Текст книги "Посланец небес"
Автор книги: Вирджиния Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
5
– Эй!
Еще не совсем проснувшись и в легкой дремоте размышляя над своим сном, Ганна сначала не придала услышанному значения. Но звук повторился – глухой голос.
– Эй… Ганна.
Она подняла тяжелые веки и с восторгом уставилась на Крида. Он проспал почти три дня и сейчас впервые открыл глаза. И понял, что так и не вознесся на Небеса.
– Эх ты, соня, – поддразнила его Ганна, ощущая неожиданную волну нежности и тепла. – Как ты себя чувствуешь?
– Как вареная куропатка. – И добавил: – Есть хочу.
Ганна рассмеялась от радости: как он это сказал!
Ведь он был жив после этих трех дней борьбы со смертью!
– А как хочешь? – спросила она, поднимаясь и стряхивая пыль и листья со своих юбок.
– Я так голоден, что могу съесть Генерала, если он еще существует. – Крид приподнялся на локтях, превозмогая боль. – Я полагаю, у нас совсем нечего есть?
– Так, совсем немного, – ответила Ганна, сдерживая слезы радости, – Я кое-что нашла в тюках.
Крид осмотрел пещеру и нахмурился.
– Что ты сделала с телами?
Оторопев от его резкого вопроса, Ганна ответила:
– Я их похоронила.
– Сама?
– А что в этом удивительного? Я не такая уж беспомощная, как ты думаешь.
– Возможно, но я знал тебя именно такой, – слабым голосом ответил он.
– Тогда пришло время узнать меня получше. Что ты хочешь: бекон с бобами, или бобы с вяленой олениной, или бобы с бобами?
Крид скорчил гримасу.
– Звучит великолепно… и удивительно.
Ганна напоила его крепким бульоном из оленины и дикорастущих овощей.
– А завтра, – пообещала она, – если тебе станет лучше, получишь кукурузные лепешки и компот из свежих ягод. Тебе надо есть почаще, но понемногу.
Его бок разламывался от боли, а голова немилосердно гудела, но он был жив. Он все еще не мог поверить в то, что Ганна сумела удалить пулю и этим спасла ему жизнь. Как ей это удалось? Она была сама неожиданность. Его взгляд скользнул по ее лицу. Оно выглядело утомленным. Неужели она не отходила от него все это время?
Крид пошевелился на своей соломенной постели, и глаза его засветились нежностью, когда Ганна поднесла ложку.
– Честно говоря, я давно не пил такого вкусного бульона, Ганна, – сказал он с благодарностью.
Она улыбнулась и влила ему в рот еще ложку. Когда она кончиками пальцев касалась его щеки, рука ее слегка вздрагивала. А он смотрел на нее тяжелым взглядом, с непонятным блеском в глазах, что напоминало ей… ту ночь, и неожиданно для себя она почувствовала то же желание. Она надеялась, что он не заметит ее волнения.
– Воды? – живо спросила она.
Он покачал головой.
– Виски.
– Крид Браттон, ты знаешь, как я отношусь к алкоголю!
– А в тот день ты не думала так…
– Тогда это не имело никакого значения, – чопорно ответила Ганна.
Покривившись, Крид сказал:
– Я вижу, ты не очень уверена в своих врачевательных способностях. Черт возьми, Ганна! Даже Библия разрешает небольшие дозы…
Она нахмурилась.
– Не говори ерунды!
В уголках его рта мелькнула улыбка, и он процитировал:
– «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина…»
Перебив его, Ганна отпарировала:
– «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает».
– Не по тексту, милая Ганна: «…ради желудка твоего и частых твоих недугов».
Она возразила уже с некоторым раздражением в голосе:
– «Ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют».
– Прекрасный выбор, правда? Ну, и как ты думаешь, к кому я отношусь? И вообще, кто говорит, что я хочу что-то наследовать? – ответил Крид. – Может, мои Небеса здесь, на земле, а, Ганна?
Она встретилась с его горящим взглядом, и сердце ее учащенно забилось.
– Что… что ты имеешь в виду?
– Подойди сюда, – сказал он хриплым и низким голосом и, когда она в нерешительности осталась сидеть на соломенной подстилке, поманил ее пальцем: – Подойди ко мне, любимая.
