный писатель и публицист периода русской эмиграции, автор книги «Душа Толстого». Под влиянием Толстого Наживин стал изучать различные религиозные течения – секты русского раскола и других стран: Индии, Китая, Персии. Результатом стало написание книги «Голоса народов».
[Закрыть] говорил о своем неутешном горе (умерла их четырехлетняя девочка).
Софья Андреевна рассказала: когда в 1895 г. умер Ванечка, Л. Н. опустился на диван и сказал: «Безвыходное положение, потому что я думал, что это единственный ребенок, который будет продолжать мое дело на земле».
Л. Н.: Тяжелее смерти ребенка ничего нет. Какая там виселица!
Софья Андреевна: Дети – мечта, какая не сбывается.
Беседа Л. Н. с Наживиным о писателях:
– Пушкин удивителен. Молодой человек – какая серьезность. Гоголь, Достоевский, Тютчев. Теперь что́ из русской литературы стало! Все эти… Сологубы… Это от французской литературы можно было бы ожидать, но от русской – никак.
Наживин: «Ничего не вырабатывается!» – 500 рублей за лист вырабатывается.
Л. Н.: Я думаю, что́ теперь есть в литературе? Как был натурализм в гоголевское время после карамзинской напыщенности. Что теперь вносится?
Наживин: Декадентство, хаос.
Л. Н.: Вы – молодой человек, скажите, что там находится нового? Я не могу разобраться. Что? Такое сомнение по отношению ко всему, разрушение авторитетов.
Наживин: Разрушение буржуазной морали.
Л. Н.: Разрушать буржуазную нравственность, которая говорит, что можно обижать людей и вместе с тем ходить в церковь.
Наживин: Они ее не разрушают. Они так же живут, получая 500 рублей за лист.
Булгаков: По содержанию ничего нового нельзя указать. Чтобы они учили жизни, этого нельзя сказать. Но у них есть таланты.
Л. Н.: У кого?
Булгаков: Я назвал бы Арцыбашева, Куприна, обладающих талантом, но небольшим. Андреев не обладает талантом.
Л. Н.: Он затрагивает какие-то вопросы, которые он сам не понимает. И всякое искусство не терпит посредственности, а поэзия совсем не терпит.
Наживин: Бальмонт – это не русская литература» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 376).
Из Дневника Л. Н. Толстого
12 октября 1910 г. Я. П.
«Встал поздно. Тяжелый разговор с Софьей Андреевной. Я больше молчал. Занимался поправкой О Социализме. Ездил с Булгаковым навстречу Саше (навстречу А. Л. Толстой, ездившей в Тулу к врачу. – В. Р.). После обеда читал Достоевского[199]199
Роман «Братья Карамазовы».
[Закрыть]. Хороши описания, хотя какие-то шуточки, многословные и мало смешные, мешают. Разговоры же невозможны, совершенно неестественны. Вечером опять тяжелые речи Софьи Андреевны. Я молчал[200]200
«Я молчал». Из Дневника С. А. Толстой от 13 октября 1910 г.: «Когда я вчера заговорила с Львом Николаевичем, что, сделав распоряжение об отдаче после смерти всему миру своих авторских прав, помимо семьи, он делает дурное не доброе дело, он всё время упорно и злобно молчал. И вообще, он теперь взял такой тон: «ты больна, я это должен выносить, но я буду молчать, а в душе тебя ненавидеть» (Толстая С. А. Дневники. Т. 2. М., 1978. С. 215).
[Закрыть]. Ложусь» (58, 117).
13 октября 1910 г. Я. П.
«Все не бодр умственно, но духовно жив. Опять поправлял о социализме. Все это очень ничтожно. Но начато. Буду сдержаннее, экономнее в работе. А то времени немного впереди, а тратишь по пустякам. Может быть, и напишешь что-нибудь пригодное.
