Текст книги "Ап (СИ)"

Автор книги: Виталий Абанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

   – Ладно. – сказал я: – это все лирика. Вопрос тут в другом, что со всем этим делать теперь?

   – Я думаю, что его надо убить. – сказала Лапочка.

   – О как. Не ожидал от тебя. – и действительно, кто-кто а уж Лапочка была крайне миролюбивым созданием. Она и драться-то не умела, из-за чего в школе была регулярно обижаема, а уж вкупе со своей непохожестью на других и постоянным «улетевшим» выражением лица – получала вдвойне. Что еще больше отвратило ее от насилия и она окончательно перешла к формуле – занимайтесь любовью а не войной. Когда в воздухе начинал сгущаться адреналин и тестостерон – Лапочка попросту лишалась сил и возможности действовать. Как там – при звуках флейты теряет волю. Поэтому изнасиловать Лапочку – плевое дело, надо просто прикрикнуть на нее погромче, а потом воспользоваться беспомощной девушкой. Попробуйте изнасиловать Женьку, или Марину, или Аду – там можно и нарваться. Поэтому всякие твари видят в ней легкую жертву, и не ошибаются. И все равно она остается чуждой насилия, хотя я постоянно твержу ей что надо уметь постоять за себя. Она таскает в своей сумочке перцовый баллончик, но даже если бы она таскала с собой «беретту» – это не помогло бы, потому что самооборона это не оружие, а твоя воля в первую очередь. У тебя должно быть звериное чувство самосохранения, ты должен стать крысой, загнанной в угол, и твой противник должен это почувствовать. А когда ты теряешь волю при звуках флейты, то даже ракетная установка в сумочке не спасет. Тем более было удивительно слышать от нее такие слова.

   – Да. Я так считаю. – серьезно сказала Лапочка: – потому что он хуже всего, что я могла себе вообразить.

   – Я понимаю. – сказал я: – и, в принципе, не имею возражений. Хотя, спрашивая тебя о том, что делать, я имел в виду, что делать с ... ней. – я кивнул на лежащую на диване Винниту: – мы уже можем от нее избавиться, или ты еще не попрощалась как следует?

   Глава 17

   Зачем ты горячишься? Не дури.

   Листка довольно. Вот он наготове.

   Изволь тут расписаться каплей крови.

   Кровь, надо знать, совсем особый сок...

   Мефистофель «Фауст» И.Гете

   Утилитарные соображения всегда помогают избавиться от шока и начать вести себя хоть как то, а не сидеть в углу, пуская слюну из уголка рта. Что-то делать. Мне кажется, что похороны и все ритуалы, связанные с этим как раз предназначены для того, чтобы человек не захлебнулся своим горем, а начал что-то делать, пусть и на автомате. Из долга перед умершим, хотя умершему, то уже все равно, как именно его проводят в последний путь – на лодке с мечом, в полном доспехе, с боевым конем и парочкой наложниц, или в грязной яме в лесу, где твои кости растащат лисы и воронье, или даже прямо на дороге, во время войны, когда никто не будет трудится и откапывать яму, никто даже не потрудится оттащить тело в сторону и сотни и тысячи ног, человеческих и лошадиных, колес и гусениц проедутся по тебе, пока не превратят в часть дорожного покрытия – но тебе будет все равно. Это живым еще не все равно, и для того, чтобы вслед за одним ушедшим не выстроилась очередь – и придуманы все эти многочисленные ритуалы, сперва похороны, поминки, речи, девять дней, сорок дней... думаю, что если бы Ромео надо было хоронить Джульетту, поминать ее как следует, ждать девяти и сорока дней – он бы не покончил с собой, равно как и наоборот – Джульетта была бы слишком занята, организовывая похороны, заказывая гроб, поминальный зал (один из лучших в Вероне), и прочие формальности для последнего пути. Так что проблема этой пары была в том, что они жили на деньги родителей и все-то у них было организовано без их участия – Джульетта уже лежала в фамильном склепе, когда Ромео туда ворвался, ему не пришлось принять участие в поминках, пьяных речах, искусственных букетах из дешевого пластика и лент из нейлона, стальной оградки и памятника из мраморной крошки – если бы он встретился с современной ритуальной индустрией, я думаю, что он бы пересмотрел свое отношение к суициду. Нельзя давать этим ребятам наживаться на вечном так дешево. Что же до нашей проблемы, то, честно говоря, я не видел проблемы как таковой – по крайней мере, в сравнении с остальными нашими проблемами. Где-то в мире (возможно где-то очень рядом) прямо сейчас живет человек, который может изменить весь мир своим словом. Хотя – я не уверен, сколько именно человек одновременно может держать под контролем Старец, постоянно ли это воздействие и прочие тактико-технические характеристики его силы, но то, что я уже видел – достаточно страшно.

   – Проповедник! – сказал я, вдруг вспомнив: – есть же такой сериал, про Слово Господне, они его Генезис по-моему называют. Помнишь, мы вместе смотрели?

   – А, про церковь и мрачного чувака с револьвером? – кивает Лапочка, нахмурив лоб: – я помню. Действительно, похоже, только там по сюжету такой дар был один на всю вселенную а у нас тут уже два – ты и он.

   – Хорошо, но там речь шла о силе абсолютного подчинения... – заметил я, открыв нижнюю дверцу кухонного шкафа в поиске скотча и полиэтиленовых мешков для мусора.

