Текст книги "Посланец небес"
Автор книги: Вирджиния Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
На его чувственных губах промелькнула улыбка.
– Ты обычно более красноречива, Ганна. Неужели я так долго отсутствовал?
«Да, так много дней, часов, минут, секунд…»
– Нет, – соврала она. – Мне просто нечего тебе сказать.
– Как жаль. Тогда ты послушай меня, – сказал он, усаживая ее безвольное тело на свободный стул.
Она опустилась на него с благодарностью, так как дрожавшие колени больше не подчинялись ей. Крид остался стоять, и она тихо, молча ждала.
При свете свечи и огня камина ее настороженные глаза стали ярко-зелеными. Он был слишком далеким и чужим, и слишком близким и родным. «Нет, нет, только не будь лживым на этот раз, Крид Браттон!» – подумала она.
Прочитав вызов в ее глазах, Крид засмотрелся на нее. Она была красивее и желаннее, чем когда бы то ни было. Ее нежная эфемерная красота, казалось, расцвела в цивилизованном мире. Это была женщина, которой необходимы шелка и сатины, а не буйволовая кожа и ситцы. Казалось, последние несколько дней благоприятно подействовали на нее, несмотря на все ее личные страдания. Молодость Ганны брала свое.
Придя в себя, он медленно и нежно взял ее за подбородок.
– Ты соскучилась по мне, милая моя Ганна?
– Это то, что ты пришел сказать мне?
Крид засмеялся и отвел руку.
– Нет, не это. Я пришел попрощаться с тобой и сказать тебе: «До свидания».
– Я думала, что ты уже сделал это. И почему ты не гоняешься за теми людьми, о которых нудел во время нашего похода? – спросила она нервно, боясь встретиться с его прямым насмешливым взглядом. Сейчас, когда она вся трепетала от близости, это было бы слишком опасно.
– Я не попрощался с тобой. И я не мог уехать, пока Генерал не окрепнет…
– Он был ранен?
– Нет, просто сбилось копыто, и потребовалось несколько дней, чтобы вылечить его. Я уезжаю завтра до рассвета, и я слышал, как тебе одиноко здесь…
– Кто тебе об этом сказал? – перебила она, снова чувствуя, как его взгляд прожигает ее.
– Эрик, он неплохой мальчик, когда к нему привыкаешь, даже если временами он бывает немного хулиганистым. Ганна, посмотри на меня. Нет, я имею в виду, посмотри на меня, – упорствовал он мягким, нежным голосом, его руки подняли ее голову.
Подчинившись его настойчивости, она подняла глаза, а потом так ругала себя за эту глупость. В его взгляде было что-то гипнотическое. Ганна вздрогнула, и эта дрожь пробежала по всему ее телу, добравшись до пальцев на ногах. От одного его прикосновения она словно опьянела, и эти горячие флюиды колдовства распространились по всем клеточкам ее тела. Куда пропала ее отчужденность, ее сопротивляемость? К ней сразу же пришел ответ: не существуют, исчезли, разрушились.
И она промолвила с печалью в голосе:
– Я не могу на тебя так долго смотреть – я слепну, словно смотрю на солнце или в глаза попал пепел. Очень больно и жжет. Я не хочу смотреть на тебя. Я хочу, чтобы ты поскорее ушел и оставил меня одну.
– Нет, ты не хочешь этого, – нежно возразил он. Его руки пробрались под ее тяжелые волосы и ласкали ее шею. – Ты же хочешь, чтобы я делал это… и это…
Она медленно, словно прилагая массу усилий, покачала головой.
– Нет, действительно, не хочу. Может быть, это не так прозвучало, но я действительно хочу, чтобы ты ушел. Только мой голос мне противоречит, а все остальное во мне с нетерпением ждет, чтобы ты покинул меня.
– Разве так встречают гостя, когда он пришел, невзирая на ветер и дождь? И после такой встречи у двери с… – Он посмотрел на башмак на полу. – …таким грозным оружием?
– Только когда этим гостем являешься ты, – сказала она, медленно и мрачно произнося слова. Зеленый цвет ее глаз принял тяжелый свинцовый оттенок.