Софья Андреевна очень взволнована и страдает. Казалось бы, как просто то, что предстоит ей: доживать старческие годы в согласии и любви с мужем, не вмешиваясь в его дела и жизнь. Но нет, ей хочется – Бог знает чего хочется – хочется мучить себя. Разумеется, болезнь, и нельзя не жалеть[201]201
Из Дневника С. А. Толстой от 13 октября 1910 г.: «Более чем когда-либо несчастна и мучаюсь. Лев Николаевич держит всё время надо мной нож (в переносном смысле, конечно): «хочу, сейчас зарежу». А я держу всё время яд и более, чем когда-либо, думаю: «хочу убьюсь». И вот наша жизнь, т. е. моя. Известие, подтверждение прежнего, что Лев Николаевич написал бумагу об отказе после смерти прав авторских, и тихонько от семьи, и передал тайно Черткову, – окончательно меня убило. Весь день думаю о самоубийстве… Лев Николаевич отрицал правительство, теперь с дневниками, которые теперь в Государственном банке и с Завещанием вместе с Чертковым прячется за правительство! Сколько теорий, и как мало на деле! Не корысть меня мучает, а тайна от меня и зло, которое породит это завещание!» (Цитируется по т. 58, с. 542).
[Закрыть]» (58, 117–118).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
14 октября 1910 г. Я. П.
«Л. Н. сейчас читал Достоевского («Братья Карамазовы»)[202]202
12 октября Толстой начал читать первый том «Братьев Карамазовых» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. XI V. СПб., 1883). Этот том с пометками Льва Толстого хранится в Яснополянской библиотеке писателя.
[Закрыть]:
– Отвратителен. С художественной стороны хороши описания, но есть какая-то ирония не у места. В разговорах же героев – это сам Достоевский говорит. Ах, нехорошо, нехорошо! Тут семинарист и игумен, Иван Карамазов тоже, тем же языком говорят. Однако меня поразило, что он высоко ценится. Эти религиозные вопросы, самые глубокие в духовной жизни – они публикой ценятся. Я строг к нему именно в том, в чем я каюсь, – в чисто художественном отношении. Но его оценили за религиозную сторону – это духовная борьба, которая сильна в Достоевском. Я как раз читаю художника (французского писателя), в котором никакого (религиозного) содержания (вероятно, Мопассан. – В. Р.). Но художественное не терпит посредственности; тут нужно, чтобы это было такое, чтобы читатель перенесся в это, переживал то, что автор» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 381–382).
Из Дневника С. А. Толстой
14 октября 1910 г. Я. П.
«Л. Н. встал бодро, читает «Карамазовых» Достоевского и говорит, что очень плохо: где описания, там хорошо, а где разговоры – очень дурно; везде говорит сам Достоевский, а не отдельные лица рассказа. Их речи не характерны»[203]203
Толстая С. А. Дневники. В 2 т. Т. 2. М.: Худож. литер., 1978. С. 216.
[Закрыть]
Из Дневника Л. Н. Толстого
17 октября 1910 г. Я. П.
«Встал в 8, ходил по Чепыжу (участок леса в Ясной Поляне. – В. Р.). Очень слаб. Хорошо думал о смерти и написал об этом Черткову. Софья Андреевна пришла и все также мягко, добро обходилась со мной. Но очень возбуждена и много говорит. Ничего не делал, кроме писем. Не могу работать писать, но слава Богу, могу работать над собой. Все подвигаюсь. Читал Шри Шанкара (индусский религиозный философ. – В. Р.). Не то. Читал Сашин (дочери. – В. Р.) дневник. Хорошо, просто, правдиво. Был Перпер (Иосиф Иосиевич – вегетарианец, редактор журнала «Вегетарианское обозрение», автор ряда статей по вегетарианству и воспоминаний о Толстом. – В. Р.). и Без. из Ташкента (личность не установлена. – В. Р.). Я говорил с Перпером дурно, напрасно горячился. Ложусь спать – слаб. Близкой смерти не противлюсь» (58, 118–119).
18 октября 1910 г. Я. П.
«Все слаб. Да и дурная погода. Слава Богу, без желания чувствую хорошую готовность смерти (курсив Л. Н. Толстого. – В. Р.). Мало гулял. Тяжелое впечатление просителей двух – не умею обойтись с ними. Грубого ничего не делаю, но чувствую, что виноват и тяжело. И поделом. Ходил по саду. Мало думал. Спал и встал очень слабый. Читал Достоевского и удивлялся на его неряшливость, искусственность, выдуманность и читал Николаева «Понятие о Боге». Очень, очень хороши первые 3 главы 1-й части. Сейчас готовлюсь к постели. Не обедал и очень хорошо» (58, 119).
