Текст книги "Алракцитовое сердце (СИ)"

Автор книги: Visitor Ink

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

– Опасные слова, Деян. – Голем прервался ненадолго, борясь с приступом сухого кашля. – Опасные и глупые. Я частенько говорил их в ту пору: когда необходимо было заставить себя не опускать руки. И потом, когда нас трепали шторма у берегов Дарбата; когда из Бадэя к нам завезли чуму; когда один хавбагский царек кинул меня в темницу и собирался повесить – даже тогда я по-прежнему считал тот далекий день, "День-на-Башне", худшим в своей жизни. Но недавно я очнулся в старых казематах, выбрался на поверхность и увидел там то, что увидел. После чего мое мнение по поводу "худшего дня" досадным образом переменилось. Так что впредь не зарекаюсь и тебе не советую...

– Дальше что было? – Деян, встав, отодвинул нагревшийся котелок от очага, налил мятного кипятка в отмытую от пыли большую долбленую кружку и поставил перед чародеем. Отчего-то он чувствовал себя неловко. Все дурное, что случилось в последние дни, никуда не делось, но после отдыха и сытного ужина по жилам разливалось тепло, а обкуренная оставшимися от хозяев травами хижина не казалась больше жалкой конурой и пахла жилым домом. Совсем неплохо было сидеть вот так вот, у теплого очага за крепкими стенами, под защитой несведущего, но могучего Джибанда и нездорового, но сведущего чародея, и слушать неторопливый рассказ последнего о свершениях и несчастьях, оставшихся в далеком прошлом. По правде говоря, уже давно он не ощущал себя столь хорошо – и потому, быть может, ясно видел, что остальные чувствуют себя не в своей тарелке. Джибанд стеснялся себя самого и своего невежества; чародея терзало чувство утраты и вины, не говоря уже о телесных болях. Голем хотел говорить, но рассказ давался ему тяжело, и ничем нельзя было помочь – кроме как выслушать.