   – Еще есть сериал про Джессику Джонс – заметила Лапочка: – там тоже похожая ситуация.... Что ты ищешь?

   – Скотч и пакеты для мусора. А вот... – ответил я, обнаружив искомое: – нашел. О чем ты говорила? Джессика Джонс?

   – Да, это девушка, она тоже немного героиня, частный детектив, как обычно – немного сломанная и потертая жизнь, все это «я слишком стар и слишком устал для этого дерьма». Она немного сильнее и быстрее других людей, но у них там это в порядке вещей, там вообще полно народу с супер способностями, и вот один из них...

   – Сердцеед. – говорю я: – точно. Еще в Worm был такой, отец Регента, я вспомнил.

   – А в Джессике Джонс был Киллгрейв. Или Пурпурный человек. Его тело производит особые феромоны, позволяющие ему воздействовать на разум других людей. – говорит Лапочка. Она фанатеет от всех этих комиксовых супергероев, никогда не пропускает новые фильмы от Марвел и ДиСи, знает о всех тонкостях сюжетов, сложных взаимоотношениях всех этих Суперменов, Бэтмэнов, Людей Икс, Мстителей, Чудо Женщин, Докторов Стрейндж и прочих персонажей тестостероновых глянцевых страничек, а также о их непростой личной жизни. Что, странно. Уж кто-кто а Лапочка могла бы быть только Девушкой-Обморок и Мисс Стекло – по сочетанию хрупкости тела и духа.

   – Пурпурным человеком, впрочем, он был до Джессики Джонс. – заявила она: – это когда он Сорвиголовой дрался, вот кого надо было в фильме антагонистом сделать, но этот фильм уже не спасти в любом случае. Бен Аффлек – Сорвиголова?! Даже не смешно.

   – Подержи ее ноги – попросил я, понимая, что не дотягиваюсь сам: – помоги затолкать в пакет. Ага. Спасибо.

   – Слушай, в комиксе Сорвиголова смог противостоять Киллгрейву только потому, что его воля оказалась сильнее феромонов. То есть Киллгрейв приказывал ему, а тот не слушался, хотя – хотел, но преодолел себя. Может быть у тебя... – она посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. Она покачала головой.

   – Хотя вряд ли. По моему ты самый безвольный человек в этом отношении. – сказала она, затолкав ноги Винниту в черный мусорный пакет, выпрямилась и откинула волосы с лица назад: – ты никогда не в состоянии сказать даме «нет».

   – Ну знаешь ли. – пропыхтел я, одев другой мешок Винниту на голову, опустив края мешка до талии, где его края встретились с краями нижнего мешка: – то что я при звуках флейты теряю волю и всегда готов к сексуальным оргиям, этого я не отрицаю. Но! Это же не только мне надо. Я вообще за дружбу и все такое, мир там во всем мире и все как хиппи ходят и дарят друг другу цветы.

   – Знаешь, а ведь сейчас ты можешь и вправду это сделать. – заметила Лапочка, помогая мне заматывать скотчем темный сверток, делая его похожим на кокон какого-то огромного полиэтиленового паука, который похитил и умертвил Винниту и сейчас готовится не спеша впрыснуть внутрь кислоты и подождать, пока внутренние органы не превратятся в питательный бульон.

   – Что именно? – не понял я: – конечно я собираюсь это сделать, не оставлять же тело в моей квартире, а звонить в полицию и объяснять что произошло на мой взгляд признак невероятной глупости. Нам не поверят. Ни слову. А у меня на тарелке сейчас и так много какой хрени лежит, так что ну его нафиг. Нет тела – нет дела.

   – Нет. Я говорю, что ты и в самом деле можешь навести мир во всем мире. – сказала Лапочка: – с счастливыми хиппи и всеобщей любовью. Тебе же достаточно только приказать.

   – Так. – сказал я, оторвавшись от своего занятия: – только что я слышал от тебя что Старец хуже чем нацисты со своими концлагерями и «Циклоном Б», а сейчас ты предлагаешь мне исправить сознание всего мира.

   – Ситуационная этика. – пожала плечами Лапочка: – я думаю, что убивает не оружие а человек. В зависимости от того, что ты приказываешь и какие твои намерения...

   – Хорошо. – сказал я: – мы еще поговорим об этом, а пока я схожу вниз и подгоню машину. Ты подождешь меня здесь?

   – Я лучше пойду с тобой. Мне будет здесь как-то не по себе. – призналась Лапочка: – лучше я с тобой.

   – И то дело. – согласился я: – в последнее время как мы с тобой расстанемся, так всякая хрень происходит. – Лапочка заторопилась в прихожую, откуда через некоторое время раздалась выразительная ругань и какая-то возня.

   – Что там у тебя случилось? – спросил я, собирая со стола «Беретту» с патронами и магазином.

   – Да споткнулась о какой-то чемодан. Что это за ерунда, ты что, на контрабасе играешь?

   – Что? – я прошел в прихожую, засовывая «беретту» со снаряженным магазином за пояс. В прихожей возмущенная Лапочка боролась с большим кофром, стального цвета. Я сразу же узнал этот кофр, его особенный блеск и форму.

   – Кажется я знаю что это. – сказал я, присел на корточки, положил кофр вдоль прихожей и открыл замки. Поднял крышку.