Из «Яснополянских записок» Д. П. Маковицкого
18 октября 1910 г. Я. П.
«Я спросил Л. Н., читает ли он Достоевского, и как…
Л. Н. ( о « Братьях Карамазовых »): Гадко. Нехудожественно, надуманно, невыдержанно… Прекрасные мысли, содержание религиозное… Странно, как он пользуется такой славой.
Душан Петрович: Слава богу!
Л. Н.: Да, слава богу! Видно, что религиозное содержание захватывает людей. П. П. Николаев[204]204
Николаев Петр Петрович – философ, по происхождению донской казак, землевладелец, автор философского труда «Понятие о боге как совершенной основе жизни (Духовно-монистическое мировоззрение». П. П. Николаев прислал Толстому осенью 1910 г. обе части в незаконченном виде, в листах, и Толстой с огромным интересом читал и часто комментировал незаконченное сочинение русского мыслителя.
[Закрыть] говорит, что человека без религии нет. Эгоизм, семья, государство, человечество – исполнение воли бога – мотивы-двигатели. […]
В 11 ч. (вечера. – В. Р.), когда я вошел к нему, Л. Н. читал «Братьев Карамазовых».
Л. Н.: Ох, какая чепуха, ужас! Как мальчик укусил за палец…Помните? Как Катерина Ивановна послала 200 рублей капитану, которого Митя (Карамазов) потащил за бороду» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 386–387).
Из Дневника Л. Н. Толстого
19 октября 1910 г. Я. П.
«Ночью пришла Софья Андреевна. «Опять против меня заговор». – «Что такое, какой заговор?» – «Дневник отдан Черткову. Его нет». – «Он у Саши». Очень было тяжело, долго не мог заснуть, потому что не мог подавить недоброе чувство. Болит печень. Приехала Молоствова[205]205
Молоствова Елизавета Владимировна – знакомая Толстых с 1904 г., автор исследования «Секта русских иеговистов», в октябре 1910 г., незадолго до ухода Л. Н. Толстого, посетила Ясную Поляну.
[Закрыть]. Ходил по елочкам, насилу двигаюсь. […]
Можно сознавать Бога в себе самом. Когда сознаешь Его в себе самом, то сознаешь Его и в других существах (и особенно живо в людях). Когда сознаешь Его в себе и в других существах, то сознаешь Его и в Нем самом.
– Опять ничего не делал, кроме писем. Здоровье худо. Близка перемена. Хорошо бы прожить последок получше. Софья Андреевна говорила, что жалеет вчерашнее. Я кое-что высказал, особенно про то, что, если есть ненависть хоть к одному человеку, то не может быть истинной любви. Разговор с Молоствовой, скорее слушание ее. Дочитал, пробегал 1-й том Карамазовых. Много есть хорошего, но так нескладно. Великий инквизитор и прощание Засима. Ложусь. 12» (58, 119–120).
Из Дневника С. А. Толстой
19 октября 1910 г. Я. П.
«Вечером Л. Н. увлекался чтением «Братьев Карамазовых» Достоевского и сказал: «Сегодня я понял то, за что любят Достоевского: у него есть прекрасные мысли». Потом стал его критиковать, говоря опять, что все лица говорят языком Достоевского и длинны их рассуждения» (Толстая С. А. Т. 2. С. 221).
Из «Яснополянских записок» Д. П. Маковицкого
19 октября 1910 г. Я. П.
«Л. Н. заговорил о Достоевском: о поучениях старца Зосимы и о Великом Инквизиторе.
– Здесь очень много хорошего. Но все это преувеличено, нет чувства меры.
Софья Андреевна: Жена Достоевского стенографировала, и он никогда ничего не переделывал.
Л. Н. : «Великий Инквизитор» – это так себе. Но поучения Зосимы, особенно его последние, записанные Алешей, мысли, хороши.
[…]
Молоствова: Я думаю, молодым не следует читать Достоевского.
