Текст книги "Алракцитовое сердце (СИ)"

Автор книги: Visitor Ink

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Такое черное и глубокое чувство звучало в ее голосе, что Деян на миг изумился – как Нелов, жалкий в своей грязи и бестолковости город, сумел заслужить его.

– Уехать отсюда – вот о чем мне всегда мечталось, – сказала Цвета чуть спокойнее. – Когда Шержен появился, я как будто бы притерпелась, но как не стало его – так сильнее прежнего бежать охота... Тут, в гостинице, никто надолго не задерживается: все едут откуда-то и куда-то, каждый день люди новые, всякие: даже иноземцы бывали, ряженые, как циркачи, и лопотали меж собой не по-людски. Я на них смотрела каждый день, на всех людей этих, и думала: вот бы и мне так же куда-нибудь уехать, как они! Детская мечта; но почему бы и нет? Только в одиночку с горсткой серебра далеко не уехать и на новом месте не обустроиться. Вот и приходится крутиться. Когда появляется стоящий постоялец, я обслуживаю его стол; потом – его самого. Это происходит нечасто: Лэш обычно разрешает мне выбирать самой, а я придирчива... Но и плата за меня больше, чем за простых девчонок, у которых по пятеро за вечер проходит. Постояльцам радость, Лэшу прибыток какой-никакой – и мне лишние монеты к жалованью; и надежда вскочить на подножку чьей-нибудь кареты... Стыдная участь – но все лучше, чем здесь до смерти пол скрести! А там, может, и еще какой случай подвернется... Вот так и живем ко всеобщей выгоде. Но сегодня – особенный случай.

– Особенный?

– Вы Лэша до полусмерти напугали, а настоящей Цвете нездоровится, – объяснила она. – Так что он велел мне идти к вам и хорошенько постараться, чтобы вы остались всем довольны... Я не хотела – так он разозлился, накричал на меня; тут-то я и поняла, что дело серьезное. И для него, и для меня, если я что-то сделаю не так. Перепугалась, конечно... А теперь вот стою тут и тебе обо всем рассказываю. Ну как – узнал, что хотел?

– И да и нет... – Деян повертел опустевшую кружку в руках, тщетно ища взглядом, куда бы ее поставить. – Спасибо, что рассказала.

Цвета заметила его затруднение и, забрав кружку, ненадолго скрылась в доме. Когда она открыла на мгновение дверь, с кухни слабо пахнуло дымом; запах стоял лишь из-за плохой тяги – и все равно пробуждал тревогу, напоминал о круживших над пожарищем воронах.

– Немного я тебя понимаю, – заговорил Деян, когда Цвета вышла с кухни, затворила дверь и встала рядом. – Ты угадала: мои родители копались в земле, пасли коров и били дичь, мои деды и прадеды жили так же, и я жил бы так же, если бы не случай. Я родился в глуши и, пока был маленьким, очень хотел уехать... Не потому что ненавидел дом, нет; дом я всегда любил. Просто не хотел провести там всю жизнь без остатка, как мышь в подполе. Хотелось другого, нового, необычного: мир посмотреть, людей... Да только не склалось; казалось – не судьба мне в мир вырваться. Но появился Голем, перекроил все по-своему – и вот я здесь; только – вот ведь шутка! – сам теперь не знаю, рад ли этому хоть сколько-нибудь... И надеюсь вскорости домой вернуться. Но я помню, как смотрел на тех, кто на ярмарки в город ездил. Как друзей и братьев воевать провожал и как завидовал им всем тайком – помню; предчувствовал, что дело скверно обернется – а все равно завидовал. Если б мог – уехал бы тогда с ними. Но я не мог... Не спрашивай почему – не поверишь; просто не мог, и все. Если б что-то тогда сделать можно было, чтоб эту немочь преодолеть, я бы на все решился и не задумывался бы, кто что по моему поводу скажет или подумает... Так что не мне тебя осуждать. Было время, мне казалось – судить других дело несложное; но недавно я понял свою ошибку. Господину Великому Судии не позавидуешь; быть может, потому он и нисходит до нас столь редко.

– Епископу бы не понравилось твое богохульство, – заметила Цвета.