   – Ого. Как красиво. – сказала Лапочка, заглядывая мне через плечо: – и все на своем месте.

   – Да. – ответил я, созерцая функциональную красоту разобранной крупнокалиберной снайперской винтовки Винниту. Каждая деталь лежала в специально предназначенном для этого гнезде, ствол, ложе, приклад, сошки, оптика, магазин, принадлежности для ухода, и отдельно, с какой-то особой щепетильностью – гнезда под патроны. Пять штук. Глядя на содержимое кофра я подумал, что могу сказать, какая была Винниту на самом деле. Потому что вряд ли Старец приказывал ей содержать все именно в таком порядке, скрупулезно и методично, что кофр видал виды, но все его содержимое чисто, ухожено и находится на своих местах. По крайней мере я могу сказать, что она любила порядок, находила особенно удовольствие от того, что расставляла по своим местам, была аккуратной и педантичной. И левшой – судя по потертостям на ложе и переставленной рукоятке затвора. Интересно, почему же она тогда держала пистолет в правой руке? Или левой она стреляла на дальние дистанции, а правой – на короткие?

   – Это мы тоже похороним вместе с ней? – спросила Лапочка.

   – Думаю, что это нам может пригодится. – ответил я: – хороший инструмент ни в чем ни виноват. – мне не хотелось избавляться от винтовки, внезапно во мне проснулся вездесущий хомяк-несун, готовый тащить все блестящие вещи к себе в норку. Винтовка мне нравилась, она являлась наглядным отражением мужского подхода к любой проблеме, абсолютным ultima ratio, окончательным аргументом в споре. И потом, всегда лучше иметь возможность и не воспользоваться ей, чем желать воспользоваться и не иметь такой возможности. Плохо то, что к данному инструменту всего пять патронов, но подобного рода инструмент и не должен стрелять очередями, это не пулемет. Если винтовка пристреляна ( а я уверен что она пристреляна и идеально подогнана) – то большего и не надо. Лапочка только кивнула, я закрыл кофр, отодвинул его в угол и мы вместе вышли на лестничную клетку. Достав из кармана ключи я запер дверь и мы стали спускаться по лестнице вниз. Молча. Никто из нас ничего не говорил, каждый думал о чем-то своем. Так, в молчании мы вышли на улицу. Темнело, зажглись фонари уличного освещения.

   – Думаю, что мне надо многое узнать, если мы действительно хотим изменять что-то в этом мире. – сказал я.

   – Конечно. – откликнулась Лапочка: – мы должны знать пределы твоей силы. Правда, лично я боюсь, что у нас на это нет времени.

   – Ты так думаешь? На мой взгляд пока у нас есть время. – сказал я: – пока он не проявлял явной агрессии и мы не может полагать что у него есть иные цели, чем он сам заявил.

   – А... да, его цели. – Лапочка нахмурилась и поправила свою забавную шерстяную шапочку с меховыми ушками: – какие у него цели? О чем он с тобой говорил, пока я не была рядом?

   – Насколько я помню, там была речь об одиночестве и невозможности поговорить хоть с кем-нибудь. Это странно.

   – Ни капельки. Ты попросту не понимаешь его. Это потому что ты не понимаешь себя и свою силу. – Лапочка покачала головой: – ты не можешь себе представить что такое, когда все люди вокруг тебя перестают быть людьми и становятся марионетками. Ты же не будешь разговаривать со своими куклами, верно? Это уже за гранью безумия, а кроме того это перестает быть общением. Общение имеет ценность, если у твоего собеседника есть свое мнение, а разговаривать с марионеткой так же интересно как разговаривать со шкафов. Конечно, можно разыгрывать спектакли из этих кукол, с единственным зрителем, но это быстро надоест.

   – Да ну. – усомнился я: – если ты такой всемогущий и заклял себе свиту и гарем из девушек, и все прочее – почему у тебя проблема в общении? Хорошо, я могу себе представить что тебе неинтересно общаться с своими девушками, но ты всегда можешь познакомиться с кем-нибудь, не применяя свою силу. Сделать себе такое внутреннее табу на применение силы. Записаться в клуб по интересам, там карточные игры, свидания-минутки, клуб вязания, кройки и шитья наконец. – мы наконец подошли к подземной стоянке и я открыл дверь, поприветствовав сторожа за стеклом взмахом руки.

   – Есть в конце концов виртуальное общение, там через смс и е-майлы, через сайты для общения, чат-рулетка там... не думаю, что его сила может распространятся через смс и е-мейл.

   – Ну, этого я не знаю. – сказала Лапочка, идя за мной к моей машине: – но я знаю психологию таких людей как он. Ты, Виталя – подкаблучник и дамский угодник, тебя насилие не доставляет. Тебе нужно, чтобы твои действия одобрили, поэтому ты пока не понимаешь. – она остановилась, чтобы перевести дыхание: – но ты подумай немного дальше. Что, если тебе не надо будет искать одобрения у женщин вокруг тебя? Ты же можешь попросту приказать и все они будут тебя боготворить. Я, Женька, Марина, Ада, Динара, эти твои девочки-близняшки, Яна и Тоня, эта дылда с длинными волосами, Аяна и прочие твои подружки – все будут тебя боготворить. Тебе не надо будет утруждаться, достаточно отдать приказ. Раз – и все. Нажми на кнопку – получишь результат.