– Дальше я встретил Венжара. – Голем с благодарным кивком принял кружку. – Точнее сказать, наши пути пересеклись. Я упоминал прежде: мне не хватило духу казнить отца. Сковав его силы, я оставил его прозябать в заточении... В главной замковой библиотеке хранилось немало книг по медицине: в большинстве своем устаревших, как я потом узнал, и плохо понятных дилетанту вроде меня, но все же заслуживающих внимания; я внимательно изучил их. О своем недуге ничего толкового в них не вычитал – на что особо и не рассчитывал, в глубине души давно уверенный, что помочь мне возможно лишь в той невеликой мере, в какой я могу помочь себе сам, а большее для меня недоступно. Груз надежды был тогда слишком для меня тяжел и грозил сломать мне спину... Однако в одной из книг я встретил упоминание, что душевные хвори в некоторых случаях излечимы – и с той поры загорелся идеей показать отца кому-нибудь, кто сведущ в таких вопросах. Однако в наших землях таких мастеров было не найти: если кто прежде жил поблизости, то давно уехал. Даже простые странники заглядывали в окрестности Старого Рога редко: память об отцовских делах была еще свежа. В Империи немногие знали, что в Заречье сменился правитель, а соседских гонцов, наведывавшихся время от времени с любезностями, мы с Джебом и сами запугали... Не то чтоб у меня были причины подозревать соседей в дурных намерениях, но, видишь ли, за годы общения с отцом я перенял некоторые его привычки. – Голем усмехнулся. – А в книгах, что я читал и по которым судил о мире, постоянно кто-нибудь на кого-нибудь вероломно нападал и тому подобное. В общем, мы с Джебом жили, по меркам общества, затворниками. Замок наш представлялся окружающим конурой, в которую ни один дурак не станет совать руку, чтоб проверить, не издох ли наконец пес: чтоб заманить хоть кого-то к нам, нужно было расстараться. А требовался ведь не абы кто! И без лишнего шума. Я отправил в имперскую столицу, Радор, двоих поверенных, велев им на месте поискать подходящих мастеров. Пригласительных писем мои люди вручили с десяток, вознаграждение я сулил щедрое, но из всех приглашенных только один и явился к началу следующегол года. Нирим ен'Гарбдад. Дядя Венжара по отцу. А племянник – Венжар то есть – ходил в то время у него в учениках и прибыл с дядей вместе. Ноги б их у меня не было, но – нужда пригнала. Гарбдады – беженцы из Бадэя, как и моя мать. Когда мы только познакомились, Венжар, конечно, наврал мне с три короба. Но позже рассказал все, как было... Большое семейство, старое, но – выходцы из низов: дворянство старшие сыновья выслужили только незадолго до переворота, себе на беду. В Бадэе были уважаемыми людьми, а тут – стали никем и ничем, ко двору их не приглашали, на императорскую службу не брали. Дед и отец Венжара пытались заняться торговлей, но прогорели; отец в поисках легких денег стал играть на скачках, залез в долги и в страхе перед тюрьмой покончил с собой; Венжару тогда шел тринадцатый год. Мать Венжара после самоубийства отца жила на подачки любовников, которые водились у нее в изобилии, а дядя Нирим, заправлявший в Бадэе военным госпиталем, занялся частной практикой и, как мог, поддерживал остальных, но семья едва сводила концы с концами, как и многие в ту пору, – однако Гарбдадам бедность была в новинку. Утрату только недавно заслуженных привилегий они переживали очень тяжело, положение свое полагали чрезвычайно унизительным... Оттуда, должно быть, у Венжара такая тяга к деньгам и власти. И жгучая ненависть к женщинам. Я несколько раз встречался с его матерью – весьма милой дамой, искренне привязанной к сыну; но Венжар за глаза и в глаза называл ее не иначе, как шлюхой: он так и не простил ей, до самой ее смерти, что после гибели мужа она не соблюдала траур... Всех женщин, как это бывает в таких случаях, Венжар полагал похожими на нее. Потому признавал только шлюх; настоящих шлюх, я имею в виду. Звезды сдвинулись на небе, все полетело кувырком, но я готов спорить на что угодно: он так и не женился. Ну да речь не о том. – Голем отхлебнул кипятка. – Господин Нирим прибыл, понадеявшись на мою щедрость, и занялся наблюдениями за отцом, не слишком умело пытаясь скрыть то, что происходящее в замке заинтересовало его куда больше отцовского помешательства. Он, опытный лекарь, сразу заметил, что являет собой Джеб. Позже Нирим признался, что до встречи с нами и представить не мог существования столь умственно развитого полуживого, потому даже заподозрил в нем неизвестное объективной науке сказочное существо вроде горного тролля. Наши с Джебом взаимоотношения поставили лекаря в тупик, да еще мой безумный отец добавлял перца, твердя о заговорах и проклятиях, – ведь, как известно, не все страхи и видения сумасшедших обязательно беспочвенны... Нирим занялся больным, а племяннику велел осторожно вызнать у меня о прошлом. Что, впрочем, было с его стороны излишне. Я не собирался многого скрывать от тех, кто, как я надеялся, приехал помочь мне и был более сведущ в медицинской науке, чем я: излишняя скрытность казалась мне бесполезной и невежливой. Потому на следующий же день за вином я без затей выложил Венжару свою историю, опустив разве что некоторые детали. Мой рассказ произвел на него большое впечатление: он стал выспрашивать подробности, пожелал поговорить также и с Джебом и взглянуть на мои записи. Я тоже не оставался в долгу и задавал вопросы. Не прошло дюжины дней, как мы сошлись накоротке. Это, видишь ли... Как бы объяснить...

Голем, нахмурившись и подперев кулаком скулу, замолчал, напряженно подбирая слова. Деян украдкой взглянул на Джибанда и неожиданно для себя наткнулся на ответный, преисполненный острого любопытства, взгляд. Не имея собственных суждений о прошлом, великан желал знать чужие.

Это было очень по-человечески; даже чересчур.

"Он все больше походит на человека. – Деян, скрыв неловкость за улыбкой, поспешил отвернуться. – Все верно, в самой сути своей он и есть человек... Почему же так непросто чувствами признать это? Неудобно, как сказал Голем. Кукла удобней человека, да еще такого чудного. Хотя кто из нас не чудной?"

