Текст книги "Посланец небес"
Автор книги: Вирджиния Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
– Кто бы это мог быть? Что им надо? – спросила Ганна, пытаясь подняться.
– Я не знаю, – ответил Муллэн каким-то отчужденным тоном, глядя в дуло кольта 44-го калибра. В лице Муллэна было что-то такое – спокойствие при неторопливой проверке оружия, – что заставило Ганну поверить в него. Это неожиданно напомнило ей Крида, его серьезное и грозное лицо, когда он чистил и заряжал свои ружья.
– Но вы же знаете, мистер Муллэн…
Он взглянул на нее и слегка улыбнулся:
– У вас очень богатое воображение, мисс Макгайр.
– Да, я иногда бываю очень догадливой. Это как раз тот случай, – сказала она, и ее взгляд упал на тяжелый металлический ящик под его сиденьем. – Что в этом ящике, мистер Муллэн?
– Мое белье, – ответил он тем же равнодушным тоном.
– Думаю, что нет. Нет ли там каких-нибудь платежных ведомостей или золота?
– Моя милая девочка, по всей стране такие вещи перевозятся совсем по-другому. Неужели вы можете поверить, что я бы взялся за перевозку такого важного груза, сидя в обыкновенном фургоне и без охраны?
– Потому что мало кто из грабителей подозревает такую безобидную проделку! – победно сказала Ганна. – Прекраснейший трюк – только единицы могут догадаться.
– А в этом есть логика! – пропыхтел Чессман с красным лицом и глазами навыкате, сжимая пистолет и зачарованно глядя на Муллэна.
– Может быть, и логично, но я гарантирую, что вы ошибаетесь. И вообще, можем ли мы сейчас обсуждать такие несуразицы, когда три отъявленных бандита гонятся за нами? – огрызнулся Муллэн и, выставив пистолет в окно, прицелился, но промахнулся.
Раскачиваясь, как мяч в большой коробке, Ганна прильнула к кожаной шторе на окне, пытаясь разглядеть бандитов. Это было невероятно – слишком неправдоподобно: «Только не это, Господи, – молилась она. – Только не это!»
Но ужас не кончался. Их повозка словно летела, преодолевая все ухабы и кочки дороги. Ганна слышала крики возницы и ржание испуганных лошадей. Выстрелы бандитов приближались. Ганна посмотрела на Эдварда Муллэна.
– Ну же – стреляйте!
– Я уже, – был сжатый ответ.
– Но…
– Но мистер Чессман расстрелял все свои пули, попадая в небо и деревья. В конце концов я старался, – сказал Муллэн и взглянул на нее. – Сядьте и попытайтесь помолиться, мисс Макгайр.
– Спасибо за совет умирающему! – огрызнулась она. – Если у вас еще есть патроны, я бы могла воспользоваться пистолетом мистера Чессмана. Кажется, иногда у меня это неплохо получалось…
– Совершенно нелепое предложение! – не согласился Муллэн. – Пистолет в руках женщины – это самоубийство!
Ганна вспыхнула.
– Вздор! Я способна стрелять, не угрожая вашей жизни, мистер Муллэн! Конечно, если не окажется так, что мне придется целиться в вас…
Его глаза сузились. Металлический ящик стал выскальзывать из-под сиденья. Муллэн ногой отправил его обратно и покачал головой.
– Боюсь, что в нашем фургоне слишком много храбрости. Она буйно разрастается, но все равно не достигнет прекрасного волшебного цветка, каким являетесь вы, мисс Макгайр.
Впервые после последнего разговора с Кридом Браттоном Ганна боролась с охватывающим ее желанием быть несносно грубой. Она прикусила язык, чтобы не высказать обидных слов, вырывавшихся наружу, и отвернулась к окну. Мистер Чессман оставался безучастным во время их короткого обмена «любезностями», но теперь он собрал всю свою смелость, чтобы выглянуть в окно.
– О, на их лицах маски…
Но когда бандиты подъехали к фургону и, направив на возницу ружье, принудили остановиться, Ганна уловила в них что-то знакомое.