Крид с улыбкой посмотрел на красивое лицо Ганны и понял, почему он так рвался прийти. Это было нечто большее, чем простое желание, приведшее его сюда, а непреодолимый соблазн, с которым он боролся три, нет почти четыре дня. Если он не выпивал, она жила в каждом его сне по ночам, а если выпивал, становилось еще хуже: он вспоминал, как впервые увидел ее, вытаскивая из дымящихся руин школы, с лицом, испачканным сажей, и огромными испуганными глазами. Затем он вспоминал ее временами сердитые глаза, и как осуждающе они могли смотреть на него.
Но страшнее всего было воспоминание о той ночи в лесу, когда она вырывалась из его объятий, а он схватил ее и положил на постель из мха и листьев. Она смотрела на него с каким-то необъяснимым жаром, исходящим из светящихся глубин и захватившим его врасплох. Он должен был прийти – он должен покончить с изводящим его ощущением незавершенности.
И он рассмеялся ей на ухо, поднимая со стула в свои объятия.
– Я думала, ты что-то хотел мне сказать? – переведя дыхание, сказала она, отчаянно пытаясь отвлечь его.
– Я говорю… – Его руки, лаская, спустились ниже к ее плечам. – Иногда мои руки говорят лучше меня.
– Я не могу так слушать…
– Постарайся. Ты удивишься, как легко можно многое понять. Знаешь, у тебя такая маленькая грудь, какую я и не видел. Почти как у ребенка – только ты уже определенно не ребенок. Я все время вспоминаю, какая у тебя нежная кожа…
– Нет!
– …и какая сладкая ты на вкус, Ганна, любимая.
– Не называй меня любимой. Это неправда. – Ее колени превратились в расплавленный воск, а в ушах появился звон, словно звук множества церковных колоколов, собранных воедино. Как у него так легко это получалось? И знал ли он, как часто она мечтала о нем – мечтала, что он придет к ней, вот так, как сейчас, и возьмет ее за руки, прижмет крепко к себе и станет дышать ей в ухо, пока она не затрепещет? Она чувствовала его улыбку у своей щеки, ощущала его руки, передвигавшиеся от ее талии к крошечным пуговицам на груди.
Плохо соображавший мозг Ганны, почти совсем уснувший под ленивыми убаюкивающими ласками губ и рук Крида, очнулся, чтобы подтолкнуть ее на робкий, бессвязный протест, затем снова впал в летаргический сон. «Мужчина должен быть доктором, – как в тумане подумала она. – Известным медиком, рекламирующим безумие во спасение». «Один курс – безумие гарантировано» – гласит вывеска.
Потом, когда он поднял ее на руки и положил на кровать у стены, она лежала на перине из гусиного пуха и чувствовала, будто утопает в дремотном тумане. Она скоро проснется, будет уже день, и она будет очень разочарована, что это был только сон.
Дождь бил по стеклу, дул сильный ветер. Умиравший огонь горел все тусклее и тусклее, свечи еле мерцали. Тикали часы. Стекла слегка задребезжали от глухого раската грома, и Ганна подумала, почему в объятиях Крида она вдруг почувствовала себя такой защищенной – защищенной от всех случайностей, от незваных гостей, от всего, кроме своей любви.
Горячие губы нашли чувствительную струнку на ее шее и ласкали золотистую ямочку с бешеным пульсом. Границы между ее телом и одеждой пали, и пылающим, трепещущим телом она почувствовала, как холодный воздух словно обжег ее потоком всепоглощающего огня желания. Эта буйная несдержанность была ей еще не знакома, казалась странной и пугающей, и она застонала. Легкое прикосновение кончика его языка к ее упругим соскам вызвало у нее неудержимый стон блаженства. Ганна изогнулась дугой, неожиданно заметив, что он как-то успел снять с себя одежду.
В медлительных движениях ее губ и рук не было страстного желания, только томный, всеохватывающий огонь в глубине ее разгорался все сильнее и сильнее. Ласковые руки Крида, пройдя по плоскому животу, углубились между бедрами – мир взорвался всеми цветами радуги, повисшей на темном потолке. Он касался ее сокровенных тайн, а она изгибалась и вытягивалась в его руках.
Все ее страхи и суеверия улетучились, как только она пробежалась пальцами по его крепкой волосатой груди.
Она с жадностью исследовала его тело, лаская его, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Когда ее руки опустились к его животу и ниже, она услышала резкий вдох и почувствовала, как его легкие, казалось, расширились.
Подавляя ее стон страстного нетерпения, Крид опустился на нее, вклиниваясь между ее бедрами. Его дыхание обжигало ее.
Это мука – сладкая, томная мука – быть в его объятиях!
Тело Ганны болело; ее напряженные нервы кричали, моля о расслаблении. Ее тело вздымалось и изгибалось в агонии неосуществленной потребности расслабления.
Но Крид ждал, играя с ней, лаская ее грудь. Он ждал того момента, пока не сможет больше терпеть, пока не взорвется от обладания ею, а потом рванулся вперед, чтобы слиться с ней воедино.
На потолке неожиданно появились вспышки множества крошечных звездочек, казалось, тело Крида состоит из воздуха и звездной пыли. Это было колдовство – сладкое, но колдовство. Она была подхвачена на облако и перенесена к звездам. Их ожидал почти недосягаемый апогей, к которому они оба стремились. Когда он пришел, Ганна была окутана в бархатный туман безумных ощущений, захвативших ее целиком, поглотивших ее, поднявших к вершинам и оставивших ее там в восторженном блаженстве.
Оглушенная реакцией своего тела и запоздавшим укором совести, Ганна лежала в объятиях Крида, едва слыша его бормотания слов любви – слов, в которые он не вкладывал, конечно, никакого смысла, а так просто, чтобы облегчить минуту разочарования, когда страсть прошла, и вновь наступила реальность.
Когда вихрь новых, еще странных для нее чувств, угас, Ганна лежала совершенно обессиленная в объятиях Крида, начиная сознавать, что же она опять наделала.
Горячий пресс слез сдавил нос и глаза, и она быстро заморгала. Опять слезы – ее обычная реакция на любой шок. Когда она научится быть мужественной и безразличной – или этого никогда не случится? В ее жизни слезы никогда не были эффективной защитой перед лицом опасности и не решали никаких кризисных ситуаций. В самом деле, слезы никогда не действовали ни на кого, включая и Крида Браттона.
Отвернувшись, она боялась посмотреть на Крида. Он лежал, обратив свое лицо к ней, его длинные ресницы оттеняли загорелые щеки, а рот так и остался в легкой усмешке. Как он осмелился спать с таким умиротворением, когда ее грызут вина и совесть?
Она толкнула его согнутым пальцем.
– Крид.
Он зевнул в ответ и открыл один глаз.
– Что?
– Просыпайся.
– Зачем? – Веко снова опустилось, закрывая черный глаз, и он прижал ее к себе.
– Тебе надо уходить, – прошептала Ганна, а рот свело от боли при этой мысли. – Это нехорошо, что ты здесь со мной как… как этот…
Открылись оба глаза, а его рука лениво провела по ее животу и легла на грудь.
– Да. А почему бы и нет?
– Ты знаешь, почему.
– Я знаю, почему некоторые местные могут так думать, но не ты. Отчего ты прогоняешь меня, милая моя Ганна?
«О, я не хочу, чтобы ты уходил! Я хочу услышать от тебя добрые слова, слова, которые свяжут нас навсегда…»
Выбросив из головы свои надежды и будучи уверенной в своей правоте, она произнесла хриплым голосом:
– Это против Божиих заповедей, Крид.
– Но соответствует Книге Бытия, – сказал он. – Бог создал мужчину и женщину – «…мужчину и женщину сотворил их; и благословил их…»
– Это неправильно с точки зрения Второзакония… – печально повторила она. – Те, кто…
– Черт возьми! Не смей мне цитировать этих «те, кто», Ганна Макгайр! – вспыхнул он, глядя на нее. – Я живу своей жизнью и не собираюсь продолжать ее по их заповедям.
Ганна была ошеломлена его злобой и боролась с желанием броситься ему в объятия – прильнуть к нему и просить любить ее. Но не смогла. Это было неблагоразумным и могло кончиться плохо. Между ними должно возникнуть большее, чем простое сладостное стремление обладать друг другом.
– Хорошо, – мягко согласилась она. Слезы застряли в горле и приглушили ее голос: – Я не буду больше ничего цитировать тебе, Крид, но больше и не пойду на это. Чтобы стать счастливой, мне требуется много больше, чем просто чувственное влечение. Должно быть что-то еще…
– Тебе этого недостаточно? – помедлив, спросил он. Его голос был ровным и спокойным, словно он обсуждал цену на хлеб, а не свое будущее.
Она покачала головой; ее медные волосы блестели в розовом свете, отбрасываемом умирающим огнем.
– Нет.
– Отлично. Если это не то, что ты хочешь… – Он оставил остальное недосказанным, поднялся с постели и стал одеваться.
Ганна молча наблюдала за ним, ее сердце тонуло, словно камень в воде. Силой воли она придала своему лицу гримасу покорности, удерживая глаза сухими, а рот от слов, которые она все равно не смогла бы произнести. Все это должно было кончиться именно так. Без обязательств и обещаний с его стороны она не видела их дальнейшей жизни.
– Что ты собираешься делать? – бросил он ей, когда был одет и застегивал патронташ. – Останешься в этом городе и выйдешь замуж за своего проповедника?
Удивленная своим спокойствием, она произнесла:
– Нет, думаю, что в конце концов я поеду в Сент-Луис.
– Кто-нибудь умрет и оставит тебе наследство? Или ты думаешь, что твой проповедник оплатит тебе дорогу?
Она рассердилась, ее глаза горели, став голубыми, когда она посмотрела на него:
– Нет, и он совсем не мой проповедник. Мы расселили детей и получили деньги, продав лошадей. Пастор Аллен принес их мне сегодня вечером.
– Как трогательно! – Крид пересек комнату и пошел к своему макинтошу. – А Эрику Рамсону еще не нашлось места. Я разговаривал сегодня с ним у магазина…
– Нет, потому что мы считали не правильным разделить их с Иви, – она такая хрупкая и робкая. Но пастор Аллен знает семью в Вала-Вала, и первая идущая туда повозка…
– Ты прикрываешься детьми. Хорошо. Ты все обдумала, Ганна? Все, кроме того, куда ты на самом деле хочешь себя втиснуть. Думала ли ты о том, чем собираешься заниматься через двадцать лет? Ты будешь все такой же классной дамой, цитирующей стихи из Библии, и наблюдать со стороны за жизнью других?
Его глаза, полные ярости и выражения чего-то ей непонятного, встретились с ее. Если бы на этом месте стоял не Крид, а кто-то другой, или если бы она не знала, что он не способен заботиться пи о ком, кроме себя, то подумала бы, что это сострадание. Но следующие слова отбросили все ее иллюзии.
– Делай, как я, Ганна, бери от жизни все, что лезет в руки, и не беспокойся ни о ком, кроме себя, потому что, естественно, другие никогда не позаботятся о тебе.
– Прекрасная философия жизни, если ты собака или любое другое животное, питающееся падалью, Браттон, но, к сожалению, она не слишком подходит для людей.
– Мне подходит, – был короткий ответ.
– Так ли? – улыбнулась Ганна, заглушая боль в сердце. – Ты не можешь так говорить…
Выпрямившись, Крид напялил свою мокрую шляпу и рывком открыл дверь. Эхо от захлопнувшейся двери долго еще звенело в маленьком и чужом для нее доме.
«Посмотри, Ганна, как просто потерять чувствительность, если тебя часто бьют, и достаточно сильно», – подумала она.
Часть II
1
В сарае мужчины приглушенными голосами обсуждали свои планы, словно боясь, что даже стены имеют уши. Это было грязное помещение, заваленное соломой и освещаемое лишь тусклым светом мерцавшей лампы.
– Я считаю, что надо сделать так, – сказал один из них, рисуя прутом на земле свой план. – Забрав несколько пассажиров, фургон отправится из «Сердца стрелы». Мы подхватим его недалеко от этой старой фермы и возьмем на абордаж.
– Ты уверен, что в нем будет золото?
– Естественно, как и в том, что мы сейчас сидим в этом чертовом грязном сарае; там будет наш человек, – был ответ.
Нат Стилман толкнул свою шляпу на затылок и призадумался. Его лицо выражало сомнение.
– А как насчет Браттона?
– Он выехал два дня назад. Я видел сам, как рано утром он отправился по Мулланской дороге.
Стилман кивнул.
– Никогда нельзя ему верить. Иногда он чертовски быстро смывается и хорошо скрывается.
– Скрывается? Черт возьми, еще неделю назад я мог держать ружье, а теперь рука не действует, – возразил Труэтт, пошевелив слегка пальцами.
– Сейчас это уже не так принципиально, Труэтт. Теперь ничего не имеет никакого значения: мы будем очень богаты – это главное. Черт возьми, мы так давно ждали этого! Бывали моменты, когда я думал, что все пропало, а теперь… теперь мы здесь, и наше время пришло.
Поднявшись, Стилман подкрался к полуоткрытой двери и выглянул. Нога у него болела. «Чертов Браттон, – подумал он с ненавистью. – Я достану тебя – и скоро». Погладив рукоятку пистолета, его пальцы сжались в кулак.
– Поехали, мальчики, – сказал Стилман.
Ганна сидела прямо, как китайская статуэтка, глядя в окно фургона на красивые пейзажи Айдахо. Внезапно фургон накренился, толкнув ее на сидевшего рядом полного, дородного мужчину.
Как она дошла до этого? Она, Ганна Элизабет Макгайр, у которой еще месяц назад все переживания были связаны только с капризами погоды, а теперь она едет в этом примитивном фургоне, видимо, специально созданном для изнурительной пытки пассажиров. Ее пальцы ухватились за кожаную занавеску на окне.
На ней были высокие ботинки на пуговицах, а шею скрывал высокий, почти до подбородка, воротник. Корсаж подаренного ей голубого платья был несколько узок ей и до неприличия обтягивал. Она держала довольно-таки потертый бархатный ридикюль с двумя носовыми платками, подаренными миссис Вентвисл, и деньгами от продажи двух изнуренных лошадей. Пастор Аллен настоял, чтобы она взяла их с собой.
– Они обязательно вам понадобятся, – сказал он, с печалью глядя на Ганну. – Я просто не отпущу вас без них.
Ну почему она не влюбилась в Джоэла Аллена? Это так бы упростило ее жизнь. Он заботился бы о ней, прислушиваясь к ее желаниям и не требуя многого взамен. Возможно, она бы и вышла за него замуж. Если бы не Крид, если бы не было той лунной ночи на берегу озера, когда она познала высоты и глубины любви. Меньшее ее теперь не устраивало. Она вкусила сладострастие любви, но чувствовал ли Крид ту же любовь: переступающую пределы физического и захватывающую целиком ум и сердце? Она вздохнула. Сам факт все сказал за себя, когда он отыскал ее в «Сердце стрелы» и не сделал ей предложения. Одно тянется за другим.
«Эта ночь значила для Крида не больше чем мытье рук. Это было просто страстное желание, удовлетворение потребности, и больше ничего. Серые оттенки, серые оттенки», – предостерегала себя Ганна.
Может быть, напрасно она так думала о нем? Может быть, для него это тоже что-то значило? В любом случае нет ничего хорошего в том, чтобы осуждать себя за то, что уже случилось, казнить себя, что поддалась естественной человеческой потребности.
Отодвинувшись на свое место, Ганна взглянула на своего соседа. Теперь фургон накренился в другую сторону, и он навалился на нее, толкнув плечом. Его голова откинулась назад, рот открылся, и он громко захрапел. Ганна оттолкнула его и посмотрела на него с раздражением.
Ее взгляд упал на другого пассажира, довольно респектабельно выглядевшего господина с сединой на висках и тяжелым, словно выточенным из камня, лицом. Он уже был в фургоне, когда тот на короткое время остановился в «Сердце стрелы». Удивительно, что он отказался выйти из фургона, чтобы размять ноги. Это было тем более странным, что он ехал из форта Вала-Вала без остановок. Он сопровождал какой-то металлический ящик, втиснутый под сиденье. Цель его пути не была тайной – форт Бентон в Монтане, который был конечным пунктом маршрута этого фургона.
А Ганне нужно было пересесть в другой фургон, который повезет ее дальше. Представив, что за эти годы менаду Сент-Луисом и Калифорнией были организованы почтовые перевозки два раза в неделю, она улыбнулась. Дважды в неделю! Двадцать восемь миль за пять дней. Но ей придется ехать окружным путем. Ей предстоит длинная дорога: назад, к тете Энни и городской жизни, домой, чтобы продолжить учение, стать учительницей и начать новую жизнь. Жизнь без…
Плавные мысли Ганны были прерваны внезапным толчком, и ее отбросило на пол. Она упала, подогнув ногу, и муслиновые юбки переплелись вокруг нее – она оказалась полностью спеленутой.
– Ой, – пробормотала она сквозь зубы, смутившись от нелепости положения.
Респектабельный господин с любезной улыбкой предложил свою помощь:
– Позвольте мне, – сказал он, наклонившись и протягивая руку.
Он поднял ее с пола, помог выпутаться из юбок и усадил на сиденье.
– Спасибо, – сказала она почти бездыханно. – Боюсь, я задумалась и потеряла равновесие. – Она слегка улыбнулась ему, а он откликнулся на это галантным кивком головы.
– Не стоит благодарности, мисс…
– Макгайр – Ганна Макгайр. А кого я благодарю, сэр?
– Эдвард Муллэн, к вашим услугам.
– Муллан? Тот самый капитан Муллан, который отвечает за строительство этой дороги? – спросила Ганна, удивившись.
– О, нет, не имею к нему никакого отношения, «э» вместо «а», и не Джон, а Эдвард, – пояснил он.
– Понимаю. – Ганна поправила складки на платье и сдвинула назад шляпу. Перо сломалось, и ей пришлось вынуть его.
– Вы едете до форта Бентон? – вежливо спросил Муллэн, решив, очевидно, начать разговор после долгого молчания.
– Нет, мне придется выйти раньше, ехать южнее, – ответила она, сдувая перо с руки.
– О, и я еду на юг, – с ослепительной улыбкой заявил храпевший ранее дородный мужик, и Ганна слегка отодвинулась, когда он склонился прямо к ее лицу и спросил: – Там вы встречаетесь со своим мужем?
Ганна покачала головой и любезно ответила:
– Нет. – Она приложила ладони к его груди и прибавила: – Пожалуйста, отодвиньтесь.
– А, извините. Меня зовут Чессман, – представился господин. – И я холост.
Чувствуя, куда он клонит, Ганна сказала:
– Я не говорила, что я не замужем, мистер Чессман.
Его лицо выразило разочарование.
– Ну, извините.
Эдвард Муллэн промолчал, но посмотрел на Ганну долгим, оценивающим взглядом. В глазах мелькнул огонек, а на губах появилась чуть заметная улыбка.
Разговор оборвался. Ганна решила, что молчание намного безопасней и снова отвернулась к окну. В этот момент они как раз проезжали старую ферму, расположенную в излучине реки на высоком, поросшем травой холме. Неширокая дорога была проложена среди густого леса и отлогих холмов.
– А говорят, что в Айдахо и Монтане нашли золото, – произнес Чессман, прерывая их молчание. – Я слышал, пароходы везут старателей.
– Пароходы уже высаживают золотоискателей в форте Бентон, мистер Чессман, – сказал Муллэн. – Большинство из них еще там – сошли только самые нетерпеливые.
– Все сойдут. Прямо как лихорадка в Калифорнии в сорок девятом году. На этот раз, я думаю, они будут в «плюсе».
– Вы случайно не из Канады? – вежливо поинтересовался Муллэн, приподняв темные брови.
– Да, оттуда! А как вы узнали?
Муллэн улыбнулся.
– Просто догадался.
Сдерживая улыбку, Ганна кинула на Муллэна веселый взгляд. У дородного канадца был характерный для его местности говор.
Потеплело, и Ганна, стянув перчатки, медленно и вяло стала обмахиваться ими.
– В Айдахо то слишком тепло, то очень холодно, – заметил Муллэн. – Нигде не встречал такой переменчивой погоды, как здесь.
– А мне нравится, – отозвалась с нежностью Ганна, ее взгляд блуждал по деревьям, зубчатым горным вершинам, возвышавшимся, кажется, прямо до небес. – Я думаю, это очень красивая страна.
– Я не спорю, – сказал Муллэн. – Просто эта погода раздражает меня – то холод, то дождь, то снег, и так мало солнца.
– Вы когда-нибудь были здесь в июле или августе? – спросила Ганна, удивляясь самой себе: что ей пришло в голову защищать Айдахо?
В конце концов она ведь из Миссури и всего три года провела здесь. Она даже не задумывалась, любила ли эту местность, пока незнакомый человек не сделал колкого замечания о крае, с которым у нее связано столько прекрасных и горестных воспоминаний. Если Джошуа так любил Айдахо, почему она должна относиться к нему хуже?
– А я обожаю глубокий пушистый снег, ровным ковром покрывающий зимой землю, – сказала Ганна. – Он такой белый! Как в волшебной сказке о магической пыли, переливающейся всеми цветами от розового до голубого. А когда идет дождь, воздух так свеж и чист, – это божественно, мистер Муллэн! А как хорошо здесь в июле и августе! В солнечные теплые дни можно лежать в тени деревьев и слышать, как растет трава. В это время дует мягкий ветер, разгуливающий по горным склонам и равнинам, полным цветов. – Она зарделась в смущенной улыбке и прибавила: – Но только бывает очень пыльно.
Муллэн улыбнулся ей в ответ.
– Прошу прощения за то, что оклеветал эту землю, которая, очевидно, вам очень дорога, мисс Макгайр. Пожалуйста, простите меня.
– Конечно, прощаю.
– Я и не подозревал, что мы разделяем фургон с поэтессой, а вы, мистер Чессман? – спросил Муллэн. Его тон был очень мягким, и когда Ганна взглянула ему в глаза в поисках насмешки, ее там не оказалось.
– Поэтессой? – осторожно спросила Ганна.
– Да. С такой лирикой и аллегориями молиться на эту землю может только поэт, и я восхищен.
Щеки Ганны покрылись ярким румянцем, и она отвела взгляд, почувствовав себя неловко, словно кто-то забрался на ее запретную территорию. Восхищение ею, замеченное в глазах Муллэна, отличалось от того, какое было во взгляде Крида Браттона, который был честнее, прямолинейнее. Он говорил, что думал, не делая неискренних пышных комплиментов.
Помрачнев, Ганна стала размышлять о том, что в своей памяти она, кажется, возвеличивает Крида Браттона, – того, кого считала эгоистом и безжалостным и беспощадным охотником за вознаграждениями. Почему она настолько глупа, что вспоминает его таким, каким он и не был? Наконец, этот человек ни разу о ней не подумал, с тех пор как три дня назад уехал из «Сердца стрелы»!
Однако Ганна была не права. Все последние дни мысли о Ганне не покидали его. Перед ним до сих пор стояло ее исполненное любви лицо, ее улыбка, полная надежд, которые развеялись и поблекли, когда он не отреагировал так, как ей хотелось. Но, черт возьми! Человек должен закончить с одним делом, прежде чем приниматься за другое. А потом, он не был сильно уверен, что готов к тому, что требовала Ганна. Она была слишком прекрасна, чтобы относиться к ней как к капризной ветренице. Он это понял, очень быстро. Хотя, с другой стороны, ему совершенно не хотелось совсем отступаться от нее. «Неужели она не может подождать? Неужели обязательно все или ничего?» – с горечью недоумевал он, остановившись под раскидистым дубом.
Крид, прикрыв рукой огонь от ветра, прикурил сигарету, торчавшую у него в губах уже больше десяти минут. Непонятно почему, но он уже стал другим. Куда пропала его прежняя реакция? Может, он размяк, пока вел Ганну и ее шумных сорванцов? И еще: ему так запал в душу тот мальчишка с голубыми глазами – глазами настолько огромными, что они казались карикатурными на его маленьком личике. Крид всегда был жестким и резким. Куда это ушло? Неужели безвозвратно? Он стал волноваться там, где раньше был беспристрастным и готовым ко всему? Наличие забот лишает человека бдительности, а это может привести к фатальным результатам…
Поддев Генерала каблуками, Крид пронесся сквозь чащу и выскочил на дорогу: нет смысла ехать там, где разгуливают другие, – сюрпризы оставались до сих пор его основным преимуществом. Вот уже два месяца Стилману и его людям удается улизнуть от него – два месяца постоянного преследования, за исключением известного антракта и обидной неудачи.