– Наша с Венжаром встреча была, можно считать, случайной, – продолжил, наконец, Голем. – Но все последующее было предопределено. Каждый из нас обладал тем, что другой с детской наивностью полагал достаточным для счастья: я был знатен, богат, наделен в своих владениях неограниченной властью, а Венжар был физически и духовно здоров, свободен, объездил многие земли... Каждый, в глазах другого, имел многое, однако притом был очевидно и достаточно несчастлив, чтобы вызывать не зависть, но сочувствие. Мы видели друг в друге пример, позволивший лучше примириться со своей участью – и в то же время возможность в будущем ее улучшить... Наша дружба с самого начала была не вполне бескорыстна. Потому, быть может, она и стала со временем столь крепка, что продлилась больше века и выдержала такие шторма, какие другим и не снились. Обычно ведь как? Люди сходятся, едва испытав симпатию, слабое чувство общности. А после, когда обнаруживается, что общность та не слишком глубока и наступает пора, узнав друг друга лучше, идти на взаимные уступки, прощать непохожесть, себялюбие, недостатки, ошибки, – тогда дружбе приходит конец. Мы же с самого начала вынуждены были учиться уважению и компромиссам, видеть друг в друге перво-наперво небескорыстного союзника, и только во вторую очередь – приятеля. К тому же в моменты разногласий мы не имели возможности представить себя невинными жертвами на алтаре чужого корыстолюбия: наш взаимный расчет был много раз оговорен... Мы были честны друг с другом и с собой. Занятное дело! Те побуждения, что именуются недостойными, часто приводят к итогу куда лучшему, чем продиктованные возвышенными чувствами. Столь высоко превозносимый поэтами и проповедниками искренний душевный порыв недолговечен; об обыкновенной же рассудочной честности, которую может воспитать в себе каждый, редко услышишь доброе слово, тогда как именно она чаще всего другого лежит у корней крепкой дружбы и счастливого супружества.

– Занятная теория, – хмыкнул Деян, подумав про себя, что у Венжара ен'Гарбдада мнение о тех давних событиях могло сложиться совершенно иное. – И что же дальше?

– Венжар числился у дяди в учениках, но, к досаде последнего и к своему стыду, в области практической медицины он был редкостным бездарем. Нирим – пожалуй, справедливо – укорял его в недостатке сочувствия к больным, но, думаю, это не главная причина: просто что голова, что руки у него были не на то заточены. Недостаток практического мастерства Венжар со всегдашней своей дотошностью пытался сгладить знанием, и в свои годы – а был он всего на дюжину лет старше меня – изучил уйму книг, некоторые из которых неизвестны были даже Нириму: тот практиковал согласно бадэйскому лечебному искусству и последним веяньям в Императорском Медицинском Обществе, а Венжар читал, кроме прочего, сочинения дарбатских профессоров и заметки лекарей-хавбагов, давно завезенные в библиотеку Общества, но не нашедшие до поры до времени признания. Венжар заявил о сходстве моего недуга с "хромой хворью", известной на Хавбагских Островах, и предложил попытать счастья, обратившись к хавбагам напрямую – в одно из их посольств в Радоре. Нирим назвал племянника бестактным глупцом; заявил, что, как бы там ни было, спустя годы никакое излечение невозможно. Однако Венжар настаивал и предложил мне свою помощь в пути к столице. Нирим еще раз назвал его глупцом, но это уже ничего не меняло. – Голем усмехнулся и подложил в очаг полено. – Венжар убедил меня, что шанс стоит усилий. Надежда – как свежие угли: вроде потухли, почернели, а чуть подует ветер – опять пламя.

– Насчет тебя – понятно, – сказал Деян. – Но его в чем была выгода в это ввязываться?

– Как это – в чем?! – неподдельно изумился Голем. – Во мне, конечно. В нас с Джебом. О том, насколько необычна и велика моя сила, только я и не догадывался. А Венжар сразу сообразил, какое превосходное из меня может в будущем выйти оружие – и как меня можно будет использовать. И объяснил мне.

– И тебя это не уязвило? – настал черед удивляться Деяну. – Ничуть? Что тебя намереваются использовать, как какую-то дубинку.