– Крид, ты ранен. У тебя еще лихорадка не прошла, и тебе надо отдохнуть. У тебя может разойтись шов, или…
– Можешь помолчать немного? Я болен, не забудь! Меня надо нежить и баловать, а не перечить и поучать строгими словами… – Его теплые пальцы нашли ее руки и тянули к себе до тех нор, пока она не оказалась лежащей на его ногах.
Ее сердце бешено забилось.
– Крид, – сказала она с нежностью, ее рука дрожала. – Крид, я люблю тебя…
Испугавшись своих слов, Ганна больше ничего не смогла произнести. Казалось, он был поражен не меньше ее. Это было для него полной неожиданностью. Крид взглянул на нежный овал ее лица, склоненного к нему так близко, что он даже не мог увидеть ее глаз. Ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к ее близости.
Ее тело лежало на его бедрах, он чувствовал биение ее сердца. Ее длинные локоны рассыпались по его ногам. Он увидел, как румянец вспыхнул на ее щеках.
Ее непосредственность привела Крида в смятение.
– Ганна… милая, я даже не знаю, что сказать.
– Не надо ничего говорить, – послышался невнятный ответ сквозь слезы. – Просто я так волновалась, я так боялась, что ты умрешь.
– И не молилась? – поддразнил он ее ласково и испугался той горячности, с какой она откликнулась.
– Нет, не молилась. – Голова Ганны опустилась, губы сжались. – Молитвы бесполезны, пустые слова для того, кто не существует…
– Ганна!
– Пожалуйста! Я не хочу говорить больше об этом. Эти три дня я все думала, думала, думала и пришла к заключению, что ты был во всем прав, Крид. Я верила в волшебные сказки – приятные короткие истории о ложке дегтя и бочке меда, – и они не принесли мне ничего, кроме боли и разочарования. Если бы Бог был, он не позволил бы случиться тому, что произошло за последний месяц! – Она пыталась остановить вырвавшийся поток слов, но была бессильна. Вся боль и горечь последних недель рвались из ее сердца. Слезы ручьями бежали по щекам. – Сначала мой отец и все остальные. Разве они заслужили, чтобы такое случилось с ними? Потом семья Карлислов – вырезана. А потом Флетчер, совсем еще ребенок. Кому нужны были эти смерти? А ты? Ты получил то, что я хотела тебе отдать, но это была нечестная сделка. Ты ничего не дал мне, Крид, ничего, кроме боли в сердце. После этого я не могла уже быть с безгрешным Джоэлом Алленом, даже если бы и очень захотела. Бандиты, мистер Муллэн и мистер Чессман были убиты с такой жестокостью… потом бедный Хол Труэтт. Он так заботился обо мне! И не просил взамен ничего, даже погиб, защищая меня.
После ее последних слов воцарилась тишина – тяжелая тишина, словно облаком окутавшая их. Крид смотрел на расстроенное лицо Ганны и ее сердитые глаза, понимая, как тяжело и горько ей сейчас. Неужели жизнь поступает так с каждым? Неужели никто не может ускользнуть от жестокой реальности? Наверное, все-таки никто.
– Ганна, – сказал он наконец, – не делай этого.
– Я и не делаю. Единственное, что я натворила, это влюбилась в тебя, и посмотри, что из этого вышло! – вспылила она и, вырвавшись, убежала в густую тень леса.
Крид слышал ее быстрые шаги по прошлогодней листве и шелест кустарника. Ошеломленный, он лежал в оцепенении. Слова Ганны поразили его. Хотя они повторяли его собственное признание, сделанное им не так давно, это его не обрадовало. Эхо прошлого опять нагнало его, и он лежал, размышляя, что бы такое предпринять, чтобы вернуть Ганне ее веру. Но как это можно сделать, если он сам уже потерял свою?
Ганна по-своему поняла его нерешительность. Если бы Крид по-другому отреагировал на ее признание! Выпалив эти три слова, она увидела быструю смену выражения его лица – от удивления и растерянности до вежливого внимания. И Ганна с печалью решила, что он не хочет ответить ей тем же.
