Текст книги "Предатель. Я тебе отомщу (СИ)"

Автор книги: Виктория Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

28. Настя

Вечер тянется медленно, минуты ползут, как будто кто-то приклеил стрелки часов к циферблату. Я стою перед зеркалом – старым, с потёртой деревянной рамой, что висит на стене этой тесной квартиры, больше похожей на коробку, чем на дом. Руки дрожат, когда я провожу расчёской по волосам, пытаясь уложить их хоть в какой-то порядок. Это не про красоту – я не верю, что могу сейчас выглядеть красиво, – а про попытку скрыть усталость, что проступает в каждом жесте, в каждом взгляде, который я бросаю на себя.

Игорь сказал «в восемь», и часы на столе показывают почти семь. У меня час, чтобы собраться, чтобы унять этот гул в голове, что начался после его слов в кабинете.

"Это мы скоро исправим". Что он задумал? Настоять на моем разводе? Или что-то хуже?

Пальцы сжимают тюбик помады, я крашу губы – неярко, почти незаметно, просто чтобы не быть бледной, как тень. Но когда взгляд цепляется за собственные глаза в отражении, я замираю. Они горят – не радостью, не надеждой, а тревогой, глубокой и тёмной, как яма, в которую я боюсь упасть.

Телефон лежит на столе, экран чёрный, мёртвый, и я жду звонка. Жду, что Игорь скажет: «Я еду», – но тишина давит, тяжёлая, неподъёмная. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к каждому звуку – шорох ветра за окном, скрип половиц в подъезде, далёкий лай собаки. Всё кажется громче, чем нужно, и нервы натягиваются, как струны, готовые лопнуть.

Почему он не звонит? И почему я так этого жду?

Стук в дверь – резкий, грубый, отрывистый – разрывает эту тишину, как выстрел. Я вздрагиваю, помада выскальзывает из рук, падает на пол, катится под стол с тихим стуком. Сердце срывается в бешеный ритм, колотится в груди, как будто хочет вырваться.

Это не Игорь. Он бы позвонил, написал, предупредил – он всегда так делает, точный, как часы. Но кто тогда? Гостей я не жду. Да и кто придёт? Новый адрес никому не нужен, кроме Кати да Ани, а они не стали бы навещать меня без предупреждения.

Артём?

Эта мысль впивается в мозг, холодная, острая, и я представляю его за дверью – холодного, злобного, с кулаками, готовыми бить.

Ноги сами несут к двери, пальцы цепляются за ручку, металл леденит кожу, и я открываю, медленно, с замирающим дыханием, готовая к его крикам, к тому, что он вломится и разнесёт всё, что я тут построила.

Но вместо него на пороге стоит Анна Викторовна. Лицо её – маска гнева, красное, перекошенное, глаза сверкают яростью, дикой, животной, и я отступаю на шаг, чувствуя, как воздух между нами густеет, пропитывается её ненавистью, тяжёлой, как дым.

– Тварь неблагодарная! – голос её хриплый, режет слух, и она шагает вперёд, врываясь в мою квартиру без приглашения, без права. – Артём по шлюхам шляется, дома свинарник, а ты тут, размулеванная, отдыхаешь! – продолжает она, и слова падают, ядовитые, липкие, оседают на мне, как грязь с улицы. – Не надоело ещё с банкиром своим крутить да по хуям прыгать? – добавляет она, и голос её дрожит от злости, но в нём слышится что-то ещё – боль, что она пытается задушить.

Я стою, замерев, чувствуя, как внутри всё кипит. Злость вспыхивает – яркая, горячая, – но тут же смешивается со страхом, с этим стыдом, что я не хочу признавать, но он лезет наружу, цепляется за рёбра.

Она знает про ужин с Игорем? Откуда? Или это просто слова, брошенные наугад, чтобы задеть?

Я не могу понять, и это бесит ещё больше.

– Как вы нашли мой адрес? – спрашиваю я, выдавливая слова через сжатые зубы, и голос дрожит, выдаёт меня, но я поднимаю подбородок, стараясь не дать ей увидеть, как меня трясёт внутри.

– А ты думаешь, сложно найти клоповник, в котором ты прячешься, гадина? – отвечает она, и губы её кривятся в усмешке, полной презрения. – Думаешь, я не найду, где ты забилась, как крыса? – добавляет она, и в голосе её – торжество, как будто она поймала меня на чём-то постыдном.

