Текст книги "Алракцитовое сердце (СИ)"

Глава четвертая. Возвращение

– I -

Обычно подолгу мучавшийся бессонницей, в этот раз Деян уснул сразу, едва лишь отстегнул протез и растянулся на кровати: сказались облепиховка и усталость.

Ему снился заснеженный лес, окруженная орешником поляна. Небрежно слепленная крепость посреди нее: невысокая, в полроста, но вместо лоскутка-"знамени" на башне – насаженные на палку-флагшток, будто на вертел, тетрадные листы.

На поляне были все: Эльма и Петер, Кенек и Барм, Халек, братья, родители, даже Киан и Беон, Солша и Вакир. Игра шла который час, и пора было ей закончиться, но валил крупный снег, засыпая "волшебный круг" у крепости, заслоняя игроков. Никто не мог друг в друга попасть, отяжелевшие снежки падали на землю, не долетая до цели.

Сначала Деяну отчего-то не хотелось, чтобы игра заканчивалась; снег валил все сильнее, слепил. Сквозь белую пелену и вой ветра прорывались только смутные тени, смех, голоса. Трещали деревья, снежные шапки падали с веток с мягкими хлопками. Лаяли собаки, и кто-то кричал в лесу.

– Серая! – попытался окликнуть Деян, но снег забился в рот, залепил глаза.

Что-то шло не так.

Он остался один в белой пустоте – бесполезный лже-чародей с глупым прозвищем Цапля. Вокруг выла пурга, и кто-то отчаянно кричал за ее стеной, кто-то бранился, проклиная все на свете. Что-то пошло не так. Когда? Почему?

"Что... Господь всемогущий!"

Деян рывком сел на лавке, сбросив одеяло. Поляна исчезла, белый холод сменился жаркой темнотой.

– Приснится же такое, мрак бы...

Он осекся. Где-то в Орыжи закричала женщина – надрывно, протяжно. Заснеженная поляна осталась сном. Но это ему не приснилось.

– Тихо. Не шуми. Не зажигай свет.

Напряженный шепот Эльмы доносился от окна: девушка сидела, накинув шаль поверх длинной ночной сорочки и приникнув к щели между занавесками.

– Голем вернулся? – одними губами спросил Деян, наощупь пристегивая протез.

– Нет. Хуже.

"Что может быть хуже?"

Он, как сумел, тихо проковылял к окну. С улицы смутно слышались голоса. И среди них – бас Кенека Пабала.

– Эл, но это же!..

– Молчи! – Эльма ладонью зажала ему рот. – Тише, Деян, Господа ради... Взгляни сам. С ним... Теперь понимаешь?

Она убрала ладонь: в этом больше не было нужды. Понимать Деян по-прежнему ничего не понимал, но происходило что-то... ненормальное. Чего не могло, не должно было происходить. Он ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но ничего не изменилось.

Во втором по счету доме напротив – в его родном доме! – горел свет: крики и брань, что его разбудили, доносились оттуда. Но не только: казалось, везде, со всех сторон за окном кто-то выл и плакал, кричал, ругался. Длиннобородый мужик в лохмотьях тащил по улице полураздетую внучку Киана, держа во второй руке ярко разожженный факел. Другой мужчина шел следом и, когда девушка спотыкалась, тыкал ее в спину длинной железной палкой, в которой Деян, прищурившись, распознал ружье.

– Кажется, они все дезертиры. Кен навел их сюда, и сам он... вместе с ними, – прошептала Эльма.

Кенек Пабал – он держал лампу, потому его высокая стройная фигура в изодранном мундире была хорошо различима среди других, – стоял спиной к калитке Догжонов, опираясь на ружье, и препирался с кем-то. Рядом с Кенеком стояла пара таких же заросших и оборванных мужиков.

– Как ты только мог, болван пустоголовый, подлец!

Деян узнал голос кровельщика Матака Пабала, отца Кенека.

– Да будет тебе. Им же лучше, не то так бы и померли девицами, – сиплым баском отвечал Кенек. – Дурного не будет, если не станете противиться.

