Текст книги "Алракцитовое сердце (СИ)"

Автор книги: Visitor Ink

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Атака началась только через два часа после полудня.

– IV -

Деян постоянно проваливался в муторную полудрему, и даже когда Альбут скомандовал приготовиться, он подчинился – но не сразу понял, что происходит; грохот пушек показался ему, одурманенному лекарством, не громче барабанного боя. В небе вспыхивали и гасли, переливаясь золотом, защитные чары; Братство Раскаявшихся отражало колдовские атаки, но против настоящего оружия было бессильно – или, быть может, им просто не хватало бойцов. Следующий залп накрыл позиции: два ядра на излете ударили в укрепленный деревянными сваями земляной вал, частично его обрушив, но третье и четвертое прошли выше, оставив в шеренгах горьевцев две кровоточащих прорехи. Прямо перед Деяном шлепнулась в грязь оторванная кисть с блестящей, ярко начищенной пуговицей на обрывке рукава; только тогда он очнулся – и в следующее мгновение оцепенел от поднявшегося изнутри ужаса, оглох от грохота и криков.

Безотчетно он начал шептать молитву.

Содрогалась земля, совсем рядом умирали искалеченные люди. Впервые со дня, когда он оставил Орыжь, его охватил липкий, безудержный страх, от которого внутренности завязались в узел.

Он был живым, он хотел жить – просто и честно, не хотел убивать и не хотел умирать, заливая земью кровью из оторванных конечностей, вывалив кишки из разорванного брюха...

– В две шеренги! К бойницам становись! – хрипло отдавал команды Альбут. – В первом бою у всех штаны грязные, – прикладом он подтолкнул Деяна к брустверу. – Вспомни, кто ты есть, солдат!

Как сквозь вату Деян расслышал его и с отстраненным удивлением понял, что тот обращается к нему.

Вокруг творился кровавый хаос: следующий залп внес еще больше сумятицы в горьевские ряды. Но Альбут не пригибался, стараясь схорониться от осколков ядер, не суетился и не рвал глотку, как другие офицеры. Он был степенно-спокоен – человек, в чьей конченой жизни больше не было места страху.

"Вспомни, кто ты есть!"

– Я – никто, – прошептал Деян пересохшим горлом. – Никто.

Он вспомнил: дома больше не было. Не было больше и его самого – но был враг, и был долг уничтожать врага за тех, кто умер раньше него. Была месть: прогорклое блюдо, которое он хотел распробовать, потому как ничего другого не оставалось.

– Заряжай! – крикнул Альбут. – Не трусить, бесы! Или хотите попасть к Марагару на стол?

Упоминание одержимого местью хавбагского лекаря явно придало горьевцам смелости.

Деян встал рядом с капитаном у пролома в бруствере и впервые увидел бергичевцев вблизи, всего в каких-то двуста шагах: первая линий укреплений уже была взята, и наверх катилась волна солдат в заляпанных грязью синих мундирах.

Деян глубоко вдохнул пахнущий кровью и порохом воздух; выдохнул и вдохнул, выдохнул. Страх вытекал, словно кровь из раны, и вместе с ним будто уходила жизнь: но руки больше не дрожали.

– V -

Кое-как Деян управился с тугим ружейным замком и по команде выстрелил в синее пятно, в которые для него слились фигуры бергичевцев. Некоторые упали, но другие продолжали наступление, пробираясь прямо по телам.

– Заряжай! – снова выкрикнул Альбут.

Деян потянул замок, но тут странный сигнал – будто ударили палкой по огромному ведру – привлек его внимание. Он поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как первые ряды наступающих солдат припадают к земле – а длинная шеренга, выстроившаяся у захваченного бруствера, ощетинивается ружьями.

Горьевцы в беспорядке стали отступать к остаткам укреплений, ломая строй.

– Владыка его мать... – Альбут не успел договорить ругательства, как грянул залп, а затем, едва ли не сразу, второй; шеренга стрелков уступила место следующей.

Сзади кто-то кричал во всю глотку – высоко, надрывно, страшно. Ухнула рядом дарвенская пушка, расчет которой еще оставался в строю, однако наступавшей бергичевской пехоте она навредить уже не могла: те подошли слишком близко.