   – Но это же будет все ненастоящее. – возразил я, встретился взглядом с Лапочкой. Она выглядела на редкость серьезно.

   – Кто может отличить настоящее от ненастоящего. – сказала она, глядя мне прямо в глаза: – никто не может. По крайней мере – сперва. Сперва ты будешь наслаждаться этим. Получать от своей силы все, что ты хочешь. Конечно – вернешь себе Ее. Ты же уже думал об этом, нет? Не думал? Думал. Ты вернешь Ее, заставишь признаться, что она совершила чудовищную ошибку, заставишь выпрашивать прощения за все, что она совершила, ведь стол перевернулся и сейчас все карты в твоих руках. На самом деле ты добрый до мягкотелости и вряд ли ты заставишь ее шагнуть с крыши, или изнасилуешь ее собаками, или что там еще. Ты просто присоединишь ее к своему гарему и будешь тешить свое самолюбие тем, что она будет приносить тебе кофе в постель и радовать утренним отсосом.

   – Что за бред ты несешь...

   – Нет, я права. Я права и позволь мне закончить. Пойми, я не осуждаю тебя, это просто неизбежно. В конце концов ты станешь таким же монстром как и он. Не сразу, нет. Сперва упадет один барьер, потом другой. Пока ты не можешь изнасиловать девушку, но ведь промыть ей мозг, чтобы она решила сама стянуть с себя трусики – это то же изнасилование, нет? Потом тебе перестанет интересовать их мнение и сопротивление будет казаться забавным. А закончишь ты как и он – в абсолютном одиночестве. Я думаю, что время от времени он снимает свой контроль с своих рабынь – предварительно связав их. И наслаждается их криками. Ему даже не надо ничего делать – просто возвращать память... а потом забирать ее. Власть развращает человека, абсолютная власть – развращает абсолютно.

   – Стой, Погоди. – мы подошли к моей машине и я нажал кнопку на брелоке, пикнула сигнализация, загудел двигатель, согреваясь: – погоди. Я не собираюсь стать таким как он. У меня даже не встает на изнасилование, ты же знаешь.

   – Ты еще научишься.– криво улыбнулась Лапочка: – этому быстро учатся.

   – Если ты считаешь меня таким, если полагаешь, что я стану как он – почему ты все еще рядом? Почему не убежала как Женька?

   – Я же уже говорила – потому что бежать бесполезно. Ты все равно меня найдешь, мы с тобой давно уже вместе и если ты станешь как он, то ты не оставишь меня в покое. – она пожала плечами: – поэтому я решила остаться рядом. Посмотреть, как ты будешь эволюционировать. Когда именно ты решишь сделать меня куклой, какие оправдания ты найдешь. – она вздрогнула и отвела взгляд в сторону. Я молча смотрел на нее.

   – Хорошо. – сказал я: – хорошо. Я так понимаю, что мои слова не убедят тебя. Это только слова.

   – Нет, ты скажи. – сказала она: – ты скажи, чтобы я знала. Я должна знать.

   – Ладно. – я открыл дверь и сел в машину. Лапочка открыла дверь со своей стороны и села рядом. Пусть слово не является действием, но высказанное – оно может повлечь за собой действие, оно настраивает на нужный лад.

   – Хорошо. Я скажу вот так, как говорил Голован Экселенцу, Комкону-2, и всему человечеству по поводу проблемы Льва Абалкина – я глубоко вздохнул и повернулся к ней: – Слушай внимательно, понимай правильно, запоминай надолго. Я обещаю, нет, торжественно клянусь перед лицом своих товарищей, что не буду применять эту силу ни на тебе, ни на Женьке – без вашего предварительного на то согласия. И если я нарушу эту торжественную клятву – да постигнет меня суровая кара моих товарищей и самая жаркая сковородка в аду. Если есть необходимость – могу подписаться каплей крови.

   – Я запомню эти слова.– кивнула Лапочка: – я запомню их. Надеюсь что мне никогда не придется тебе о них напоминать.

   – Я тоже на это надеюсь. А теперь – думаю нам пора ехать. Тело само собой не уберется.