«Упорный», – так однажды назвал его Генри Плюммер. – Упрямый, как собака, дважды упрям», – так сказал Плюммер. И это не было комплиментом. Наоборот, это было недовольным высказыванием, когда Крид наконец привел ему людей, за которыми гонялся почти шесть месяцев, играя с ними в «кошки-мышки». Это было очень сложно сделать в Черных холмах – суровом месте со множеством пещер и других уютных мест, где совершенно нет воды. Человек там может прятаться очень долго, только если у него есть запас воды.
Здесь все было намного проще. Здесь много деревьев, прохлады и воды. Здесь приятно проводить время. Не удивительно, почему Стилман выбрал именно это место. Но зачем им понадобился такой крюк? И к чему это двойное возвращение в Монтану, в форт Бентон? Эти вопросы, требовавшие ответа, постоянно вертелись в голове Крида.
В конце концов остановившись, он огляделся. Внизу было все спокойно, не было заметно никакого движения и никаких признаков жизни. Крид сдвинул свою черную шляпу на глаза и повернул коня. Можно немного и отдохнуть. Последние три дня он был постоянно в дороге в поисках Стилмана и его приятелей. Казалось, Северное Айдахо поглотило их, оставив только следы, подтверждающие, что они еще здесь.
Крид был уже близок к цели – он чувствовал это так же остро, как остро всегда ощущал приближающуюся опасность. Возможно, это было шестое чувство, заставляющее вставать волосы дыбом и обостряющее его ощущения, предупреждающее, что Нат Стилман где-то совсем рядом…
– Вот он, – сказал Ропер, указывая рукой на раскачивавшийся фургон на дороге. – И как раз вовремя.
– Да, только днем позже, – прибавил Труэтт. Он задумчиво посмотрел на человека со шрамом. – Только не будем убивать, о'кей, Ропер? Мне не нравится, что ты…
Нат Стилман резко рассмеялся и смерил юного Труэтта прищуренным взглядом.
– Ты хочешь действовать облагораживающе на нас, а, мальчик?
Труэтт не отступал.
– Нет, просто я не люблю убивать, если в этом нет необходимости.
– Любое наше убийство крайне необходимо для нас, – парировал Ропер. – Неужели ты еще не понял этого? Или мы их, или они нас. Другого выхода нет.
Юнец упрямо и твердо посмотрел на своего старшего товарища:
– Да, в этом ты прав.
Ропер повернулся к Стилману.
– Где ты подобрал этого щенка? Ему бы для начала волосы отрастить на…
Он прервался на полуслове, увидев наставленное на него дуло пистолета Труэтта.
– Уже отросли, как мне надо и где мне надо, – спокойно сказал Труэтт. – Или, может быть, ты хочешь проверить?
Ропер громко выругался, но Стилман оборвал его.
– Черт возьми, Ропер, оставь его! Ты же знаешь, как он скор на руку со своим пистолетом и какой обидчивый! Зачем драться между собой? У нас есть дело, и его надо выполнить.
Повернувшись к Труэтту, Стилман отрезал:
– Сохрани свою игрушку для Крида Браттона. Она тебе еще потребуется!
– Я что-нибудь сделал не так? – заметил Труэтт с удовлетворением в голосе. – Даже с этой раной, которая все еще болит, я все равно обойду Ропера…
– Хватит! – с раздражением рявкнул Стилман. – А теперь вы, оба, садитесь и слушайте…
Воздух прорезал громкий выстрел, раздавшийся у открытого окна фургона и заставивший Ганну вскрикнуть. За ним последовал второй, третий… Возница прибавил скорость. Ганна посмотрела на своих попутчиков.
Мистер Чессман был почти в истерике и принялся болтать об убийцах, головорезах и дикарях, но мистер Муллэн был спокоен и собран.
– У вас есть пистолет? – хладнокровно спросил он, и когда мистер Чессман покачал головой, Муллэн достал свой. – Я подумал, что вы не из тех, кто вооружается, но чувствую, что сейчас это необходимо. Вот, возьмите. Там всего шесть патронов, поэтому экономьте.