Деян, не слыша больше приказов, обернулся к Альбуту и не увидел его. Мгновением позже он догадался взглянуть вниз: капитан лежал на земле. Он не выпустил ружья, но верхняя половина его головы превратилась в кровавую кашу; целы остались только подбородок и губы, изогнутые в сардонической ухмылке.

– Хара сказала, у нее будет от тебя сын. Она решила вырастить его, – произнес Деян, опустившись рядом на корточки – но капитан уже был безнадежно, необратимо мертв и не мог ничего слышать. Оставалось надеяться, он был доволен тем, как умер.

Снова кто-то закричал. Деян обернулся на крик, выставив ружье перед собой, – и это спасло ему жизнь: бежавший на него солдат напоролся животом на штык.

У бергичевца было грубоватое, невыразительное лицо и округлившиеся от удивления и боли глаза; с протяжным, поднимающимся будто из распоротых внутренностей стоном он начал заваливаться назад. Мало отдавая себе отчет в том, что делает, Деян повел ружье вбок, вниз с силой выдернул.

– Это тебе за Орыжь. За все, – сказал он. Но бергичевец был уже так же безнадежно глух ко всему, как и Альбут, и химера скалилась его разверстым ртом.

Вокруг убивали и умирали. Деян встал и удобнее перехватил ружье. Место убитого занял следующий – но почему-то вдруг остановился; в глазах его отразились недоверие и ужас.

Деян проследил за взглядом бергичевца – направленным ни на кого иного, как на него, – и невольно усмехнулся, поняв, в чем дело. Голенище сапога, брючину и мышцы разорвало пулями или осколком ядра, однако чары Голема не разрушились до конца, и теперь он стоял, опираясь на желтоватую кость. Но боли почему-то совсем не было. От разрывов ядер и ударов сотен копыт тряслась земля.

– Видишь, ты? Даже мертвое имеет конец! – выкрикнул Деян. Быстрым выпадом он попытался достать противника; тот блокировал и отступил к остаткам бруствера, спасаясь от ворвавшихся с фланга бергичевских конников, без разбора расшвыривавших своих и чужих.

Деян успел отскочить в сторону и пригнуться: тяжелая сабля просвистела над головой. Он шагнул к брустверу, снова целя бергичевцу в грудь, но тут что-то ударило его по затылку; мир на мгновение заполнился ослепительно-яркой болью – и рухнул в непроглядную тьму.

Глава девятнадцатая. Меченые роком

– I -

В кромешной темноте кто-то истово молился, срываясь на крик, захлебываясь словами, путаясь и плутая в них, как пьяница между трех осин. Деяну хотелось сказать крикуну, чтобы тот, наконец, заткнулся, – но губы не слушались; он не мог раскрыть ни рта, ни глаз, ни пошевелить хотя бы пальцем.

Рядом находились люди – много людей, которые стонали, кричали и скулили от боли, переговаривались друг с другом. И молились; многие молились, но некоторые – с особым тщанием. "Те, кто редко делал это прежде", – подумал Деян.

– Кто-нибудь, затолкайте ублюдку кляп! – потребовал грубый, скрипучий голос.

– Тебе надо – сам и заталкивай, – огрызнулся другой. – Кончились твои приказы, вша штабная. Худо бедняге, так пускай.

– Да помешался человек, не видите, – сипло сказал кто-то третий. – Вас на столе бесы разложат – еще не так запоете.

– Со страху он помешался еще раньше, чем ружье бросил, – проскрипел первый голос. – Бесы или нет, а если б они тебя не заштопали, ты б издох уже, умник.

– На все воля божья, – равнодушно сказал сиплый.

– Да заткнитесь вы! – прикрикнули на них. – Без вас тошно.

По разговорам Деян быстро понял, что если это Преисподняя – то всех, погибших в бою на высотах, без разбору засунули в один котел. Однако такое вряд ли могло произойти: потому оставалось предположить, что он находится в госпитале или чем-то подобном.

К моменту, когда тело вновь начало его слушаться, он был уже совершенно в этом уверен, как и в том, что госпиталь устроен Бергичем и союзниками. Своих спасителей дарвенцы боялись едва ли не больше, чем Владыку, и если верить покойному капитану Альбуту, у них были на то основания...