– А должно было? – Голем снисходительно улыбнулся. – Нет, Деян, не уязвило. Ничуть. Возможно, я наболтал лишнего, и по моей вине у тебя сложилось превратное мнение о моем старинном друге как о недалеком и жадном до богатства и власти честолюбце. Но в действительности он отнюдь не был плохим человеком... Да, Венжар необычайно любил власть, а я постоянно подтрунивал над ним из-за этого. Однако – как, к слову, и очень многие другие известные мне властолюбцы – власть он хотел использовать для добрых дел: только редкостный негодяй может мечтать стать злодеем, чтобы, благоденствуя, безнаказанно истязать других. Пару таких я убил, а больше, пожалуй, и не встречал. Во всех остальных оставалась еще толика порядочности: не только перед людьми, но и перед собой они оправдывали свои злодеяния обстоятельствами или, чаще, ошибочно видели в злодействе благо...

– А из них ты скольких убил – одного, всех или половину? – перебил, не выдержав, Деян.

– Многих. Намекаешь, не мне рассуждать о порядочности и добродетели?

– Ну...

– А кому же? Кто, по-твоему, достоин? – с любопытством спросил Голем. Снисходительная улыбка так и не сошла с его лица; насмешку он воспринял как должное. – Насчет себя – не буду спорить: сочинений об этике и морали я не писал, приговоры чаще исполнял, чем выносил, и ни то, ни другое мне не по душе. Предположим, судья из меня и впрямь негодящий. Но где найти лучшего?

– II -

– Где-нибудь подальше от столиц и замков, – мрачно сказал Деян. Ругаться с чародеем не хотелось, но смолчать он не мог. – И от Небес – пусть Терош меня простит – подальше, а к земле – поближе. Обстоятельствами, говоришь, оправдывали или считали благом... Чушь! Ни шиша они не считали. Ты, когда по лесу идешь и муравьев давишь, не считаешь, что совершаешь злодеяние. Никто не считает – кроме тех муравьев, которыми лес полнится: если искать справедливого судью, то среди них... Что ты, что Венжар твой – вы, может, среди вам подобных, промеж князей и колдунов, во всем лучшие, откуда мне знать. Ты вон целую теорию придумал, отчего люди мерзости вокруг себя не замечают, в глаза друг другу не смотрят, отчего ссорятся... Умно, право, ничего плохого не хочу сказать! Только муравьям, знаешь, все едино. Живем мы коротко, грамоту знаем дурно, звезд с неба не хватаем, камни руками не крушим; кто мы перед тобой, перед такими, как ты? Вы как дикие звери – сильны, злы, если кто вам на пути попадется – не порвете, так затопчете. Я вас, тебя не виню, но пойми – не нравится мне это. Не может нравиться. Мы про свою муравьиную жизнь лучше сами рассудим; где добро, где зло – разберем, не слепые, чай; а с вас довольно и того, что налог платим.

– Старина Фил бы гордился таким последователем! – Голем улыбнулся. – "Мало вам кармана – в голову залезть хотите", – так он, вроде, писал; и что подлинную добродетель надо дальше от университетов, но ближе к земле искать. Только я как ему сказал, так и тебе скажу: не меряйте по себе. Жизнь, за которую ратуете, вы знаете мало. – Тон его переменился, утратив всякую веселость. На миг чародей показался Деяну глубоким стариком. – Людей вы знаете мало – в этом ваша беда, Деян. Что Фил, что ты...

– Чего же такого мы, по-твоему, не знаем? – Деяну сделалось жутко от этой перемены. – Договаривай уж, раз начал.

– Я тебя понимаю, но пойми и ты: не все то хорошо, отчего хорошо было тебе. Родные, односельчане – они относились к тебе по-доброму, вот тебе и кажется, что нет на свете людей лучше, и жизнь ваша такая, какой и должна быть людская жизнь... А мне ничего такого не кажется, уж прости. Я точно знаю, что тот храбрый старик, который погиб потом ночью, – он убил бы меня, если б смог; не из мести, а просто на всякий случай, кабы чего не вышло: такой взгляд ни с чем не спутать. И староста ваш не с досады мне грубил, а нарочно провоцировал, чтоб я дал повод; как понял, что солдат за мной нет, так и начал. Все б и вышло по его умыслу, если б бабы с крыльца не в Джеба, а в меня выстрелили, – не заметил я их... Но они промазать и в своего старика попасть забоялись... Быстро они из дому ружье притащили, а его ведь зарядить надо сначала! Мы со старостой едва парой фраз обменялись, а они в доме уже к стрельбе готовились.

