Текст книги "Ап (СИ)"

Автор книги: Виталий Абанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

   – ... и это был трюк. – сказала Лапочка, изобразив руками жест фокусника, судя по всему Амаяка Акопяна с его вечным «сим-салавим».

   – Трюк. Ну конечно. – сказал я. Мне и самому хотелось в это верить. В то, что девушка из свиты Великого и Ужасного не шагала вниз с двадцатиэтажного «Президент Отеля», в то, что это какая-то фигня с зеркалами и прочим. И я, между прочим, имел право в это верить, потому что и не такие трюки проделывали. Потому что мозг имеет склонность верить во всякую ерунду и интерпретирует события так, как ему проще, как ему привычнее. Мы живем в иллюзии и это правда. Поэтому я имею право верить в то, что некоторые части этой иллюзии еще более иллюзорны, не так ли? Закутаться в эту теплую иллюзию и жить в ней, выбросив из головы глупости. И верить, и верить, и верить...

   – Хорошо. – говорю я: – хорошо. Это я понимаю. То есть зеркала и трюки, падающий манекен, ведро с кетчупом или кукурузным сиропом, это ладно. Но я вот чего я не могу понять, так это тебя. Это же мне не привиделось? Ты дала мне коленкой в пах, и это было больно, между прочим.

   – Ты не понимаешь. – говорит Лапочка: – мне пришлось. Таковы были условия розыгрыша. Но все твои, все наши с тобой издержки будут достойно оплачены и вознаграждены. Мы с тобой вытянули джек-пот, теперь до конца жизни можно не работать и даже внуки наши не будут ни в чем нуждаться.

   – Погоди. – я поднимаю ладонь: – о чем ты?

   – Все очень просто. – говорит Лапочка: – и когда я закончу, ты простишь меня и даже будешь благодарен. Но я не могу объяснить все толком, пока ты постоянно меня перебиваешь и требуешь объяснений через каждые две секунды. Пожалуйста, дай мне шанс объясниться.

   – Конечно. – говорю я, и это неправда. Я не собираюсь ничего прощать сейчас. Я зол.

   – Так вот, помолчи и послушай. – она откидывает волосы, сбившиеся ей на глаза, недовольно морщится. Глядя на нее я не могу увидеть разницы, и я не думаю, что прямо сейчас, в данную минуту ей управляет кто-то другой, что у нее нет своей воли. Та, фейдакин на крыше, – она была словно зомби. А Лапочка сидит напротив меня и в ее глазах видно, что сейчас она злится, что она что-то скрывает и что она живая. Живой человек, а не зомби. Пожалуй, если ей сказать «спрыгни с крыши» – она еще тебя самого столкнет, да. Кроме того – одежда. Если бы кто-нибудь, когда-нибудь приручил ее от слова совершенно, то думаю, что никто на свете не оставил бы ее в этом джинсовом пиджаке. Эти идиотские доводы приходят мне в голову, когда я смотрю на нее. Тем временем Лапочка рассказывает о том, что у богатых странные причуды, и что кто-то заранее срежиссировал всю эту ситуацию в ресторане и на крыше, а потом и у меня в квартире. Смысл? Она пожимает плечами, какой смысл в том, чтобы кататься на аквабайках, запускать воздушных змеев или организовывать масштабные оргии? Как и всегда – развлечение. Или пари. Она не знает. Она может сказать только что когда к ней пришел представитель этого человека – он предложил ей денег достаточно, чтобы осуществить любую мечту из тех, что она вырезала из глянцевых журналов и прикрепляла кнопками к пробковой доске над своей кроватью. Для визуализации, как сейчас модно говорить. Вообще это блядская затея, вся эта визуализация, миллионам людей сказали, что если ты вырежешь картинку с «Порше» или «Феррари», белыми пляжами где-нибудь на Бали и Моникой Беллуччи топлесс, и если ты будешь смотреть на эти картинки с упорством голодного удава, представляя, как ты фланируешь по всем этим пляжам, венским улочкам, тусовкам и картинным галереям под ручку с Моникой – то у тебя все получится. Мне кажется это бред. Потому что пока вы сидите и пялитесь на картинку – кто-то упорно работает. Пока вы спите, враг качается, старая истина РПГ. Насколько я понимаю, самыми упорными ребятами по части визуализации всегда были онанисты и мастурбаторы, уж кто-то, а эти парни и девчонки представляли себе все четко, в деталях, с звуками и запахами и конкретными людьми и ситуациями. И по опыту этих ребят (и девчат, конечно, никакого сексизма) – это не работает. Неважно, сколько раз в день ты дрочишь на классную девчонку с крепкой жопой из соседнего подъезда, пока ты не приложишь усилия в реальном мире, все твои визуализации остаются влажными фантазиями онаниста. Иногда достаточно просто подойти и спросить – эй, девчонка из соседнего подъезда с крепкой жопой, мне так хочется тебе вдуть, сил нет, давай сделаем это прямо сейчас, или я могу подождать до вечера? Потому что у девчонки такие же тараканы в голове как и у вас и вполне возможно, что она тоже дрочит ночами, в конце концов все дрочат друг на друга и это нормально. Но нет, большинство онанистов продолжат визуализировать эти моменты, не предпринимая никаких действий. Поэтому я, блядь, не верю в доски визуализации. Хотя у меня дома над рабочим столом тоже висит точно такая же. И я могу себе представить, сколько это – достаточно денег для этой доски. Да, у меня на доске есть и стальная громадина «Лексус» и апартаменты с камином и часы, которые стоят абсурдно дорого для наручного хронометра, и тугие пачки зеленых купюр в чемодане – все атрибуты доски отчаяния.