– Хотите на небо, мистер! – прокричал хриплый голос; слова заглушались маской-платком, ружье с глухим звуком упало на пыльную дорогу. – А теперь выбрасывайте ваши ценности, – послышалась короткая команда.
Ганна прижалась к окну, осмелившись посмотреть на людей. Их было трое, как и говорил мистер Муллэн. Их лица были закрыты так, что только глаза блестели между маской и шляпой, но она чувствовала, что уже видела их где-то, Они были в длинных запыленных пиджаках, выглядевших так, словно в них проехали немалое расстояние, на головах – непонятно почему – знакомые потрепанные шляпы. Внезапно перед глазами снова возник Джубайл – в тот последний день.
При взгляде на этих людей у нее сжалось горло. Только бы фургон не останавливался. Но возница уже стоял на земле с поднятыми над головой руками.
Первым из фургона вытянули Эдварда Муллэна.
– Давай, вылезай! – рявкнул бандит, схватив Муллэна за его вышитый жилет и рывком выдергивая из фургона.
Он повиновался, бессвязно протестуя.
– Одумайтесь! Вы не имеете права! – кричал Муллэн, смахивавший на карикатурного героя.
– Серьезно? А мы вот такие плохие! – прозвучал грубый ответ, и Муллэна пнули ногой.
Когда возница, решив заступиться, выразил свой протест, он тут же получил удар прикладом ружья по челюсти и без чувств упал на землю.
– У вас есть еще что сказать? – спросил бандит, но никто не откликнулся.
Мистер Чессман дрожал, его трясущиеся челюсти напоминали испуганной Ганне сливовый пудинг, который тетушка Энни готовила на Рождество. После непродолжительной паузы, когда бандиты обыскивали багаж, он залепетал:
– У… у меня есть деньги в Канаде! Много денег! Если вы меня отпустите, я отдам вам все…
– Заткнись!
Чессман захныкал, сопя носом. Ганна подумала, если человек падает в обморок только оттого, что его выгоняют из фургона, то что же будет с ним дальше?
Сидя в фургоне, она наблюдала, как они, роясь в багаже, заржали, когда дошли до ее маленького сундучка и нашли там женское белье. Подбородок Ганны гордо поднялся, щеки запылали, когда один из них достал кружевное нижнее белье и принялся грубо комментировать. В этих людях было что-то такое, что подсказывало ей, будто у нее уже была с ними какая-то стычка. Ее мучительное копание в памяти продолжалось до тех пор, пока один из бандитов не посмотрел на нее огромными от удивления светло-голубыми глазами и отвернулся к своим приятелям.
И она узнала их. Конечно…
Это почти парализовало ее, но голова была ясной, и мысли приходили сами собой. Надев маски, Стилман и его люди решили, что их никто не узнает. Какое-то шестое чувство предупреждало Ганну, что для нее будет смертельно, если Стилман или Ропер узнают ее. Она посмотрела на Труэтта с благодарностью. Если другие все еще не вспомнили ее, это уже неплохо. К счастью, кажется, Труэтт разделял ее мнение. Он взглядом скользнул по ней, не проронив ни слова, и Ганна с облегчением отклонилась от окна. Теперь, по возможности, ей нужно было оставаться в тени.
Она откинулась на сиденье и, потянув за поля, надвинула шляпу на лоб, так сожалея, что у нее нет вуали. Где все те женские бесполезные украшения, которые были ей так нужны сейчас? От страшного предчувствия Ганна стала задыхаться. Она молча молилась: только бы Ропер не признал ее. Она не забыла, как он тогда в Джубайле смотрел на нее, как он хотел…
– Сделайте одолжение, мисс, выйдите, – повторил голос, и Ганна в ужасе подняла глаза. Нат Стилман стоял, придерживая дверь. Его тон был любезным, но в нем проскальзывали нотки нетерпения.
Опустив голову, она пробормотала что-то в знак согласия, затем взяла свой ридикюль и, спрятав его в складки платья, вышла из фургона. Почему она была настолько не предусмотрительна, что заранее не убрала деньги? «Это мелочи, Ганна Элизабет, мелочи…»
Когда она сошла на дорогу, все также не поднимая головы и глазами впившись в землю, удары сердца раздавались в ее горле, и дрожь охватила все ее тело. Ганна посмотрела на бездыханно лежавшего в пыли возницу.
– Если вы не против, – проговорил Стилман, потянувшись к ее ридикюлю и пытаясь вырвать его.
Теряя равновесие, Ганна постаралась удержаться на ногах, Стилман подхватил ее.
– Хэй! А я вас узнал, – начал было он, но Труэтт перебил его.
– Как насчет него? – спросил он, указывая на Муллэна. – У него под сиденьем металлический сундук, но он заперт.
– Сорви замок, – сказал Стилман, не глядя в его сторону. Держа Ганну за руку, он притянул ее к себе. – Посмотрите-ка на меня, дорогуша!
Не видя другого выхода, Ганна подчинилась его приказанию. Тяжелый взгляд серых глаз, выражавший жестокость и беспощадность, впился в ее лицо и привел в ужас. Когда Стилман говорил, красная повязка, прикрывавшая его лицо, слегка вибрировала, и она зачарованно уставилась на нее.
– Не узнаете меня? – съязвил он, крепче сжимая ее руку.
– Н-н-нет, – пробормотала она, и ее щеки виновато вспыхнули. Понял ли он, что она лжет! Ну, конечно. Было бы странно, если бы он поверил ей. Почему она не научилась лгать? Почему правда всегда торчала из нее, как иголки из дикобраза?
Пока мысли с бешеной скоростью вертелись в ее голове, Нат Стилман сжал ее в своих объятиях. Огромные голубые глаза, похожие на васильки, взмыли вверх – и он вспомнил их. Там, в маленьком селении, за сто миль отсюда, он уже встречал эту медноволосую девушку. Она также узнала его, более того, она знала его имя. Это было ясно по ее затаенному дыханию и испуганному взгляду.
Стилман отпустил ее руки и хладнокровно проследил, как она откинулась к запыленной стене фургона.
– Дочка проповедника, – ровным голосом сказал он. – Я так полагаю, что «Черноногие» не добрались до вас.
До Ганны не сразу дошел смысл его слов.
– Вы… вы видели, что произошло?
– Видел, как они направлялись в вашу сторону.
– Тогда почему же вы не помогли? Почему же не предупредили нас? – спросила она нетерпеливо.
– И рисковать своими головами? Нет уж…
В ушах Ганны послышался звон, огромный рев, похожий на поток водопада. Эти люди видели трагедию и смерть в Джубайле и даже не пошевелили пальцем, чтобы помочь.
Джошуа Макгайр умер из-за равнодушия этих людей…
Она видела, не слыша ничего, кроме рева в ушах, как Нат Стилман позвал Труэтта. Она не замечала, как ее запястья стянули прочными кожаными ремнями, как мистер Чессман от смертельного страха потерял сознание. Эдвард Муллэн стоял поодаль, тихо переговариваясь с Ропером, не проявлявшим никакого интереса к происходящему.
2
До нее стали доходить обрывки разговора.
– …что нам делать с ней? Она знает нас…
– …это не сработает, даже если кто-то сможет опознать нас…
– …план…
– …надо избавиться от нее…
– Нет! Она не скажет, если мы…
Слова, как приливы и отливы волн. Они знали, могли спасти Джубайл, но не сделали этого. Какой абсурд, что столько человеческих жизней – прекрасных жизней – зависело от прихоти этих малодушных людей. В конце концов Ганна почувствовала, что спицы и твердый шип ступицы высокого колеса фургона, к которому она прислонилась, врезались ей в тело. Руки онемели под туго затянутыми ремнями. Острая боль вернула ее к окружающему, к ненавистному разговору между Ропером и Труэттом.
– Черт возьми! Я сказал, мы избавимся от нее! Она может проболтаться, говорю тебе! Это совсем не в наших планах, и мне это совсем не нравится. – Ропер, маска которого скрывала его шрам, но не его ненависть, воинственно наклонился вперед; его глаза горели ненавистью, как горячие угли.
Труэтт не соглашался.
– Да нет, она не скажет. Я тебе уже говорил – она леди. Если она даст слово, Ропер…
– Черт! Ты думаешь, я поверю слову этой проповедующей бабы? Не такой уж я идиот, Труэтт, и никогда им не был.
– Но она не такая, – возразил Труэтт.
Ропер зафыркал в ответ и язвительно заметил:
– Загляни ей под юбку, и ты поймешь, что она совершенно не отличается от других, малыш!
Ганна оглядывалась по сторонам. Пока они спорят о ее судьбе, ей надо скрыться, сбежать. Это будет сложно с завязанными руками, но один взгляд бандитов отмел все ее сомнения. Маленький шанс все-таки лучше, чем ничего.
Но когда она заскользила вдоль стены фургона, предупреждающим кивком головы Труэтт остановил ее. И она смела поверить ему? Осмелилась на такой риск? Но разве у нее был другой выход? По крайней мере Труэтт защищал ее и не смотрел так, как Ропер, словно она была насекомым под его сапогом.
Замешательство Ганны спасло ей жизнь. Труэтт шагнул к ней одновременно с Ропером – оба были поглощены девушкой. И снова Труэтт, заступившийся за нее тогда, выступил перед Ропером.
– Я сам позабочусь о ней.
– Пока мы не покончим с этим делом?
– Пока мы не покончим…
– А потом, что? Ты ее привезешь домой, как бездомного щенка? Она же будет только помехой нам, Труэтт.
– Хватит, Ропер, – наконец сказал Стилман. – Он же на неделю надуется, если мы не дадим ему взять ее с собой. Какая тебе разница, если он немного поволочится за ней?
Ропер потрогал шею, и Ганна вспомнила, как обожгла его горячими бобами. Он не забыл этого, а если и забыл, то Ганна-то уж точно не забыла. Ее охватил ужас, когда Ропер прорычал:
– Уберите ее от меня! Вот и все… только уберите ее от меня!
– Не беспокойся, – смягчившись, сказал Труэтт, подходя к Ганне и взяв ее за руку. – Я прослежу за ней.
Ганна была благодарна этому бандиту за спасение.
– У вас теперь будет множество проблем, – сказала она, когда он вел ее под тень дерева.
– Знаю. Но я должен был помочь. – Труэтт помолчал, а затем сказал: – Понимаете, я хотел вернуться. Они не дали мне. Мы были совсем недалеко от них…
– Вернуться? – повторила она в смятении, но потом поняла, о чем он пытался сказать ей. – А, да. В Джубайл. «Черноногие».
– Да, я думал, вас убили. – Труэтт взялся за угол своей маски и стянул ее. Когда он посмотрел на бледное лицо Ганны, его щеки запылали румянцем, а взгляд стал твердым и напряженным.
Ее захлестнули одновременно и злость и печаль.
– Нет, девять из нас выжило, мистер Труэтт. Восемь детей и я. – Ее взгляд упал на Эдварда Муллэна, все еще стоявшего, прислонившись к фургону, и тихо переговаривавшегося с Ропером и Стилманом. Почему же они не боятся, что Муллэн опознает их? Может быть, они думают, что она не откроет ему их имен?
– Что с возницей? – спросила Ганна, немного помолчав.
– Он просто без сознания, – ответил Труэтт и, улыбнувшись, предложил Ганне вернуться в фургон. – Вы можете посидеть там, пока мы закончим свое дело. Там вам будет удобней.
Она снова уселась на жесткое сиденье и взглянула на молодого бандита.
– Что со мной будет, мистер Труэтт?
– Ничего. Я отпущу вас, когда все немного уляжется. А до этого вам придется немного поездить со мной.
Все было обговорено и было не настолько страшным, как сначала показалось. По крайней мере она пока жива. Мистер Чессман, пришедший в себя, был привязан к колесу и громко стонал. Мистер Муллэн заметил, что она смотрит на него, отвернулся и стоял, скрестив на груди руки и переминаясь с ноги на ногу.
– Что вы сделаете с мистером Муллэном? – спросила Ганна Труэтта, когда тот принес ей воды из своей фляжки. – Вы его убьете?
– Муллэна? – Труэтт удивился ее вопросу. – Нет, не убьем.
Тогда все встало на свои места. И самоуверенность Муллэна, и его бесстрашие, его неточные выстрелы в бандитов и его отказ позволить ей стрелять, и тайна с металлическим ящиком под сиденьем, и театральное представление, когда их остановили.
– Он работает на вас, мистер Труэтт?
Этот вопрос еще больше удивил юного бандита, и он наклонил к ней поближе голову.
– Тшш! Они услышат…
– Услышим, что? – спросил Стилман из-за его плеча. – Услышим, что она поняла, что делается? – Он сплюнул.
– Она ничего не знает, Нат. Она только спрашивает…
– Она чертовски близка к правде, и это меня беспокоит.
Полумрак в фургоне скрыл лицо Ганны, и Стилман не мог прочитать страх в ее глазах. Что же в этом ящике? Конечно, деньги. Или золото. Обычно это хорошая приманка для грабежей и убийств. Но какая роль в этом Эдварда Муллэна? И зачем ему надо воровать свое золото? Ганна совсем запуталась, Это было слишком много для первого дня путешествия.
– Отпустите меня, – устало, со слезами в голосе сказала она, когда Труэтт повернулся к ней. – Пожалуйста, я никому ничего не скажу. Да и кому мне говорить?
– Не надо, – мягко сказал Труэтт. – Будет только хуже, мисс Макгайр. Ваши слезы их не волнуют. Сидите тихо и спокойно, а я позабочусь о вас…
Ганна взглянула на его мальчишеское лицо – бледный румянец на щеках и доброта в глазах – и подумала, а почему он с ними? Что их связывает? Труэтт так не похож на остальных.
Наклонившись вперед, Ганна прошептала:
– Неужели вы никогда не хотели бросить такую опасную жизнь, мистер Труэтт? Это же не принесет вам ничего, кроме смерти, и я не уверена, что в случае беды ваши друзья придут вам на помощь.
Он покачал головой.
– Нет, Нат и Ропер единственное, что у меня есть – что я когда-то имел. Они нужны мне.
– Нет, не нужны! Вы сделаете все, что захотите, надо только постараться, мистер Труэтт! Перед вами открыт целый мир, и если вы…
– Эй, – крикнул Стилман, обернувшись и подозрительно глядя на них. – Мне не нравится, когда я не слышу, о чем вы разговариваете. Говорите громче!
Труэтт нахмурился и торопливо сказал:
– Не говорите ни о чем таком при Нате. Сидите тихо, как я вам уже сказал. – Затем он ушел, а Ганна осталась одна в фургоне.
Наступила тишина. У ее лица зажужжала муха, и Ганна связанными руками отогнала ее. По ее лицу текли струйки нота. Было ли это похоже на мелькание жизни перед глазами тонущего человека? Может, и так. Но если такой момент настал, то почему она не видит Джошуа и Крида – самых значимых людей в ее жизни? Если она действительно близка к смерти.
Крид! Его сильная фигура и красивое лицо, его черные волосы и темные глаза, светившиеся дразнящими огоньками. Он сделал ее сразу и безумной, и счастливой, и кроткой. Как она соскучилась по нему! Как же ей хотелось, чтобы он был здесь! Он смог сделать ее счастливее и злее, чем она была когда-либо. И она страдала оттого, что больше никогда не увидит его – никогда не увидит искорки в уголках его глаз, когда он смеется; и его сжатый рот, когда злится на нее; и выражение его лица, когда они были близки. Любовь – неужели это она!
Ганна смотрела на далекие вершины гор. Где же Крид? Охотится ли он все еще за Стилманом? Может быть, он где-то рядом и спасет ее? «О, Крид! Пожалуйста, приди за мной… приди скорей, пока ничего не случилось…»
Впервые случилось так, что вместо молитвы Ганна думала о Криде, умоляя его найти ее…
Крид повернул коня и пустил его рысью по ровному каменистому склону. Был вечер, и солнце уже садилось, бросая на траву короткие тени.
Его мысли были заняты темп немногими оставленными Стилманом еле заметными следами.