– Негодяй, подонок!

– Не груби, отец. Мы не те проходимцы, что тебе, старику, днем бока намяли. Но кто станет брыкаться – тот сам виноват... Сидите смирно, и дурного не будет, – снова повторил он, как по заученному. – Ребята обещали. Сам гляди: даже халупу взяли на постой ту, какая хозяевам больше без надобности.

– Кончились их надобности, – хмыкнул один из мужиков: голова у него была перевязана белой тряпкой. Оружия, с виду, не было. – И ваши вскорь кончатся: за нами бергичевцы придут. Скоренько придут. Они такое с людьми творят, о чем тебе, дед, лучше не знать: спать не сможешь. Тебе б не на нас пасть разевать, а скарб собирать и топать отсель, столько топать, насколько силушки в ногах хватит.

– Ты пока иди домой, бать. Я попозже зайду: у меня тут дело еще, – сказал Кенек, в этот миг обманчиво похожий на себя-прежнего. Теми же словами он, случалось, отговаривался от отца, когда тот кликал его из лесу.

– Да-да, топай, дед, – снова встрял мужик с перевязанной головой. – А то сержантова жена состариться успеет, пока мы тут с тобой.

– Мы уж устали гадать, так ли она хороша, как он баял, – вклинился второй. Из одежды на нем были только драные штаны и куртка на голое тело, а к дулу ружья прикреплен длинный штык. – И эта, вторая, как бишь ее там...

– Вторая – моя. Забыл уговор? – прорычал Кенек.

– Помним, помним, Кен. – Мужчина с перевязанной головой примирительно поднял руку. – Но ты не томи, не задерживай.

Когда внучку Киана вталкивали во вскрытый дом Химжичей, дверь широко распахнулась, и крик стал громче – всего на миг, но достаточно, чтобы можно было узнать голос младшей сестры Солши, Талимы Свирки.

– Как же... Они ведь собирались прятаться... Деян, что ты делаешь?! – окликнула Эльма, забыв о своем – увы, бесполезном – наказе говорить тише.

Деян, взяв старый тяжелый молоток, встал в темноте у входной двери и отодвинул щеколду. Видел и слышал он уже достаточно.

– Как? Проще простого, Серая: Солша, наивная душа, сама же им и открыла. Небось, еще выпить с порога предложила. – У Деяна вырвался нездоровый смешок. Собственный голос слышался, как чужой. – И когда только твой брат успел получить сержантский значок?

– Брат?!

– Ты не поняла? Они только что говорили о тебе и Малухе, – напряженным шепотом перебил Деян. – Но, похоже, с ней их опередили, храни ее Господь. И детей.

– Господь всемогущий...

– Будем надеяться, они успели в суматохе убежать и схоронились в лесу. И ты давай, задворками. Милостью Господней получится. Остальные тебя искать в темноте поленятся, а этому выродку я... Он никого больше не побеспокоит, – Деян поудобнее перехватил молоток, сделал на пробу пару замахов. Колени дрожали, накатила привычная дурнота. Но в груди все клокотало от ярости, и Деян надеялся, что в нужный момент – "пожалуйста, Господь всемогущий, всего одно мгновение, прошу, Господи, первый и последний раз!" – руки не подведут.

И Кенек Пабал – старый друг, гордый и заносчивый красавчик Кен – не войдет внутрь, а останется на пороге с проломленным черепом.

Но Эльма только покачала головой:

– Невозможно, Деян.

– Беги, сейчас же! – Он повысил голос. – Ты не понимаешь, Кен вернулся за тобой. Или...

Рука, сжимавшая молоток, вдруг разом ослабла.

– Если ты сама хочешь уйти с ним, Эл, скажи, – я не буду мешать, – тихо закончил Деян. – Но не думаю, чтобы Кен смог защитить тебя от своих новых друзей.

– Я, уйти с ним?! – изумилась Эльма. – Еще чего!