"Я все еще жив. Я выжил", – мысленно произнес Деян, поражаясь тому, что ничего не чувствует: ни разочарования, ни радости, ни страха перед грядущим. Ему не слишком хотелось вливаться в госпитальное "общество", поэтому он пролежал неподвижно еще с четверть часа или немного больше; но так не могло продолжаться вечно – и он открыл глаза.

– II -

К удивлению Деяна, госпиталь устроен был не на голой земле под открытым небом, а в хорошей большой палатке; правда, в ней, рассчитанной человек на двадцать, лежало вповалку больше шести десятков бывших дарвенских солдат. Густо пахло кровью и страданием. Большинство раненых, насколько он смог разглядеть со своего места, были ампутантами. Как и он: на месте гниющей Хемризовой плоти теперь чернели пропитавшиеся кровью бинты.

Но больше никаких ран, не считая разбитой головы и нескольких ушибов и ссадин, он на себе не нашел, и после того, как подошедший смуглокожий солдат дал ему напиться воды, понял, что чувствует себя не так уж плохо для того, кто второй раз за жизнь потерял одну и ту же ногу. У бергичевцев были сильные лекарства, и для него их не пожалели.

Другим, судя по крикам и стонам, повезло меньше; с ночи – так говорили – девять человек умерли.

Сосед со старческим скрипучим голосом не имел обеих рук и оказался неожиданно молод. Деян долго не мог припомнить, где видел его прежде; только потом в памяти всплыла дорога к Нелову и опрокинутая телега. Его звали – так он представился – Этьеном, и он был единственным в палатке офицером.

– Из какого ты отряда? – спросил он. – Я тебя не помню.

– Прибыл в последнюю ночь: приписали в Горьевский, к Альбуту из епископской охраны; его тоже отправили туда, – сказал Деян.

Услышав имя капитана, Этьен скривился и больше вопросов не задавал. Но отвечал охотно, в отличие от других.

– Кое-кто видел, что твоей раной занимался Сам, – объяснил он, поглядывая на двоих стражников у входа в палатку. – Ты тут давно уже... с прошлого утра, считай. Я уже думал, не очнешься.

– Сам?.. – недоуменно переспросил Деян.

– Они, – Этьен поворотом головы указал на стражников и перешел на шепот, – называют его Марагаром: "меченым" по-ихнему. Кланяются ему, как отцу. А наши считают бесом во плоти. Знамо – чушь это, ну, про беса. Но смотрит этот Марагар так, что в дрожь бросает. И зачем мы ему – бог весть.

– Понятно, – сказал Деян.

Ему подумалось, что настоящему – пусть и сказочному – герою после путешествия в обществе бывшего Старожского князя и беседы с гроссмейстером ен'Гарбдадом пристало бы оказаться на приеме у самого барона. Но он был ненастоящий: никто из ниоткуда, калека из сожженного села. Поэтому ему выпал не барон и не король, а искавший совсем не его, одержимый местью иноземец-лекарь.

На что, впрочем, грешно было жаловаться: в другом случае он бы умер от вызванного разлагающейся плотью заражения – и это тоже был бы вполне подходящий для его нелепой истории конец.

– А чем завершилось сражение? – спросил Деян. – Я получил по голове, когда конники брали нашу вторую линию: больше ничего не помню.

Этьен аж присвистнул и сел на горе тряпья, заменявшей ему постель.

– Завершилось! – Его бледное, с нездоровым румянцем на щеках лицо приняло странное выражение. – Ох, не думаю.... После того, как Бергич нас с холма выбил, такое закрутилось – если б сам не видел, не поверил бы. Река, представь, ну...

Этьен отчаянно взмахнул культями, силясь жестом показать то, что не мог выразить словами; заскрипел зубами от боли – но продолжил:

– Когда пришел приказ отступать, многие наши уже на полпути к переправе были. Стали переправляться – и тут река обмелела; ну, наши на другой берег – бегом! Подобру-поздорову и убрались, кроме тех, кто возы и штаб оборонял. Синезнаменные – за ними, добивать, а тут вода возьми да вернись и перед носом им как волной – р-раз! И чудища из той воды полезли, то ли волки, то ли вовсе не пойми что... Я только издалека видал: красота и жуть!