   Это оказалось неожиданно легко. Иногда представляешь себя на месте преступника, которому надо спрятать тело, и каждый раз ты понимаешь что малейшая случайность может встать у тебя на пути. Казалось бы, легче легкого – положить тело в багажник, вывезти за город и закопать. Делов на две минуты. В кино. А в жизни даже спустить тело вниз в мусорных пакетах – уже сложновато. В конце концов даже такая небольшая девушка как Лапочка весит более пятидесяти килограмм, да, я понимаю, что переводить все эти изгибы, долины и упругости в килограммы и сантиметры – это свинство, но увы, такова жизнь. Гравитация, бессердечная ты сука. Винниту выше и спортивней чем Лапочка, она весит все шестьдесят а то и семьдесят килограммов, а тащить по лестнице мертвеца совсем не то, что тащить живого человека. Какие-то ученые замеряли человека в момент смерти и обнаружили, что человек становиться тяжелее – на какие-то сотые доли граммов, они считали, что это и есть вес души, отрицательная величина, пусть и небольшая. Я так не считаю, из-за Саши Полежаева. Саша сперва служил у нас на УС (узле связи) как старослужащий, он потом вернулся из Белоруссии, вернулся и подписал контракт сверхсрочника, или сверчка, как мы их тогда называли. Он прослужил в этом, новом качестве всего два месяца, а потом сорвался с балкона пятого этажа, а при падении ударился подбородком о перила балкона на третьем. Мгновенная смерть. Перелом шеи, отделение спинного мозга от головного и хотя его тело продолжало жить, сердце еще билось, а в легкие поступал кислород – он был уже мертв. И я помню, как мы валяли с ним дурака в шуточной борьбе и он казался мне очень легким, но когда я нес его на руках пьяного (отмечали его дембель) – он был значительно тяжелее. И вот, когда пришла пора нести его гроб – мы едва поднимали его вчетвером. А гроб сам по себе был довольно легким. Это Саша внутри придавал ему такую невероятную тяжесть. Поэтому я не считал что спустить тело с пятого этажа и положить его в багажник – такой себе пустяк. И если ты встретишь в подъезде кого-нибудь из соседей, это будет выглядеть очень подозрительно. Потом, сейчас на каждом доме стоят камеры. А дальше надо будет вывезти тело за город, опасаясь каждого инспектора ДПС, ковырять лопатой и ломом смёрзшуюся землю, это займет около часа как минимум – попробуйте сами, в свете фар зимой выкопать могилу, удовольствие ниже среднего, скажу вам. Поэтому я просто вызвал бригаду по оказанию ритуальных услуг. И приказал им отвезти тело в крематорий, а после – забыть об этом. Я думал, что Лапочка будет против такого радикального решения проблемы, но она лишь пожала плечами и попросилась сопроводить Винниту. Обычно так не делают, сказал мне бригадир этих ритуальных грузчиков, одетых почему-то в камуфлированные костюмы, но я опять отдал приказ и нас с почетом проводили в зал для кремации. Лапочка выбрала самых шикарный гроб и через несколько минут мы с ней уже наблюдали как гроб с телом Винниту вкатывается в жерло печи, захлопывается стеклянная дверца и пламя газовых горелок вспыхивает внутри. Мы стояли и смотрели. Я думал о том, что по иронии судьбы Винниту погибла не от руки Старца, который исковеркал ее жизнь под свои нужды, а от моей, что иногда единственная свобода, которая у нас есть, это свобода шагнуть в пропасть и что мне надо приложить усилия, чтобы эта жертва не была напрасной. А с другой стороны – никто не просит меня прилагать усилия, а если никто не просит, то идти и причинять людям добро – это и есть самое настоящее насилие. Никто не знает что именно для человека является добром, кто любит красное, а кто-то любит белое, кто-то любит не вино а пиво подгорелое... а ты тут влезаешь со своим уставом и приказываешь всем друг друга любить и прекратить воевать. Ничего хорошего из этого не выйдет, тебе придется вручную регулировать каждый конфликт, а конфликты обязательно будут, если запретить людям агрессию, она выльется в психозах, она выльется в самоуничтожение, да бог знает во что еще. Вот, например Лапочка... – я покосился на нее и вспомнил эпизод, о котором она рассказывала, что в детстве ее обижала другая девочка, в школе. А потом она встретила ее уже во взрослой жизни и эта девочка оказалась вполне себе симпатичной и без комплексов и веселой – я встретил ее в ночном клубе. И обычно Лапочка всегда поощряет такие знакомства, так мы познакомились с Женькой, но в тот раз она замкнулась в себе и уехала домой. И если допустить, что я прикажу ей перестать испытывать негативные чувства к этой девушке – я практически лишу ее индивидуальности, той основы, которая и составляет ее как личность, или нет? С другой стороны, Лапочка и сама может простить эту девушку, изменить свои взгляды на свое детство и помириться с ней, а может даже подружиться. Или переспать. Это возможно, но только если она сама примет такое решение. Опять-таки, если я вмешаюсь и прикажу – предваряя саму жизнь – разве это будет так уж намного хуже, чем ждать решения жизни и обстоятельств? Хорошо, оставим Лапочку в покое, я обещал, что не буду ничего с ней делать, предположим, что я изменю некоего абстрактного человека, который, например – испытывает неконтролируемый страх при виде устриц. Вот есть у человека такая фобия, он даже в ресторан боится пойти, чтобы под одной крышей с устрицами не быть, купаться в море боится, потому что эта вода касается устриц – пусть даже где-то за тысячи километров отсюда. Устрицефобия такая. И, естественно, эта фобия ему жизнь портит, он и карьеру сделать не может и девушку в ресторан сводить и вообще. И если я такому человеку прикажу не испытывать этой фобии – и он перестанет испытывать эту фобию, разве это не добро? Или благо. В любом случае ничего плохого я тут не вижу, разве что он пойдет жрать этих устриц от пуза и подавиться, но даже в этом случае тут не будет моей вины, а только его собственная глупость. Следовательно, исправлять людей – это хорошо, а я могу вылечить любую фобию, достаточно только приказать. Вот, карьеру психотерапевта я точно могу сделать, да. Вы хотите об этом поговорить? У вас уже нет проблемы, оставьте чек у секретаря, следующий.

   – Я хочу пояснить. – сказал я, глядя как бушует ярко-синее пламя в топке крематория: – чтобы не осталось ...