– А мне не понравился епископ.

Цвета тихо рассмеялась.

– Когда я маленькой была, думала, что наш епископ – мудрый, добрый и прекрасный, почти как сам Господь, ибо иным великий служитель Господень быть не может. А оказалось – противный скупой старикан, который бранится на слуг и пьет воду с содой из-за больного желудка. И тогда я подумала: может, и хорошо, что Господь не показывается нам?

Деян с готовностью улыбнулся шутке, но она продолжила с горячностью и серьезностью, ввергшей его в недоумение:

– Если он существует вообще, Господин Великий Судия! Или нет никого выше нас, нет ничего запредельного и великого? Когда-то я верила священникам: так учила мать, так жили все вокруг; даже Лэш по праздникам ходит на проповеди. Но граница недалеко: тут у нас останавливались многие проповедники. И наши, и чужеземные, люди ученые, знаменитые. Днем они призывают к смирению плоти, но по ночам предаются пьянству и разврату так же охотно, как солдаты; милосердия и справедливости в них столько же. Но солдаты честнее: они не скрывают своей жестокости под красивыми словами и чистыми одеждами... И тогда я задумалась, Хемриз: не затем ли проповедники, священники, жрецы – такие, сякие, всякие – стращают нас карами небесными и сулят счастье в жизни загробной, чтобы властвовать над нами в этой? А на самом деле – нет никакого Господа, Всемогущего и Всеведущего! Нет никаких богов и духов, нет праведных и грешных дел, нет правильного и неправильного, справедливого и несправедливого; наша маленькая, короткая жизнь – единственное мерило; как ее проживешь – так и проживешь. Ты как думаешь? Ты же чародей. Скажи мне...

– Да не чародей я! Не знаю, Цвета, – сказал Деян, поняв, что девушка всерьез ждет, что он скажет. – Раньше я не очень-то верил во все это – ну, так, как все у нас. Как в приметы: вроде и ерунда, но нет-нет, а вспомнишь – и делаешь как положено. Вроде и не веришь, а все равно надеешься, что сбережет. Так у нас люди и в Господа верят, и в малые народцы – домовых, леших, кикимор болотных, и перед тем, как идти на молитву, ставят домовику блюдце молока... Терош, священник наш, пока не обвыкся – сердился на это очень; но народ у нас упрямый – не переучишь. А сам он – славный человек, и в то, что говорит, верит, хотя слова с делом у него расходятся порой; это за ним бывает... Он пытался учить меня своей священнической мудрости, но чем больше я слушал и читал – тем большей чушью мне казалось его учение; давно это было.

– А теперь иначе? Теперь ты веришь?

– Еще меньше, чем прежде. Но... Скажи, Цвета, а ты умеешь читать? – спросил он невпопад, разглядывая ее. Ему снова вспомнилось пепелище; и одинокая могила у тракта, у которой он окончательно разуверился в небесном милосердии; и та, что лежала в ней: Цвета и сестры Шинкви, какими он их запомнил, имели на лицо некоторое сходство, какую-то трогательную уязвимость, скрытую за здоровой, пышущей силой красотой.

– Умею... немного. – Цвета, отчего-то смутившись его взгляда, отвела глаза. – Охота лучше выучиться, чтоб, когда выберусь отсюда, дурочкой деревенской людям не казаться; да когда ж мне учиться? Тут жизнь такая – поспать не успеваешь... На жалованье не больно-то разгуляешься, а учить меня за просто так, книги давать – нету дураков. Священник есть тут один, добрый старик, учит бедняков бесплатно, но меня он к школе и близко не подпустит, разве только от Лэша уйду. Люди на меня посматривают косо... сам понимаешь почему.

– Не буду врать: их я тоже немного понимаю. Но все-таки зря это они, – мрачно сказал Деян. Сделалось грустно и горько, и невозможно было не думать, что вышло бы, будь все иначе. Родись Цвета в Орыжи, она не была бы брошена с малолетства семьей и не стала бы драить полы в чужом доме; и не было бы ей ни возможности торговать телом, ни нужды: не родные, так соседи не бросили бы ее в беде. А окажись честная и бесхитростная орыжская девица на ее месте здесь, в этом недружелюбном и небогатом городке, – ни к чему хорошему бы это не привело...