– Я не прячусь, – парирую, и голос твердеет, становится холодным, как стена, что я выстроила за эти месяцы. – И наши отношения с Артёмом – да и с кем угодно ещё – это не ваше дело. Уходите, – продолжаю я, и рука тянется к двери, чтобы захлопнуть её, прогнать этот кошмар, но она не даёт, шагнув ещё ближе.

Запах её духов – тяжёлый, приторный – бьёт в нос, душит, как её гнев, и мне кажется, словно стены сжимаются вокруг меня.

– Ты не получишь развода, слышишь меня, бесприданная тварь! – шипит Анна Викторовна, и голос её дрожит от злобы, глаза сужаются, блестят, полные ненависти.

Она стоит так близко, что я вижу морщины на её лице, напряжённые, как струны, готовые лопнуть.

А потом Анна Викторовна бросается на меня – резко, неожиданно. Руки её вцепляются в мои плечи, ногти почти рвут кожу через тонкую ткань футболки, и я вскрикиваю, отшатываясь назад. Ноги путаются, я спотыкаюсь о кроссовки, чуть не падаю, хватаюсь за стену, чтобы удержаться. Боль от её хватки острая, реальная, и страх захлёстывает меня, холодный, липкий.

– Что вы делаете? Вы с ума сошли! – кричу я, и голос срывается, высокий, дрожащий, полный ужаса, что я не могу заглушить. Отталкиваю её, руками упираюсь в её живот, чувствую, как её пальцы скользят по моей футболке, цепляются, оставляют красные следы на коже. – Отпустите меня! – выпаливаю, задыхаясь, и толкаю сильнее, пока она не отступает на шаг, тяжело дыша.

– Это ты превратила моего сыночка в это существо! Ты! – орёт она, и слёзы текут по её щекам, смешиваясь с яростью. Голос хрипит, ломается, и она тычет в меня пальцем, дрожащим, костлявым, как будто хочет пробить им дыру в моей груди. – Ты его сломала, ты его довела! – продолжает она, и в глазах её – боль, что рвётся наружу, но тонет в этом потоке гнева.

Я стою, пытаясь вдохнуть, и не понимаю. Какое существо? О чём она говорит? Два месяца я не видела Артёма, не слышала его голоса, не знала, что с ним.

– Что вы несете? – вырывается у меня, и голос дрожит, выдаёт растерянность. – Я два месяца с ним не живу! Что он натворил? – спрашиваю я, но она не слушает, только смотрит, как будто я – яд, что отравил её жизнь.

– Это из-за тебя он стал таким! – кричит Анна Викторовна снова, и голос её срывается в хрип, полный отчаяния. – Ты ушла, бросила его, и теперь он… – она замолкает, задыхаясь, и тычет пальцем ещё раз, ближе, почти касаясь моего лица.

– Я ни в чём не виновата, – говорю я, и слова звучат тихо, но твёрдо. Я цепляюсь за них, как за опору, чтобы не рухнуть под этим напором. Внутри всё кипит – злость, страх, обида, – но я не дам ей увидеть, как меня трясёт.

– Так ли это? – бросает она, и голос её становится ниже, ядовитым шёпотом, что впивается в меня. Взгляд её тяжёлый, полный сомнения, и оно оседает во мне, как пыль, которую не стряхнуть.

Анна Викторовна разворачивается, шатаясь, как будто силы покидают её. Дверь хлопает за ней с грохотом, стены дрожат, и я остаюсь одна, чувствуя, как сердце колотится в горле, как кровь стучит в висках, как воздух врывается в лёгкие – холодный, жгучий. Закрываю дверь на замок, пальцы дрожат, не слушаются, и я прислоняюсь к ней спиной, медленно сползаю вниз, на пол. Холод плитки пробирает сквозь штаны, но я не двигаюсь, сижу, обхватив колени, и пытаюсь собрать мысли, что разбегаются, как осколки разбитого стекла.

Что-то случилось с Артёмом. Что-то серьёзное, раз Анна Викторовна пришла сюда, готовая разорвать меня на куски. По идее, мне плевать. Я ушла, вырвалась, начала строить свою жизнь – без него, без его грязи. Но почему тогда сердце сжимается, как будто кто-то стиснул его в кулаке?

Неужели я всё ещё… Нет.

Я обрываю эту мысль, давлю её, как сигарету о бетон. Любви нет. Не было уже давно. Только страх, привычка, боль – всё, что он оставил во мне.