– Тогда беги, прошу. Пожалуйста, Эл! Препираться нет времени.

– Нет.

– Серая, уходи!

– Нет! – Она отошла от окна и загромыхала чем-то в глубине комнаты.

Ступени высокого крыльца сыро заскрипели под шагами незваных гостей. Время вышло.

– II -

От громкого стука дверь чуть приоткрылась.

– Не заперто? – пробормотал Кенек Пабал и выше поднял лампу, ступая в темный дом. – Эльма! Ты здесь?

Деян размахнулся, целя молотком ему в темя.

В свете лампы было смутно видно его лицо, еловые иголки, запутавшиеся в светлой клочковатой бороде. Глубокий шрам на переносице – от осколка Сердце-Горы. Похожий на змею ожог над бровью – от костра на Солнцестояние. Глубоко посаженные карие глаза, чуть округлые, будто в каждый следующий миг он готов рассмеяться в удивлении... Повзрослев, Кенек стал задирать нос, со старыми приятелями едва раскланивался, если случалось столкнуться на улице, однако Деян не слишком винил его за это: у того всегда был непростой нрав, и уязвленная невзаимным чувством к Эльме гордость не сделала его мягче. Неудач он никому не прощал – ни другим, ни себе; малым не довольствовался, слабость презирал. Но в злополучный день, когда Сердце-Гора оставила Деяна Химжича без ноги и будущего, Кенек вместе братом, Бармом, тащил покалеченного приятеля к халупе сумасшедшей Вильмы, пыхтя от натуги – и при этом беспрестанно болтая, подгоняя перепуганного брата, отвлекая и подбадривая скулящего от боли Деяна.

"Это же Кен! – молнией пронеслось в голове. – Он ведь..."

Деян замешкался всего на мгновение – и на том отведенное Господом время закончилось.

Кенек заметил его, притаившуюся в темноте тень – отпрянул и ударил прикладом по колену, затем под дых и сбил с ног. Отбросил пинком молоток и упер ружье дулом в грудь.

"Всё? – Деян ухватил за ружейный ствол, дернул в бок, но Кенек держал оружие крепко. – Всё. Пора подыхать. Не повезло тебе со мной, Серая..."

– Вот жешь мать! И кто здесь такой храбрый да глупый? – Кенек наклонился и ближе поднес лампу, которую так и не выпустил. – Деян?! Ты?!

Лампа в руке Кенека раскачивалась из стороны в сторону, и теперь, в ее дрожащем неверном свете, Деян отчетливо видел, насколько же на самом деле изменилось лицо бывшего друга: исхудавшее, покрытое грязью и ссадинами, застарелыми и свежими. Посеревшая кожа туго обтягивала скулы, и во взгляде вечно удивленных глаз появилось что-то новое и чужое. Так в суровую зиму смотрели кружившие у частокола волки, зло и затравленно, выжидая момента напасть. Отощавшие, напуганные криками и камнями, но возвращающиеся вновь и вновь, потому как отчаялись раздобыть пропитание иначе.

Но кое-что отличало Кенека от тех волков: сейчас в его глазах было жадное нетерпение. Он пробрался за частокол, и лишь шаг отделял его от добычи.

– Привет, Кен. Никогда не думал, что встретимся... в таких обстоятельствах, – прохрипел Деян, изобразив на лице улыбку. С большей охотой он бы плюнул бывшему другу в лицо, но нужно было потянуть время: вдруг Эльма все-таки одумалась и сейчас пробирается дворами к спасительной опушке. Пустая надежда, но все же...

И еще кое-что нужно было выяснить наверняка.

– Вот уж не ожидал! – узнав его, Кенек чуть ослабил напор. Но удивление на его лице уже в следующий миг сменилось едва сдерживаемой яростью. – Ты что здесь делаешь?

– Кен, ты давеча говорил, что "халупа хозяевам без надобности". Значит, Мажел и Нарех, они?.. – Деян не смог заставить себя сказать "погибли".

