Текст книги "Брат моего парня (СИ)"

Автор книги: Виктория Вашингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

10

Год назад

Я проснулась от того, что руки дрожали.

Комната была тёмная, узкая, пахла чистым бельём и чем-то дорогим – чужим. Гул в висках стоял тяжёлый, вязкий, как будто я всю ночь провела, пытаясь дышать сквозь мокрое стекло. Температура то отпускала, то накрывала заново, и я скручивалась под одеялом, не понимая, холод мне или жарко.

Сначала я думала, что жар делает всё хуже, чем есть.

Будто это он разрывает мне грудь, а не одиночество.

Будто это температура заставляет меня всхлипывать в подушку, а не то, что правда в очередной раз оказалась слишком холодной.

Родители выгнали меня из дома вечером. Без криков, без битья тарелок, без истерики – это было бы проще. Просто сухая претензия, что я слишком я, чем жутко их бешу.

Не первый раз. Но впервые – когда у меня дрожали колени от температуры, и пальцы не могли застегнуть куртку.

Кай забрал меня после того, как позвонил и понял, что я не дома. Он приехал и даже не спросил, что случилось – просто взял за руку и повёл к машине. Держал мою ладонь так крепко, будто мог одним этим давлением вытянуть из меня жар. Иногда он действительно верил, что может спасать простыми прикосновениями.

У его родителей он говорил тихо, слишком спокойно, почти устало. Я слышала обрывки из коридора: «Да, на одну ночь… Нет, она в порядке… Просто пусть поспит…»

Мне казалось, что каждый его аргумент звучал как оправдание за меня. Как будто я – мешок проблем, который он тащит на плечах, и надеется, что никто не увидит, насколько он тяжёлый.

Они согласились быстро. Слишком быстро. Вежливо, ровно, почти безэмоционально – и от этого было только хуже. Так улыбаются людям, которых не хотят обидеть, но и приютить надолго не намерены.

Кай уложил меня в гостевой комнате. Принёс воду. Поставил таблетки на тумбочку. Поправил плед так мягко, будто боялся, что моё тело лопнет от любого лишнего движения.

Потом наклонился, поцеловал в лоб – коротко, почти невесомо.

– Спи, хорошо? Я рядом. – сказал он.

И ушёл в свою комнату.

Наверняка он был вымотан. Наверняка ему пришлось объяснять родителям, почему он приводит в дом «девочку, у которой снова проблемы». И я уверена – это произвело на них сильнее впечатление, чем любой мой успех, любая оценка, любое достижение.

Они ведь никогда не выгоняли собственного ребёнка ночью на улицу. А мои меня – выгоняли. И это отличало нас намного больше, чем платёжки, статусы и машины.

От этих мыслей мне становилось тошно.

Я лежала в их идеальной гостевой, где ни одной пылинки, и думала, как завтра смотреть им в глаза. Нет… не смотреть. Лучше исчезнуть.

Температура либо спадёт к утру, либо нет – но я уйду всё равно. Выскользну тихо, пока в доме ещё темно и все спят. Сбегу, пока никто не увидел меня в том состоянии, в котором даже тень от меня кажется жалкой.

Возможно, это некрасиво. Но я не знаю, как иначе.

Я не знаю, как должна вести себя человек, которому дали крышу на ночь из жалости.

И главное – я была тут одна. Выброшенная. Прибрана «как гостья», но всё равно ненужная.

Я не хотела плакать, но глаза саднило так сильно, будто я смотрела в темноту слишком долго. Я прижала ладони к лицу, пытаясь заглушить всхлипы – хотя знала, что дом огромный, никто не услышит.

А потом услышали.

Шаги. Тихие. Слишком неровные для Кая, слишком уверенные для кого-то из прислуги.

Дверь приоткрылась. Я вздрогнула – не от страха, от узнавания. Звук был тихим, но знакомым так же, как собственное дыхание.

– Тебя слышно на другом конце коридора, – сказал он.

Не грубо. Но так, будто он не хотел этого слышать. Я знала, что Коул утрирует, потому что плакала я почти бесшумно, меня выдавали только редкие всхлипы.

– Уходи, – попросила я. Голос сорвался. – Пожалуйста.