– Не выдумывай, – неуверенно сказал Деян. – Может, Беон его заряженным хранил.

– Ты добрый малый; не отнекивайся – иначе я б здесь не сидел. – Голем вздохнул. – И односельчане твои, верю тебе на слово, – славные люди. Для своих. И своего человека для них убить – немыслимо, даже если тот подонок распоследний. Но я – чужак. К чужакам они тоже получше многих относятся, судя по твоим словам, но в тяжелую пору чужак хуже беса, всем известно. Кроме добряков вроде тебя, которые вечно в облаках витают. Однако и ты, заметь, не прост. Человека, по-твоему, убить нельзя, но зверя – можно. И человека зверем обозвать – можно. Известная хитрость.

– Но я ведь тебя не убил, – выдавил из себя Деян, чувствуя, как задрожали руки. С необычайной ясностью он вдруг ощутил, что сложись все чуть иначе – убийство непременно произошло бы. Человек, с которым он делил сейчас пищу и кров, который едва не отдал жизнь, защищая его, – был бы убит его рукой. Оба они к этому дню, вероятно, уже были бы мертвы, и лишь обретший свободу Джибанд бродил бы по земле в растерянности и отчаянии, постепенно утрачивая человечность.

– Не убил, – с мягкой улыбкой согласился Голем.

Деян опустил взгляд.

– Проходимцев нигде не привечают – это обычное дело, – продолжил Голем. – Худшие беды – от невежества. Священник сказал, люди у вас неграмотны; кроме вас с ним, в обоих селах только еще с десяток человек два слова на письме связать смогут, и то – с ошибками. Не наврал?

– Не наврал.

– Жаль; так я и думал. Венжар, чтоб его! Что же случилось... Сучий потрох! За это он мне ответит, какие бы ни были причины. – На скулах Голема заиграли желваки. – Нынешнее положение дел мне отвратительно. Оно отличается от того, что помню я, в худшую сторону, а судя по тому, что сумел рассказать ваш священник, так не только у вас, а повсюду... Везде образованные люди наперечет, везде в почете глупые россказни, суеверия. О чародейском искусстве у простого люда понятия еще меньше, чем раньше, о других науках они даже и не слышали... Мрак! Можешь не верить мне – глядя на такое, сложно поверить, – но когда-то мы с Венжаром хотели совсем не того. Имели все основания надеяться... Да что там! – Голем махнул рукой. – Никто не сомневался, что еще через пару столетий неграмотными в Империи, да во всем мире будут только убогие и лентяи. Казалось, возвращается Золотой век. Все только и делали, что болтали о просвещении; молодые стремились в учителя и проповедники, меняли придворную карьеру на дорожную тряску, гнилые матрасы, бедность. Прошло явно не меньше двух веков – но что же я вижу теперь?! Круг вновь бездействует или сгинул, Церковь Небесного Судии выродилась в шайку проповедников, которые болтают о справедливости и поклоняются сбитым в треугольники доскам, а люди бедны и неграмотны... Ты сравнил нас, чародеев, с дикими зверьми. Нет, Деян, нет: во многом мы повинным и многим плохи, и все же... Среди чтимых тобой "простых людей", вдали от столиц и университетов – вот где настоящая дикость! Тебе известно, что чародеи живут дольше прочих. А известно, почему?

– Не задумывался. Зелья какие-то, наверное...