Деян безотчетно кивнул: эти два слова описывали тварей мертвой повертухи довольно точно, а что речь именно о них – он не сомневался. Услышанное мало удивило его: Голем был слишком беспокойным человеком, чтобы остаться в стороне и помереть тихо, когда происходит что-то значительное.

– Бергичевцы – назад, и тут свет на все небо загорелся, – продолжал тем временем Этьен. – Узоры чудные и письмена. Вроде буквы, а не прочесть. Потом еще один узор такой: похож, да не то ж. И еще, и еще... Перед тем как сюда попасть, я слышал, как генералы между собой говорили: вроде бы главное их чародейское общество вмешалось и повелело начать переговоры. Сколько б офицеры ни орали, а простые колдуны войсковые запрету подчинились, что наши, что Бергичевские; такой у них порядок – со старшими не спорят... А без колдунов генералы драться продолжать не дураки. Тем паче, когда такое творится, что на людей чудища водные бросаются. Так все и остались стоять: наши – на одном берегу, а Бергич – на другом. Дальше тут уж никто не знает; вродь-бы сговорились о перемирии на время. А настоящие переговоры после пройдут... Между бароном, королем Вимилом и чародеями. Нам тут, ясное дело, не говорят ничего: уже и то диво, что лечат да кормят.

– Ну а ты-то как здесь оказался? – спросил Деян. – Раз был на холмах до конца.

– Мы по генеральскому приказу ящики со скарбом и зельями чародейскими с холма спускали и на плоты грузили: бергичевцы нам не мешали, боялись тварей из воды. Но тут два ящика возьми да взорвись. Его Превосходительство Алнарон рядом стоял – головы лишился. А я – вот... – Этьен горестно поднял культи. – Я сперва в сознании был. Мне локти шнуром перетянули, да так и оставили: думали, все равно не выживу; не до меня было. А бергичевцы подобрали. Но что мне без рук? На нож – и то не бросишься. Может, они из добрых побуждений нас, изувеченных, лечить берутся – только зря они: все одно, не жизнь это.

– Если не помрешь – привыкнешь, – буркнул Деян.

Известие о смерти Алнарона – толком не знакомого и неприятного ему человека – отчего-то раздосадовало его. Смерть без разбора выкашивала всех вокруг; даже у Этьена горели щеки и блестели глаза от лихорадки. Голем не смог бы провернуть трюк с рекой, не использовав оставленное Яном Бервеном зелье, а значит, сейчас умирал или уже был мертв. Только о гроссмейстере ен'Гарбдаде беспокоиться не приходилось: похоже, старику на роду было записано пережить всех своих сподвижников.

– Не от хвори помру, так с голоду, – сказал Этьен, откинувшись на служившее ему постелью тряпье. – Кому я такой нужен, сам штаны спустить не могу? В отчий дом нахлебничать не пойду: лучше уж тут помереть.

Деян пожал плечами: возразить было нечего.

– III -

Четверо солдат – по смуглой коже Деян предположил в двоих из них хавбагскую кровь – втащили в палатку бадью с жидким супом и по очереди накормили из нескольких долбленых мисок всех, кто мог есть; ложек не было – приходилось хлебать так. Этьен есть отказался, а когда солдат попытался напоить его супом силой – ловким ударом головы выбил миску.

После еды Деян задремал, но крепко заснуть ему не дали: один из солдат – угрюмый мужчина по имени Хансек – растолкал его и указал на выход, у которого теперь топтались двое с носилками. Это были уже не бергичевцы: такие же пленные дарвенцы, поглядывавшие на изувеченных товарищей с ужасом и каким-то брезгливым сочувствием.

– С тобой говорить хотят. Велено доставить, как очнешься. – Хансек жестом подозвал дарвенских санитаров с носилками.

– На носилках мертвяков таскайте, а я еще живой, – сердито сказал Деян. – Дай костыль или крепкую палку: сам встану.

После еды слабость в теле уже не казалась непреодолимой, а уж ковылять на одной ноге ему было не привыкать.

Хансек, рассудив, что препираться выйдет дольше, отдал приказ, и вскоре один из дарвенцев вернулся с парой грубо сколоченных костылей. Встать получилось лишь с третьего раза – но после нескольких шагов головокружение почти прошло: осталась только слабость и дурнота. Деян удовлетворенно хмыкнул.

– Ну, веди, чего вытаращился? – сказал он Хансеку, наблюдавшему за ним с недоверчивым изумлением. Бергичевца не сложно было понять: новоявленные калеки, ослабевшие от кровопотери и болей, растерянные, не понимающие, как держать равновесие, наверняка никогда прежде так быстро не вставали. Но не объяснять же было, что он проходит это уже во второй раз? И что "боевая рана" его – не рана вовсе.

– Покомандуй еще: язык укоротим, – огрызнулся Хансек и повел его к выходу из палатки.

Оказавшись снаружи, Деян огляделся и с легким недоумением осознал, что находится недалеко от того места, где последний раз себя помнит. Бергичевцы разбили лагерь на тех самых холмах, которые безуспешно оборонял гроссмейстер ен'Гарбдад, а тяжелораненых – и своих, и чужих – разместили в брошенных при отступлении дарвенских палатках.

Сослепу или спросонья могло показаться, что в лагере мало что изменилось. Два десятка пленных дарвенцев под присмотром нескольких солдат забрасывали землей тот самый оборонительный ров, который строили накануне. Но, подойдя ближе, Деян различил, что дно рва заполнено телами; с одной стороны – в синих бергичевских мундирах, с другой – в бежевых и черно-красных цветах дарвенцев.

– Марагар говорит – в смерти все равны, так что ни к чему копать вторую яму, – сказал Хансек.

– Да уж, ни к чему, – пробормотал Деян.

– IV -

Хансек подвел его к большому шатру; возможно, тому самому, что прежде занимал гроссмейстер ен'Гарбдад – если шатер восстановили после учиненных Големом разрушений.

– Тихо! – зачем-то прикрикнул у входа Хансек, хотя изнутри доносились глухие крики. – Иди за мной, и чтоб от меня – ни на шаг.

Деян пожал плечами. Даже если бы он по-прежнему стоял на двух ногах и мог сбежать – деваться ему было некуда. Синие мундиры бергичевцев больше не вызывали у него злости: Ивэр Нэб Гербен, "Марагар", был прав: сражение закончилось, и одной ямы на всех стало вполне достаточно.

Шатер внутри оказался заставлен полудюжиной столов с разложенными на них телами; лекари и помощники суетились вокруг. Привязанный к ближайшему столу детина рвался и стонал, разрывая зубами кляп, пока лекарь в кожаном фартуке прочищал огромную рану у него на боку.

Деяна передернуло; если бы он не помнил, что с ним когда-то проделывала старая Вильма, то вполне мог бы принять все происходящее за пытки.

– Ивэр-абан, вы приказывали... я привел, – нерешительно сказал Хансек. Шатер и происходящее на столе вызывали у солдата почтительный страх.

Но лекарь, занятый раной, даже не взглянул в их сторону.

– Вы приказывали привести этого человека к вам, Ивэр-абан! – повторил Хансек громче.

– Я слышал тебя. – Лекарь выпрямился и обернулся к ним.

Деян подивился – насколько тот огромен. Он был все же не настолько высок, как Джибанд, но почти на полголовы выше Деяна и очень широк в плечах. В его смуглом угрюмом лице с крупными правильными чертами было что-то бычье: низко надвинутый на лоб колпак, удерживавший волосы, вполне мог бы скрывать рога.

Но, конечно, скрывалось под ним нечто более обыденное и более отвратительное.

Деян криво усмехнулся. Марагару с его ростом и статью куда больше бы подошло быть воином, нежели врачевателем, и оттого, быть может, запачканный кровью кожаный фартук наводил на мысли о работе мясника, а не о лечении.

– Отведи его в мою палатку, Хансек, – приказал Марагар. Голос у него был низкий и грубый, с хрипотцой, но говорил он по-дарвенски намного четче, чем Харрана. – Я скоро приду.

Выходя, Деян нарочно выронил костыль и оглянулся, чтобы лучше рассмотреть лекаря, но Марагар уже снова склонился над распластанным на столе человеком; тот, наконец, затих – потерял сознание или умер.

Нужная палатка оказалась всего в двух десятках шагов: такая же серая, как и дарвенские офицерские укрытия, размером она была меньше большинства из них. Марагар, очевидно, занимал ее один и мало заботился об удобстве; внутри размещался маленький столик, табурет и лежанка. Деян попытался рассмотреть лежащие на столик книги, но Хансек грубо усадил его на табурет:

– Нечего тут глазеть! Не твоего ума дело.

– Не моего, – согласился Деян. Сесть было большим облегчением: он чувствовал себя так, будто шел без продыху три дня кряду. Обрубок, спасибо лекарям, почти не болел, но от снадобий голова была как ватой набита; он по-прежнему словно наблюдал за всем со стороны. Мысль о том, что Марагар, возможно, вскоре покончит с ним – и смерть эта не будет легкой – не трогала его. Никогда прежде он не чувствовал такого равнодушия к жизни, как теперь.

– Какой Самому в тебе интерес? А? – спросил Хансек уже более миролюбиво: ему скучно было стоять просто так.

– Знать не знаю, – соврал Деян.

Наверняка он не знал – но догадывался.

– V -

Облокотившись на стол, Деян упер голову в ладони и, должно быть, задремал ненадолго, потому как следующим, что он услышал, был хрипловатый голос лекаря:

– Вольно, Хансек. Возвращайся в охранение. Я позову, если будешь нужен.

– Как прикажете, Ивэр-абан, – отозвался Хансек.

Хлопнул полог палатки.

Деян открыл глаза и посмотрел на Марагара. Без окровавленного фартука и колпака хавбагский лекарь выглядел уже не так устрашающе; не более устрашающе, чем любой головорез. Уродливый шрам на лбу притягивал взгляд.

Лекарь заметил интерес:

– Тебя оскорбляет ваш амблигон на лице еретика-иноверца? – спросил он, тронув пальцем шрам.

Деян растерялся от такого предположения:

– Нет, конечно, – выпалил он. – Просто... Я знаю, что это. Встречал того, кто сделал это с вами. Он...

– Не надо! – Лекарь предостерегающе поднял руку. – Что бы ты ни хотел сказать – не надо. Присутствие Берама Шантруна в моей жизни и так достаточно заметно. – Он закрыл ладонью шрам. – Поэтому больше я ничего не желаю знать о Бераме Шантруне

– Но разве не за этим вы здесь? – растерянно спросил Деян.

– Когда-то был за этим. А потом понял, что в моей жизни и без того слишком много Берама Шантрума. – Хавбагский лекарь усмехнулся, но как-то криво, на одну сторону лица. В этот миг он стал неуловимо похож на Голема, хотя невозможно было представить двух более различных внешне людей. – Ты понимаешь, почему я велел тебя привести?

– Из-за моей "раны"?

– И поэтому тоже; но не только. Меня здесь называют Марагаром: по-вашему это значит "Меченный судьбой". Тебе – если не будешь осмотрителен – в будущем тоже не избежать подобного прозвища. – Лекарь подался вперед и прежде, чем Деян отпрянул, ухватил его за предплечье: из-под задравшегося рукава рубахи стал виден на запястье ясный след пятерни. – Ослу – и то было понятно, что это не обычный ожог. Если не думать, конечно, что какой-нибудь ваш "бес" выбрался из преисподней и осалил тебя раскаленной латной рукавицей... Как это случилось?

Деян выдернул руку.

– Нечаянно, – коротко ответил он, разглядывая лекаря. Ему хотелось понять, что тому известно и чего тот добивается, но догадаться об этом было не проще, чем станцевать на одной ноге. – Так что вы хотите? Боюсь, я не тот, за кого вы меня принимаете.

– А за кого я тебя принимаю? – с любопытством спросил Марагар.

– Вам лучше знать.

Марагар, чуть заметно усмехнувшись, сунул руку куда-то под стол и вытащил небольшой серебристый предмет.

– Перво-наперво я хотел бы вернуть тебе кое-что. – Он выложил предмет на стол и подтолкнул к Деяну. – И услышать, что это значит. Ни один род, отпрыски которого состоят в Малом Круге Алракьера, не имеет такого герба.