Эльма отыскала бы другой способ прожить; она скорее удавилась бы, чем пошла поперек себя и стала унижаться; или же ему просто-напросто нравилось так думать? Нет, она непременно нашла бы выход! Но другие? Как камень, прокатившись по телу, ломал кости, так жизнь подминала под себя и ломала человеческие судьбы. Кенек Пабал был первым, но наверняка не последним... Даже Голем – вот уж кто мог гору на плечи поднять! – и тот дал трещину и остервенело топил теперь горе в кувшине с вином и распутствовал, будто пытаясь доказать себе, что все еще жив и что жизнь все еще чего-то стоит.

Деян поморщился, поняв, что который раз за день вспоминает бывшего товарища. Почему все-таки Эльма желала сохранить Кенеку жизнь – из чувства вины, из жалости или, вопреки словам, из любви? Стала бы она так защищать кого-то другого? Его?

А Кенек, Кенек... Кенек Пабал был обычным парнем, который в другое время, не случись войны, прожил бы спокойно до старости. Не случись войны – и убитая его дружками Дармиша, и сестры Шинкви были бы живы, и Цвета, возможно, была бы счастлива с мужем и жила бы честной жизнью, а не обхаживала проезжих богачей.

Но Небеса не знали милосердия, как и грязные улицы Нелова.

– V -

– О чем задумался? – нарушила молчание Цвета.

– Да так. Дом вспомнил, – со вздохом сказал Деян. От выпитого шумело в голове и стоял во рту неприятный привкус; но хотелось еще, а потом еще дважды по столько же, чтобы вернуть хмельное веселье. От того ли, что перестал быть самим собой – пусть только на время и в шутку, – или отчего-то другого, но сейчас он чувствовал себя бесконечно одиноким.

Единственным не чужим человеком на сто верст вокруг был упившийся вдрызг и полусвихнувшийся от горя чародей, которому он и хотел бы, но никак не мог помочь; а еще был разругавшийся с чародеем и слишком человечный нечеловек Джибанд... Была симпатичная девчонка, говорящая с ним о своих несчастьях и назвавшаяся Цветой, – и больше никого. Дом остался далеко позади, отделенный сотнями верст, – да и знал ли он когда-нибудь этот дом по-настоящему, был ли у него дом? Эльма, какие бы благородные – в самом деле? – цели не преследовала, прямо заявила ему, чтобы он убирался прочь. Друзей и братьев забрала война. Семьи не стало, а с ней не стало и того единственного смысла человеческой жизни, какой он знал.

Что у него осталось в Орыжи? Примятые сорванным ставнем цветы – и те давно отцвели.

Пути в прежнюю жизнь не было, и все же он должен был вернуться назад. Но почему должен? Просто потому, что так решил: его долг следовал лишь из его упрямства. Эльма не желала его помощи, да он ей ничем и не мог помочь; как всегда...

– Я всегда могу распознать мужчину, который думает о женщине. – Цвета улыбнулась лукаво и чуточку грустно. – Кто она – та, кто тебя ждет дома? Невеста? Какая она из себя?

– Она замечательная. – Деян заставил себя улыбнуться в ответ. – Но мне она не невеста. И не думаю, чтобы она меня ждала.

– Почему?

Он вышел из-под навеса под дождь; холодные капли побежали по лицу, потекли за шиворот, вынуждая мыслями сосредоточиться на настоящем моменте; и все же это не вполне удавалось ему, потому как он не мог ясно сказать, кто он теперь и что есть его настоящее.

– Она так сказала. – Деян уставился в темноту.

Тяжелый и муторный сон, длящийся с самого утра, приближался к развязке.

Смутное предчувствие подсказывало, к чему все идет, и все же он вздрогнул, ощутив вдруг на шее теплое дыхание.

– Тогда она не осудит тебя. – Цвета, неслышно подошедшая сзади, обвила руками его грудь. – Но мы ей все равно не расскажем.

– Не надо. – Деян вяло дернулся, пытаясь отстраниться, но девушка обняла его крепче.

– Почему же не надо, неколдун Хемриз?