Крид остановился, услышав звук выстрела. Определил направление, затем ударил каблуками по бокам гнедого, галопом проскакал по каменистому склону, так что небольшие камни словно выстреливали из-под копыт Генерала. Любой выстрел был лучше зашедшего в тупик преследования, и когда Крид наконец увидел бегущий фургон, управляемый возницей, он понял, что ему наконец повезло.
– Ага, – пробормотал он, и мрачная улыбка искривила его лицо.
Он видел, как фургон остановился, как люди в масках вытаскивали пассажиров и тяжелый сундук. Глаза его сузились, а руки до боли сжали кожаные вожжи, когда он увидел женщину, спускавшуюся из фургона, увидел ее связанные руки и ссору двух мужчин. Это была Ганна.
Он узнал бы всюду и всегда ее хрупкую фигурку и медные волосы.
– Черт возьми!
Услышав спор между бандитами и Эдвардом Муллэном, Ганна оторвалась от созерцания вершин. Она слышала брань Ропера, его резкие слова и злобные возражения Муллэна.
– Там ничего нет, кроме бумаг, Муллэн! И из-за этого мы рисковали головой?
– Это акции и облигации! Плюммеру они нужны…
– Черт возьми, Плюммеру! Я чертовски устал от Генри Плюммера и от его капризов! – Наклонившись к тяжелому сундуку, Ропер вынул оттуда бумаги. – На это можно жить? Их можно тратить, Муллэн?
– Да, если знать как! Шерифу Плюммеру нужны эти бумаги, и он нанял меня привезти их ему, что я собирался сделать.
– Я могу изменить твои планы, – сказал Ропер, безжизненно тихим голосом, его ладонь беззаботно легла на кобуру.
Ганна с ужасом наблюдала за ними. Муллэн побелел, его глаза уставились на Ропера, и он отступил.
Стилман подошел вплотную к разъяренному бандиту и успокаивающе сказал:
– Эй, Лэйн, не все ли нам равно, что делать для Плюммера? Не все ли равно, за что получать деньги! И помолчи. У нас два свидетеля…
Усмехнувшись, Ропер огрызнулся:
– Нет, у вас три свидетеля, и я с радостью позабочусь о них!
Лэйн Ропер в тихой ярости пристрелил Эдварда Муллэна и толстого Чессмана. Пораженная молниеносностью его действий, Ганна даже не успела вскрикнуть и запротестовать против такой бесчеловечности. Протест выразил только Труэтт – своим пистолетом.
Пристрелив двух мужчин, Ропер повернулся к Ганне. Труэтт мгновенно встал между ними, поднял пистолет и предупредил:
– Не делай этого, Ропер, – были его единственные слова, но и их было достаточно.
Ропер медленно удалился, сопровождаемый проклятиями Ната Стилмана. Труэтт повернулся к Ганне:
– Я не позволю сделать вам больно, – пообещал он, видя ее бескровные губы и обезумевшие от страха глаза.
Проглотив огромный ком в горле, Ганна кивнула.
Ночь медленно ложилась, пурпурные тени окутывали землю.
Ганна ехала на коне за спиной Труэтта, который сделал все возможное, чтобы создать ей хоть какой-то комфорт, что было очень сложной задачей.
Стилман и Ропер ехали впереди них. Металлический ящик, привязанный к лошади Стилмана, раскачивался из стороны в сторону. Друг за другом пробирались они по узкой колее в густом лесу.
Лэйн Ропер постоянно был начеку, поджидая того момента, когда Труэтт отвернется и потеряет бдительность. Тогда Ропер ее пристрелит. Ганна прочитала это в его злом взгляде и свирепой улыбке. И это напугало ее, превратив тело в желе. В животе у нее все переворачивалось от страха, и она обеими руками держалась за Хола Труэтта.
Последний месяц научил ее покорности и терпению. И она выжила. Она пережила смерть отца, ужасающий полет в компании с человеком, смягчившим ее падение, затем призыв этого же человека к любви. Физической любви, поправила себя Ганна. Физическая любовь, видимо, была прямой противоположностью эмоциональной любви. «Она ничем не связывает», – определила для себя Ганна, к своему большому сожалению, и решила, что выдержит все, что выпадет на ее долю.