Коул прикрыл дверь плечом. Оглядел комнату – меня, одеяло, стакан воды на тумбе – и будто что-то у него в лице незаметно дернулось.

– Ты красная, – произнёс он. – Вся.

Я спрятала лицо в подушку.

– Всё нормально.

Он усмехнулся – тихо, почти злым выдохом.

– Ага. Конечно. Ты же всегда «нормально». Хоть в огне стой, всё равно скажешь, что «ничего». Ты выглядишь так, будто тебя переехали и сдали обратно.

Я не ответила.

Он сделал несколько шагов. Слишком близко. Слишком тихо для человека, который обычно ходил как шторм.

– Родители выгнали тебя, да? – спросил он спокойно. – Кай ничего не сказал… но я видел, как ты вошла. Ты была белая как стена.

– У меня температура, – прошептала я.

– Это я вижу.

Тишина тяжелела.

– Почему ты плачешь?

Я сглотнула.

– Потому что… – голос сорвался. – Потому что я им не нужна. Никому не нужна.

Он выдохнул – коротко, резко, как будто что-то в этих словах ударило по нему.

– Не говори так, – его голос стал ниже. Грубее. – Ты не представляешь, как ошибаешься.

Я повернула голову. Встретила его взгляд. И поняла, что он ближе, чем я думала.

На секунду он будто замер.

Или это замерла я.

Он сел на край кровати. Не рядом – на расстоянии вытянутой руки. Но воздух между нами всё равно стал горячее.

– И Кай спит, да? – спросил он.

Я прикрыла глаза.

– Да.

Он чуть хмыкнул. Не злорадно – скорее… больно правильно.

– Конечно, – нахмурился. – Конечно, он спит.

Я резко повернулась к нему.

– Не смей.

– Что? – Коул поднял брови. – Я сказал что-то неправдивое?

– Кай помог мне, – выдохнула я.

– Ага. Привёл, положил, ушёл. Отличная забота.

– Он делает что может!

– Он делает что удобно, – сказал Коул так спокойно, что мне захотелось швырнуть в него подушку. – Ты же знаешь.

Я сжала пальцы в одеяле.

– Ты пришёл просто… чтобы сказать гадость?

– Нет, – он посмотрел на меня так, будто я уже знала ответ. – Я пришёл, потому что ты ревёшь так, будто тебя бросили посреди трассы.

– И что? – шёпотом спросила я. – Тебе жалко меня?

Он дернулся. Не всем телом – глазами. Тёмными, резкими, будто я ударила.

– Нет, – произнёс он тихо. – Жаль – не то слово.

Он провёл ладонью по волосам – так, будто ему было слишком тесно в собственной коже. И посмотрел.

Так, как никогда раньше не смотрел. Так, как нельзя было смотреть на девушку брата.

Я почувствовала, как по коже пробежало электричество – медленное, обжигающее.

– Перестань, – выдохнула я.

– Что именно? – его голос стал ниже, теплее. – Смотреть? Стоять? Дышать?

– Ты… – я задыхалась, – ты ведёшь себя так, будто…

– Будто? – он наклонился чуть ближе, но всё еще не касаясь.

Я сглотнула.

– Будто тебе не всё равно.

Тихая, опасная тишина повисла между нами.

Он сказал:

– А тебе хотелось бы, чтобы было всё равно?

Я не успела ответить.

Он подался вперёд. Медленно. Как будто любой резкий жест мог испортить всё.

Его пальцы коснулись моих волос. Едва-едва. Но от этого касания у меня руки задрожали.

– Тебе плохо, – сказал он. – А ты всё равно держишься. Ты всегда так…

– Коул…

– Не перебивай, – он был слишком близко, но не касался. – Ты раздражаешь до безумия. Но когда ты в таком состоянии… – он выдохнул, – я не могу просто уйти.

Я вжалась в подушку, но он догнал взглядом.

– Уходи, – прошептала я. Слабее, чем планировала.

Он медленно покачал головой.

– Правда этого хочешь?

Я подняла взгляд.

И не сказала.

Он видел это. Понял.

Пауза растянулась, как натянутая струна. Коул был так близко, что я чувствовала, как его дыхание скользит по моей щеке.

– Посмотри на меня, – тихо сказал он.