   – Да? – спросила Лапочка, глядя в огонь, как и я.

   – Пояснить, почему я сделал именно так.

   – Можешь не стараться. Я понимаю – кивнула Лапочка: – другого выхода не было.

   – Я о этической, моральной стороне вопроса. – сказал я: – чтобы ты поняла.

   – Хорошо. Говори. – сказала Лапочка тихо, так, что я едва ее услышал, скорее угадал по движению губ.

   – Ты говорила о том, что эта сила чудовищна и не имеет право на существование. Но она есть. Она существует здесь и сейчас. Это объективная реальность и мы не можем ее изменить. Можно только не пользоваться ей, запретить себе использовать ее. К сожалению, такой роскоши мы себе не можем позволить, хотя бы из-за существования Старца. Когда речь пойдет о выживании, моем, твоем, близких нам людей – я без колебаний буду применять эту силу, даже если это будет неэтично.

   – Ситуационная логика. – кивнула Лапочка: – я понимаю.

   – Именно. Хотя я скорее апеллировал бы к пирамиде Маслоу, с его слоями небезопасности и самовыражения.

   – Да. – сказала Лапочка: – я тоже эгоист и прекрасно понимаю все преимущества обладания такой силой. И я хочу жить в комфорте и богатстве, просто желательно, чтобы достигая этого мы не прошли по трупам. – она посмотрела в огонь и вздохнула: – ну или хотя бы свести количество этих трупов к минимуму.

   – Хорошо. – сказал я: – значит мы друг друга понимаем. Я боялся, что ты поставишь мне условие не использовать силу никогда.

   – Я не могу поставить такого условия. – вздохнула Лапочка: – я и сама хочу воспользоваться твоим даром, для достижения своих целей. У меня есть цели, знаешь ли.

   – Глядя на тебя это трудно представить.

   – Это так. У всех есть цели.

   – Ты никогда не говорила об этом.

   – Ты никогда и не спрашивал.

   – Туше. Это ты верно. – сказал я. Мы замолчали. Огонь в печи погас. К нам подошел бригадир, кивнул головой.

   – Закончилось все. Что делать с пеплом?

   – Давайте сюда. – я принял от него фарфоровую урну с пеплом.

   – Приношу вам свои соболезнования. – сказал он заученную фразу и удалился.

   – Поехали отсюда. – сказал я. Лапочка кивнула.