– Зелья! – фыркнул Голем. Он чуть успокоился, но все равно говорил с редкой для себя горячностью. – Кого ни спроси – все считают, что у нас есть рецепт долгой жизни, который мы по злобе храним в секрете. От близких храним, от родителей, от жен, от детей – и все почему? А потому что злыдни, звери... Ты не дурак – тебе смешно уже, но иным умникам и такое – не аргумент. Раз был случай, пропало в глухом приграничье двое чародеев, из тех самых добровольцев-просветителей. В Круг не вхожих, но среди них племянник одной императорской фаворитки был... В общем, поручили мне все бросить и срочно разыскать пропажу: я тогда неподалеку с гвардейцами на бандитов страх наводил. Взял людей, поехал в городок, где пропавших последний раз видели, потом к деревушкам, куда они направлялись. В одной из деревушек следы и сыскались. Старейшинам там уж очень помирать неохота было; тела от старости рассыпаются, но пальцы крепко власть держат, и ума – телега... Сперва они приезжих по-хорошему расспрашивали: расскажите, мол, секретный ваш рецепт. А когда поняли, что ничего те не скажут, – опоили сонным снадобьем, убили и съели: надеялись так колдовскую силу получить. Ну, как медвежью печенку для медвежьей силы в мышцах едят – так и тут... Честно разделили, не пожадничали – всю деревню накормили, даже младенцам дали мяса пососать, и все жители на то согласны были. Перед тем, как я с солдатами заявился, самый дряхлый бес помер – так остальные на меня с обидой смотрели: вот ведь, проклятые колдуны – даже мертвыми обманули честных людей! Я их спрашиваю: вы понимаете хоть, что натворили? Что те глупцы, которых вы убили, к вам, мерзавцам, с добром явились? А они глаза пучат, точно коровы, и молчат. Понравилась, спрашиваю, человечина? Молчат. Но по глазам видать – думу думают: может, мало в тех двоих весу было, потому ничего и не вышло? Вот если б солдат куда-нибудь девать, тело мое от головы косой оттяпать, да с сольцой и луком навернуть... – Голем нехорошо улыбнулся.

– И что же?

– Так это к тебе вопрос: что же мне следовало делать? Как к знатоку человечьей жизни вопрос, о которой не мне, зверю из зверей, судить: я ведь жесток и кровожаден, не то что порядочные простые люди.

– Умеешь ты сбить с толку, – сердито сказал Деян. Чрезвычайно хотелось найти ответ остроумный и справедливый, но ничего не шло на ум.

– А то: Филова выучка. – Голем откинулся спиной на стену, заложив руки за голову. – Ладно, не обижайся; и не бери в голову: дело давнее. На свете много глупости и дикости творится: сам бы предпочел о том не знать. Тут что ни делай – все плохо.

– Рассказывай лучше, чем впустую рассуждать. А то опять к утру не закончишь. – Деян, довольный возможностью избежать ответа, снова подлил в кружки кипятку.

– III -

– Нирим, человек осторожный, был против нашей затеи отправиться на поклон в хавбагское посольство, но не мог ей помешать, и даже вынужден был помочь нам, – продолжил Голем. – Я не хотел уезжать без Джеба, но оставлять землю, и в особенности отца, без надежного присмотра я опасался. Состояние его после лечения Нирима несколько улучшилось, однако он оставался опасен: если бы какому-нибудь глупцу взбрело в голову снять с него сдерживающие силу оковы, последствия могли быть катастрофическими. Нирим ен'Гарбдад нравился мне, он был умен и честен; к тому же в том, чтобы обманывать меня, для него было много риска и мало выгоды. Ему – с некоторой осторожностью – можно было доверять. Я предложил ему место семейного врача и княжеского наместника: он должен был оставаться в Старом Роге, присматривать за отцом и не давать местной знати наделать бед – а взамен получал щедрое жалованье и право достойно устроить на моей земле свою многочисленную семью. От такой возможности он отказаться не смог... До самой своей смерти он вел в Заречье многие мои дела. Зареченцы поначалу были недовольны возвышением чужака, но Нирим был достаточно силен, чтобы любого заставить с собой считаться, на что я и надеялся. Он отлично справлялся. Его власть со временем возымела неожиданное последствие: устроив родню, он на том не остановился и испросил у меня разрешение приглашать на поселение и службу другие бедствующие семьи выходцев из Бадэя, ссылаясь на то, что они будут хорошими и благодарными работниками, а Заречью, после разрухи и застоя, нужны новые силы. Я не возражал: это представлялось разумным – и оказалось разумным. Бадэйцы и их потомки быстро обжились в Заречье; их было немало, но работы хватало на всех. За века, что прошли с тех пор, кровь, конечно, перемешалась. Но что удивительно: похоже, бадэйские черты въедаются в людскую породу, как краска в кожу. У некоторых твоих односельчан – у твоей подруги, к примеру – легко можно предположить бадэйскую кровь: они темноволосы, крепко сложены и широки в кости, лица у них будто кто-то сделал особенно выпуклыми, выразительными.

– На тебе родство не очень-то сказалось, – заметил Деян.