Я подняла глаза.

И этого оказалось слишком много.

В его взгляде не было злости, не было привычной колкости – только какое-то напряжённое, сдержанное отчаяние.

– Ты дрожишь, – произнёс он почти шёпотом. – Из-за температуры… или…

Пауза была невыносимой. Она будто распирала воздух между нами, как накалённое железо.

Его рука поднялась медленно. Слишком медленно, будто он проверял – можно ли, нужно ли, правильно ли.

Пальцы коснулись моей щеки. Тепло. Аккуратно. Чуть дрожащие – и от этого у меня внутри что-то сломалось.

Я судорожно вдохнула.

И он услышал этот вдох.

Это был знак. Разрешение. И приговор одновременно.

Он наклонился. Очень. Медленно. Так, будто боялся спугнуть.

Его лоб едва коснулся моего. Его дыхание смешалось с моим. Его пальцы скользнули к моей шее, горячие, цепкие.

Я чувствовала, как у него ускоряется дыхание. Как грудная клетка поднимается чаще. Как что-то в нём ломается от одного лишь расстояния между нами.

– Не делай такое лицо, – выдохнул он. – У меня от него крыша едет.

Я не успела спросить, какое.

Он поцеловал.

Не резко – медленно, словно впивался в этот момент кожей. Его губы были тёплыми, мягкими, но поцелуй – голодным. Глухим. Накатывающим. Как будто он пробовал вкус того, чего себе долго запрещал.

Его рука на моём затылке сжалась сильнее. Он притянул меня ближе – так близко, что между нами не осталось воздуха.

И я…я ответила.

Сначала осторожно. Потом глубже. Потом так, будто все силы, которые я тратила на сопротивление, провалились куда-то в темноту.

Поцелуй стал резче. Горячее. Он провёл ладонью по моей спине и это движение отозвалось огнём вдоль позвоночника.

Я слышала его дыхание – хриплое, неровное. Слышала, как он тихо выругался сквозь поцелуй – так, будто уже не мог держать себя в руках.

Он целовал меня так, будто боялся, что завтра я исчезну. И целовал так, будто ненавидел себя за каждое прикосновение.

Я тонула в нём.

Скользила пальцами в его волосы. Отвечала на каждое движение губ. Слышала собственное сердце, которое билось так громко, словно требовало: ещё.

Он прижал меня ближе. Губы его стали требовательней, настойчивей – но всё ещё сдержанными настолько, чтобы не причинить боли.

Это был поцелуй, который не бывает случайным. Поцелуй, который меняет всё. После которого уже нельзя сказать «ничего не было».

Его губы оторвались от моих неохотно – словно он силой заставил себя остановиться.

Он смотрел на меня так, будто мир рухнул и выжил только этот момент.

Мы оба тяжело дышали.

– Чёрт… – выдохнул Коул. – Почему ты так на меня смотришь?

Я чувствовала, что губы всё ещё дрожат. И в глазах – слишком много огня.

– Я… не должна была… – начала я, но голос сломался.

Он провёл большим пальцем по моей нижней губе. Медленно. Разрезая воздух между нами.

– Поздно, – произнёс он. – Слишком поздно.

Реальность ударила по голове наотмащь. С такой силой, что внутри все заледенело.

– Нет, – выдохнула. – Нет. Это… это не должно было…

Он смотрел на меня так, будто я вонзила лезвие ему под рёбра.

– Не смей говорить «не должно», – тихо сказал он. – Хотя бы не это.

– Коул… – я пыталась найти слова, но всё путалось. – Я с Каем. Я… я не могу так. Это неправильно. Это была ошибка, – прошептала я.

Он замер.

Совсем.

Так, будто этот звук выстрелил.

– Ошибка, – повторил он. – Понял.

– Не говори Каю. Прошу…

Он улыбнулся – медленно, болезненно.

– Конечно. – Его голос был тихим, почти нежным. – Зачем ему знать, что его девушка целуется со мной так, будто она… – он на секунду закрыл глаза, – будто это было лучшее, что с ней происходило за год?

– Не надо…

– Спи, – сказал он. – Завтра сделаешь вид, что ничего не было и все “нормально”. Ты умеешь.

Он вышел.

Дверь мягко щёлкнула.

Но внутри всё рухнуло с грохотом.

11

Я проснулась слишком рано, ещё до будильника – хотя правильнее сказать: просто опять не смогла уснуть. Ночь тянулась медленной пыткой. Мне снова снилось то, что случилось год назад. Стоило закрыть глаза – перед внутренним взором вспыхивал тот поцелуй. Горячий, резкий, слишком живой, чтобы назвать его ошибкой… и слишком неправильный, чтобы назвать его чем-то другим.

Я перевернулась на бок и уставилась в потолок, пытаясь вдохнуть глубже. Но в груди снова щемило – то самое старое, знакомое чувство, которое грызло меня весь последний год. Оно никуда не делось. Даже наоборот – после разговора с Коулом вчера, после того, как он написал мне это сообщение… всё вскрылось снова. Как будто рана даже не пыталась затянуться.

Я провела ладонью по лицу. Кожа была горячей, но не от температуры – от этих мыслей, от воспоминаний, от дыма, который до сих пор стелился по сердцу.

Каю я так и не рассказала.

Хотя хотела. Хотела много раз.

Особенно тогда, сразу после… когда дыхание ещё сбивалось, а губы жгло так, будто я совершила преступление. Я вышла из той гостевой, стояла на кухне, держась за стеклянный стол, и думала: вот сейчас. Сейчас пойду. Скажу ему всё. Потому что ложь – хуже любого приговора.

Но потом утро наступило слишком быстро, голова была тяжёлая, и я убежала, даже не попрощавшись. Под предлогом: «спешу». Под выдуманными словами: «стало лучше». Под видом, который должен был показывать: ничего не случилось.

А внутри – случилось всё.

Потом был день, другой. Потом неделя. Месяц.

И каждый раз, когда разговор заходил немного в сторону правды… я будто ударялась о стену.

Я смотрела на Кая – его честые глаза, мягкую улыбку, его уверенность, что мир можно удержать руками – и понимала: я разрушу это признание. Разрушу нас. Разрушу его семью. Разрушу себя.

Подходящего момента так и не нашлось.

Он не существовал.

Потому что любое слово «Кай, мне нужно сказать тебе…» отняло бы у него что-то важное. Отняло бы его веру. Его спокойствие. Его чувство защищённости в собственном доме.

Я тянула. Отодвигала. Молчала.

И теперь сама не знаю, что хуже: тот поцелуй – или это вечное молчание.

Иногда я думала: может, признаться поздно вечером, когда он усталый и спокойный. Или утром, когда он ещё не успел надеть на себя броню правильного сына. Или между парами, когда мы вместе сидим на ступеньках и он говорит что-то смешное, и у меня сжимается сердце от того, какой он хороший.

Но каждый раз я останавливалась.

А потом дни превращались в недели.

И вина превращалась в прирученного зверя, который ходил за мной по пятам – бесшумно, но тяжело.

Я села на кровати, опустив ноги на холодный пол. Обхватила себя руками. Сделала вдох. Потом выдох.

Но облегчения не наступило.

Больше всего меня разрушало то, что после той ночи Коул изменился. Не внешне – он всегда был холодным. Не словами – он и раньше говорил со мной резко. Но… в нём появилась другая грань. Та, которую я чувствовала кожей.

Будто он стал изо всех сил напоминать себе – и мне – что этот поцелуй был ошибкой. Что он хочет забыть его так же отчаянно, как я пытаюсь. Что ненависть – проще, чем всё остальное.

Он не делал мне ничего плохого.

Ни слова. Ни намёка. Ничего.

Но меня будто стягивало его присутствие. Как если бы воздух рядом с ним становился колючим. Как будто он не смотрел – а прожигал. Молчал – но обвинял. Проходил мимо – но этого хватало, чтобы я потеряла равновесие.

Он стал невыносимым. Непристойно холодным. Осторожным до боли.

И каждый раз, когда он бросал на меня взгляд… я видела то, что мы оба тогда разрушили.

Я поднялась. Подошла к тумбам. Включила чайник, хотя знала: пить не хочется.

Звон в груди не утихал.

Наверное, это самое страшное – жить с тем, что ты сам разрушил, и продолжать делать вид, что оно не болит.

А ещё страшнее – видеть, как тот, кто был частью этого разрушения… теперь смотрит на тебя, будто ты – единственный источник его злости.

И ты… ты даже не можешь его за это винить.

Потому что внутри тебя всё ещё живёт эхом то, как он тогда поцеловал.

* * *

Я вышла из дома чуть раньше обычного – не потому что спешила, а потому что не могла больше находиться в тишине своей комнаты. Когда слишком долго остаёшься один на один с мыслями – они начинают говорить громче. Почти орут.

Утро было серым, вязким. Воздух холодный, будто недовольный. Я шла к кампусу ровно, без остановок, стараясь держать голову прямо. Люди вокруг спешили по своим делам, а у меня внутри всё ещё пульсировало ночной тяжестью.

Университет встретил меня шумом. Смехом. Шорохом курток. Чужими голосами, которые звучали громче, чем нужно.

Я вошла в главный корпус – и сразу почувствовала. Как будто воздух стал плотнее. Как будто чьи-то взгляды ткнулись мне в спину острыми булавками.

Я не видела лиц – только ощущала. Но каждый шаг эхом отдавался под рёбрами.

Хуже всего были не слова. А то, что люди переставали говорить, когда я проходила мимо.

Тишина – намного громче любого шёпота.

Я открыла шкафчик, вытащила учебники. Пара студенток подошли к соседним шкафчикам. Слишком близко, чтобы не слышать.

– …да я тебе говорю, вчера видела её с Каем, – одна из них. Голос приторный. – Он, видимо, всё ещё с ней. – Тоже мне герой, – ответила вторая. – Он бы хоть читал, что про неё пишут. – Да он ничего не замечает. Но, может, как заметит, появится шанс занять место. От такого влиятельного парня я бы не отказалась. – Ну у тебя и сейчас есть шанс. Брат то его свободен. – Он конечно красавчик, но я его боюсь. Я пыталась к нему однажды подкатить. Он одним взглядом меня так унизил, что точно не варик. – А она… – вторая девочка хмыкнула. – Посмотри на неё. Вся такая из себя жертва.

Я закрыла шкафчик. Не громко. Но достаточно, чтобы они вздрогнули.

– Продолжайте, – сказала я ровно, даже не глядя на них. – У вас получалось очень складно. Только вот ни один, ни другой не посмотрит на вас, даже если вы последними девушками на земле останетесь.

Даже не знаю почему уточнила про них двоих. Как-то само с языка сорвалось.

Они замолчали. Тяжело. Будто слова застряли у них в горле.

И всё же – я не ушла быстрее. Я дала им почувствовать, что не сломана. Что слышу каждое слово – и всё равно стою прямо.

Пара человек в коридоре обернулась. Кто-то фыркнул. Кто-то отвернулся так, будто боялся испачкаться, если наши взгляды пересекутся.

Шаги. Шёпот. Непереносимая маленькая Вселенная чужого мнения.

Но я шла на лекцию. *** К обеду в кампусе стало шумнее. Коридоры гудели голосами, как улей, который потревожили палкой. Я не была голодна, но идти куда-то ещё не хотелось – хотелось просто затеряться среди людей, спрятаться в их шуме, чтобы не слышать собственные мысли.

Буфет находился на первом этаже. Там всегда было тесно: запах кофе, горячих булочек, макарон, нервные первокурсники, которые боятся упасть лицом в стол прямо на глазах у старших курсов, и группа тех, кто считает себя слишком важными, чтобы стоять в очереди.

Я вошла – и сразу ощутила десятки взглядов. Не долгая оценка. Просто короткое «это она».

Я сделала вид, что не замечаю. Взяла поднос, пластиковый стакан, кофе из автомата, яблоко – ничего лишнего. Место нашла в углу, возле окна, где почти никто не сидел.

Я только сделала глоток – как рядом кто-то поставил свой поднос.

– Можно? – спросил спокойный голос.

Я подняла глаза.

Передо мной стояла девушка. Невысокая, с ярко-рыжими волосами, собранными в свободный пучок. Чистый взгляд. Уверенный. Но не наглый, как у большинства.

Она держалась так, будто это её территория, но ей не нужно никого в этом убеждать.

– Здесь свободно, – ответила я. Не улыбнулась – просто констатировала факт.

Она села.

Не слишком близко. Но достаточно, чтобы дать понять: это не случайность.

Несколько секунд мы ели молча. Она ковыряла вилкой салат, будто что-то обдумывала.

Потом:

– Тебя зовут Рэн, да? – спросила она.

У меня внутри что-то сжалось.

Слишком прямой заход. Слишком уверенный.

– Да, – ответила я осторожно.

Она кивнула, будто уже знала это.

– Я Виджи, – представилась она. – Мы на одном потоке, но на разных направлениях. А так бы ты меня заметила, уверена.

Наглая улыбка – но тёплая. И немного ироничная.

Я молчала. Она спокойно продолжила есть, не напрягая меня вниманием.

– Я слышала… ну… – Виджи лениво взмахнула вилкой. – Всякое. Но ты, наверное, слышала ещё больше.

Я поставила стакан. Слишком аккуратно, как будто боялась пролить.

– Слышала, – коротко ответила я.

Виджи не стала делать вид, что «поняла» или что ей «жаль». Она только кивнула.

– Люди любят чушь. Особенно про тех, кто не похож на них.

Это прозвучало так буднично, будто она обсуждала погоду.

Я не знала, что на это ответить – и ответила честно:

– Не понимаю, почему ты подошла.

Она усмехнулась.

– А я люблю смотреть в лицо тому, что меня интересует.

Я моргнула. Слишком странная фраза.

– То есть… я тебя интересую? – спросила я медленно.

Она пожала плечами:

– Ты держишься так, будто весь мир пытается уронить тебя, а ты идёшь ровно. Такое бросается в глаза. И… – она наклонила голову, изучая меня, – ты не выглядишь как человек, который делает то, в чём тебя обвиняют.

Я напряглась.

– Ты не веришь слухам?

– Я верю глазам, – ответила она. – И чуть-чуть интуиции. Она у меня хорошая.

Я взяла яблоко, но так и не откусила.

– Ты не обязана мне доверять, – спокойно сказала Виджи. – И я не пытаюсь к тебе лезть. Просто… решила, что тебе будет не хуже, если кто-то сядет рядом, а не будет шипеть в спину.

Я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. Незаметно. Но ощутимо.

– Не боишься, что тебя будут обсуждать за то, что сидишь со мной? – спросила я.

Она фыркнула.

– Я боюсь только пауков. И то – маленьких. Люди мне ничего сделать не могут.

Это прозвучало так самоуверенно, что я невольно хмыкнула.

Она чуть улыбнулась – маленькой победой.

– Ладно, – сказала я тише. – Спасибо.

Виджи подвинула свой поднос чуть ближе – не вторгаясь, но обозначая: я рядом.

– Если тебе когда-нибудь надо будет… – она задумалась. – Ну, выдохнуть, что ли – я обычно сижу здесь. В этом же месте. И ещё… – она покосилась за моё плечо. – Этот парень уже третий раз смотрит в твою сторону. Он думает, что делает это незаметно.

Я резко обернулась.

В углу столовой стоял какой-то юноша – первокурсник, судя по виду – и отвернулся, как только наши взгляды встретились.

– Фух, – сказала Виджи. – Ну хоть один, который не шипит, а просто влюбляется, как все нормальные идиоты.

Я чуть не рассмеялась. Почти.

Но внутри стало… легче. На миллиметр.

Мне не хватало такого простого разговора. С Каем сейчас последнее, что хотелось делать – это говорить по душам. Да, он пытался быть рядом и защищать. Но так, как считал возможным, с учетом, что Коул его брат. Мне этого было недостаточно, к сожалению, хоть я и была ему благодарна. А Лира, которую я могла назвать единственной подругой, так рьяно защищала Коула, что мне казалось – встреться мы сейчас только сильнее расстаемся. Сейчас я была на нее зла, поэтому решилась держаться в стороне какое-то время. Мне не хотелось потерять нашу дружбу из-за него.

Виджи уже собиралась уходить, но вдруг остановилась. Развернулась так, будто что-то вспомнила – или всё это время подбирала слова.

Она наклонилась ко мне чуть ближе, локоток на стол, голос тише, чем до этого:

– Кстати… – начала она, обводя взглядом помещение. – Есть одна история. Не знаю, стоит ли тебе говорить, но… наверное, стоит.

У меня внутри что-то шевельнулось. Слишком знакомое чувство – ожидание удара.

– Говори, – сказала я.

Виджи кивнула и села обратно, но уже вполоборота, так, будто мы обсуждаем что-то запрещённое.

– Моя сестра училась здесь. Выпустилась три года назад, – сказала она. – И… ну… – она сжала губы, – было кое-что похожее.

Я замерла.

– Похожее? – повторила я тихо.

– Да, – Виджи посмотрела мне прямо в глаза. – У них на курсе была девочка. Тоже из небогатой семьи. Тоже получила грант. Тоже талантливая. Только… – она разгладила складку на салфетке, – не имела ни парня из семьи Коула, ни какого-то щита.

Я почувствовала, как в груди что-то стянулось.

– И что с ней? – спросила я, хотя уже знала, что ответ мне не понравится.

– Её… сожрали, – просто сказала Виджи. – За неделю.

Она произнесла это не жестоко и не с жалостью – просто факт, как врач, сообщающий диагноз.

– Сожрали? – переспросила я медленно.

– Да. – Она кивнула. – Моя сестра рассказывала: сначала – шёпотки. Потом – прямые намёки. Потом – истории, которые никто не проверял. Дальше – «она слишком много на себя берёт», «она не вписывается», «ей не место среди нас». Обычный набор.

– В итоге? – спросила я, чувствуя, как в животе холодеет.

– Она забрала документы, – сказала Виджи тихо. – Через неделю. Не выдержала.

Я вцепилась пальцами в стакан.

Неделю. Неделю.

Виджи продолжила:

– Та девочка была умная. Очень. Но… – она наклонила голову, – понимаешь, когда у тебя нет ни крыши, ни фамилии, ни человека, который может за тебя встать, тебя легче ломать. Гораздо легче, Рэн.

Она специально произнесла моё имя медленно.

Я молчала. Потому что внутри всё задвигалось, как корни под землёй.

Рядом проходили студенты, кто-то смеялся, кто-то ронял вилку, кто-то жаловался на преподавателя. Но я слышала только её слова.

Виджи посмотрела на меня внимательнее:

– Ты думаешь, всё это только из-за слухов? – спросила она тихо. – Или из-за парня, который… ну… – она скривилась, – явно не умеет держать язык за зубами?

Я не ответила. Потому что… да. Я думала так.

Только так.

– Но, Рэн, – сказала Виджи мягче, – тебе не кажется странным, что всё это началось так быстро? Так слаженно? Так будто… – она постучала пальцем по столу, – кто-то просто дал сигнал?

Я вдохнула. Резко. Слишком резко.

И впервые за эти дни внутри кольнуло что-то другое. Не только злость. Не только боль.

Понимание.

Она продолжила тихо, будто боялась, что кто-то услышит:

– Ты же понимаешь, что если бы ты не встречалась с Каем… если бы у тебя не было прямого отношения к их семье… тебя бы давно размазали.

Слова резали. Но я не могла отвернуться от правды, даже если она была отвратительной.

– Ты же видишь, – добавила она, – как здесь устроено. «Своих» – не трогают. «Чужих» – уничтожают. Ты… где-то между. И это бесит их сильнее всего.

Я медленно положила яблоко на поднос.

– То есть… – выдохнула я. – То, что происходит… это не только из-за слухов.

Виджи чуть улыбнулась уголком губ:

– Умная девочка. Ты сама всё понимаешь.

Она поднялась.

– Я не хочу тебя пугать, – сказала она честно. – Но лучше знать, чем не знать. И да, – она указала пальцем на мой поднос, – ешь хоть что-то. Падающая в обморок от голода девушка – идеальная цель.

Она развернулась и ушла, смешавшись с шумом буфета.

А я сидела, смотрела на свой кофе и ощущала, как внутри складывается новая картина.

Не слухи. Не случайность. Не просто злоба Коула.

Что-то большее. Глубже. Системнее.

И если они хотят сломать меня – они выбрали плохую цель.

Потому что если я уже стою…то падать я не собираюсь.