Осознание приходит медленно, тяжёлое, вязкое. Она винит меня, но я не заставляла Артёма шляться по шлюхам, не я превращала его дом в свинарник. Мой уход – да, он мог подтолкнуть его, сорвать эту маску, что он носил годами. Но я не лепила его таким. Он сам выбрал, кем стать, как и я выбрала уйти.

Это его ошибки, не мои.

И всё же слова его матери – "так ли это?" – гудят в голове, цепляются за сомнения, что я гнала прочь. Может, я дала трещину в его жизни, но сломался он сам.

– Он всегда был таким, – шепчу в пустоту, и голос дрожит, слабый, но мой. – Просто носил маску, – добавляю я, и слова звучат как приговор, что я выношу ему, себе, этому браку, что всё ещё держит меня, как цепь.

Единственный, кого мне жаль, – это Тимофея, сына Иры и Артёма. Маленький, ни в чём не виноватый мальчик, которому достались такие родители. Ира легла под женатого мужчину, зная, кто он, а Артём… ему плевать на собственного сына. Я представляю, как этот ребёнок растёт в их тени, среди криков, лжи, грязи, и сердце сжимается снова, но уже не за себя.

Кем он станет? Сможет ли вырваться?

Я не знаю. И не хочу знать. Это не моя ноша.

Телефон на столе молчит, экран тёмный, как ночь за окном. Игорь ещё не звонил, а я сижу на полу в прихожей, чувствуя, как время тянется, как буря внутри стихает, оставляя пустоту. Её слова эхом отдаются в голове, но я цепляюсь за свою правду – ту, что я всё ещё пытаюсь понять, принять, удержать.

29. Настя

Телефон на столе издаёт короткий звук, экран вспыхивает, и я вздрагиваю, всё ещё сидя на полу у двери, прислонившись спиной к холодному дереву. Руки дрожат, пальцы не сразу слушаются, когда я тянусь к нему. Сообщение от Игоря: «Выходи, я внизу».

Взгляд падает на часы – без десяти восемь. Сердце колотится, ноги кажутся чужими, тяжёлыми, когда я поднимаюсь. Холод плитки по-прежнему пробирает сквозь ткань штанов, и я чувствую себя замёрзшей, выжатой после её криков, её рук на моих плечах.

В зеркале – бледное лицо, уставшие глаза, растрёпанные волосы, под футболкой виднеются красные полосы от её ногтей. Нет времени раскисать.

Иду в комнату, стягиваю домашнюю одежду, бросаю её на кровать. Открываю шкаф, достаю платье – тёмно-синее, до колен, простое, без лишних деталей, но опрятное. Надеваю его, разглаживаю руками складки – не чтобы выглядеть лучше, а чтобы не казаться той, кого только что растоптали. Сверху натягиваю серый кардиган, мягкий, удобный. Расчёсываю волосы, оставляю их распущенными – они падают на плечи, чуть закрывая следы на коже. Помада осталась под столом, но искать её нет ни сил, ни желания. Беру сумку, куртку, выхожу, закрываю дверь на замок. Каждый шаг по лестнице отдаётся в груди, как отголосок её голоса, её злобы, что всё ещё гудит во мне.

Игорь ждёт у машины, свет фонаря падает на его лицо – спокойное, но с лёгкой тенью внимания в глазах. Он открывает мне дверь, и я сажусь, вдыхаю запах салона – кожа, чуть тёплая, смешивается с его одеколоном, лёгким, с ноткой пряности. Это успокаивает, но лишь на секунду.

– Всё в порядке? – спрашивает он, когда машина трогается с места, и голос его мягкий, но в нём есть что-то цепляющее, будто он уже заметил, что я не в себе.

– Да, – отвечаю я, коротко, почти резко, и отворачиваюсь к окну. Огни города мелькают, сливаются в сплошные полосы, но я их не вижу – перед глазами лицо Анны Викторовны, красное, перекошенное.

Игорь не настаивает на продолжении диалога, и мы едем в тишине.

Ресторан небольшой, уютный – свет от ламп на стенах приглушённый, тёплый, музыка звучит тихо, ненавязчиво, столик у окна открывает вид на тёмную улицу, где редкие прохожие спешат скрыться в ночи. Я сажусь, пальцы сами тянутся к краю кардигана, теребят его, и я чувствую, как внутри всё дрожит. Её слова – «тварь», «шлюхи», «банкир» – крутятся в голове, её ненависть вцепилась в меня, как заноза, которую я не могу вытащить.