   – Поставь себя на мое место. – говорит Лапочка: – у меня была такая возможность заработать невероятно много денег, закрыть все свои долги и кредиты, помочь родителям, да и с тобой я бы поделилась. Я сперва не поверила, но эти ребята оплатили мне аванс. Сразу же. Да, я понимаю, что несуразица, понимаю, что звучит невероятно, но деньги были настоящие. И ты понимаешь ситуацию...

   Я понимал ситуацию. Сумма, которую она назвала – угнетала своей значительностью и наполненностью. Эта сумма могла убивать сама по себе, могла жить сама по себе, заказывать шампанское и клубнику в пентхаус, носить меха и бриллианты и небрежно давать чаевые швейцару. И у нее никогда не было таких денег. Не было их и у меня. И она на самом деле могла так поступить. И, наверное, даже должна была так поступить. Какие минусы здесь есть – могла подумать она и прийти к логическому выводу, что минусов почти нет. Девушка с крыши не падала, это иллюзия и обман зрения, а все остальное – сделать стеклянные глаза и отмудохать меня в хлам – несложно. И самое главное – она права в том, что я ее простил бы. Когда все логически и понятно, когда нет больше необходимости умирать под пытками, или жить в мире где существуют невероятные менталисты, способные внушать людям что угодно, когда не надо тянуться за капроновой петлей в подошве кроссовок, чтобы потом взрыв вбил тебе в грудь твою же берцовую кость, убив всех, кто стоит рядом сотнями керамических шариков, как будто с твоих плеч сняли колоссальный груз. Даже просто жить сейчас, так как и раньше, это уже невероятное облегчение.