Три коротких слова, из-за которых она лишилась последней гордости. Теперь у нее ничего не осталось, что могло бы помочь ей сохранить достоинство. И он это знал. Зачем же она сделала это? Зачем она открыла свою самую сокровенную тайну человеку, которому это было безразлично? Ганна с тоской думала о том, что у Крида даже и намека не было на ответное чувство. Крид больше расположен к физическому влечению, чем к любви: простое сексуальное влечение, а не прекрасные глубокие чувства, захватившие юное сердце Ганны.
Сев на камень у подножия дуба, Ганна с отвращением посмотрела на свои грязные руки. Не удивительно, что он не любит ее. Должно быть, она представляется ему просто неряхой и замарашкой с растрепанными волосами. Даже если в нем и возникало когда-нибудь более глубокое чувство – хотя, похоже, его никогда не было, – как он может любить девушку, похожую сейчас на грязную кошку?
А что она знает о Криде Браттоне? То немногое, что ей было известно, не утешало. Первое – он был охотником за вознаграждениями, смысл жизни которого заключался в преследовании бандитов и других опасных головорезов, в охоте на них, как на животных. Второе – его отец был проповедником, но неизвестно, какой веры. И третье – он остался сиротой в двенадцать лет. Вот что она смогла узнать о нем за целый месяц. За исключением, конечно, того, что он был красив и в нужный момент умел обворожительно улыбаться. А еще, опять же если считал нужным, мог быть добрым. Ведь именно он спас ее и восьмерых детей. Другие его черты стали всплывать позже: смелость, упорство в достижении цели и множество других…
Ганна закрыла лицо руками, она была на грани безумия. На нее навалилось столько, что она могла просто не выдержать такого напряжения. Ей необходимо было отдохнуть, посидеть, не думая ни о чем. Может, просто помечтать о кружевном воротничке, который она наденет в следующую субботу. Мысли о Криде Браттоне не приведут ни к чему хорошему… Вот если бы он любил ее…
Когда Ганна вернулась в лагерь, утро было уже в разгаре. Она подошла тихо, почти неслышно. Крид посмотрел на нее и вернулся к пачке бумаг, лежавшей перед ним.
– Так, интересно, – сказал он немного погодя.
– Правда? – спросила она безразлично.
– Бьюсь об заклад. Давненько у меня не было такого «часа просвещения». – Он протянул ей помятый лист бумаги. – Видишь, вот? Здесь говорится, что Генри Плюммер получает большую часть акций в рудной компании. Если эти бумаги попадут к шерифу Плюммеру, он станет влиятельнейшим человеком и будет контролировать доходы всей шахты.
– Я не знаю никакого шерифа Плюммера. И как может одна бумажка дать такие полномочия?
– Дело не в этой бумажке, а в целой пачке облигаций и акций, приложенных к ней и ожидающих лап Плюммера… – Крид задумчиво посмотрел на бумагу. – Плюммер – шериф этого округа, и в этом же округе напали на золотую жилу, и сюда же понаехало много старателей. Похоже, там должна разразиться забавная борьба. То, что я нашел, похлеще мешков с золотым песком Ната Стилмана.
Ганну зашатало.
– Не думаешь ли ты украсть что-нибудь, а, Крид?
Его рот искривился в насмешке:
– Украсть? Я? Я же ранен, Ганна…
– Нет, я серьезно! – проговорила она. – И в конце концов, почему эти акции продаются на другой территории? Эдвард Муллэн вез их в форт Бентон из форта Вала-Вала. Что он делал с этими бумагами?
– Очевидно, он был посредником…
– А теперь он умер, – вставила Ганна. – Ропер убил его. Ропер, видимо, не понял значения этих акций. – Ее передернуло от воспоминаний. – Так много ненужных убийств, так много крови, и за что? Из-за украденных коней, из-за горсти золотого песка и нескольких бумажек, которые, может быть, ничего и не значат!
– Может быть. – Крид посмотрел на нее нежно. – Не волнуйся, Ганна. У меня такое чувство, что шериф Плюммер долго не протянет, как и его головорезы.
– Ой, это не тот ли шериф, с которым я разговаривала о…
– Я знаю, Ганна.