Глаза Кенека налились кровью и, казалось, могли выскочить из орбит.

– Я спросил. Что. Ты. Здесь. Делаешь?

– Это я желаю знать, что ты среди ночи делаешь в моем доме, Кенек Пабал. – Голос Эльмы звучал так нарочито спокойно, что не приходилось сомневаться: внутри себя она дрожит от страха. – И что за сброд ты привел с собой?

– Нехорошо. Надо бы повежливей с гостями, красавица, – хмыкнул мужик с перевязанной головой.

Деян был с ним почти согласен.

"Глупо, Серая. Или ты надеешься, что, если разозлить их, они покончат с тобой прежде, чем надругаются? Тоже глупо. Нужно было спасаться, пока был шанс".

Но, хотя бегать Эльма могла быстрее зайца, убегать она не умела вовсе.

– Они... Это мои товарищи, Эл, – Кенек выпрямился, отодвинув от груди Деяна ружье, и покосился на своих спутников. Голос его теперь звучал едва ли не смущенно. – Мы служили вместе... раньше.

Деян попытался подняться, но кто-то из "товарищей" метко пнул его под ребра, и он вновь повалился на пол, вскрикнув от резкой от боли. Эльма встревоженно взглянула в его сторону; Деян жестом поспешил показать ей, что цел и невредим.

– Новые товарищи, да, Кен? – нахмурившись, спросила Эльма. – Что же случилось с прежними?

– Их больше нет, – просто ответил тот.

– III -

– Что? – глупо переспросила Эльма.

– Навоевались, отвоевались, достались червякам и воронам! Барм, Халек, Изан, Мажел, Нарех, Вахек – никого из них нет больше! – В басе Кенека прорезались по-бабьи визгливые нотки. – Кому свезло – тех нашпиговали свинцом, насадили на штыки, поджарили колдовством. Им еще повезло, да! Тем, кто не подыхал от заразы в ранах, не выл по три дня в госпитале, не изошел кровавым поносам, как Хал. Они все теперь кормят червей. Все!

– Мой брат? – глухо спросила Эльма. Если ее прежняя напускная твердость и могла кого-то обмануть, то сейчас страх и растерянность, гнев, отчаяние – все проступило в ее голосе.

– Когда мы уходили, Петер был жив, – помедлив, с видимой неохотой ответил Кенек. – Мы звали его уйти с нами, но...

– Да-да. Наш дорогой сержант! – перебив Кенека, рыжебородый мужчина в рваной куртке на голое тело вышел на середину комнаты. – Ну, сейчас-то сержант, как пить дать, уже в земле гниет. Бравый, сметливый, честный служака Петер. – Голос рыжебородого так и сочился ядом. – Который любит пошептаться с капитаном.

– Он нас выдал. Из-за него пришлось прорываться силой. – Мужчина с перевязанной головой прошел следом. Говорил он тихо и вкрадчиво, но звучало это куда страшнее, чем крики Кенека. – Мы с Барулом потеряли четверых друзей. Потому заслуживаем хорошей награды, как думаешь, красавица?

– Твой брат – дурак с навозом в голове! – заорал Кенек. – Отступаем с весны, не сегодня-завтра все в землю ляжем, а ему дальше воевать охота... Война! – он разразился потоком ругательств. – Можешь себе представить, как мы воевали, ты, женщина? Не можешь! Два дня без продыху месишь грязь, тайком жуешь ремень, душу отдать готов за плесневелый сухарь. А потом приходит приказ, и ты плетешься обратно, от усталости имени своего не помнишь, но оно тебе больше и нужно: к исходу второго дня вываливают из-за пригорка синезнаменные и палят в тебя из ружей, насаживают на пики, как свиней на вертела, давят лошадьми! А сверху жарят молнии, дождик до костей прожигает: колдуны плевать хотели, сколько своей пехоты вместе с чужой поляжет, они даже конницу не шибко берегут. И ты снова бежишь; даже радоваться, что жив, сил нет...