– Это... это будет неправильно, – пробормотал он, сам же чувствуя слабость такого аргумента. От чужого тепла за спиной отступало одиночество; с каждым мгновением ему все меньше хотелось произносить слова отказа. Все в этом городе было ненастоящим, и он сам сегодня не был настоящим. А раз так, какое значение имело, как завершится одна ненастоящая ночь?

От ласковых прикосновений бросало в жар. Цвета знала толк в своем ремесле; насколько бы он ни устал, ее невозможно было не желать.

– Нет правильного и неправильного. Я сегодня не я, и ты сегодня не ты, – прошептала она, лаская его грудь и будто читая мысли. – Утром ты уедешь, а я останусь, и мы не увидимся больше. Так почему бы и нет? Не думай, что это я из-за того, что Лэш велел. Ты странный. Но ты мне правда нравишься...

– И ты мне. Но...

– Тогда довольно разговоров!

Деян на мгновение потерял дар речи, когда ее рука опустилась ниже и скользнула под не туго затянутый пояс; а когда вновь обрел голос, то понял, что тоже больше не желает тратить время на слова.

– Ну что? – Цвета отступила; он, развернувшись, притянул ее к себе.

– Только не в дом, – задыхаясь, прошептал он и вновь жадно впился в ее губы. – Там люди...

– Так бы сразу!

Она вывернулась из его объятий, игриво улыбаясь, и повлекла за собой в темноту.

В пристройке, где они укрылись от дождя и любопытных глаз, капало с крыши, и к запаху сена примешивался сильный запах полыни. Но Деяну это было уже совершенно неинтересно.

– VI -

В отведенные хозяином комнаты он поднялся, когда уже начало светать.

Сидевший на полу Джибанд уперся застывшим взглядом в стену; Деян прошел мимо него, стараясь не шуметь, но Голем, услышав шаги, заворочался на кровати.

– Ну и ночка, а? – спросил он на удивление трезвым голосом.

– Да уж, – буркнул Деян; разговаривать с чародеем сейчас ему хотелось меньше всего на свете.

– Мне много раз приходилось сожалеть о прожитом дне, – сказал Голем. – И раскаиваться в сделанном.

– И что?

– Завтра я буду сожалеть. Но не сегодня.

–Угу. – Деян с вожделением взглянул на свободную кровать, прикидывая, удастся ли перехватить хоть пару часов сна. – Так когда выезжаем?

Но чародей уже снова спал; по комнате расплывался тяжелый винный дух.

"И хорошо. Потом будет потом. Будет новый день, – Деян, сбросив сапоги, повалился на кровать. – Потом будет сегодня..."

Глава пятнадцатая. Трое

– I -

Новый день начался скверно; и никуда они, конечно, не уехали.

Если пил чародей за троих, то похмельем страдал за дюжину. Он не мог не то что идти, а даже подняться с кровати, мучаясь сильнейшей мигренью и болями в желудке. Все утро его рвало желчью с прожилками крови, и хотя между приступами он твердил, что скоро встанет сам, это "скоро" все никак не наступало. К полудню Деян не выдержал.

– Я пойду осмотрюсь: может, тут где-нибудь есть толковый лекарь. – Он натянул куртку, отряхнув ее от приставшего сена.

– Не надо, – простонал чародей, пытаясь приподняться. Выглядел он как первый кандидат в покойники. От телесного страдания душевная боль не исчезла, но поблекла, затаилась в самой глубине покрасневших и слезящихся глаз.

– Надо, – отрезал Деян. – На этот раз ничего со мной не случится, я буду осторожен, – добавил он, вспомнив, как уходил из хижины. – А ежели все же случится – так тому и быть, мрак бы все это побрал! Ты уже что мог – натворил. Теперь моя очередь.

Под ноги попался пустой кувшин, и он в бессильной злости пнул его.

– Правильно я сомневался, можно ли пить эту дрянь! Проследи тут за всем, Джеб. Пожалуйста.

Кивнув угрюмому великану и не став дожидаться новых возражений, он вышел из комнаты и спустился вниз.