– Да? – Ганна почувствовала, что ей просто необходимо сесть. Колени подкосились, и она упала на одеяло рядом с Кридом. Проведя рукой по его шелковистым волосам, она прибавила: – Я порой удивляюсь, откуда ты все знаешь? – Она понурила голову и закрыла глаза. – Бывают моменты, когда мне кажется, что никто не может…
Она почувствовала, что он пошевелился, и подняла голову. Крид потянулся и обнял ее за плечи, и Ганна посмотрела ему в глаза. Крид улыбнулся ей, взгляд его был изучающим, проникающим в глубь ее души.
– Я знаю намного больше, чем ты думаешь, любимая.
Ганна вздрогнула от этого слова «любимая». Она отвела глаза: только бы этот взгляд не прожигал ее насквозь.
– Ну что, не вспомнила пи одной цитаты? – спросил он лукаво и, прежде чем она нашлась, добавил: – Очень рад. Мне бы не хотелось сейчас иронизировать.
Сердце Ганны вырывалось из груди, но она уговаривала себя не поддаваться чувствам, не надеяться на многое. Все равно он не даст ей того, что ей так необходимо…
Взяв руку девушки, Крид стал изучать ее по-детски розовую ладонь.
– Я однажды познакомился с девушкой, которая заявила, что может по руке предсказать судьбу, – пробормотал он. – Она сказала, что эта линия показывает, как долго ты проживешь. – А эти линии говорят о любви и о судьбе. – И он снова скользнул пальцем по ладони.
– И ты веришь в это?
– Может быть, да, а может, и нет. В любом случае твоя ладошка, милая Ганна, говорит мне, что ты проживешь долгую наполненную жизнь. Ой, а это что? Неужели я увидел твою судьбу? О, вот и муж, и трое детей, нет, четверо. – Он задержал ее руку, когда она попыталась ее отдернуть. – Подожди, может, здесь не один муж…
Ганна вырвала руку и чопорно посмотрела на него. Крид лениво улыбнулся и откинулся на подушку.
– Извини. Я совершенно не собирался вмешиваться в твое будущее, – сказал он без тени раскаяния.
– Обманщик, – фыркнула Ганна.
– Не всегда, любимая. Не всегда.
Он замолчал, а Ганна никак не могла оторвать глаз от Крида.
– И что же она сказала о твоем будущем? – указав на его ладонь, спросила Ганна, чувствуя, что молчание затянулось.
– Что я проживу недолгую жизнь, полную опасностей, и степень опасности возрастет, если я свяжу свою судьбу с женщиной, – весело ответил он. – Видишь, она была права.
– Я не очень понимаю, где тут связь… – начала она и замолчала. – Ну в конце концов, может, она и была права. Кажется, из-за меня ты пару раз действительно попадал в опасные ситуации.
– Только однажды, – поправил он. – Но я могу жить и невзирая на эти предсказания.
– Надеюсь.
– Правда? Я много думал о нас, Ганна, и мне показалось, что после нашей последней ночи ты не захочешь видеть меня снова.
– Давай не будем об этом говорить, – торопливо сказала она. – Мне не очень хочется вспоминать.
– А почему? Я часто вспоминал ту ночь и недоумевал: что же такое ты хотела услышать от меня?
– Ничего. Ничего из того, что ты не хотел говорить, Крид. – Глаза Ганны встретились с его.
– Может быть, ты просто не все понимаешь или, наоборот, слишком хорошо понимаешь. – Он замолчал, переводя дыхание, и продолжил: – Я нахожу для себя трудным и ненужным иметь дело с… глубокими чувствами. Злость – нормально, раздражение – нормально, а все остальное – нет.
– Я знаю, – перебила она его. – И тебе не надо говорить мне об этом. Думаю, в конце концов я поняла, что ты был прав. Очень страшно быть уязвимым: любить, а твоя любовь вдруг разрушается смертью или равнодушием.
– Нет, – проговорил Крид, покачав головой, и снова откинулся на подушку, – это не то. Я не хочу, чтобы у тебя были такие мысли, Ганна. Я очень не хочу, чтобы тебе было тяжело, чтобы ты потеряла потребность заботиться о ком-то. Я не хочу, чтобы ты потеряла… свою веру.