Он перевел дыхание и продолжил:

– В лагере глаз сомкнуть невозможно: в госпитальной палатке раненые воют. Воды нет, перевязок нет. Чем в такую палатку попасть – хуже только в плен... Еды нет, порядка нет, справедливости нет! Тебя отправляют в деревню за фуражом и секут за то, что вернулся ни с чем. А в той деревне четыре взвода до тебя побывало! Вместо амбаров – головешки; деревенские, кто еще не помер, ловят крыс и кожи вываривают. И в следующей так же. И в следующей. Скоро и тут, в Орыжи, будет так. Идем с нами, Эльма! Доверься мне, прошу... У нас получится. Война проиграна, хватит, навоевались! – Кенек снова сорвался на крик. – Да чтоб король и его прихвостни, чтоб вся эта благородная шваль, все выродки в чистых мундирах передохли! Чтоб их заставили жевать упряжь, а после разорвали лошадьми! Чтоб их сварили заживо! Да, мы сбежали, Эл. И мы дураки, немногим лучше Петера, сожри его волки, мы большие дураки, что не сбежали раньше! Бергичевцы наступают, первые отряды объявятся здесь еще до зимы; вы обречены... Но я пришел за тобой. Идем с нами! Мы с парнями при оружии – сумеем отбить лодку. Перережем глотки, выпустим кишки каждому, кто станет на пути! Уйдем за реку, дальше, как можно дальше, затеряемся среди других беглецов; знаешь, сколько их? Да откуда тебе знать, женщина! Но ты поймешь, едва увидишь... Как только парни отдохнут и наберут еды, уходим!

Кенек то орал, исходя слюной, словно бешеный, то скулил, как побитый щенок; заикался, упрашивал слащавым голосом – и снова срывался на крик, размахивал руками, как припадочный. Он и был, возможно, безумен: пережитое повредило его разум, перемололо, как мельница, отравило страхом и злобой. От прежнего Кенека Пабала в нем осталось меньше, чем в меховой куртке – от зверя... Одна кожа да шкура, оболочка. Он был жалок и был бы достоин жалости – если б не ружье и "товарищи" за спиной, такие же бешеные, как он сам.

– Вас поймают и повесят. Как вы того и заслуживаете, Кен, – тихо сказала Эльма. Сейчас в ее голосе слышалась какая-то мертвенная, спокойная грусть. – Так это правда, что из-за меня ты привел в Орыжь своих... товарищей?

"Обязательно когда-нибудь повесят. Но не скоро. Если все так, как он говорит, – подобных им сотни, тысячи, и каждый второй сбежал, прихватив оружие. Всех сразу не переловишь и не перевешаешь". – Деян незаметно – он очень надеялся, что незаметно! – отполз от двери и сел, прислонившись спиной к приставленному к стене табурету. В шести-семи шагах, в углу, стояли костыли.

Дышать было больно, простреливало в колене, но Деян загнал боль, дурноту, и жгучую пустоту в сердце на самый край разума. Нельзя было думать об ушибленных ребрах, о том, что Нарех никогда больше не будет, запрягая лошадь, насвистывать "Где ж ты прячешься, златоокая", а Мажел никогда больше не попытается забороть одной рукой соседского пса. Нельзя! Что случилось, то случилось.

Эльма стояла перед Кенеком, глядя тому в глаза и развернув плечи с княжеским достоинством; линялая шаль поверх старой рубахи смотрелась на ней не хуже парадной мантии.

"Зачем ты его злишь, выслушиваешь помои, Эл? Может, думаешь – это я дам деру, пока никто в мою сторону не смотрит?" – Деян невольно улыбнулся. Будь хоть малейший шанс спастись, такое предположение наверняка рассердило бы его, но не теперь, когда все было кончено. Сейчас он чувствовал лишь гордость за упрямую и храбрую подругу...

Даже если б он не замешкался и раскроил Кенеку череп – Эльма все равно не бросилась бы бежать, оставив его. Он охотно отдал бы жизнь, чтобы еще раз дать ей шанс спастись, – и попытался бы, представься ему такая возможность, пусть даже она и посчитала бы это глупым... Но что случилось, то случилось. Нельзя было думать о том, что уже случилось.