   – Поэтому я прошу у тебя прощения. – говорит Лапочка своим спокойным голосом и я вижу как у нее по щеке стекает слеза: – Я переоценила свои возможности, я думала, что это будет легко. Но мне очень тяжело сейчас и все это уже не имеет смысла. Я отдам тебе половину суммы, и я сделаю все, что ты захочешь, если ты будешь готов меня простить. Спасибо, что ты меня выслушал... и я знаю, что поступила неправильно, поставив наши отношения на кон. У нас есть отношения и я дорожу ими, ты единственный мужчина в мире, способный принять меня так, как есть, со всеми моими тараканами. Я просто хотела, чтобы мы жили в достатке, мы смогли бы теперь рвануть в Таиланд, нанять там публичный дом для тебя и девки целыми днями отсасывали тебе член, а в промежутках мы бы купались, загорали и пили текилу, мы все еще можем это сделать. – говорит она, а слезы продолжают капать вниз, прямо на этот дурацкий джинсовый пиджак, начинают впитываться в ткань, оставляя темные пятна. Я вздыхаю, чувствую, как что-то ломается в груди, сажусь на диван рядом с ней и прижимаю к себе. Она начинает всхлипывать и сворачивается в клубочек у меня на коленях, бормоча что-то нечленораздельное себе под нос. Я поглаживаю ее по спине и говорю что-то вроде – «ну-ну-ну, ничего страшного, все будет хорошо.» Чувство нереальности происходящего усиливается, я окончательно теряю связь с реальностью и закрываю глаза сам, устав от безумия, творящегося в этом мире. Мой друг, одна из рыцарей Круглого Стола, продалась за конкретную и определенную сумму в денежных знаках и это в то время, как я уже почти решил что Лапочка это сэр Ланселот, лучший среди равных и герой героев. Хорошо, может быть она сэр Персиваль, или даже сэр Кей, «который почти сразил в пьяной драке труса из Бристоля». Хотя нет. Нет, она определенно сэр Ланселот Озерный, непобедимый рыцарь, который и стал причиной гибели королевства, его любовь к своей королеве и стала ударом в спину сюзерену. История идет по спирали, думаю я, повторяясь в виде фарса, да. Может быть мои девы-рыцари в принципе не умеют любить, ведь все, что я взыскующа – это лишь томление плоти и прочая суета сует тысячью позициями из Кама Сутры. И вообще, чего это я тут решил что она что-то мне должна? Да, друзья, да любовники, да, много чего было хорошего, но ведь было и плохое, ведь было и отвратительное и может быть именно сейчас и всплыло все на поверхность. И я не вправе тут указывать, что и как ей делать, она сделала свой выбор, могла бы уже и на белых песчаных пляжах Бали нежиться, но вот она со своими миллионами, лежит у меня на коленях, свернувшись в клубочек, словно ободранная кошка и всхлипывает. Совершенно неожиданно и некстати я начинаю чувствовать сильнейшую эрекцию. Мой член становиться твердым как копье Ласелота, причиняя мне боль, потому что Лапочка придавливает его... чем-то. Ситуация странная, но мой организм искренне полагает что самое время для копуляции. По мнению моего организма, заплаканная самка в руках – это повод для размножения. По крайней мере, сделай попытку, парень, говорит подсознание, накачивая пещеристые тела и насыщая гормонами кровь. И тут я понимаю, что поглаживаю ее не только по спине и что всхлипывания понемногу прекращаются, и вот уже ее узкая, холодная ладошка неторопливо начинает расстегивать на мне рубашку...

   Глава 11

   Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий,

   самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных,

   а жизнь говорит: это не для тебя – пиши статьи

   и толкуй о литературе. В.Г. Белинский

   Я стою у окна в накинутом на плечи белом махровом халате и смотрю на город. Халат не запахнут спереди и прямо сейчас я демонстрирую ночному городу свои гениталии. Впрочем, ночному городу все равно. Мне тоже, поэтому мы с ним и пришли к такому молчаливому согласию – я показываю ему свой член, а он не обращает на это внимания. У меня за спиной, на огромной кровати смирно спит Лапочка в обнимку с Женькой и еще какой-то девушкой, с которой мы познакомились только сегодня, пока высаживались из лимузина внизу гостиницы. Издалека, в полутьме комнаты, в отсвете ночных огней города, то, что происходит на кровати немного похоже на скульптурную группу с Лаокооном и его детьми, ту, где они борются со змеями, или просто на нескольких удавов, боа-констрикторов, лежащих вместе, блики далеких рекламных плакатов и фонарей отражаются от блестящих бедер и коленей, создавая иллюзию движения. Пиршество плоти, думаю я, торжество эпикурейства и прочего прожигания жизни. У меня болит голова и бок – синяки останутся надолго, ну и черт с ними. Я смотрю на город и знаю, что за спиной, рядом с этой огромной кроватью, на которой сейчас властвуют ноги, бедра, колени и прочие атрибуты телесности, рядом с ней стоит стол. А на столе, между полупустыми бутылками с лучшим шампанским, чашей с фруктами и кроваво-алыми туфлями на длиннющих шпильках, между скомканными салфетками и пачкой сигарет, среди всего этого стоит пластиковый пакет. Обычный пакет из супермаркета с эмблемой какого-то местного производителя, что-то вроде круга и треугольника и надписью «Покупайте экологичные продукты!». А в пакете лежит тридцать миллионов рублей. Вернее – лежало, да. Сейчас там немного меньше, за вычетом оплаты пентхауса в гостинице, десяти бутылок «Кристалл», вызова трех стриптизерш и оплаты за доставку в номер. И эти деньги уже поделены, да. По десятке на брата. Стоять и смотреть на город с больной головой и ноющими ребрами неизмеримо приятнее, когда ты стал богаче на десять миллионов. Я мысленно прикидываю, что я могу купить на свою долю, куда бы я хотел поехать и что сделать. Девы-рыцари тем временем спят, утомившись от всех событий, произошедших за день и часть ночи. На душе у меня неспокойно и я не знаю почему. Наверное, это мандраж победителя, думаю я, ведь все уже позади, все всем довольны и даже в профите, вин-вин, время праздновать, ура, но ты слишком устал для того, чтобы ликовать. И даже последующая оргия не смогла расслабить меня до конца. Что-то было не так. Или я опять надумываю себе глупости? С другой стороны, весь мир иллюзия, так почему я так цепляюсь за правдоподобность именно этой иллюзии? Зачем мне это? А если бы сейчас открылась дверь и вошел инопланетянин, например, или Махатма Ганди, или Марти Макфлай – неужели я бы не поверил своим глазам и стал искать привычные объяснения, вроде «мне кажется», или «галлюцинации», «приснилось» и так далее. Сколько раз, в фильмах, книгах и комиксах меня раздражало, что главный герой не мог поверить, что с ним, или с ней происходит что-то необычное? Как бесит, когда эти утырки продолжают тереть глаза и бормотать бессмыслицу про «не может этого быть» и «это невероятно», но сейчас что-то странное произошло с тобой и ты стоишь в отупении и смотришь на ночной город в белом гостиничном халате и не веришь окружающему миру. А ведь тут даже законы физики никакие не нарушены, никто не телепортировался из параллельной вселенной, или не вернулся из будущего с просьбой зачать будущего руководителя Сопротивления, не разверзлись небесные хляби, ничего экстраординарного. Вот если бы появился говорящий динозавр, вот тут был бы удар по моему ощущению реальности, я понимаю. А тут просто деньги и странные люди. В отличие от говорящих динозавров, странные люди и деньги существуют в этой реальности. Причем и тех и других достаточно много. Поэтому, с точки зрения логики, мое поведение сейчас иррационально. То, что произошло – это реальность. Я могу потрогать эти деньги, эти нежно-розовые пачки пятитысячных купюр, я могу потрогать любую из композиции Лаокоона на кровати и их тела тоже абсолютно реальны, а у Женьки под глазом нет никакого пореза. Значит – это реальность, данная нам в ощущение, как говаривали классики марксизма. Глупо отрицать очевидное. Остается принять ее и действовать исходя из данной реальности. Дело осталось за малым – какова она, эта реальность. Сзади раздается шорох, дуновение воздуха, и чье-то тело прижимается ко мне со спины.

   – Что стоишь? – голос с легкой хрипотцой. Босая нога игриво проводит по лодыжке.

   – Да так. – отвечаю я, не оборачиваясь: – думаю.

   – И о чем же ты думаешь, о властитель моих снов? – спрашивают сзади: – наверное о том, что Кристина показала себя с наилучшей стороны? У нее шикарное тело и она действительно испорченная девчонка. Нам даже не пришлось ее портить самим.

   – Вот об этом я и думаю. Слишком уж все идеально. – говорю я: – Второй закон Чизхолма – если все идет хорошо, значит что-то непременно случится в ближайшем будущем. А знаешь, какие следствия из этого закона?

   – Да? И какие же? – рука Лапочки забирается мне под халат, приятно холодит кожу живота и начинает спускаться вниз, медленно, не торопясь.

   – Следствие номер один – если ситуация улучшилась, значит вы чего-то не заметили. – говорю я, чувствуя, что мой организм все еще в состоянии реагировать на прикосновения должным образом.

   – Это хорошо, что ты думаешь. – говорит Лапочка: – это здорово. Ты у нас мыслитель, голова. Мудрец и отшельник. Правда извращенец. О! Ты у нас Джирайя-сама. Великий отшельник с Жабьей горы Мъёбоку. Поклонник сисек Цунаде-сама, пятой хокаге деревни Скрытого Листа.

   – Угу. – киваю я, стараясь не обращать внимания на приключения левой руки Лапочки (она левша) под моим халатом. Тщетно. Я думаю о том, что жутко устал за сегодня, думаю, что же сказать, чтобы постараться избежать перевода разговора в совокупление. Невольно хихикаю от воспоминаний.

   – Что смешного? – спрашивает Лапочка, прекращая свои развратные действия под моим халатом и становясь рядом со мной. На ней, конечно же, нету ни нитки и ночной город получает редкую возможность полюбоваться обнаженной Лапочкой во весь рост.

   – Знаешь, анекдот вспомнил. – говорю я.

   – Да? Давай.

   – Значит на скотном дворе петух трахает курицу. Трахает, такой, весь в пене, старается. И тут открывается дверь, выходит старый негр и бросает горсть кукурузы. Петух бросает курицу и бежит клевать кукурузу. Негр качает головой и говорит – Не дай бог так оголодать.

   – И где же тут смеяться. – говорит Лапочка, слегка фыркнув под конец анекдота.

   – Да прямо после слова «лопата». – говорю я в ответ: – просто вспомнилось.

   – О. вспомнилось. А ты у нас случайно не голодный? – улыбается Лапочка, опускаясь передо мной на колени. Я поднимаю голову к потолку и начинаю думать на отвлеченные темы. В голове вдруг всплывает фотография сестры Афины. Афина, думаю я, точно. Никто не знает про Афину. И Лапочка, и Женька и даже Винниту Крепкая Рука Зоркий Глаз – никто не упомянул ее. Винниту выдавала нам деньги, она же проводила трансфер безналичной части средств на Лапочкину карту, она же искренне просила прощения и подписания договора о неразглашении. И они упоминали только три эпизода розыгрыша – в ресторане и на крыше, потом – в квартире. Все. Значит ли это, что Афина права? Но если бы она была права, то ... Что? Мягкие губы касаются меня там, внизу и я волевым усилием возвращаю себе способность мыслить – пока еще могу, пока еще ювелирная техника Лапочки не лишила меня такой возможности. Да, если Афина все же права, то все это может быть жестоким розыгрышем, такой игрой на нервах, игрой с сознанием и восприятием. Как кошка, поймав жертву, отпускает ее на свободу, якобы отпускает, конечно же. Жертва уже никуда не убежит, она обречена, но она еще не знает этого. Она испытывает иллюзии, ей больно, ей страшно, но самое главное – у нее еще есть надежда. И она стремиться бежать, наивно полагая, что выбралась из когтей смерти. Увы, но это не так. И если это так, то сейчас я нахожусь в положении Теона Грейджоя, который так же наивно предполагал, что может убежать от Рамси Болтона. Каждая возможность побега была просто еще одной пыткой. Я почувствовал, как мой пенис начал опускаться, при этой мысли. Да, представить себя в роли Теона, Вонючки – это оказывает отрезвляющее действие на любой пенис. Тем более, что у Теона его отрезали.

   – Что с тобой? – спросила Лапочка откуда-то снизу: – ты устал?

   – Ага. Есть немного. Почему бы нам просто не поспать и ...

   – Что же, думаю, что я приму этот вызов. – сказала Лапочка: – пришло время познакомить тебя с тайной техникой тайдзюцу деревни скрытого листа!

   – Только не «Тысячелетие Боли!». – сказал я, торопясь отодвинуться. Лапочка искренне считает, что я скромничаю и не показываю всего своего удовольствия от «Тысячелетия Боли», она утверждает, что массаж простаты – это неземная форма наслаждения для всех мужчин и способ поднять практически любой член. Возможно, что для кого-то так и есть, ведь кто-то из мужиков искренне хочет получить член в задницу, ну или на худой конец пару тонких Лапочкиных пальцев. Так вот, для меня лично это не так, и посторонних предметов в заднице я не люблю. Поэтому – никакой тайной техники сегодня!

   – Да расслабься ты. – хихикает Лапочка: – не буду я трогать твою задницу, расслабься и наслаждайся. Я научилась язык вот так сворачивать... сейчас покажу. – и она снова склоняет свою голову, а я начинаю изучать узоры на мраморной лепнине потолка...

   Когда я открываю глаза, в висках набатом стучит паровой молот, меня тошнит и крутит, а перед глазами мелькают какие-то мелкие соринки, мешая видеть. Чертово похмелье, думаю я, похмелье, или отходняк. Или что-нибудь еще, потому что человечество обязано назвать это как-то по особенному, простое слово «похмелье» слишком плоско, бесцветно и не отражает всего ужаса состояния. Когда ты одновременно испытываешь и жажду и тошноту, слабость и дрожь и боль в затекших руках. Я со стоном пытаюсь обхватить голову руками, нащупываю что-то влажное и холодное рядом и поворачиваю голову влево. Повернув голову, несколько секунд пытаюсь проморгаться, все вокруг плывет и качается, белый потолок, белая кровать с белыми простынями на ней, далекая прорезь окна, откуда льется дневной свет и что-то на кровати рядом со мной, ярко-цветное... Я закрываю глаза и внутри у меня нарастает очень нехорошее, холодное чувство. Это бред, вздор, думаю я, сон, кошмар и галлюцинация. На какую-то секунду мне показалось, что рядом со мной, совсем рядом, так, что краем глаза увидеть... ужаснуться...

   Но этого не может быть, думал я, тысячи реальностей и миллионы вселенных и какова вероятность, что я проснулся именно в этой, где рядом со мной лежит это? Нет, панически прервал я сам себя, нет, нельзя думать что это – «это». Рядом со мной лежит Лапочка, вот и все – убеждал я сам себя, просто показалось, просто надо открыть глаза снова, поцеловать ее и разбудить и все это покажется лишь сном, да. Сон разума рождает чудовищ? Откуда в моей голове этот древний бред, старик Ницше и Немийский Жрец, крадущийся под сенью деревьев, вблизи озера Нему возле святилища Дианы? Старый жрец мог быть смещен только одним способом – сталью и кровью, и сейчас мои пальцы в чем-то влажном и липком. И пусть я не открыл глаза, но по запаху, по этой гадкой липкости, по особой консистенции свернувшихся комочков я знаю, что жертва была принесена. И я даже знаю, кем была эта жертва, до тех пор, пока умелые руки жнеца не разорвали одеяние на груди и не вонзили стальной клинок между ребер. Как там у Бориса Васильева? «Удар у него был поставлен на мужика, вот и не попал сразу в сердце...» грудь помешала, да. У Лапочки была отличная грудь, просто всем грудям грудь и я лелеял ее, целовал, гладил, сжимал, щипал, вертел или и даже немного кусал, но я никогда не мог себе представить холодную сталь, прорезающую себе путь прямо сквозь эту упругую плоть. «На Питерхэдском берегу, в засаде Мак-Дугал, шесть дюймов стали в грудь врагу отмерит мой кинжал.» С какого момента это перестает быть желанной и притягивающей плотью и становится просто субстанцией? Просто кровавой кашей, которая может привлечь разве что мясника – с тем, чтобы отделить мясо от костей и жил, вырезать мясо первого и высшего сорта и, аккуратно убрав салфеткой выступившую кровь, сложить все в бумажные пакеты с надписью «Чел. Мяс. Выс. Сорт». Тошнота с новой силой подступает к горлу и я борюсь с этим приступом – хотя бы потому, что если я сейчас пошевелюсь, то мне придется открыть глаза, придется увидеть, то, что я сейчас чувствую, а это значит что мне придется с этим жить. А как мне с этим жить я не представляю.

   Рядом раздается приглушенный кашель. Вежливый такой. Так бы вы кашлянули, чтобы напомнить, что вы здесь, просто «кхм» – я тут. Как если бы парочка подростков собрались обжиматься в полупустом помещении, не заметив, что тут есть еще кто-то. Вот так вот. Я имел все основания считать, что открывать сейчас глаза – глупо. Возможно не только открывать глаза, но и вообще подавать признаки жизни, как-то дышать, стучать сердцем и производить потоотделение. Но иногда неведение хуже чем знание, каким бы кошмарным оно не было, потому что разум способен самостоятельно надумать себе таких чудовищ, что легче принять реальность. Любую. Я открыл глаза и привстал на кровати, опираясь на локти. Да. Рядом лежала Лапочка. Каким-то образом было ясно, что она мертва. Некоторое время я в ступоре изучал ее глаза с застывшими зрачками и открытый рот. Придется ломать челюсть, подумал я, наверное она уже окоченела и просто подвязать подбородок полоской ткани уже не удастся, покойникам надо закрывать рот, иначе кто-то умрет в этом доме снова, это как открытая дорога для них. Да и вообще, никто не хоронит людей с открытыми глазами и ртом. Покойник с открытыми глазами – это неудобно, он как будто видит что-то важное, недоступное для еще живых, и не дай бог встретиться с ним глазами. А я сейчас смотрю прямо в ее глаза. Интересно, подумал я, отводя взгляд, а как они закрывают глаза? Веко тоже управляется мышцами, все мышцы в теле окоченели, как они это делают? Наверняка кто-то подрезает тонким лезвием скальпеля мышцы, оттягивает веко на место, а потом замазывает место среза, ведь кровь уже не вытечет, а делать что-то вроде макияжа придется все равно, ведь это девушка. Странно, что нет слова для обозначения понятия «мертвая девушка», ведь слова «покойник» и «тело» скорее имеют значение «мертвый человек». И сейчас мне придется вызывать скорую и ментов и давать пояснения что делает в моей кровати мертвая Лапочка и как мне жить без нее. Хотя второе их не заинтересует, второе это мой собственный крест, и мне сейчас придется поднять свое, ставшее совершенно неподъемным тело и начать что-то делать, а я сейчас не в состоянии ничего делать. Если бы я был чертовым страусом, то сейчас я бы засунул голову в песок до самых подмышек и не вылезал оттуда до Второго Пришествия Господа Нашего, до Рагнарека и Кали-Юги, обрушения небесных сфер на твердь земную с плечей Атлантов и тепловой смерти Вселенной.

   – Кхм. – повторился вежливый кашель, уже настойчивее и я повернул голову, чтобы увидеть источник звука.

   – Доброе утро. – сказал Старец Горы. Он сидел на кресле, прямо напротив кровати, а за его спиной стояла Верная Рука Друг Индейцев и изучала меня взглядом.

   Глава 12

   Каждое утро, что мы живы, уже достойно праздника.

   Марилла Катберт «Энн»