Ганна была поражена. Его глаза были затуманены болью. Сопротивляясь своему порыву кинуться к нему и принять на себя его страдания, Ганна покачала головой:
– Но это уже произошло, – прошептала она. – Она ушла, и, кажется, я не смогу снова обрести ее. Крид, я даже не могу снова молиться. Бог ушел из моего сердца – отвернулся от меня, покинул, чтобы я сама искала свой путь в темноте…
6
Следующие три дня тянулись медленно. Шел дождь, сильные порывы ветра загоняли его крупные капли в пещеру, заставляя ее обитателей отодвигаться все дальше вглубь. Сначала Ганна была рада, когда появилась возможность немного передохнуть от жары, но скоро стало совсем холодно. Крид стал понемногу подниматься, хотя временами бок нещадно болел. Он отодвинул свою подстилку и закурил.
– Последняя, – сообщил он, рассматривая пустой кисет.
Ганна скользнула по нему взглядом, не выражавшим большого интереса.
– Как плохо.
– В твоем голосе нет никакого сочувствия, – мрачно сказал он.
– Потому что твой табак жжет мне горло и нос и заставляет меня кашлять, – отозвалась она. – Мне кажется, я бы с большим удовольствием терпела вонь от мокрых лошадей, чем запах твоих сигарет.
– Тогда сегодня ты будешь в экстазе, – усмехнулся Крид. – Приведи сюда Генерала и троих остальных и нюхай себе на здоровье.
– Двоих остальных. Одна из них позавчера сбежала.
– Сбежала?
Пожав плечами, Ганна устало сказала:
– Я полагаю, ей надоело ждать, пока мы здесь восстанавливаем свои силы…
– Я не виноват, – раздраженно огрызнулся Крид.
Свернувшись калачиком под одеялом, Ганна не могла сдержать улыбку.
– Ты всегда такой злой, когда выздоравливаешь?
– Почти всегда. Я уверен, это передалось по наследству. – И немного помолчав, он тихо заметил: – Полагаю, придется перейти на курение кинникинника.
– Что ты будешь курить?
– Кинникинник. Знаешь, это такой индейский табак из смеси сухих листьев, медвежьих ягод и коры красного дерева. Ты предпочитаешь латинские названия? – спросил он, заметив ее скептицизм.
– А ты их знаешь? – отпарировала она.
– Uva-ursi означает медвежий виноград. А остальных названий я не знаю, – сознался он.
– Я поражена, что ты хотя бы с этим знаком, – сказала Ганна.
С прищуром посмотрев на тонкую струйку дыма от костра, Крид кинул на нее осторожный взгляд.
– Ты сегодня такая тихая.
– Да?
Ганна посмотрела на мыски своих ботинок, выглядывавших из-под грязной кромки юбки. Они были поцарапанными и грязными, как и все, в чем она ходила сейчас. Шел проливной дождь – вуаль тумана, словно пеленой покрывала деревья. Шум дождя и резкий запах сырой земли и леса убаюкивали все вокруг. Девушке почему-то показалось, что ей уже никогда не выбраться отсюда. Эта пещера стала ее домом. Да она и не горела желанием вырваться из этого убежища и вернуться в мир, который не всегда был для нее гостеприимным. Здесь, вдали от всех, она отдавалась мыслям о солнечном свете, цветах и птицах, избегая думать о чем-то более серьезном и страшном.
Дни стали монотонными: подъем на заре и разжигание костра, приготовление завтрака и уход за лошадьми. Дикие овощи росли в изобилии, ягоды поспевали. Ганне нравилось собирать их в мокром лесу. Больше всего любила чернику – мясистую, сочную, сладкую, от которой ее губы принимали пурпурный оттенок.
Крид мог уже понемногу садиться, хотя его рана все еще сочилась. Он проводил много времени, ремонтируя изношенные уздечки и роясь в бумагах из металлического ящика, и, конечно, подолгу наблюдая за Ганной. Молодой человек стал замечать изящество походки своей спасительницы, естественное покачивание бедрами и красоту ее длинных ног. Он поймал себя на том, что с восторгом следит, как солнце играет в ее волосах с медным отливом. Крид мысленно нарисовал сотни портретов Ганны: «Ганна, собирающая овощи», «Ганна на отдыхе», «Ганна, купается»… О, этот последний портрет не покидал его воображения.