Деян тихо передвинулся на полшага ближе к костылю.

"Если успеть ударить сзади под колени, навалиться на спину, – может, удастся дотянуться до их ножей... Тогда хоть один да получит по заслугам!"

– Да, я вернулся за тобой! Повесят?! Ну уж нет. Чего не будет, того не будет! – Кенек надсадно рассмеялся. – Это они... Они все! Шваль благородная... Они заслужили, чтобы их повесили на собственных кишках. Я не оставлю тебя им. – Кенек шагнул к Эльме и грубо схватил ее за руку. – Видела, как умирает человек со вспоротым брюхом?! Как он скулит и воет, как из него течет дерьмо?! Всю ночь, пока не умер, мой брат молил перерезать ему глотку... Его бросили в кучу вместе с другими, со всеми, кто помер в ночь: пришел приказ, некогда было рыть новую яму. А ямы нужны глубокие, много сил нужно их копать... Многие в ту ночь померли. Вороны нынче жирнее кур. Везде так. И здесь будет так! Я не оставлю тебя здесь, Эльма. Я люблю тебя, ты знаешь, я не подведу... Мы отобьем лодку, за рекой нас не найдут! Поторопись – нужно еще собрать, что получится...

– Ты сошел с ума, Кен, – Эльма безуспешно попыталась высвободить руку. – Ты понимаешь, что натворил? Скольких вы убили, над сколькими надругались – после того, как они сами открыли тебе дверь, как другу?

– Если ты не пойдешь сама – я потащу тебя силой. Выбирай, – с угрозой сказал Кенек. – Шутки кончились, Эльма. Брани, проклинай меня, – потом ты все поймешь. Ты останешься жива... останешься со мной!

– Что-то ты заболтался, Кен, – рыжебородый вырвал у Кенека лампу. – Где вторая?

– Эй, уговор... – зашипел Кенек, но рыжебородый уже хозяйским шагом двинулся вглубь дома:

– Уговорам время вышло! Ну, ты где, милая?

"Кен собирался сначала увести Эльму, а потом отдать дружкам Малуху... Но, раз он уже провел их до Орыжи, им нет причины его слушать. Вдруг повезет и сцепятся между собой?".

Деян передвинулся еще на шаг. Еще несколько таких движений – и можно будет незаметно дотянуться до костыля, и тогда...

"Мрак небесный! Нет!"

Его словно ледяной водой окатило, когда он понял, что в следующее мгновение случится.

– А может, тут? – Рыжебородый подошел к печи. – О, нашел!

– Там бабушка спит! Не трогай!– отчаянно выкрикнула Эльма.

– Бабушка, говоришь? – Рыжебородый, сорвав одеяло, осветил лампой лицо старухи. – Хе, и впрямь...

– У-у, боров пьяный! – загудела Шалфана Догжон и ткнула ему в нос иссушенным кулачком.

– IV -

Рыжебородый отшатнулся, схватившись за лицо: cилу старуха растеряла с возрастом, но косточки у нее были острые.

– Ишь, чего устроили, свиньи! Моего Вадьма напоили допьяна, а сами шастают, дом громят, по шкафам шарятся!!! У-ух я вам задам!

Не проснись она, рыжебородый наверняка оставил бы ее в покое: что ему толку со старухи? Но она проснулась, и совсем не в том благодушном настроении, что прежде. Приняла погромщиков за приятелей умершего много лет назад мужа и вознамерилась "задать".

– А ты, дура, пока муж лыка не вяжет, с другими гулять удумала?! – слезая с печи, заорала старуха на Эльму.

– Бабуль, нельзя! Успокойся! – Эльма тщетно пыталась высвободиться из хватки растерявшегося Кенека. Тот стоял столбом, бешено вращая глазами по сторонам.

– Я не пьян, мать. Ложись, не стращай гостей! – выкрикнул Деян, надеясь хоть так отвлечь старуху. Но она и покойного сына раньше не больно-то слушала, а его сейчас вовсе не замечала.

– Вон отсюда, поганые! – Старуха, неся перед собой котел с остатками каши, наступала на рыжебородого.

– Чего?!

– Кому сказано? Пшел вон!!!

Она швырнула котел в него

Рыжебородый отскочил, поскользнулся на разлетевшейся каше и налетел на стол.

– Ах ты, мразь старая!.. – Он замахнулся на старуху ружьем, целя ей прикладом в лицо.

Деян, перекатившись по полу, дотянулся до костыля, уже понимая, что ничего не успеет сделать.

Но обошлось.

– Охолонись, Барул! Не видишь – бабка давно из ума выжила. – Мужик с перевязанной головой, обхватив рыжебородого со спины, оттащил его от Шалфаны. – Совсем стыд потерял – старухам шеи крутить?

Он, по счастью, оказался сильнее, и рыжебородый Барул вынужден был отступить.

– Тебе какое дело, Хемриз?! Да она, того и гляди, сама песком рассыплется, – проворчал он, потирая ушибленное бедро.

– Эй, красотка! – Мужчина в повязке, которого называли звали Хемризом, обернулся к наконец-то сумевший высвободиться Эльме. – Сейчас же уйми старую, не то я сам ей всыплю.

Унимать Шалфану уже не было нужды: бросок забрал у нее все силы. Старуха, привалившись сгорбленной спиной к стене, хныкала и бормотала о неблагодарных поганцах. Эльма, приговаривая что-то утешающее, уложила ее обратно на печь, перед тем заставив разжевать шарик засонной травы.

Тем временем Хемриз успел зажечь другую лампу, заглянуть в малую комнату, в погреб и вернуться.

– Кроме этих и старухи здесь больше никого нет. – Он перевел взгляд с Кенека и Барула на Эльму. – Где твоя ятровка?

– Под вечер в лес ушла, силки проверить, обещалась вернуться – да вот нет ее... Верно, заблудилась, или вас увидев, спряталась, – соврала Эльма, пытаясь вернуть себе прежний, преисполненный достоинства, вид, в то время как рыжебородый обходил ее кругом, пристально разглядывая.

– Кушать захочет – вернется. – Рыжебородый Барул остановился и облизнул шелушащиеся губы. – А пока и сестрички хватит.

– Эй! – Кенек зло уставился на него.

Деян, надеясь, что на него по-прежнему никто не смотрит, переложил костыль под правую руку. Но Хемриз, подойдя, пинком отбросил его на другой конец комнаты:

– Хочешь жить – не дури.

От его вкрадчивого голоса по коже побежали мурашки.

– Уж больно хороша. – Рыжебородый, ухмыляясь, надвинулся на Эльму. Та попятилась.

– Только попробуй – и я продырявлю твою дурью башку! – зарычал Кенек.

– Многовато для тебя одного такого богатства, Кен. – Рыжебородый взглянул на него безо всякого страха.

– И то верно, – спокойно заметил Хемриз. – Нечестный вышел уговор, ты так не считаешь, Кенек?

– Даже думать не смейте!!! – Кенек стиснул ружье. – Или я вас!..

Он осекся, оглянувшись на приоткрытую дверь: далекие женские стенания вдруг сменились надсадным, полным боли мужским воплем.

Затем крик оборвался, и наступила тишина.

– V -

– Это что сейчас было? Похоже вроде на Шилыча... – рыжебородый нахмурился.

– Ступай, проверь, что там, – скомандовал Хемриз. Именно он был в их компании главным, что бы ни думал по этому поводу Кенек.

Теперь с улицы донесся чудовищный, оглушительный рев и грохот. Снова кто-то закричал – уже иначе, отчаянно, визгливо. Рыжебородый, перехватив ружье штыком вперед, бросилcя во двор.

Деян рассмеялся.

От смеха невыносимо кололо в отбитых ребрах, но сейчас он не владел собой.

Кенек, подойдя, слегка толкнул его в бок.

– Что смешного?! Ты что-то знаешь?! Отвечай, Деян!

В голосе Кенека Пабала за гневом явственно чувствовался страх – и это тоже было смешно.

– Просто нам досталась очень дурацкая сказка, Кен, – пробормотал сквозь смех Деян. – Все шиворот навыворот.

– Говори по-человечески!

– Да твой знакомец от страха помешался, – проворчал Хемриз.

– Со злом должно бороться добро, так нас матери учили, – сказал Деян. – Да, Кен? А у нас... А-ха-х..

– И впрямь рехнулся. – Кенек, сплюнув, отвернулся и с тревогой уставился на дверь.

Деян огромным усилием воли наконец заставил себя остановиться и дышать медленнее. Его по-прежнему разбирал смех; это было похоже на припадок вроде тех, что иногда случились со старухой Шалфаной. Но здравого рассудка он пока не утратил.

"Кто бы мог подумать: зло явилось бороться со злом! Как бы это ни кончилось – на земле станет чище".

Деян ободряюще улыбнулся Эльме. Рев, подобный тому, что они слышали, не могла издать человеческая глотка. А значит, случилось то, что еще вечером казалось самым большим несчастием; но теперь в том была их единственная надежда на спасение...

Вернулся Голем.

Чародей считал себя здесь хозяином, а какому хозяину понравится, что на его земле без спросу учиняют беспорядок?

– VI -

– Я, пожалуй... – начал Кенек, но так и осталось неизвестным, хотел ли он тоже выйти во двор или же сделать что еще. Дверь с грохотом распахнулась, и в дом, пятясь, ввалился рыжебородый. Его руки по-прежнему крепко сжимали ружье, но повернуто оно теперь было другой стороной: острие штыка косо торчало между лопаток.

– Кх-хе...как я-кх... – Барул хрипел и пятился. – Кх...

Рыжая борода покраснела от крови. Он свалился, задыхаясь и колотя ногами по полу.

– Господь всемогущий... Барул! Как?! – Кенек отскочил от корчившегося в агонии подельника и вскинул свое ружье, направив на дверь.

Рыжебородый затих, испустив последний вздох.

– Ну, дела, – негромко сказал Хемриз, глядя в сторону двери. В обеих руках у него появились короткие, выгнутые в обратную сторону ножи. – Твоя работа? По виду и не скажешь...

Деян приподнялся, чтобы лучше видеть.

Великан, по-видимому, разбирался с налетчиками где-то в другом месте: на пороге стоял сам чародей. В старой, широкой и длинной не по росту куртке Беона он походил на заспанного пастуха еще больше, чем прежде.

Кенек рванул спусковой крючок; но мгновением раньше Голем успел трескуче прищелкнуть пальцами. Раздался оглушающий хлопок: сам Кенек отлетел к стене, а ружье с развороченным дулом загремело по полу.

Голем даже не взглянул в его сторону, равнодушно разглядывая Хемриза.

– Интересно. – Хемриз улыбнулся чему-то, известному одному ему. – Ты не местный. И на армейских не похож. Барул был болваном. Но...

Он бросился вперед, правым локтем защищая горло и метя клинком в лицо чародею, а вторым ножом целя тому в живот.

Голем, отступив на шаг, вскинул руку навстречу его броску и коснулся перетягивавшей лоб Хемриза грязной повязки. Мгновение казалось – это была нелепая и смертельная ошибка: кривой клинок царапнул ворот Беоновой куртки. Но Хемриз вдруг остановился; его руки бессильно опустились, разжались пальцы: ножи со стуком упали на пол. Он стал оседать – медленно, наваливаясь на чародея одновременно с тем, как тот под его весом опускал руку, и так и повис, не касаясь коленями пола. Деян слышал, как охнул Кенек. Пальцы Голема вошли в голову его подельника, точно под повязкой у того была не кость, а масло.