– Во мне понамешано кровей: мать родилась в Бадэе, но отец ее, как мне бабка говорила, был дарбатский мореход: лицом она пошла в него... Мой отец – лицом то ли в бабку, то ли не пойми в кого: дед недолюбливал его за это. А я – в отца. С виду мы с ним похожи, как две половины монеты: не одно и то ж, но сходства не углядеть невозможно и спутать сослепу легко. Когда я потом ездил по Заречью, меня принимали частенько за него и встречали соответственно: прятались по погребам. Слуги в Старом Роге, кто отца хорошо знал, туда же: глаза в глаза с ними говоришь – все хорошо, но как увидят где в коридоре ночью – случалось, и чувств лишались. Слухов и пересудов всяких тьма ходила. Мне доносили, даже кое-кто из людей образованных и осведомленных считал меня отцовским телом-куклой, с себя-молодого слепленным. Ерунда, в общем. А что поделать: рожу при рождении не выбирают...

– Твоя правда.

– Оставив все на советников и Нирима, мы с Джебом отправились в сопровождении Венжара в столицу; проехали добрую половину Империи. Впервые я увидел что-то кроме Зареченской глуши. Всю дорогу я был как пьяный: тело ломит от тряски, иной раз кажется: еще чуть-чуть – и помрешь. То от ужаса в голове звенит – столько людей и повозок, домов, крика, шума, запахов! – то от восторга. Тебе это все еще предстоит, – Голем усмехнулся. – Отношения Нарьяжской Империи с хавбагскими островами в то время можно было без большой натяжки счесть дружественными. Дипломатические миссии хавбагских государств занимали шесть особняков на Посольской улице – по одному на каждую; короли чаще спорили между собой, чем с Империей, а Империя ловко подбрасывала в огонь разногласий дров, не давая им сдружиться. До поры до времени у нее это получалось... В прошлом Нириму – и Венжару вместе с ним – случалось оказывать услуги кое-кому из имперских чиновников, приглядывавших за хавбагами, поэтому нам легко удалось передать письмо послу Занского Королевства Его Высочеству Миргу Бон Керреру, а тот разрешил нашу встречу с собственным личным врачом. Мастер Каон Аркагар Яром осмотрел меня и подтвердил предположения Венжара о "хромой хвори". Он подтвердил также и то, что излечение спустя столько лет затруднительно; добавил, однако, что, раз я сумел добиться значительных успехов самостоятельно, – возможно, мой случай особый, потому, ничего не обещая, он согласен заняться моим лечением, если Его Высочество Мирг не будет возражать. Мирг не возражал; напротив, выдал мне разрешение находиться на территории посольства столько, сколько потребуется. Я был никем для него, он не мог рассчитывать на будущую выгоду, ему были от возни со мной сплошные хлопоты – так же, как и мастеру Каону, который отказался от всякого вознаграждения, – однако Мирг искренне пытался помочь мне. Просто так. Удивительно было видеть бескорыстное сочувствие от принца иноземного государства и его врача; я еще мало знал о мире, но уже тогда меня это поразило... Хавбаги – поразительный народ. – Голем тепло улыбнулся. – Я расскажу о них позже. Лечение мое продлилось год и завершилось удачно. Это было очень странное, ни на что не похожее лечение: мастер Каон вонзал в мое тело иголки, заставлял многие дни и ночи подряд бодрствовать и жевать зеленые орехи, которые ему привозили с островов, а после погружал на долгие дни в сон. Иногда становилось хуже, но я терпел. И к концу года понял, что ходьба больше не требует от меня прежних усилий! Скоро мне стала не нужна палка, я стал лучше чувствовать на ощупь предметы, четче видеть то, что находилось вдалеке, – даже глазами Джеба. Не все прошло бесследно: глаза, поврежденные годами жизни и чтения в подземелье, иногда подводят меня, и донимает порой начавшийся еще в те годы кашель; иногда немеет лицо. Но это сущие мелочи... Из больного, вынужденного рассчитывать каждое движение, я стал обычным человеком, который может встать и идти, куда захочет, не думая о том, хватит ли сил дойти обратно. Это как с тряской рыси перейти на легкий галоп... Меня переполняла жизнь! Это невероятное чувство оставалось со мной долгие годы. Даже когда я бывал тяжело ранен, я чувствовал биение жизни в своих жилах... Даже сейчас толика его есть во мне: я не могу не радоваться тому, что живу, хожу... как любое животное. Я омерзителен сам себе, но не могу отрешиться от этой глупости! – Лицо Голема исказила мучительная кривая гримаса. Он замолчал надолго; Деян, не отваживаясь нарушить тишину неуместным словом, ждал

– Венжар, пока я спал с иголками в лодыжках, не терял времени даром, – вновь заговорил Голем размеренно и спокойно, точно предшествовавшей вспышки не было. – Выделенных мной средств оказалось более чем достаточно, чтобы ему не беспокоиться о хлебе насущном. Ночами Венжар упорно штудировал книги и практиковался в чарах, а днем посвящал Джеба в премудрости жизни в столице и сопровождал его, не испытывавшего недостатка в приглашениях, на светских приемах: нежданное появление при дворе бывшего регента, а ныне доверенного лица Старожского князя взбудоражило общество. Многие хотели узнать доподлинно, что он за человек; странности его интриговали их еще больше. Как и следовало ожидать, вскоре слухи привлекли внимание чародеев Круга, и уж тем, как бы их ни изумляли частности и детали, не составило труда раскусить нашу ложь. Нас попросили – дав понять, что не потерпят отказа – явиться на собрание Круга, как только я закончу лечение. Венжар, который не мог выучиться применять дядино искусство врачевания душ на пользу больным, но все дальше и дальше продвигался в том, чтобы морочить с его помощью головы здоровым, тоже получил "приглашение" – только, в отличие от меня, был этому чрезвычайно рад.

– А ты – нет? – прервал Деян повисшую паузу.

– Я, видишь ли, был на Круг, на это сборище высокомерных подлецов, немного в обиде. По тем законам, которые мне бабка вдолбила в голову, Круг непременно обязан был утихомирить отца, едва им стало известно о его сумасшествии. А им все было известно... Но отец в своем безумии оставался хорошим колдуном: для того, чтоб справиться с ним, потребовались бы значительные силы. Он ни за что не подпустил бы незнакомых чародеев близко, а знакомых – тем более. Жалоб от Империи на него не поступало, Кругу он не мешал, сумасшествие вредило лишь тем из его несчастных подданных, кто жил поблизости от Старого Рога. Поэтому Круг, увязший в войнах и внутренних дрязгах, решил себя не утруждать. Собственного интереса вмешиваться у них тоже не было; они следят за одаренными детьми и, по закону, защищают их, но я, сын безвестной бадэйской беженки, не рассматривался ими как достойный внимания. И просидел почти двадцать лет под землей, никому, кроме себя самого и своего сумасшедшего отца, не нужный. Зато когда мой талант стал им известен – они немедля объявились, да еще стали выдвигать требования! После первого нашего разговора я был в такой ярости, что мастер Каон едва успокоил меня. Я был зол на них, очень зол. Еще злее, чем ты сейчас на князей, королей и чародеев вместе взятых, – сказал Голем с усмешкой в голосе. – Но явился я когда и куда было велено, и вел там себя, как положено. Мне некуда было деваться: они бы ни за что не оставили меня в покое. Кроме того, я понимал, что нужно учиться: кое в чем я разобрался сам по книгам и преуспел, но во всем остальном я оставался полным неумехой и невеждой... Венжар, учившийся у дяди, знал несоизмеримо больше меня, и это касалось не только и не столько чародейства: в других науках я понимал еще меньше. Чувствовать свое невежество мне не нравилось. Я хотел учиться, и Круг приветствовал это мое желание... С тех пор, когда я стал здоров, усидеть на месте для меня стало непросто, но поначалу мне вполне хватало столичных приключений, и я посещал Радорский Университет все положенные десять лет; хотя, должен признаться, несколько реже, чем полагалось. И когда появлялся на скамьях – доводил профессуру, бывало, до белого каления под недобрым взглядом Венжара, который был в учебе – и во всем – куда более прилежен. Там я узнал профессора Вуковского и многих других. Джеб иногда посещал лекции как вольнослушатель, но его уже тогда больше интересовали чувственные искусства, чем точные науки или чародейство;учебным залам он предпочитал светские салоны.