Деян взял фляжку, о которой успел совершенно забыть; на ощупь она была холодной и тяжелой – внутри плескались остатки браги капитана Альбута.

– Это шутка, – сказал Деян. – Подарок на память.

– Как твое имя?

– Вам оно ничего не скажет.

Марагар неодобрительно покачал головой:

– Так мы с тобой ни к чему не придем... Хорошо. – Он навалился на стол, упершись в него локтями и опустив подбородок на сцепленные ладони – Раз ты не настроен говорить – начну я: хочется надеяться, это прояснит ситуацию... Два дня назад неизвестный чародей применил на поле боя необычные и поразительно мощные чары: таким образом он силой вынудил барона Бергича прекратить преследование отступавшей королевской армии. Затем этот неизвестный использовал именную печать Старожского Голема, три столетия как считавшегося умершим, – Марагар пристально взглянул на Деяна, – и потребовал перемирия до – представь себе! – первого за полтора века созыва Большого Круга чародеев Алракьера для наведения порядка. Как член Малого Круга князь Старожский когда-то имел такое право, и чародеи в войсках подчинились выдвинутому от его имени требованию прекратить бой. Не могу сказать, что послужило тому главной причиной – громкое имя, впечатляющее могущество или то, что всем хотелось передышки... На моей родине имя Старожского Голема – имя Хранителя: все отряды хавбагов опустили штыки и отступили от переправы. Трое членов Малого Круга, присутствовавшие поблизости – и среди них гроссмейстер ен'Гарбдад, – вынуждены были поддержать его требования, чтобы не потерять лицо. Поэтому теперь Бергича и ен'Гарбдада разделяет река: идут переговоры о переговорах. А в войсках множатся слухи о том, что же на самом деле произошло на берегу... Со дня сражения неизвестного никто не видел: кое-кто считает даже, что он умер. Другие – что его не было вовсе, а все случившееся – хитрый трюк гроссмейстера ен'Гарбдада; третьи дрожат от страха, а четвертые – и среди них некоторые мои единоверцы – ежечасно возносят ему хвалу: ведь он, Абсхар Дамар, воплотил в реальность их молитвы. – Взгляд Марагара сделался еще более суровым, чем прежде. – В спешке форсируя реку и преследуя дарвенцев на другом берегу – без поддержки орудий, без достаточного количества припасов, – погибли бы тысячи наших людей, и втрое большее число умерло бы от ран и болезней. Притом, что безжалостное уничтожение разбитой и готовой капитулировать дарвенской армии ни один порядочный хроникер не назвал бы подвигом... Скоропалительное решение Бергича продолжить наступление с самого начала было ошибочным. Кем бы ни был неизвестный чародей – самозванцем или князем, простым смертным или Хранителем, – он не допустил бессмысленной бойни, и я благодарен ему за это. Если он самозванец, то вряд ли перемирие продлится долго, но и короткая передышка здесь нам на руку: сейчас у нас на исходе даже нити – нечем штопать раны; а через день-другой, обещали, подойдет обоз.

Суровость во взгляде Марагара сменилась снисходительной задумчивостью: так смотрел, случалось, старик Киан, разъясняя молодым правильные ухватки.

– Нам платят щедро: но дело не в золоте. Пока одни убивают – другие лечат: так уж заведено, – сказал он после короткого молчания. – Мы здесь хотим делать наше дело хорошо, даже если усилия часто напрасны; все же, несмотря ни на что, мы здесь хотим сохранять жизни, насколько это в наших силах... Тебе кажется это странным?

Хавбагский лекарь источал вокруг себя странное спокойствие; оно совсем не вязалось с его изрезанным лбом и угрожающим видом.

Деян пожал плечами:

– Вся жизнь состоит из нелепиц.

– Когда взбесилась река и загорелись знаки в небе, я был уверен – старик-гроссмейстер сумел-таки извернуться и подготовить Бергичу сюрприз, – сказал Марагар. – Но затем меня позвали взглянуть на дарвенского солдата с необычной раной: это оказался ты... И мне пришлось переменить мнение насчет случившегося у реки. А теперь я хочу узнать все, что известно тебе. Каков из себя Абсхар Даммар; что движет им, почему он вернулся? Почему сейчас? Намерен ли он обратиться к армиям? К моему народу? Многие ждут его слов.

– Напрасно, – сказал Деян. Он не чувствовал страха, как когда-то в Орыжи: ему было все равно, что сделает лекарь, узнав правду. – Твой народ заблуждается: Голем – никакой не Хранитель и не бог. Он не воскресал – потому как и не умирал по-настоящему, а вроде как крепко спал – и теперь проснулся. Но этот "сон" отнял у него много здоровья и сил. И чтобы остановить реку, ему пришлось использовать зелье, которое вы называете "вдовьими слезами"... Он был обычным человеком. А теперь стал обычным мертвецом.

– Ты знаешь точно? – Марагар подался вперед, но больше ничего не выдало его волнения. – Ему в самом деле пришлось выпить "слезы"?

– Меня не было рядом, – признал Деян. – Мы разошлись еще накануне. Но женщина-лекарь – одна из вас – говорила, что его тело не пробудилось от смертного сна до конца, и если он будет расходовать силы даже на пустяковые чары – это убьет его. Однажды я видел, как он едва не лишился чувств, выворотив ком земли для могилы. Куда уж ему остановить реку? Он не бог: это глупая сказка.

– За свою жизнь я обращался ко многим богам, но все они были глухи, – задумчиво сказал Марагар. – Тогда как Абсхар Дамар снизошел до моей просьбы и сумел ее исполнить. Что, как не это, лучше всего доказывает, что он есть истинный Хранитель?

Деян снова пожал плечами.

– Называй как хочешь: ему уже все равно.

Марагар медленно кивнул.

– Если ты сказал правду, это так... Ты упомянул женщину, "одну из нас".

– Ее зовут Харрана, Марагар. – Деян взглянул лекарю в глаза. – У нее такой же шрам на лбу, как у вас. Но вас она презирает больше, чем тех, кто изуродовал ваши с ней лица.

Лекарь с шумом выдохнул воздух; сцепленные костяшки его пальцев побелели.

– Она жива? – наконец тихо спросил он.

– Пять дней назад была жива, – сказал Деян. – Собиралась уехать за реку и начать жизнь на новом месте.

– Расскажи мне все, – требовательно сказал лекарь. – О том, что связывало тебя и Абсхар Дамара, и о Харране... обо всем, от начала и до конца.

– Что будет, если я откажусь? – равнодушно спросил Деян.

– От разведчиков известно, что Абсхар Дамана, когда тот прибыл к ен'Гарбдаду, сопровождал молодой мужчина: то ли чародей, то ли солдат, то ли голем. Разное говорят, но сходятся в одном: отчего-то Абсхар Даман держал себя с ним не как со слугой, но как с равным; говорят также, теперь люди ен'Гарбдада ищут его. С какой целью – мне неизвестно, – сказал Марагар. – Я могу помочь тебе встретиться с ними или скрыться от них: как пожелаешь; и от нас: так как Бергич знает об интересе дарвенцев, он тоже отдал приказ разыскать тебя... Ты сможешь уйти, но сперва, кем бы ты ни был, объяснись. Я хочу... я должен знать. Много лет... много лет прошло с тех пор, как я стал клятвопреступником, и все эти годы я искал то, что придало бы моему существованию смысл, – выговорил лекарь с запинкой, закрыв изуродованный лоб ладонью. – Возможно, ты прав и это все уже неважно; возможно, нет... Но не отказывай мне в просьбе.

– Вы все равно не примете отказа, – сказал Деян. – И вытянете из меня все силой, хочу я того или нет. Что вас зовут Марагаром; но также и Мясником.

– Не приму, – ровным тоном согласился Марагар.

Деян подумал, что уже второй раз напрасно судил о человеке с чужих слов: хавбаг был похож на одержимого местью мучителя не больше, чем Голем – на женоубийцу. Он, как настоящий хавбаг, был человеком рассудка и ожидал ответа со спокойным достоинством; с тем же достоинством он выслушал бы отказ, кликнул на подмогу Хансека и взялся за инструменты. Какие бы чувства ни скрывались за его хладнокровием – он не принимал их в расчет и готов был любыми средствами добиваться поставленной цели.