Однажды вечером Крид удивил ее – и себя самого, – дойдя до чистого горного ручья, пробегавшего недалеко от пещеры. Девушка, ничего не подозревая, плескалась в воде, когда он пришел туда. Увидев ее, Крид, завороженный, замер. Возможно, он не стал бы рисковать быть замеченным и вызывать ее смущение, но в этот момент ему привиделось, что это не Ганна, а нимфа поднимается из волн океана. Хрустальные капли воды блестели, переливаясь на ее упругом теле, похожем на прекрасную розу. С густых волос на соблазнительный изгиб ее спины и бедер стекала вода, с жадностью поглощавшая их шелковистую кожу. Она шла против течения по направлению к берегу. Каждый его нерв кричал ему: «Иди к ней!» Но разум остановил его. Прошло еще совсем мало времени – один неверный шаг, и духовное выздоровление Ганны могло вдребезги разбиться, как хрупкая фарфоровая статуэтка.
Там, в пещере, все было несущественным. Ни завтра, ни сегодня, ни вчера не имели никакого значения. Был важен лишь момент, когда она решила собирать сладкие ягоды или дикий турнепс. Но вот наступило особенное время для Ганны, которая с трудом скидывала оковы всех страхов, страданий и тревог: она стала медленно поправляться. Этот процесс был сходен с выздоровлением Крида. Единственным их различием было то, что рана Ганны была душевная.
Она много гуляла по лесу, где ее окружали мир и покой, окутывавшие ее нежным покрывалом чувства безопасности. Восход солнца всегда встречался ею с улыбкой, а великолепие захода вызывало слезы на глазах. Ночью, когда становилось темно, к ней приходили тоскливые воспоминания. Крид, казалось, чувствовал это и старался отвлечь ее от них.
Вот как сейчас, когда она смотрела на дождь и вдруг вспомнила их жизнь с Джошуа, как они, словно дети, бегали, брызгаясь, по лужам и радостно смеялись.
– Ганна, – сказал ласково Крид. – У тебя нет желания прогуляться под дождем?
Испугавшись совпадения их мыслей, она обернулась к нему с широко распахнутыми глазами.
– Есть! А как ты узнал, о чем я думала?
– Интуиция. – Дым от костра метнулся в его сторону, и он, взмахнув рукой около глаз, посмотрел в глубь леса и вернулся к разговору. – Ну так как?
– Прямо сейчас? Но… но там такой ветер, а моя одежда – у меня ведь больше ничего нет…
– В любом случае она уже грязная. Может, если она намокнет, станет даже немного чище?
Захваченная врасплох его неожиданным предложением, Ганна поразилась, услышав свои слова:
– По-моему, ты прав…
Они выбежали на дождь, хохоча и размахивая руками. Их одежда вскоре совсем промокла, и Ганна задрожала от холода. Но когда она обернулась и взглянула на Крида, ее неожиданно словно обдало волной горячего воздуха.
Последнее время он часто днем был без рубашки: вот и сейчас он был опять без нее. Его широкие плечи стали мокрыми от дождя, кожа блестела в легкой дымке тумана, и широкая белая повязка на груди еще резче выделялась на загорелом теле. Дождь быстро намочил его волосы, а лицо словно светилось от тоненьких ручейков, бегущих от бровей по щекам. Его кожаные брюки отяжелели от воды и стали очень смешно сваливаться, соскальзывая с бедер.
В другое время Ганна рассмеялась бы, но блеск глаз Крида, когда она встретилась с ним взглядом, заставил ее затаить дыхание. Как случилось, что ей стало вдруг так тепло, когда кругом такой холод? Она глубоко вздохнула. Прикосновение Крида было похоже на вспышку молнии, и Ганна отскочила от него.
Они побежали к краю леса перед пещерой и остановились. Вода лилась на листья, на иголки сосен и, соскальзывая с мокрых крон, падала на пару, стоявшую внизу.
– Ты хочешь вернуться? – спросил Крид, не предпринимая никаких попыток двинуться в сторону пещеры.
Ганна кивнула, тоже не трогаясь с места.
– Да.