В общей зале харчевни оказалось довольно людно; солдаты капитана Альбута расселись там же, где и накануне, но самого его снова не было – отпросился уйти на час-два еще утром и до сих пор не вернулся. Краем глаза Деян заметил среди прислуги Цвету и отозвал ее в сторону:

– Есть в городе хорошие врачеватели?

– Так правду девки говорят, что у вас там беда-бедовая?

– С чего иначе бы нам тут сидеть! Так есть?

– Даже и не знаю. – Цвета в задумчивости наморщила припудренный нос; бессонная ночь по ней была совсем незаметна. – Солдатский госпиталь есть, там гнилую рану почистить могут. Но тебе ж не того надо?

– Не того.

– Док наш старый, что в конце улицы жил, помер по весне: грабануть хотели и зарезали, бесы. Еще травник раньше был хороший в Глазьем тупичке, но сбежал со всем скарбом; и недруг-конкурент его, слышала, тож на днях ноги сделал. Даже и не знаю, кто еще здесь, Хемриз; не узнавала – не до припарок нынче... Он же большой колдун, твой старший. Нешто совсем плохо дело, что без лекаря никак?

– Да пес его знает. – Деян вздохнул. – Я все же пойду поищу. Мало ли... Сил больше нет тут сидеть и ждать, что будет: эдак я раньше него помру.

Он, не прощаясь, пошел через зал к выходу.

– На Птичьей улице спроси, в рюмочной: там все про всех знают! – крикнула Цвета ему вдогонку.

– II -

«На Птичьей, на Птичьей...» – тупо повторял про себя Деян, шагая по улице. Болела голова. Он злился на чародея, так некстати – и так предсказуемо – свалившегося с ног, и злился на себя за то, что беспокоится за него; и за чувство беспомощности, зудящее под ложечкой. Он ушел бы намного раньше, если б не опасался оказаться с городом один на один. Необходимость эта внушала ему страх, достаточно сильный, чтобы лишь все вместе – невозможность оставаться дальше в душной и пропахшей болезнью комнате, жажда хоть какого-нибудь действия и усиливающееся беспокойство за то, что само собой дело не выправится, – смогло выгнать его с постоялого двора.

Страх, как оказалось, не вполне беспричинный.

Днем все выглядело иначе, чем в сумерках. Низину, говорили прохожие, подтопило, но нагорная часть города после ночного ливня больше не казалась такой уж грязной; и совсем не казалась маленькой. Каждый в отдельности дом и проулок мог бы быть частью Орыжи или Волковки, но все вместе они образовывали чудовищный непроходимый лабиринт. Улица, где у каждого дома стояли крытые загончики с плетеными стенками для продажи птицы, была неподалеку: Деян помнил, как накануне шел по ней за чародеем на постоялый двор. Но как ее найти или хотя бы в какой она стороне – вспомнить не мог, и от попыток только сильнее стучало в висках. Расспрашивать прохожих, многие из которых и так недобро поглядывали в его сторону, про улицу и про местных лекарей было боязно; проплутав не меньше получаса, эту боязнь он преодолел – однако безо всякой для себя пользы. По злобе или по незнанию верную дорогу показать никто не мог, а кто пытался, говорил какую-то непонятную тарабарщину из имен и названий.

"Хвала небесам, я хоть обратный путь помню... Помню ведь? – Деян вздрогнул. Уверенности он не чувствовал. Даже было собрался сразу пойти назад. Но, представив, какую картину снова увидит по возвращении, тот час оставил это намерение. – Волки сожри этого дурака! Не хватало еще ему взаправду помереть с перепоя... Нет уж: надо искать, пока не найду".

Мысль о том, что простой лекарь – если этот лекарь вообще найдется – из захолустного городка вряд ли много понимает в болезнях, вызванных трехсотлетним смертным сном, он тщательно отгонял.

Ноги гудели, и Деян ненадолго присел отдохнуть на ступеньки крыльца чьего-то заколоченного дома, а после двинулся дальше. Он вновь прошел вдоль длинной стены, непонятно зачем построенной, и пересек небольшую площадь напротив большого и красивого особняка, охранявшегося сразу десятком вооруженных солдат. Затем пересек еще одну площадь и перебрался по мосткам через канаву, чтобы спуститься по улочке, невыносимой вонявшей рыбой; туда по утрам даже в неспокойное время привозили улов рыбки. На улице с птичьими загончиками тоже чувствовался рыбный запах; значит, она была где-то рядом, – но где?