   Глава 18

   Когда я пришел в себя у меня жутко болела голова, я попытался поднять руки, чтобы сжать виски, но обнаружил, что руки связаны за спиной. Тщетно пытаясь освободить их, я открыл рот, чтобы позвать на помощь, но рот был заклеен чем-то, вместо слов я мог только мычать. Я связан, у меня заткнут рот, я сижу где-то, привязанный к стулу – понял я, перед глазами сразу же пронеслись яркие картинки из фильмов ужасов и документальных картин про пытки и концлагеря. Темнота вокруг меня. Это не потому, что здесь темно, это потому, что у меня на голове темный мешок, он не полиэтиленовый, не шуршит, не мнется, пропускает воздух, не пропускает свет. В голову вдруг пришли особо яркие картинки о трупах, которые находят в подвалах, вспомнилась сестра Афины, ее обезображенное тело, сердце забилось как бешеное, страх охватил меня и я забился, пытаясь освободиться, но тщетно. Успокоиться, надо успокоится, нельзя впадать в панику, надо сохранять ясную голову, только тогда у меня будет шанс выбраться из этой задницы, подумал я, но другой я в голове возражал мне. Он говорил, что никаких шансов уже нет, потому что если бы тебе давали шанс – у тебя не был бы заклеен рот. Кто бы это ни был, они знают о твоей силе, знают, на что ты способен, а потому и заперли тебя тут. Никто не будет с тобой разговаривать, ведь вести разговор с тобой нельзя, ты подчинишь их своей воле. В голове предстала картинка жутко секретного правительственного комитета, какая-нибудь пыточная фабрика, специально для таких как я, суровые безликие охранники, дубинки с электрошоком, пытки удушением и водой, работа на правительство до конца своих дней. И это, если повезет. Да, если это правительство, с ними можно договорится, даже не договорится, а скорее еще можно пожить некоторое время, потому что любое правительство не упустит свой шанс воспользоваться такой возможностью, просто убить меня означало бы трату драгоценных ресурсов, со мной можно договориться, можно что-нибудь придумать для гарантии, вживить имплантат под аорту с джипиэс и несколькими граммами взрывчатки, чтобы если что-то пойдет не так – бум! Если это правительство, то это только начало игры, начало ломки и тут главное выдержать и показать свою адекватность и готовность к сотрудничеству. А вот если это Старец, то все, пиши пропало, значит он следил за мной все это время и не желает допустить конкуренции, значит он знает что мы с Лапочкой хотели его убить, значит вот и все, остается принять это с достоинством. Но принимать не хотелось. Хотелось жить, а голова подкидывала мне картинки все более изощренных пыток. С человеком, привязанным к стулу, с мешком на голове можно сделать многое. Можно, например, запустить в этот мешок голодных крыс, чтобы они обгладывали лицо, пока он кричит и корчится в агонии, можно клещами отрывать ногти, поджаривать горелкой для свиней, дрелью просверлить колени и локти, содрать кожу, облить кислотой, вырезать кровавого орла на спине, все что угодно, все, на что только способна темная человеческая фантазия. Я попытался закричать снова, но только задохнулся. Легкие горели огнем. Я скрючился на стуле, пытаясь ослабить узлы, раскачать его из стороны в сторону, но стул стоял, как вкопанный в землю. Плохо, подумал я, значит они подготовились, значит это не дилетанты. Кроме того, я все еще в одежде, где-то я читал, что профессионалы в первую очередь связывают, завязывают глаза и рот и снимают одежду. Быть связанным, не видеть что вокруг происходит, не быть способным услышать даже свой собственный голос, а еще и обнаженным – это дает человеку невероятное чувство уязвимости. Но я все еще одет, судя по ощущениям это моя собственная одежда, значит они – не профи? Или все-таки профи, но не стали возиться с моими джинсами и свитером? Как вариант, им не надо с этим возиться, может здесь и сейчас будет производиться полевой допрос, с отрезанием пальцев и избиением, последующим выстрелом в голову? У меня слишком мало данных, я не знаю, где я и кто они. Минуточку, а как я сюда попал? Что я помню последнее перед тем как очнуться с мешком на голове? Мы с Лапочкой были в моей квартире... нет, мы возвращались после крематория, это я помню совершенно точно, а вот дальше все как будто в каком то тумане. Меня бросило в жар, по лбу и щекам покатились капли пота, прокладывая влажные дорожки и вызывая невероятное желание почесаться. Пот, подумал я, если я буду потеть достаточно сильно, то скотч отклеится сам собой, он не может удержаться на коже, но как сильно может потеть область вокруг рта? Пот обычно бежит сверху, откуда-то из-под волос, рот и щеки практически не потеют... но это лучше чем ничего, возможно, если я буду прикладывать достаточно усилий, вспотею сильней – дело пойдет лучше. Я попытался разжать губы и протолкнуть между ними язык. Получилось не очень. Слюна, подумал я, если я смогу как-то отслюнявить этот кусок скотча, он может отстать. Во рту пересохло. Мне было жарко и неудобно, снова начинала подступать паника. А что если они меня здесь забудут – подумал я, просто забудут, закроют подвал на ключ и выкинут его в канализационный люк? И никто не придет сюда для того, чтобы открыть дверь и развязать меня, а я так и помру с мешком на голове, так никогда и не увидев света. Эта мысль почему-то показалась мне особенно кошмарной и я забился в истерике, напрягая все свои мышцы и пытаясь освободится. Тщетно. В такой ситуации в голову лезут совершенно безумные вещи, потому что все, что я не могу сейчас увидеть – мозг компенсирует фантазиями. Надо взять себя в руки, предположить, что именно сейчас происходит, кто меня похитил, что им надо и как себя вести в любом случае. Например, если меня похитил Старец, что ему нужно? Как проводить с ним переговоры, если мне все таки дадут их провести, а не закопают прямо тут. Голова потела, дорожки, которые прокладывали себе капельки пота жутко чесались, руки, стянутые веревками начинали неметь. Или это не веревки? Может быть наручники? В фильмах главные герои невероятно ловко и легко освобождаются от пут, достаточно иметь скрепку или кусочек бритвы за щекой. Вот когда начинаешь жалеть, что не таскаешь за щекой половину лезвия от фабрики «Нева» с изображение корабля, скрепку в рукаве и не читаешь самоучитель Гудини как выбраться из оков. Если бы я был Гудини, все было намного легче, хотя, если бы я был Гудини, я бы не попал в такую ситуацию. Хорошо, хватит об этом, мне надо сосредоточиться на том, чтобы все-таки отлепить скотч от рта. И тогда, как только в комнату кто-то войдет, я смогу отдать ему приказ освободить