Так они и стояли, не обращая внимания на дождь. Потом он слегка обнял Ганну и повел в глубину леса, где все пахло свежестью, влагой и чистотой. Под необычайно красивую мелодию дождя они бежали, спотыкаясь о корни и ветки. Здесь, где деревья росли так близко к друг другу, солнце практически не проникало сквозь их кроны, и дождь почти не чувствовался. Ганна навсегда запомнит эту прогулку под плотным кружевом из веток и мокрых от дождя листьев как самое сокровенное в жизни. Хотя то, что последовало за этим, было, как она считала, ее окончательным нравственным падением…
Крид неожиданно повернулся и притянул ее к себе. Вздрогнув от неожиданности, Ганна прижалась к нему и невольно стала ласкать его, как бы вновь познавая его тело. Крид обнял ее за талию, его рука заскользила по ее бедрам, все крепче прижимая к себе. Она задохнулась от нахлынувшего желания и, словно защищаясь, подняла руки, но не в силах сопротивляться обняла его за шею.
Чувствуя ее уступку, Крид склонился к ней, и их губы слились в поцелуе. Его руки снова устремились вниз и стали властно притягивать ее к себе. Его губы ласкали кончик ее носа, ее закрытые глаза и изящный изгиб шеи. Ее тело пылало от нежного их прикосновения.
На этот раз не было капитуляции, потому что не было сопротивления. Ганна сама желала Крида. Мир состоял из живописнейшего леса, золотой дымки тумана, необычно зеленой травы, крошечных капель дождя в солнечных лучах. Он бережно поднял ее на руки, положил на ворох сухих листьев между большими корнями старого дуба.
Волосы Ганны разметались, и Крид не мог сдержаться и не зарыться в это манящее богатство. Он лежал на ней, целуя ее, вкушая возбуждающую шелковистость ее волос. Его язык нежно раскрыл ее трепещущие губы, скользя между ними и слизывая с них медовую влагу – испытывая и дразня, пока Ганна не застонала.
Крид пробормотал:
– Мне так нравятся твои стоны, Ганна. Я люблю твои объятия, люблю чувствовать твое нежное тело, прижимающееся к моему…
Сказать «люблю» еще не значит быть уверенным в своих чувствах. Ганна закрыла глаза, сдерживая подступившие слезы. Единственное, что сейчас имело значение, это… их сладострастное слияние и нежность Крида. Его руки двигались по ее спине, заставляя трепетать. Это было легким напоминанием об экстазе, уже охватившем ее прежде, и Ганна прильнула к нему. Его пальцы коснулись ее поясницы, затем быстро переместились к ряду пуговиц на ее платье. С усердием Крид принялся их расстегивать.
– Пожалуйста, любимая. Давай снимем его, – пробормотал он, осторожно стягивая расстегнутую одежду с ее плеч. – Дай мне посмотреть на тебя…
Наконец мокрая ткань была снята, как кожица с лука, раскрывая влажное, благоухающее тело. От красоты изгибов и впадин у него замерло дыхание.
– Держишь свет под спудом, Ганна? – пробормотал он. – Я никогда даже не представлял, что женщина может быть такой прекрасной…
Его руки ласкали ее грудь, чувственный бутон ее сосков. Когда губы Крида пришли на помощь его рукам, Ганна вся изогнулась под ним. Томное движение его губ и языка с ее груди ниже к животу вызвали жар по всему ее телу. Всепоглощающий огонь разлился по ее жилам. Как она могла дышать при этом? Когда его руки и губы вызывали такой сладостный восторг?
Неторопливо лаская ее, рука Крида остановилась на животе, его пальцы нежно поглаживали, расслабляя напряженные мышцы. Медленно, как бы доверяя его руке, она позволила своим натянутым мышцам расслабиться. Она будто попала в какой-то головокружительный водоворот. Сквозь призму влажного воздуха весь мир превратился в палитру цветов и сладостных ощущений.
Крид отыскал крошечное чувствительное место под ухом, где одним легким касанием языка вызвал дрожь всего ее тела. Его пальцы исследовали глубокие впадины и соблазнительные изгибы прекрасного творения природы. Он нашел, что ему безумно нравятся ее крошечные несовершенства, потому что они принадлежат только ей. Их нельзя было не любить! Он никогда не ощущал в себе такого стремления к нежности и ласке, такого желания обнимать и защищать, и лелеять.