Проплутав еще с полчаса по переулкам, он с досадой понял, что снова вышел к знакомому уже заколоченному дому, выкрашенному облупившейся зеленой краской. Голове от прогулки немного полегчало, но к цели он не приблизился ни на шаг.

"Проклятый городок!" – Деян в сердцах выругался и вновь проделал путь до воняющей рыбой улицы, где за время, пока он бродил, рыбаки успели распродать последние корзины. Там, отойдя с прохода в закуток между домами, он остановился и зажмурился, из-за всех сил напрягая память.

Птичья должна была быть где-то рядом, но отыскать ее никак не получалось, и – что еще хуже – чем дальше, тем сильнее он сомневался в своей способности хотя бы вернуться к постоялому двору.

– Не меня ищете? – раздался за спиной смутно знакомый голос.

Открыв глаза, Деян едва поверил в свою удачу. Рядом cтоял, будто вырос из-под земли, капитан Ранко Альбут.

– III -

– Не вас. Но вы очень вовремя! – прочувствованно сказал Деян. – Сможете проводить до Птичьей улицы?

– Рад был бы услужить. – Капитан сдержанно улыбнулся. Чувствовалось, что он немало озадачен как самой встречей, так и той радостью, какую вызвало его появление. – Но мы на Птичьей и стоим, господин Химжич.

– Но разве... – Деян от изумления даже отступил на шаг. Оглянулся, втянул носом воздух: ошибки не было – рыбой воняло по-прежнему.

– "Рыба не птица: воды не боится", – со значением произнес капитан. – Один дурак назвал, а сто повторили: так и живут. Ежели вам птицу надо, то гусями и курами тут рядом торгуют, на Подвозной.

Деян представил себя, блуждающего по лабиринтам города с гусем под мышкой, и содрогнулся.

– Не надо мне птицу, упаси Господь! Да, по правде, мне и Птичьей не надо: на Птичьей спросить посоветовали. То есть, пройти на Птичью и там спросить. А так, мне бы лекаря. Ну, то есть не мне, а... – Отчаявшись объяснить по человечески, что и почему, Деян раздосадованно махнул рукой, надеясь, что капитан поймет сам: когда утром Альбут просил увольнения, он поднимался наверх и видел, что творится.

Меж тем дурацкая мысль о гусях навела еще на одно неочевидное и противное его нутру соображение: это в Орыжи никто в чужой хвори выгоды не искал, а городской лекарь, как и все здесь, мог пожелать немедленной платы за работу; но епископская бумага осталась на постоялом дворе.

– Причем лекаря не абы какого надо, а чтоб и дело знал, и помогать согласился по церковному указу или в долг. Прямо сейчас платить мне нечем, – мрачно закончил Деян.

Капитан Альбут молчал, пристально разглядывая его, и Деян запоздало испугался: не совершил ли он большой ошибки, обратившись к этому человеку за помощью. Он вспомнил, как сам наблюдал за Големом, обдумывая, получится ли убить его и не нужно ли попытаться, и почувствовал озноб.

Альбут был силен и опытен; в приятных чертах его лица проступала не заметная сразу жесткость, даже жестокость. Дать ему отпор ним голыми руками нечего было и думать... Но, так или иначе, бежать тоже было некуда: единственный выход из закутка загораживала широкая фигура капитана, а редкие прохожие – Деян мог видеть их через капитанскую голову, – едва взглянув в их сторону, ускоряли шаг.

Альбут, особенно в сравнении с Ритшофом, казался настроенным вполне миролюбиво; он источал спокойствие и уверенность и, может быть, оттого и нравился Деяну – но стоило признать: весомых причин для симпатии не было. А уж у капитана, вынужденного возвращаться в обреченную на поражение армию, точно не было причин для взаимности.

Деян украдкой огляделся, отыскивая взглядом какую-нибудь палку подлиннее. За время, проведенное в хижине, чародей, восстанавливавший утраченные за столетья сна умения в шуточных поединках с Джибандом, заодно попытался научить чему-нибудь и его. Занятия эти ему нравились ненамного больше колдовских, и хорошего бойца из него не вышло, но благодаря высокому росту и длинным рукам с посохом у него что-то худо-бедно получалось; хоть и недостаточно хорошо, чтоб надеяться отбиться – тем паче в узком проходе, где сложно было бы развернуться...

Жердь, прислоненная к стене, нашлась. Но не потребовалась: прежде, чем Деян успел накрутить сам себя до предела, капитан заговорил:

– Ну ладно. – Ранко Альбут улыбнулся с добродушием – очевидно, не вполне искренним, но не таящим угрозы. – Идемте со мной. Отведу вас к лучшей врачевательнице в этом городишке. Лицензии лекарской у нее нет, но умения – на десятерых.

Он развернулся и, широко ступая, пошел прочь.

Деян выдохнул и поспешил его догнать.

– Благодарю! Простите, если оторвал от дел.

– Не стоит: я и так задержался на час дольше обещанного. Давно блуждаете-то, господин Химжич?

– Порядочно. Только впредь давайте без "господ", Ранко, – припомнив имя капитана, попросил Деян. – Я не знатных кровей и к такому обращению не привык.

От постоянных "господ" и "выканий" – особенно из уст тех, кто был намного старше, – то и дело хотелось обернуться и посмотреть, что же за "господин Химжич" – Мажел? Нарех? Отец? – идет рядом.

– Как тебе будет угодно, – легко согласился капитан. – А занятные вы двое, господа. – Он скосил глаза на Деяна, проверяя его реакцию на сразу сделавшийся едва ли не свойским тон. Деян понимающе кивнул в ответ: "Занятные, что уж тут".

– Преподобный Скряга перед тем, как укатить, так расчувствовался, что вместо напутственной молитвы выдал нам тройное жалованье. Тройное, Господи, ты это видел?! – Капитан поднял три пальца к небу. – А Варк, наш полковник, мать его, Ритшоф отводил взгляд, как проштрафившаяся девица перед папашей. Все это больно смахивает на то, что они не сомневаются, что отправляют нас прямо к Владыке в пыточную. Твой друг не пожелал со мной говорить; но, может быть, ты разъяснишь, в чем причина?

– Он мне не друг.

– А кто? – тут же с любопытством спросил капитан, заставив Деяна пожалеть о своей запальчивости.

"А правда: кто?"

– Наниматель, – сказал Деян. – Я при нем вроде проводника.

– И оттого ты сам не свой бродишь по городу в поисках лекаря? Потому как боишься, кабы наниматель твой не помер, не заплатив? – протянул капитан с явным сомнением.

– Тебе бы все-таки с ним поговорить: у него язык лучше подвешен, – Деян криво усмехнулся. – Нет, не поэтому. Он мне услугу намного раньше оказал... Большую услугу, и не одну. Я перед ним в долгу. Вот, расплачиваюсь.

Капитан покосился на него недоверчиво, но расспрашивать дальше не стал.

– Епископ, думаю, из-за того, что вам назад ехать, раскошелился, – сказал Деян. – Он считает, это дело гиблое.

– Погибнуть за короля и Его Святейшество – дело богоугодное: за это Андрий и лишнего медяка не даст. Это он из-за вас двоих. А я вот все удивляюсь и гадаю – почему? Что с вами не так?

Капитан, резко остановившись, заглянул ему в глаза, и Деян не сдержал смеха:

– С нами все не так! Но дурак ваш епископ. Я ни к каким большим делам не причастен; считай, вообще не при чем. А Рибен... Он, можно сказать, из ваших, из вояк. Не без греха, но уж не хуже других будет.

Капитан, к удивлению Деяна, хмыкнул с удовлетворенным видом и зашагал дальше.

– Вот и мне так показалось: нормальный он малый, "наниматель" твой, даром что чародей. Не без придури, ясно дело, но кто нынче без нее.

Деян пожал плечами.

Капитан Альбут с виду как раз-таки был человеком безо всякой придури, простым, понятным и понимающим, спокойным, надежным – очень старался казаться таковым; так старался, что поначалу ему это удавалось, но по прошествии времени поневоле возникали сомнения.

– Ритшоф тоже ничего себе командир был, не злыдень, плохого про него не скажу, – продолжил разглагольствовать капитан. – А только увольнения у него было – не допросишься, и смотрел он на нас, как бык на куриц: не уважал...И не ценил. Посмотри-ка на эту лачугу. Хороша, а?

Деян пробурчал нечто неразборчивое, опасаясь показаться невежливым. В этой части города было много аккуратных домишек с высокими крышами, странных, но по-своему симпатичных, однако двухэтажный сарай, на который указывал капитан, к ним точно не относился.

– Внутри еще краше, чем снаружи! – Капитан хохотнул, давая понять, что шутит. – И с потолка в дождь так льет, что полные сапоги за ночь набираются. Было дело, мы три зимы подряд в городе стояли, и Ритшоф в этом курятнике квартиры для младших офицеров устроил – для экономии средств, значит. Скотина! Тут и сейчас почта нашего полка размещается, и комнаты есть для постоя. Но только я туда – ни ногой: лучше уж где-нибудь на конюшне. Или у друзей-приятелей... так-то.

– Лэш, хозяин постоялого двора, – тоже твой приятель? – наугад спросил Деян.

– Знакомы, – неопределенно ответил капитан. – Сам я издалека родом. Но в Нелове, если все вместе посчитать, прожил порядочно. Неказистый городок; а все-таки что-то в нем такое есть... Ну, пришли. – Капитан свернул в переулок и остановился перед широкой некрашеной дверью; единственная ступенька к ней до половины утопла в огромной луже.

– Сразу суть своего дела объясни и попроси по-хорошему. Тогда не откажет, – сказал он и постучал.

– IV -

Дверь отворила высокая худая женщина средних лет, в простом шерстяном платье и белом переднике.

Она удивленно взглянула на капитана:

– Что-нибудь забыл, Ранко? – Говорила она так же порывисто, как и двигалась, и слегка картавила.

– Служебная надобность возникла. – Капитан дурковато улыбнулся. – Мы можем войти, Хара?

– Мы?..

– Э-э... здравствуйте, – выдавил из себя Деян, когда внимание женщины обратилось на него.

– Здравствуйте, – эхом отозвалась она, ступив на полшага за порог, чтобы лучше разглядеть. – Что вам угодно?

Деян боролся с желанием развернуться и сбежать. Все загодя придуманные фразы вылетели из головы; после слов капитана о "лучшей врачевательнице" он ожидал увидеть старуху. Может, не такую дряхлую, как Сумасшедшая Вильма, но ненамного моложе Шалфаны Догжон и не симпатичнее Горбатой Иллы. Со старухами было легко; он всегда неплохо с ними ладил, даже с выжившими из ума.

Однако Хара приходилась, самое большее, ровесницей Альбуту и была... красива.

Очень странной красотой, но определенно красива. Слишком смуглая кожа не портила впечатления от резких и тонких черт ее лица; редкие морщины и необычно низко, у самых бровей повязанный линялый платок, которым она убирала волосы, только подчеркивали глубину ее больших темно-карих глаз. Взгляд у нее был пронзительный, умный, настороженный и совсем – нисколечки – не сумасшедший.

– Простите за беспокойство, – овладев собой, заговорил он. – Госпожа...

– Харрана абан-хо, – прошептал капитан.

– Харрана абан-хо. Я Деян Химжич. Сожалею о необходимости тревожить вас, но обстоятельства вынуждают искать помощи... и капитан был столь любезен, что подсказал мне обратиться к вам. – Деян постарался, по примеру Голема, придать своему голосу толику княжеской важности и нахальства; получилось плохо. – Мы можем войти, чтобы продолжить разговор?

Харрана наградила капитана долгим и не слишком-то дружелюбным взглядом, после чего молча посторонилась.

– Никогда прежде не встречал хавбагских женщин? – шепотом спросил капитан, пока они шли по темному коридору куда-то вглубь дома. Он явно бывал тут раньше, и не раз.

– Не встречал, – лаконично подтвердил Деян; о том, что еще недавно он вообще не знал о существовании такого народа, как хавбаги, он упоминать не стал.