Е. В. Молоствова
Л. Н. : Ах, у Достоевского его странная манера, странный язык! Все лица одинаковым языком выражаются. Лица его постоянно поступают оригинально, и, в конце, вы привыкаете, и оригинальность становится пошлостью. Швыряет, как попало, самые серьезные вопросы, перемешивая их с романическими. По-моему, времена романов прошли. Описывать, «как распустила волосы…», трактовать (любовные) отношения человеческие…
Софья Андреевна: Когда любовные отношения – это интересы первой важности.
Л. Н.: Как первой! Они 1018-й важности. В народе это стоит на настоящем месте. Трудовая жизнь на первом месте.
И Л. Н. вспомнил разговоры, бывшие на днях с Ольгой Ершовой, яснополянской крестьянкой. Она говорила: сноха хороша, сын, зять не пьют, живем мирно, решают, кому идти в солдаты:
– Вот интересы… Вот Мопассан – огромный талант. У него целые томы посвящены любви. У Мопассана ряд серьезных вопросов пробивается. Я как раз перечитывал Мопассана и Достоевского» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 388).
Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
22 октября 1910 г. Я. П.
«Л. Н. сказал, что если бы не было общины и не возник бы вопрос, как им поступить с несогласными, исключать ли их, и каждый старался бы достигнуть непротивления, а не осуждения и не исключения…
Л. Н. говорил, что сегодня читал часть Нагорной проповеди. Лишнего много, тяжело читать. Написано хуже Достоевского. В этих четырех Евангелиях нашли меньше чепухи, чем в остальных, и сделали их Священным писанием. Замечательно идолопоклонство к словесному выражению (к Евангелию). Очевидно (становится), как оно разрушается» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 392).
Из воспоминаний В. Ф. Булгакова
22 октября 1910 г. Я. П.
[По возвращении из Москвы В. Ф. Булгаков сделал запись в своем дневнике:]
«– Были в театре? – спрашивал меня Лев Николаевич, сидя за шахматами с А. Д. Радынским. – Я читал «Братьев Карамазовых», вот что ставят в Художественном театре. Как это нехудожественно! Прямо нехудожественно. Действующие лица делают как раз не то, что должны делать. Так что становится даже пошлым: читаешь и наперед знаешь, что они будут делать как раз не то, что должны, чего ждешь. Удивительно нехудожественно! И все говорят одним и тем же языком… И это наименее драматично, наименее пригодно к сценической постановке. Есть отдельные места, хорошие. Как поучение этого старца, Зосимы… Очень глубокие. Но неестественно, что кто-то об этом рассказывает. Ну, конечно, великий инквизитор… Я читал только первый том, второго не читал» (Булгаков В. Ф. С. 379).
Из Дневника Л. Н. Толстого
23 октября 1910 г. Я. П.
«…1) Я потерял память всего, почти всего прошедшего, всех моих писаний, всего того, что привело меня к тому сознанию, в каком живу теперь. Никогда думать не мог прежде о том состоянии, ежеминутного памятования своего духовного «я» и его требований, в котором живу теперь почти всегда. И это состояние я испытываю без усилий. Оно становится привычным. Сейчас после гулянья зашел к Семену (повар Толстых Семен Николаевич Румянцев. – В. Р.) поговорить об его здоровье и был доволен собой, как медный грош, и потом, пройдя мимо Алексея (яснополянский дворник Алексей Петрович Борисов. – В. Р.), на его здоровканье почти не ответил. И сейчас же заметил и осудил себя. Вот это-то радостно. И этого не могло бы быть, если бы я жил в прошедшем, хотя бы сознавал, помнил прошедшее. Не мог бы я так, как теперь жить большей частью безвременной жизнью в настоящем, как живу теперь. Как же не радоваться потере памяти? Все, что я в прошедшем выработал (хотя бы моя внутренняя работа в писаниях) всем этим я живу, пользуюсь, но самую работу – не помню. Удивительно. А между тем думаю, что эта радостная перемена у всех стариков: жизнь вся сосредотачивается в настоящем. Как хорошо!