Когда Ганна обняла его за плечи и прижала к себе, он медленно выдохнул и нырнул между ее страждущими бедрами.
– Возьми меня, Крид! – услышала Ганна собственный голос. – Пожалуйста…
– Да, любимая, – пробормотал он, быстро стягивая с себя брюки и ботинки.
Тело Ганны трепетало от страстного желания, и, когда он вернулся к ней, она приняла его с жадностью изголодавшегося. Коснувшись ее нежного бугорка, чувственные, опытные руки Крида возбудили ее до безумия; его горячие, страстные поцелуи затягивали ее в головокружительный водоворот сладострастных чувств. Она тонула в море ощущений, и ее тело приветствовало это.
Эхо ее крика долго раздавалось в воздухе, когда Крид еще раз приник к ней. С благодарной улыбкой она взглянула на него. Ее руки лишь слегка касались его груди. Белая повязка резко контрастировала с его бронзовой кожей и темными волосами на ней. У Ганны перехватило дыхание от его мужской красоты.
– Ты удивительно красивый, – прошептала она с такой очевидной искренностью и непосредственностью, что Крид громко рассмеялся.
– Ты всем мужчинам говоришь такое, когда занимаешься любовью под дождем? – прошептал он ей на ухо, слегка покусывая его.
– Нет, нет, – кокетливо возразила Ганна, поглаживая его по животу, по повязке и жестким кудряшкам на груди. – Я говорю это только раненым мужчинам, с которыми занимаюсь любовью под дождем.
– Тогда у меня есть явное преимущество, – невнятно сказал Крид, делая глубокий вдох, когда ее рука опустилась ниже, к животу.
Ганна была поглощена изучением его. Они молчали. И только когда Крид положил свою широкую ладонь на ее маленькую ручку, удерживая ее, а она подняла голову и заметила крошечные капельки пота над его верхней губой, он прошептал:
– Не останавливайся, любовь моей жизни, и…
Его хриплый голос звучал музыкой для нее – милее любой другой мелодии, когда-либо слышанной ею. И сердце Ганны поглотила любовь к нему. «Любовь моей жизни…» Неужели это она?
Прильнув к нему, обнимая и лаская его, Ганна прошептала в ответ:
– Я больше не могу ждать.
Криду не требовалось ничего больше. Эротическое возбуждение с испепеляющим жаром пронеслось дрожью по всем его нервным окончаниям. Их туманности встретились, мгла нашла свой свет. Это больше походило на слияние душ, нежели чувств, на соприкосновение двух сокровенных таинств. Словно от нестерпимой боли брови Крида сомкнулись, глаза сузились, губы сжались.
Это было то выражение лица, тот свет в его глазах, которые так часто видела Ганна в своих грезах и которые останутся в ее памяти до конца жизни, и, как это случалось уже не раз, слезы подступили к ее глазам. Осторожно входя в нее, он почувствовал ее глубокий вдох. Он продвигался медленно, легкими толчками, похожими на биение сердца, и ее глаза все расширялись, а дыхание становилось неровным и резким. Ее пальцы сжимали его плечи, а длинные ноги с осторожностью, боясь потревожить его рану, обвивали его. Ее тело в неторопливом ритме стало повторять его движения, и она ощутила медленное приближение экстаза. Бешеная, неистовая страсть подхватила их к дотоле неизведанным вершинам, подняла до облаков и опустила на землю.
Ганна первая открыла глаза и взглянула на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь простиравшееся над ними кружево листвы. Дождь уже почти прекратился. Она словно была обвита телом Крида, ее грудь упиралась в его, а мощная мускулатура его бедер облегала ее тело. Улыбка радости и восторга появилась на ее губах, и она томно потянулась. Крид прижал ее к себе.
– Подожди немного, милая моя, – пробормотал он ей на ухо.
Его рука скользила по ее телу, лаская ее с нежностью, не имевшей ничего общего с сексом и подействовавшей на нее намного сильнее, чем его страсть. На нее нахлынул новый порыв чувств, и она взглянула на него глазами, блестящими от слез. Обхватив ладонями его лицо, она осипшим голосом произнесла:
