Текст книги "Гувернантка из Лидброк-Гроув (СИ)"

Автор книги: Виктория Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Виктория Воронина

Гувернантка из Лидброк-Гроув (ИЛР, 18+)

Аннотация: Англия, 10-20 годы 19 века. Оставшись круглой сиротой, десятилетняя Эмма Линн вынуждена стать ученицей частной школы Лидброк-Гроув. Родители не оставили ей состояния, делающего ее завидной невестой, но приветливый нрав и природная красота привлекают к ней мужские взоры и сердца. Сама Эмма влюбляется в молодого баронета Дориана Эндервилля, но многие неблагоприятные обстоятельства препятствуют их счастью.

 » Глава 1

Читатель, я решилась выложить на твой честный и беспристрастный суд свою исповедь, после того как стала счастливой женой и матерью, и начала с уверенностью смотреть в будущее. Ранее судьбе было угодно послать мне многочисленные испытания и лишения по видимости для того, чтобы я узнала всю цену полноты тихого семейного счастья и Божьего милосердия, неизменно являемого нашим Творцом даже в море земного зла и закоснелого греха. Из-за отсутствия собственных финансовых средств мне пришлось испытать презрение людей, их пренебрежение и даже клевету, но я прочно усвоила, что нельзя сходить с пути добродетели и поддаваться порочным соблазнам, какими бы не были тяжелыми жизненные обстоятельства. Расплата за грех ужасна и несоизмерима с его мимолетным утешением, а стойкость добродетели непременно обретет свою награду.

Каковы бы не были мои беды, моему бедному мужу довелось испить еще большую чашу страданий, чем мне. Слезы наворачиваются на мои глаза, стоит мне вспомнить, что пришлось вытерпеть Дориану в прошлом. Чтобы тебе, Читатель, стало понятно, что нас разделяло долгое время, несмотря на нашу искреннюю, навсегда связавшие наши сердца любовь, мне придется отступить далеко назад и начать рассказ с моего детства.

Я появилась на свет в семье Элвина Линна, владельца прекрасного загородного дома Хайгейт-хаус. Это имение было одним из красивейших поместий в предместьях Лондона и представляло собой предмет восхищения и зависти многих наших знакомых. Как сейчас вижу высокий, напоминающий несущийся на попутном ветре стройный парусник георгианский особняк на небольшом возвышении в окружении деревьев аккуратно подстриженных в геометрических формах, и тоска по безвозратно ушедшим дням, когда рядом со мной были мои родители, снова охватывает мое сердце. Мой отец был добрым, немного легкомысленным человеком, который мало что смыслил в практических делах, но я к нему была очень привязана наверно именно из-за этой его нерасчетливости и доброты. В светском обществе его не слишком уважали, но любили за приветливый нрав и красивую внешность. Моя матушка Кора Уилсон влюбилась в него с первого взгляда и никого кроме него не представляла своим мужем.

Однако мой дедушка Самсон Уилсон не доверял красивому, но несколько несерьезному соискателю руки своей дочери и желал, чтобы ее супругом стал его компаньон, такой же преуспевающий судовладелец, как и он сам. Принять в члены семьи непрактичного юношу и отдать в его распоряжение часть своего капитала, приобретенного непосильным трудом, было выше его сил. Даже родовитость и высокое социальное положение юного Элвина Линна не смогли убедить моего дедушку Уилсона, что избранник его дочери достоин стать его зятем.

Получив резкий отказ вместо родительского благословения на желанный ей брак, матушка тут же сбежала вместе с отцом в Шотландию и обвенчалась с ним по приезде в деревню Гретна-Грин в местной церквушке. Узнав об этом романтическом бегстве своей безрассудной дочери, дедушка Уилсон пришел в великий гнев, вычеркнул имя моей матери из завещания и даже запретил упоминать при нем ее имя.

Но мои родители так любили друг друга, что их ничуть не расстроила потеря матушкиного приданого. Их счастье поначалу омрачало только отсутствие детей. Они два раза ожидали пополнения в семействе, но хрупкое здоровье матушки развеяло эти надежды. Затем на пятом году супружества моих родителей к их большой радости на свет появилась я. Редко какого ребенка так любили и холили, матушка почти не спускала меня со своих рук. Я плохо помню ее лицо, хотя судя по портрету, висевшему постоянно в кабинете отца, свою красоту унаследовала от нее. Оно предстает передо мной словно в тумане, но я до сил пор ощущаю тепло и ласку любящих объятий своей матушки. Она постоянно держала меня днем при себе либо в своей спальне, либо в гостиной и приезжающие со светскими визитами в наш дом знакомые в угоду ей умилялись моему невнятному лепету и восхищались детской прелестью. Не меньше нее баловал и любил меня мой отец. Он без конца задаривал меня дорогими игрушками и часто с энтузиазмом принимал участие в моих детских играх.

Отец и матушка вполне удовольствовались бы мною, но поместье Хайгейт-Хаус не находилось в частном владении моего отца, а являлось майоратом и в случае отсутствия наследника мужского пола должно было перейти к дальнему родственнику, с которым у моего отца были натянутые отношения. Случись моему отцу внезапно умереть моя матушка вместе со мной осталась бы без крыши над головой с весьма скромной суммой, недостаточной для того, чтобы вести прежнюю обеспеченную жизнь, к которой она привыкла.

По этой причине мои родители решились на еще одну попытку произвести на свет наследника. Матушка забеременела, хотя врачи рекомендовали ей больше не рожать, и родила долгожданного сына. Но мой младший брат родился настолько слабым и болезненным младенцем, что не прожил и двух дней. В довершение несчастья матушка заболела родильной горячкой и вскоре скончалась вслед за своим новорожденным ребенком.

Отец был безутешен и год не хотел ничего слышать о новом браке. Но Хайгейт-Хаусу нужна была хозяйка, ему – жена, а мне – мать. Поддаваясь уговорам знакомых, отец начал поиски новой жены, и его второй выбор оказался таким же нерасчетливым, как и первый. Новой избранницей моего отца оказалась сестра его университетского друга, молодая леди по имени Джейн Берн, у которой было весьма скромное приданое в две тысячи фунтов. Отец так и не смог полюбить ее, но уважал за строгую приверженность нравственным правилам и незаурядное чувство долга. Джейн Берн из-за своей природной холодности и чопорности тоже не особенно привязалась к нему: со мной она обращалась как строгая воспитательница без малейшей снисходительности к моей детской наивности, тогда как я ждала от нее материнской любви, но это было полбеды. Главным огорчением отца в новом браке оказалось то, что Джейн так и не подарила ему желанного наследника. Она, как выяснили врачи, вовсе не могла понести ребенка.

Между тем, у отца из-за неумелого ведения финансовых дел накапливались долги, которые грозили принести нашей семье разорение. И отец решился на рискованное предприятие – вложил все оставшиеся у него деньги в покупку крупной партии цейлонского чая, которое в случае успеха должно было принести ему большой барыш. К нашему несчастью, зафрахтованный им корабль – чайный клипер « Звезда Цейлона» – затонул вместе с отборными сортами чая в Индийском океане. Он не выдержал натиска большой осенней бури и тем самым развеял все надежды моего отца разбогатеть.

Отец узнал об этой беде во время своей последней поездки в Лондон. Я хорошо запомнила этот несчастливый день в конце октября, поскольку, соскучившись, очень долго ждала его возвращения на лестничной площадке поздно вечером. Дождавшись, пока заснет моя пожилая няня Мэг, я взяла свою любимую куклу Клариссу, которую отец выписал мне из Парижа и пошла встречать его в вестибюль, стараясь, чтобы меня не заметил никто из слуг и не вернул обратно в детскую спальню.

Баюкая фарфоровую куклу, я сидела на одной из верхних ступенек парадной лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой и неотрывно смотрела на стенной маятник, бесстрастно отсчитывающий минуты. Прошло два часа, и тревога закралась в мое сердце, поскольку отец никогда так долго не задерживался в своих поездках. Кроме того, время приближалось к полуночи и я начала бояться привидений, которые по рассказам слуг имели обыкновение появляться в это время.

Мне пришлось поволноваться еще полчаса, прежде чем главные двери Хайгейт-Хауса растворились, впуская в дом моего отца. Я с радостью бросилась ему навстречу, но он, казалось, совсем не узнавал меня. Золотистые волосы отца были всклокочены, развязанный длинный шарф небрежно висел на шее, а его большие синие глаза смотрели на меня безумным взглядом.

– Папа, что с тобой? – в страхе спросила я у него.

Казалось, мое присутствие и обращение к нему немного привели отца в чувство. Он несколько осмысленно посмотрел на меня и прошептал:

– Это конец, Эмма! Мы разорены и больше нас ничто не спасет.

И, не обращая больше внимания на мои дальнейшие испуганные вопросы, он медленно стал подниматься наверх в их общую спальню с моей мачехой. Я, охваченная недетским смятением, осталась стоять на месте, пока проснувшаяся нянюшка Мэг не нашла меня и не выбранила за самовольную отлучку.

– Вы очень непослушная девочка, мисс Эмма, а таких непослушных детей как вы, дьявол забирает к себе в преисподнюю, – в сердцах закончила она.

Дьявола и его происков я очень боялась с раннего детства и поэтому беспрекословно дала увести себя няне обратно в детскую спальню и уложить в постель. Сон мой был прерывистый, тревожный, я опасалась, что произойдет еще большая беда. Утром выяснилось, что мой страх был не напрасным. Не выдержав свалившегося на него нового несчастья, мистер Элвин Линн скончался от скоротечного сердечного приступа. Так, в свои неполные десять лет я стала круглой сиротой.

» Глава 2

В день похорон моего отца пошел долгий холодный дождь. Еще утром няня Мэг, выглянув в окно детской, озабоченно заметила:

– Собираются тучи. Как бы не хлынул ливень и не намочил всех этих важных джентльменов и леди, которые приедут к нам из столицы. Вам нужно, мисс Эмма, перед выходом из дома надеть самый плотный плащ.

Я согласно кивнула ей в ответ головой и безропотно дала ей надеть на себя черное траурное платье, хотя оно мне очень не нравилось и моими любимыми нарядами были платья светлых цветов. Но смерть папы причинила мне столь большое горе, что я согласилась бы всю жизнь ходить в черных одеяниях, лишь бы только он ожил и снова начал играть и разговаривать со мною.

Опасение Мэг оправдалось. К часу дня, когда собрались все мужчины и женщины, желавшие проводить отца в последний путь, начали падать первые капли дождя. Стоило моей мачехе Джейн выйти на крыльцо парадного входа дома, чтобы возглавить похоронную процессию, как дождь усилился, и большие струи воды быстро потекли по стенам дома, словно Хайгейт-Хаус тоже оплакивал вечную разлуку со своим молодым хозяином.

– Мэг, это верно, что сейчас папа находится на Небесах, рядом с моей матушкой и ангелами, – шепотом, чтобы меня не услышала Джейн, спросила я няню, глядя на эти нескончаемые потоки дождя.

– Верно, мисс Эмма, уж очень он был хорошим джентльменом, – всхлипнула Мэг, в последний раз поправляя на мне капюшон плаща. Она не могла сопровождать меня в церковь, поскольку накануне сильно натерла большой палец ноги, и я со вздохом отошла от нее, чтобы встать рядом с моей мачехой.

Тогда все провожающие как по команде открыли свои зонты и мы все медленно последовали за лакированным темным гробом, водруженным на повозку. Ее тащила пара сильных вороных лошадей, украшенных черными плюмажами и траурными попонами.

Родовая усыпальница Линнов находилась самое большее в полутора милях от особняка в здании местной приходской церкви. Расстояние было относительно невелико даже для идущих пешком людей, но непогода – непрекращающийся ливень и непрестанно усиливающийся ветер делал церемонию прощания с владельцем Хайгейт-Хауса довольно тяжелым испытанием и для закаленных людей. Несмотря на добротный плащ с капюшоном, я сильно продрогла под дождем и, если судить по отдельным высказываниям и репликам, остальные участники похоронной процессии тоже очень не комфортно себя чувствовали под порывами сильного осеннего ветра, несущего по парковым дорожкам гущу опавших листьев дуба и клена. Дорога до приходской церкви в этот скорбный день показался нам вдвое более длинной, чем обычно, но мы на пути к цели стойко держались как солдаты, не желающие уступать врагу.

Все участники похоронной процессии почти выбились из сил, прежде чем показалась стройная башня с вытянутыми готическими окнами и остроконечными завершениями на углах. С чувством внутреннего облегчения я вошла в полутемный храм и опустилась на свое место церковной лавки рядом с мачехой. За нами на скамьях чинно начала рассаживаться большая толпа остальных провожающих в последний путь моего отца, занимая почти все места. В своих траурных одеждах они напоминали в сумеречном свете церковного нефа стаю нахохливших промокших ворон.

Наш викарий Ричард Вуд, понимая угнетенное состояние собравшихся людей, тут же без проволочек начал служить заупокойную службу. Когда же носильщики стали вносить в родовую усыпальницу Линнов гроб, он прочувствованно произнес главную заупокойную молитву из «Тhe Book of Common Prayer» – «Книги Общих Молитв», которая неизменно входила в этот основной молитвенник англиканской церкви, начиная с 1549 года.

– Веруем и чаем воскресения в вечной жизни чрез Господа нашего Иисуса Христа, вверяем Богу Всемогущему нашего брата Элвина, и предаем земле его прах, – раздалось под сводами храма. – Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху: в надежде на воскресение к жизни вечной во Христе Иисусе.

Но Христос воскрес из мёртвых, первенец из умерших, и мы знаем, что Он и нас воскресит, и наши смертные тела станут подобны Его славному телу.

Бархатный голос викария на время успокаивающе подействовал на мою неокрепшую детскую душу. Чувство горя уменьшилось, и во мне пробудилась неясная надежда, что я не окончательно рассталась со своим любимым отцом, и когда-нибудь мы непременно снова увидимся на небесах.

Однако прощальный стук гроба, столкнувшийся с мраморной плитой соседней могилы, отозвался в моем сердце похоронным звоном, а рано наступившие сумраки ненастного дня, несущие с собою вечерний мрак и душевное смятение, усилили мою тоску. Окончание похорон не только не принесло мне прочного облегчения, но увеличили мое отчаяние, поскольку в доме уже больше не находилось даже бренного тела моего отца и все вокруг напоминало о том, что его больше нет на земле.

По возвращении мачеха распорядилась слугам подать гостям горячий чай и свежую домашнюю выпечку. Чашка данного мне терпкого дымящего напитка согрела мои озябшие пальцы, но ничто больше не могло согреть моего сердца, заледеневшего от горя. На меня почти никто не обращал внимания, хотя выражение глубочайшей горести, вперемежку со слезами было ясно видно на моем детском личике. Джейн, заметив мои слезы, сурово велела мне вести себя прилично и держать себя в руках. Остальных взрослых занимал вопрос, что из себя представляют новые владельцы Хайгейт-Хауса и когда следует ожидать их приезда. Мне и моей мачехе Джейн дом, в котором я появилась, больше не принадлежал. Жена и дочь прежнего владельца поместья утратили всякое значение и представляли собою интерес для собравшихся господ не больше, чем старая сломанная мебель, которую предназначили на вынос. Только жена приходского священника Кэтрин Вуд обратилась ко мне с ласковыми ободряющими словами и сочувственно пожала руку вдове моего отца на прощание.

Будучи ребенком, я не очень хорошо понимала, что мой статус и общественное положение жены моего отца очень сильно изменились после смерти папы, но мачеха понимала это очень хорошо. Джейн Берн, основательно позаботилась о своем будущем, но вот для меня она мало что могла сделать.

Будучи женщиной весьма здравомыслящей, Джейн Берн без колебаний приняла брачное предложение вдового стряпчего, живущего неподалеку от нас по соседству. Ему срочно требовалась жена для воспитания трех его несовершеннолетних детей, и он был готов жениться на вдове джентльмена, которую хорошо знал. Казалось, Джейн на роду было написано становиться супругой вдовцов и отцов-одиночек, которым нужна была не она сама, а ее услуги. Разумеется, такое супружество по расчету не могло раскрыть всех богатых свойств ее натуры и пробудить ее сердце для любви. Но новый брак давал ей прочную крышу над головой и обеспеченное будущее. Мое же будущее оказалось покрыто мраком полной неизвестности.

Помолвка моей мачехи с мистером Чарьзом Мюрреем состоялась через несколько дней после похорон моего отца. Их венчание должно было состояться в день приезда Джейн в дом жениха скромно и с целью экономии без гостей. Недавняя вдова моего отца и нынешняя невеста Чарльза Мюррея доживала последние часы в поместье Линнов в атмосфере приготовления к новой жизни. Она активно собирала свои вещи и переписывалась со знакомыми, продолжающими посылать ей письма с соболезнованиями. Обо мне мачеха вспомнила только перед днем своего отъезда из Хайгейт-Хауса и послала за мной свою горничную Ханну для последнего разговора.

С робостью нелюбимого ребенка я вошла в бывший кабинет отца и нерешительно остановилась на пороге. Джейн писала очередное письмо, сидя за секретером, и она, не желая прерывать своего занятия, коротко велела мне:

– Эмма, сядь где-нибудь пока я не закончу.

Я села на низкую скамейку, обитую китайским шелком возле горящего камина и, от нечего делать стала разглядывать окружающие меня предметы. Мне редко приходилось бывать в этом кабинете, и я принялась с таким же любопытством рассматривать его, как если бы попала в комнату чужого дома.

Кабинет был наполнен уютом и обставлен со вкусом. Светлое окно с преградой в виде пурпурных бархатных занавесей надежно защищало его от осенней непогоды; большой обюссонский ковер приятно ласкал взгляд и грел ноги. Золотые корешки книг таинственно поблескивали при свете свечей в высоком шкафу, мягкие кресла приглашали посетителей кабинета сесть в них. Над ореховым секретером красовался овальный портрет моей матери – красивой брюнетки с изящной белой шеей и нежными улыбчивыми глазами. Джейн Берн хотела снять его со стены кабинета вскоре после своего приезда в поместье Хайгейт-Хаус, но мой отец кротко возразил ей, что он будет рад выполнить любую ее просьбу, но только не эту. И мне казалось, этот отказ не лучшим образом повлиял на их супружеские отношения. Портрет постоянно напоминал мачехе, что у нее была счастливая предшественница, которая в отличие от нее завладела сердцем ее мужа, и это обусловило ее неласковость в кругу нашей семьи.

После скоропостижной смерти отца мачехе уже стало не до того, чтобы обращать внимание на висящие на стенах картины, и я была очень рада тому, что изображение моей любимой матушки осталось на месте. Она словно молчаливо подбадривала меня своим любящим взглядом в эти трудные для меня минуты уединения с Джейн Берн, и мне стало легче на душе, когда я бросила на нее первый взгляд.

Я загляделась на нее, затем посмотрела на мачеху, продолжавшую писать письмо, и невольно сравнила их. Конечно, моя матушка была гораздо красивее невзрачной Джейн Берн, у которой были хороши только ее пышные золотистые волосы, но все же она привлекала к себе сердца людей, не внешней красотой, а выражением безграничной доброты и нежности. Будь Джейн не строгой и замкнутой, а такой же ласковой и нежной как она, отец полюбил бы ее – в этом у меня не было сомнений. Мой отец был на редкость открытым и добросердечным человеком, и он всегда испытывал нескрываемую симпатию к приветливым людям. У губ мачехи залегли скорбные складки и я, несмотря на свое малолетство, хорошо понимала ее печаль. Нерадостно из хозяйки богатого поместья стать супругой стареющего брюзгливого стряпчего со скромными доходами, имеющего к тому же неотесанных шумных детей, плохо поддающихся родительскому внушению.

Как только у меня мелькнула эта мысль, Джейн закончила писать письмо и позвала меня:

– Эмма, подойди ко мне!

Я встала и приблизилась к ней.

– Эмма, должна сообщить тебе огорчительную новость. Твой отец ничего тебе не оставил, решительно ничего. После него остались только долги, -которые будут покрыты после продажи его личных вещей, – со вздохом сказала мне мачеха. – Я написала всем твоим родственникам, о которых узнала после знакомства с архивом твоего отца о твоей плачевной участи, включая тетушку твоей матери, но никто из них не соизволил мне даже ответить, не говоря уже о том, чтобы взять тебя под свою опеку.

– А мой дедушка Семюэль Уилсон? Он тоже не ответил? – быстро спросила я, поскольку надеялась, что суровый отец моей матери все же сжалится надо мной и не оставит без своего попечения.

– Мистер Уилсон тоже не прислал письма, – жестко ответила Джейн Берн. – Сама я тоже не могу позаботиться о тебе и завтра, когда я уеду из поместья Хайгейт-Холл, порвется последняя нить, связывающая нас. Мы уже чужие друг другу, но своему христианскому милосердию я продолжаю проявлять о тебе заботу и потому дам тебе совет. Постарайся угодить новым владельцам Хайгейт-Хауса при встрече и снискать их расположение.. Как сложится твоя судьба, целиком зависит от них. Это все, что я хотела сказать тебе, можешь идти в свою комнату. Мне нужно завершить последние приготовления к своему отъезду.

Я тихо попрощалась с нею и направилась к выходу. Слова мачехи внушили мне все возрастающую тревогу за свое будущее, и я не видела ни одного друга, ни одного родного человека, который бы разорвал горестный круг моего одиночества. Впервые я ощущала себя брошенным, никому не нужным котенком и мое сердце сжалось от этого нового горя. Оставалось надеяться только на то, что дальние родственники моего отца окажутся добрыми людьми и Хайгейт-Хаус по-прежнему будет для меня родным домом.

 » Глава 3

Джейн Берн уехала из поместья рано, до восхода солнца. Об этом мне сказала няня Мэг после моего пробуждения. Мачеха не захотела увидеться со мной на прощание и ее холодное безразличие меня очень огорчило. Пусть между нами никогда не было душевной привязанности, но все же она была одной из тех ниточек, которые связывали меня со счастливым прошлым. К тому же, я была еще ребенком, нуждающимся в постоянной заботе. Если взрослым постоянно нужна поддержка окружающих и внимание, то дети нуждаются в них вдвойне.

И я осталась в доме совсем одна со слугами. Обитатели дома преисполнились волнением ожидания приезда новых хозяев, и невольно желали предстать перед ними в своем самом лучшем виде. По указу предусмотрительного дворецкого Бернарда Бина вся прислуга занялась уборкой. Лакеи выбивали тяжелые ковры, служанки мыли в комнатах, вытирали пыль на каминных полках и натирали полы воском. Суматоха продолжалась три дня, и усердные слуги успели завершить свое дело до приезда господ. На четвертый день в конце аллеи показались две быстро едущие дорожные кареты. Погода выдалась хорошей, и ничто не мешало быстроте едущих экипажей. Из окна своей спальни я увидела, как они остановились возле парадного подъезда и хорошо вышколенный форейтор открыл дверцу первой из них. Первым из них проворно выскочил восьмилетний мальчик в новой шерстяной куртке, за ним важно сошли на землю его родители – четвероюродный брат моего отца Уильям Линн и его супруга Кэролайн. На них были костюмы, пошитые лучшими лондонскими портными, на голове леди красовалась изящная синяя шляпка со страусовыми перьями белого цвета, придающие им в высшей степени представительный и респектабельный вид.

Едва выйдя из кареты, они начали осматриваться, и я знала, какое красивое зрелище предстало перед их глазами – величественная панорама старинного парка, окружающего трехэтажное кирпичное здание с четкими пропорциями, с большими, от потолка до пола, окнами в тонких переплетах, делающих строение воздушным и элегантным.

Перед особняком разместился большой розарий с фонтаном, еще более подчеркивающий парадность здания и величественность замысла талантливого архитектора, построившего Хайгейт-Хаус. Что касается внутреннего плана, то на первом этаже нашего дома находились гостиные, библиотека, бальный зал, курительная и бильярдная. Хозяйские и гостевые спальни, комнаты для занятий и гобеленная располагались этажами повыше.

Новые хозяева начали осматривать поместье. Из робости я наблюдала за ними издалека, но видела, что им очень нравится особняк. Они владели хорошим новым двухэтажным коттеджем в графстве Кент, но с нашим поместьем этот коттедж сравниться не мог. Хайгейт-хаус был полон красивых и дорогих вещей; мой отец, безумно любивший свой родовой дом, не жалел денег на его содержание, моя матушка и мачеха Джейн помогали ему содержать его в должном порядке. Благодаря недавним усилиям слуг все вокруг блестело при ясном солнце последних погожих осенних дней и производило великолепное зрелище утонченной роскоши.

Лицо Уильяма Линна выразило полное удовлетворение всем увиденным, он и его жена благосклонно выслушали дворецкого, представляющего им весь штат прислуги после того как сделали полный круг по первому этажу. Но они нахмурились, стоило им заметить меня – девочку, нерешительно жавшуюся к перилам парадной лестницы.

– Это дочь моего кузена? – спросил новый хозяин поместья у дворецкого, указывая на меня своим длинным пальцем. Я поспешила присесть перед ним в низком поклоне, помня совет мачехи о необходимости угождать своим родственникам.

– Да, это мисс Эмма Линн, сэр, – почтительно ответил Бернард Бин.

Новая хозяйка посмотрела на меня в лорнет, хотя у нее было превосходное зрение, и недовольным тоном заметила:

– Не знаю, почему мы должны опекать эту девочку. Она нам совершенно чужая.

– Это так, но она носит фамилию Линн, и мы не можем выставить ее на улицу. В обществе этого поступка не поймут и осудят,– рассудил ее супруг. Он исполнял обязанности коронера графства Кент и очень пекся о безупречности своей репутации. – Мы можем отослать ее в графство Йоркшир. На севере имеются недорогие школы с полным пансионом, и там содержание дочери моего кузена обойдется нам дешевле, чем здесь.

– Только найди самую дешевую школу для этой сироты, Уильям, – попросила его жена, ничуть не стесняясь моей непосредственной близостью и тем, что я слышу все ее нелицеприятные слова, сказанные в мой адрес: – Я не хочу тратить на нее ни одного лишнего пенни, это значит обделять нашего Эндрю!

Тут Эндрю за спиной родителей состроил мне насмешливую гримасу, чем сильно шокировал меня своей невоспитанностью.

– Я так и думаю поступить, дорогая! – согласно кивнул головой ее супруг.

Так они решили мою судьбу и все мои надежды, что я обрету в их лице заботливых родственников, сочувствующих моему сиротскому горю, рассыпались в прах. Моя жизнь изменилась к худшему с первого же дня их приезда. Мне пришлось уступить мою уютную детскую спальню Эндрю и переселиться в комнату, в которой останавливались посетители невысокого ранга – стряпчие и врачи. Она была совершенно необжитой, плохо обставленной мебелью и годилась только для того, чтобы провести в ней одну ночь. Но новые владельцы Хайгейт– Хауса считали, что они оказали мне большое благодеяние уже тем, что не выставили меня за дверь. Моя няня Мэг теперь редко заглядывала ко мне – миссис Кэролайн Линн возложила на нее все заботы по присмотру за своим балованным сыном, который проказничал напропалую и дел у нее было по горло. Мое одиночество разделяли только мыши. В первый раз, при виде парочки этих темно-серых существ, появившихся в моей новой спальне, я сдавленно закричала: «Ой!» и поспешила забраться с ногами на кровать. Но весь мой страх прошел, когда я увидела, что они испугались не меньше меня и забились под комод. Скоро мыши начали опасливо выглядывать наружу, и я сообразила, что их голод сильнее их страха. Тогда в моем детском сердце проснулось сочувствие к зверькам, и я положила им на бумаге немного овсяной каши и небольшие кусочки сухарика, которые остались у меня после завтрака. Мои скромные дары были с готовностью приняты, и в последующие дни мыши прониклись ко мне таким доверием, что стали приходить ко мне со своими детьми. Мы подружились и возможно, Читатель, тебе покажется эта привязанность смешной, но я очень дорожила обществом моих маленьких четвероногих друзей, поскольку от людей в те тяжелые для меня дни видела мало сострадания. Единственный сын Уильяма Линна и его жены Кэролайн Эндрю постоянно отравлял мне жизнь своими жестокими выходками. Это был самый злой ребенок, которого я знала, главное удовольствие которого состояло в том, чтобы издеваться над зависимыми от него людьми. Он отобрал у меня все мои книги и игрушки кроме куклы и детской библии, говоря, что это его собственность, смеялся над моими слезами по недавно умершему отцу и старался доводить меня до новых слез. Эндрю в виде развлечения грубо трепал мою прическу, пачкал мне платье, внезапно толкал на лестнице так, что я не один раз опасно падала на ступеньки и получала синяки. Несмотря на то, что Эндрю был младше меня на год, физически он был гораздо сильнее, и я не могла дать ему достойный отпор. Его родители видели, как возмутительно он обращается со мной, и относились к этому с полным равнодушием. Мои чувства и мое горе ничуть их не волновало, зато прихоти своего единственного ребенка они охотно выполняли. Мне приходилось слышать, как джентльмены гордо заявляют: «Мой дом – моя крепость!», но эта «крепость» часто оборачивается подлинным адом для слуг и зависимых родственников, если они живут в доме тирана, ничуть не склонного к милосердию. Я до того настрадалась от проделок Эндрю, что даже начала горячо желать скорейшего отъезда из своего родного дома в одну из благотворительных школ для дочерей бедных священников, имеющих печальную славу мест всяческих лишений и частой смерти учениц. Даже мое терпение лопнуло, когда злой мальчик посягнул на единственное, что у меня еще оставалось – мою любимую куклу Клариссу. С нею я сидела в уютной гостиной в надежде на то, что меня там никто не потревожит – мои родственники отправились в парк на прогулку, полюбоваться свежевыпавшим снегом .

Но Эндрю вернулся в дом раньше обычного и, увидев, как нежно я прижимаю свою фарфоровую красавицу к себе, не задумываясь, с силой выхватил ее у меня из рук.

– Кларисса!!! Эндрю, пожалуйста, верни мне мою куклу! – жалобно воскликнула я, боясь, что он ее разобьет.

Эндрю только расхохотался в ответ и, дразнясь, начал небрежно крутить ее у себя над головой.

– Ну, плакса, попробуй ее достать, – издевательски кричал он.

Я, открыв от ужаса рот, беспомощно смотрела на него и не знала, что мне делать. Добровольно отдать куклу Эндрю не желал, пробовать отнять ее у него силой не имело смысла – все равно я не могла его одолеть. Но когда его мать в свою очередь вошла в гостиную я кинулась к ней с горячей просьбой повлиять на своего сына, чтобы он вернул мне мою куклу.