   У Стивена Кинга в его «Темной башне» были рассуждения о том, что всегда трудно сражаться голым, без одежды, потому что даже тонкий слой ткани дает тебе ощущение что ты защищен, пусть совсем легкое, но без него тяжелей. Намного. Трудно принять вид, полный достоинства, если ты стоишь на сцене без трусов и люди тычут пальцами в твои мудя и перешептываются. Согласно методике проведения экстремальных допросов в городских условиях (а попросту – пыток), в первую очередь допрашиваемый субъект необходимо раздеть и ослепить, то есть завязать глаза. Так субъект будет чувствовать себя уязвимым и беспомощным одновременно. Прямо сейчас я был совершенно голым и пожалуй заплатил бы за то, чтобы мне завязали глаза. Я хотел бы вернуться в свое прежнее состояние неведения, или в любое другое состояние, но подальше отсюда, от «здесь» и «сейчас». Я знал, что все, все, что было до сих пор – изощренная ловушка больного разума Старца, все сделано для того, чтобы приподнявшись, снова упасть вниз, вдавить лицом в грязь под ногами и, растерев, плюнуть сверху. Что сейчас, когда он снова показал мне свое лицо, сейчас начинается финальная стадия этой истории, и что она не будет счастливой, нет. И если бы я был в состоянии, я бы бросился на него с кулаками, с пустой бутылкой из-под шампанского, или осколком стекла, с чем угодно, только чтобы закончить это поскорей. У меня, конечно, не было бы шанса причинить ему вред, но была надежда, что Винниту закончит все это пулей в голову. Но я замер. Что-то внутри меня лопнуло и пропало, растворилось в воздухе. У меня не осталось сил, чтобы испугаться. Не осталось сил, чтобы рассердиться. Не осталось их, даже чтобы удивиться. Когда я смотрел фильмы о Второй Мировой, о том, как евреев приводят к краю рва, приказывают встать на колени и стреляют в затылок, а потом следующий человек так же встает на то же место, покорно и бездумно, словно баран на бойне – я не понимал. Даже животные начинают бороться за свою жизнь, а люди, венец творения эволюции (или Господа Бога – в зависимости от убеждений, но все равно венец, черт возьми!) – просто становились на колени, когда наступал их очередь. В очередь! За своим кусочком свинца в голову! Господи, думал я, встань, вырви ему глаза, перекуси горло, он тут один стоит, а вас в очереди несколько десятков, почему вы даете ему такую власть над вами, все равно вы умрете, умрите как люди, не на коленях у этого рва, не на коленях перед убийцей, унесите хоть одного с собой, туда, вцепившись в него как собака, так, чтобы Харон на своей лодке не смог расцепить вас своим веслом, утащите его в ад, потому что иначе и быть не может, потому что нет рая для людей, которые казнят других, и тех, кто помогает палачам, послушно вытягивая свою шею. Почему вы так покорны, люди, думал я, предполагая, что уж я-то смогу. Уж я-то так не помру. Все равно терять нечего, верно? И вот сейчас у меня просто не было сил. И если бы дело было в Бабьем Яре, над рваным краем рва, наполовину наполненного трупами – я бы встал на колени и закрыл глаза, ожидая когда выпущенная из «Парабеллума» пуля в медной оболочке разнесет мне голову. Я понял. Я понял, почему. Передо мной открывалась Вечность. Новый путь, Изменение. И перед лицом Вечности не хотелось спорить с людьми об этом бренном теле и прочих пустяках. Потому что вот тут, буквально в шаге от меня сейчас открывается дверь и я предстану перед ликом Его и может быть задам тот самый Главный Вопрос о жизни, Вселенной и прочем... и все остальное в этот момент кажется несущественным. Поэтому я молча смотрел на Старца и его свиту.

   – А вот теперь пришло время нам поговорить. – сказал Старец. У него был хрипловатый голос, словно у Чарльза Вейна на кабельном канале «Старз».

   – О чем? – спросил я, справившись с непослушным, пересохшим горлом.

   – О тебе. О твоем будущем. И о твоем выборе. – ответил Старец, устаиваясь в кресле поудобнее. Интересно, как давно он тут, мелькнула мысль в голове, как давно он и вся его свита стоят и смотрят на эту инсталляцию. Как вообще это произошло? Что будет дальше?

   – Дальше? А это зависит от тебя, мой дорогой. – сказал Старец, отвечая на мой вопрос: – здесь все зависит от тебя.

   – Да? В каких пределах? Выбор между четвертованием и повешением? – спросил я, криво усмехнувшись: – просто очуметь, какое разнообразие...

   – Хм. – сказал Старец: – если ты так торопишься на тот свет, удерживать не буду. Кто я такой чтобы вставать на пути целеустремленного человека? Как там – просите и дано вам будет, ищите и обрящете... только зачем? – он пожал плечами: – не вижу в этом необходимости. Встречая меня люди обычно просят о благах, или чудесах, а ты выбираешь между способами казни. По-моему ты пессимистичен. Надо больше радоваться жизни, знаешь ли. – он укоризненно покачал головой и скривил губы.