Приехал милый Булгаков (20 октября им был прочитан реферат в Московском университете «О высшей школе и науке». – В. Р.). Читал реферат, и тщеславие уже ковыряет его. – Письмо доброе от Священника (Тульский протоиерей Дмитрий Егорович Троицкий. – В. Р.), отвечал ему. Немного подвинулся в статье о социализме, зa которую опять взялся. Ездил верхом. Весь вечер читал копеечные книжечки, разбирая их по сортам. Написал утром Гале (Черткова А. К. – В. Р.) письмецо. От Гусева письмо его о Достоевском, как раз тоже, что я чувствую» (58, 121–122).
Л. Н. Толстой – Анне Константиновне Чертковой (Галя)
23 октября 1910 г. Я. П.
А. К. Черткова
«Благодарствуйте, милый друг Галя, за письмо Гусева[206]206
А. К. Черткова прислала Толстому письмо к ней H. Н. Гусева, секретаря Л. Н. Толстого, отбывавшего в это время ссылку в Чердынском уезде Пермской губ. за распространение идей и произведений писателя (фрагмент текста письма приводится ниже. – В. Р.). В письме H. Н. Гусев писал о прочитанных им книгах: Пругавина о В. К. Сютаеве, Достоевского «Дневник писателя» и Мережковского «Толстой и Достоевский».
[Закрыть]. Сейчас прочел и порадовался. Какая умница! Да что ум, какое сердце! Я всегда, во всех письмах его чувствую это сердце. Случилось странное совпадение. Я, – всё забывши, – хотел вспомнить и забытого Достоевского и взял читать Братьев Карамазовых (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне всё объясняет.
Вы не можете себе представить, как хорошо для души всё забыть, как я забыл. Дай бог вам узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее.
Поздравляю вас и Диму с прибавкой года. Дай бог вам обоим узнать радость старости. Благодарю вас за любовь и снисхождение ко мне, в которых очень нуждаюсь.
Л. Т. 23 ок. утром» (89, 229).
Из письма Н. Н. Гусева к А. К. Чертковой
27 сентября 1910 г. Коренин
Н. Н. Гусев
«После того, что писалось за последние годы о Достоевском в нашей литературе, где Достоевский выставлялся величайшим и совершеннейшим учителем веры, мне, после романов, было очень интересно познакомиться с теми писаниями Достоевского, где он говорит от себя лично. Я много ждал от этой книги [ «Дневник писателя»] и увы! – понес жестокое разочарование. Везде Достоевский выставляет себя приверженцем народной веры; и во имя этой-то народной веры, которую он, смею думать, не знал в том виде, в каком она выразилась у лучших представителей народа, как духоборы и Сютаев, он проповедовал самые жестокие вещи, как войну и каторгу. То, что он писал о русско-турецкой войне, просто страшно читать; тут есть и не только восхваления этой войны, как «святого дела», но и советы русским начальникам об издании приказов об угрозе расстрелянием турецким офицерам и пр. Из статьи Достоевского об «Анне Карениной», в последней части которой Лев Николаевич тогда еще выразил свое отрицание войны и насилия вообще, я узнал, что Достоевский был горячим поборником противления злу насилием, утверждал, что пролитая кровь не всегда зло, а бывает и благом, что иногда бывают такие осложнения взаимных отношений между народами, которые легче всего разрешаются войной, и пр. Вот самое ужасное место из этой ужасной статьи: «Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком (зачем он этакую пакость возьмет? Н. Г.), а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глаза ребенку, который уже у него в руках… Что бы он сделал? – Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку! – Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити… Если не вырвать у турок оружие – и чтобы не убивать их – уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтобы только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничанье, это самое полное извращение природы…» Я пришел в ужас, прочтя у того, кого считают теперь многие русские интеллигенты своим духовным вождем, это «тупейшее и грубейшее» извращение нравственного чувства и понимания христианства… Еще по другому вопросу – о суде и наказании – находим такие же жестокие, нехристианские мысли у Достоевского… Достоевский в 1873 г. высказывал недовольство несколькими оправдательными приговорами, вынесенными присяжными, и обращался к ним с такими словами: «Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой, вы, может быть, половину спасли бы их» (58, 554–555).