«Мученица, – размышляла Ганна, – мученица обстоятельств. И как я могла когда-то думать, что жизнь в Джубайле нудная и однообразная? Теперь она оборвалась». И Ганна поклялась никогда больше не хотеть всплесков в своей жизни. Джошуа ограждал ее от подобных желаний, но она была слишком глупа, чтобы слушать отца.
Всадники спустились по глинистому берегу и вошли в ледяную воду. Вода дошла до икр, залилась в ботинки. Ноги сразу же заныли от холода. У Ганны зуб на зуб не попадал, и она вспомнила о шерстяной шали в маленьком сундучке.
– С вами все в порядке? – полуобернулся Труэтт.
Она кивнула ему, так как не могла говорить, а про себя подумала: «Нет, мне плохо! Я промокла и замерзла, и голодная, и перепуганная до смерти! Но Хол Труэтт в такой сложной ситуации делает для меня все возможное. Я должна прочитать благодарственную молитву за его вмешательство в мою жизнь».
Но почему-то у Ганны никак не подбирались слова. Сейчас она была в растерянности и не в состоянии думать о таких молитвах. Бог, кажется, отдалился – более чем отдалился: он стал недосягаем, как никогда. Она понимала, что ее вера проходит испытание, однако перед лицом опасности такая проверка казалась неуместной. О чем она раньше не догадывалась, так это о том, насколько она хочет жить, что как сильно ее стремление выжить. Это занимало все ее мысли.
В своих размышлениях Ганна даже не заметила, как они остановились. Она больше почувствовала, чем услышала, ласковые слова Труэтта, когда его теплые руки с нежностью сняли ее с лошади и посадили на плоский камень в нише скалы. Наконец Ганна пришла в себя и поняла, что он ей говорит о том, что они остановились на ночлег, что он сейчас найдет ей что-нибудь поесть и попить, а потом расстелет одеяло около костра, где она сможет заснуть. Она кивнула. Ее тело болело. Она замерзла, ее трясло. Но когда она подняла глаза, то вновь встретила пронзающий убийственный взгляд Лэйна Ропера.
И это почему-то придало ей силы посмотреть без страха в его прищуренные глаза. Бандит отвел взгляд и наклонился к костру. Ганна почувствовала свою маленькую победу. Труэтт встал перед ней на колени и принялся растирать ее затекшие от ремней запястья.
Глядя на них, Стилман усмехнулся, а когда лагерь был уже разбит и кони расседланы, он взглянул на Ропера и произнес:
– Почему бы тебе не попросить Труэтта, чтобы его новая любимица приготовила нам что-нибудь поесть?
Но в ответ Ропер сгорбился и, казалось, просто не заметил колкости. Тогда Нат повернулся к Труэтту:
– Эй, Хол, подумай, может, кроме как служить украшением и портить Роперу настроение, она сгодится еще на что-нибудь? Я голоден, и, если она тоже хочет есть, пусть поработает.
Взглянув на измученное лицо Ганны, Труэтт тихо произнес:
– Я отдам ей свою долю.
– Э, нет, так не пойдет. Кто не работает, тот не ест. Черт возьми, малыш, мы все устали. А, как ты помнишь, у меня не было особого желания брать с собой эту девчонку.
Ганна заволновалась, увидев, что Труэтт настроен воинственно и в любой момент может снова возникнуть ссора.
– Нет, нет, не надо, – сказала она, дотрагиваясь рукой до Труэтта. – Он прав. Я буду готовить.
Стилман осклабился:
– Видишь? У нее больше здравого смысла, чем у тебя, малыш.
– И все равно несправедливо заставлять ее, такую хрупкую, работать, – пробормотал Труэтт. Переведя взгляд с насмешливого лица Стилмана на Ганну, его глаза смягчились, в них появилось тепло. – Она такая красивая, как цветок, – с нежностью в голосе сказал Труэтт и покраснел, когда Стилман рассмеялся.
– Как цветок? Что это нас потянуло на лирику?
Ропер медленно поднялся:
– Эта женщина должна исчезнуть, – решительно сказал он. – Она принесет нам беду. Она уже превратила Труэтта в идиота. У меня снова возникло это мое шестое чувство, а оно никогда не подводит.
– Ты уверен, что это предчувствие, а не просто ворчание, Ропер? – огрызнулся Труэтт. – Последнее время ты в этом преуспел.
– Да? Кстати, я еще кое-что умею, – прорычал Ропер. Его рука метнулась к кобуре, и Ганна вскочила на ноги.
– Нет! Пожалуйста, не надо ссориться! Я… я приготовлю или сделаю все, что вы пожелаете. Не надо больше ссориться!
– Ну и красотка! – вставил Стилман с ликующим смешком. – Она не хочет, чтобы вы, мальчики, ссорились!
– Может быть, она неравнодушна к Труэтту и не хочет, чтобы ему кто-нибудь сделал больно, – заметил Ропер. Он покачался на каблуках и заметил, что глаза Труэтта обращены к Ганне. – Да, я думаю, что и он тоже. Интересно будет посмотреть, как скоро она сбежит от него…
– Я сказал тебе! – разозлился Труэтт. – Я позабочусь о ней!
Рука Ропера снова потянулась к пистолету.
– Нет нужды. Отойди от нее, Труэтт, или я застрелю тебя вместе с ней, – сказал он с твердым спокойствием.
Дикий рев вырвался из груди Труэтта, но он не двинулся с места. Пистолет в руке Ропера медленно поднимался; его мушка была направлена на грудь Ганны.
– Опусти пистолет, – сквозь зубы сказал Труэтт.
– Нет. Она умрет. Я устал слушать твои глупости и также не хочу слушать дурацкие проповеди этой девчонки. – Он усмехнулся, на скулах заходили желваки, и шрам стал извиваться, словно ожил. – Я уже достаточно наслушался их в тот первый день, когда мы положили глаз на нее. Если бы я знал тогда, что такое случится, я бы тогда еще убил ее на месте!
Оцепенев от страха, Ганна смотрела на стоявших у костра людей. Это было больше похоже на театральную постановку в Сент-Луисе. Такое не могло с ней произойти, ее жизнь или смерть обсуждали, словно она была цыпленком, предназначенным для воскресного обеда. Она ждала, что вот-вот опустится занавес и люди в униформе выйдут и сообщат о конце спектакля.
Эти мысли были прерваны выстрелом. Пуля рикошетом отскочила от пола пещеры.
Стилман нырнул в укрытие за обломок скалы, который Ганна не заметила раньше, а Труэтт подскочил к ней. Его руки обвились вокруг Ганны, и он упал вместе с ней в прыжке на пол, прикрывая ее собой. Она была так напугана, что не сразу поняла: Ропер даже не пытался спрятаться. Он резко осел на пол, держась одной рукой за грудь, со странным выражением лица. Стилман крикнул ему, чтобы тот ушел в укрытие:
– Ради Бога! Ропер! Пригнись!
Ропер медленно повернул голову, словно это стоило ему больших усилий, и усмешка искривила его рот:
– Слишком поздно, – пробормотал он. И вдруг Ганна увидела темно-красное пятно на его груди, быстро расползающееся. Он слегка, как бы осуждая, пожал плечами. – Я же говорил, что это роковая женщина…
Выстрелы последовали один за другим. Труэтт прижал ее голову. Металлический сундук громко загудел, когда пуля попала в его боковину.
– Откуда хоть они сыпятся? – прокричал Стилман Труэтту, и Ганна почувствовала, как тот пожал плечами.
– Не знаю, но откуда-то совсем рядом. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
Одна и та же мысль пришла всем троим одновременно: Крид Браттон.
А Лэйн Ропер уже ни о чем не думал, его уже не волновало, кто его убил. Он сидел прямо, локтями уперевшись в колени, его глаза уставились прямо перед собой. Ганну передернуло, и она отвернулась. Ей было жаль его, несмотря на то, что он хотел ее убить. Но не это было главным: ей была ненавистна сама смерть. Уход из жизни никогда не был приятным моментом, но безжалостное, грубое насилие лишает человека достоинства и делает его беззащитным.