меня, в этом разница между всеми этими Гудини и мной, мне достаточно только отлепить этот чертов скотч от губ и я смогу говорить, а значить – смогу управлять теми, кто рядом. Хотя, а кто сказал, что говорить вообще обязательно, приказ – это волевой посыл, верно же? Если я прикажу иностранцу, не владеющему нашим языком – он послушается, или ему надо будет отдать приказ на том языке, который он понимает? И, если вдруг послушается, означает ли это, что я могу приказывать и животным? Например, дельфинам, или высшим приматам? Завести свою армию шимпанзе, раз уж они не совсем разумные и поработить мир во главе обезьяньего войска? Гориллы, орангутанги, шимпанзе, дельфины, косатки, может быть собаки с кошками – они изрядно прибавили к айкью в последнюю сотню лет. И никаких угрызений по поводу угнетения людей, хотя угнетение разумных – относительно разумных, конечно – останется. Меня начал пробирать истерический смех. Сижу непонятно где с мешком на голове и планирую захват мира домашними питомцами и обитателями зоопарков. С другой стороны паника наконец ушла и я смог сделать несколько глубоких вдохов. Скотч понемногу начинал поддаваться, отклеиваясь возле губ, если так будет продолжаться, то я смогу освободить рот и отдать приказ, надеюсь, что будет кому отдать приказ, что кто-то в этот момент будет рядом, что меня не решили попросту оставить тут с этим проклятым мешком на голове. Спокойно, возьми себя в руки, подумал я, во-первых, никто не стал бы огород городить, с мешком и стулом и веревками – если надо было тебя убить, сразу там бы на месте и грохнули и то, что я все еще живу – говорит о том, что я нужен именно живым. И потом, даже если меня замуровали в тридцатиметровой толще бетона чтобы я медленно умер тут от недостатка кислорода, воды и пищи – с этим я все равно уже ничего не сделаю, так что не надо об этом пока думать, хотя эта картина внушала мне ужас. От мысли о бетонном саркофаге вокруг меня я начал испытывать клаустрофобию, дыхание стали сбиваться и легкие снова зажгло огнем. Прекратить панику, прекратить немедленно, начать думать о хорошем, о позитивном, о том, что все это либо дурацкая шутка, либо просто ошибка, или все закончится хорошо, ворвется наша кавалерия, под звонкий зов трубы -ту-туту-тутуту, хорошие парни ворвутся и спасут меня. Да, и ковер огромный, седло и телевизор в подарок сразу вручат, а может быть вручАт. В этот момент я услышал звук, который я не мог ни с чем перепутать – хлопнула дверь. Неожиданно я почувствовал облегчение – дверь, в этом каменном мешке есть дверь! Раздались шаги и что-то скрипнуло. Звуки оказались внезапно отчетливыми, хорошо различимыми и я даже мог сказать что именно скрипнуло по полу. Стул. Это отодвинули стул, чтобы сесть напротив. При отсутствии или временном блокировании основных органов чувств – остальные невероятно обостряются, так кажется? Обостренный слух, обостренное обоняние – кажется что я уловил едва заметный запах хорошего табака прямо через ткань мешка на голове, или у меня галлюцинации? Хватит об этом, достаточно того, что в комнату кто-то вошел и значит, если я успею незаметно отлепить этот чертов скотч, я смогу приказать ему освободить меня. Скотч почти поддался, уголок его вовсе отлепился, мой подбородок весь в слюнях, но мне до чистоплотности сейчас. Внезапно весь мир вспыхивает в моих глазах и на какое-то время я теряюсь во времени и пространстве, переставая понимать что происходит. Потом ко мне возвращается ощущение реальность и боль. Болит голова, скула полыхает огнем. Я вдруг понимаю, что это было – это удар, резкий удар, без замаха, в голову, такой, что ты на время выключаешься и что хуже – ты не видишь его, ты не слышишь его, ты не понимаешь откуда сейчас вдруг прилетит и куда именно, ты не можешь среагировать, как-то сжаться, как-то постараться сделать хоть что-то, задержать дыхание в конце концов. Вот сейчас, подумал я, сейчас они делают все правильно, надо бить с неравными промежутками, чтобы организм держать в напряжении, сейчас он подождет когда я расслаблюсь и ударит снова, тогда я снова начну напрягаться, пытаясь противостоять удару, но его не будет и я буду сам себя изматывать, стараясь угадать откуда и когда. Это и есть настоящая пытка, а не сам удар – ожидание его. Переиграть на этом поле палача бесполезно, надо расслабится, чтобы закончить это поскорее, чтобы потерять сознание или перейти в фазу допроса, когда они начнут допрашивать меня, хотя как они могут допрашивать меня с этим скотчем на губах? Если они снимут с меня скотч, то я ... в глазах снова вспыхивают звезды и я снова теряю ориентацию в пространстве, мне кажется что я, привязанный к стулу, вместе с этим стулом кувыркаюсь в темном космосе, набирая скорость, словно в центрифуге. Меня тошнит и мелькает мысль о том, что будет, если меня вырвет, а скотч все еще будет закрывать мне рот, о том, что я попросту захлебнусь в своей блевоте. Я пытаюсь снова вернуть себе ориентацию в пространстве, понять в каком положении я сейчас нахожусь, мысленно представляю себя в грязном подвале, с тусклой желтой лампочкой на потолке, привязанного к стулу, стоящего напротив здоровенного и волосатого типа в кожаном фартуке и с черным колпаком с прорезями для глаз на голове, типичный образ палача. Картинка размывается и плывет в голове, не желая быть устойчивой. Я выдыхаю, пытаясь выровнять дыхание после удара и вдруг понимаю, что я только что вдохнул и выдохнул через рот! Скотч почти отлепился, образовалось отверстие, через которое я могу дышать, могу выблевать рвоту, если она вдруг будет, а самое главное – могу приказать чтобы это все прекратилось. Языком я осторожно проверяю края скотча – сколько уже отлепилось. Порядка четверти, или трети – не могу сказать точно, сложно определять площади языком, но уже ясно я что могу что-то сказать. Да, это будет неясно, но тут же не звук важен, верно? Или все-таки звук? Перед глазами снова вспыхивают звездочки и я снова плыву в пространстве, боль возвращается ко мне, но на этот раз я прихожу в себя быстрее. Привыкаю к побоям? Или на этот раз ударили не так сильно? В голову вдруг приходит Хит Леджер в его последней роли Джокера, нельзя начинать с головы, жертва теряется и ... ну вот видишь... я отплевываюсь, ощущая явный привкус крови во рту. Мозг стремительно взвешивает перспективы. Если сейчас я что-то попытаюсь приказать, а скотч не даст мне нормально это произнести, то рот мне потом заклеят получше. Но и ждать пока полностью отклеится не вариант. Паника охватывает меня и я кричу сквозь наполовину приклеенный скотч: – СТОЯТЬ!