– Так что все-таки случилось? – спрашивает Игорь, когда официант уходит с нашим заказом. Его взгляд скользит по моему лицу, цепкий, но не давящий, и я понимаю, что скрыть ничего не получится. – На вас лица нет, – добавляет он, и в голосе его тревога, тонкая, но заметная.

– Анна Викторовна приходила, – говорю, стараясь держать голос ровным, но он дрогнул, выдал меня. – Это мать моего мужа. Ворвалась ко мне домой, кричала, что я виновата во всём. Что он шляется где-то, а я… отдыхаю, – продолжаю я, и замолкаю, не хочу озвучивать её грязь, её обвинения. Пальцы сжимают ткань кардигана сильнее, и я опускаю взгляд на стол.

– Она вас тронула? – голос его становится твёрже, резче, и я вижу, как кулак на столе сжимается, костяшки белеют.

– Да, схватила за плечи, но я вырвалась, – отвечаю, и рука невольно тянется к плечу, где под тканью краснеют следы. – Знаете что? Не берите в голову. Она ушла, хлопнула дверью, и всё. Всё нормально, – отмахиваюсь, но слова звучат пусто, и он это чувствует. Я сама это чувствую.

– Вы не выглядите нормально, – говорит Игорь тихо, и в голосе его забота, что пробивает мою защиту, тонкую, как бумага. – Хотите уйти? Отдохнёте дома, – предлагает он, и глаза его смотрят прямо, без осуждения, просто ждут ответа.

Я качаю головой, упрямо, почти зло.

– Нет, мы останемся, – говорю я, и голос звучит твёрже, чем я ожидала.

Не дам ей сломать этот вечер. Не дам Артёму и его матери отравлять мне жизнь дальше.

Официант приносит вино, разливает его по бокалам, и мы молчим, пока он не уходит. Я беру бокал, делаю глоток – тепло разливается по горлу, но не трогает этот холод внутри, что сковал меня после её ухода. Игорь смотрит на меня, и я понимаю, что он ждёт, когда я заговорю снова. Его молчание – не давление, а приглашение, и это сбивает меня с толку.

– Это ведь должен был быть «деловой ужин»? – спрашиваю я вдруг, и голос звучит резче, чем я хотела, с ноткой подозрения. – А выглядит как свидание. Зачем вы меня сюда привели? – смотрю на него, пытаясь поймать хоть намёк на его мысли.

Игорь улыбается – легко, чуть неловко, и откидывается на спинку стула, расслабляя плечи.

– Называйте это как хотите, – говорит он, и в голосе его появляется лёгкость, но глаза остаются серьёзными. – Я подумал, что вам нужен отдых после всего, что творится. И мне, честно говоря, тоже, – продолжает он, и тепло в его словах пробивается наружу. – Может, перейдём на «ты»? Мы уже достаточно знакомы, особенно вне работы, – предлагает Игорь, и я замираю.

Это просто, естественно, но внутри что-то сдвигается, как будто между нами открылась дверь, которую я не замечала раньше.

– Хорошо, – отвечаю я, осторожно, и слово звучит тихо, почти шепотом. Но я чувствую, как эта грань – формальное «вы» – растворяется, оставляя нас ближе, чем я готова признать. – Тогда зачем ты меня сюда позвал? В чём подвох? – спрашиваю я снова, и в голосе моём любопытство смешивается со страхом, что я не пойму его игру.

– Подвоха нет. Это ужин, Настя. Просто ужин, – заявляет Игорь, и голос его твёрдый, но мягкий, а глаза блестят в полумраке ресторана. – Но я рад, что ты здесь. Правда, – искренне добавляет он, и я чувствую, как щёки начинают гореть, как тревога отступает на шаг, но не исчезает совсем.

Разговор затихает, и я смотрю в окно, где редкие прохожие спешат домой, растворяясь в темноте. Но Игорь не даёт тишине затянуться, и я знаю, что это только начало.

– Я так полагаю, бракоразводный процесс стоит на месте? Морозов решил тебе крови попить напоследок? – его голос звучит спокойно, с лёгким любопытством, но вопрос бьёт меня в грудь, остро, неожиданно, как холодный ветер в лицо.

Я ставлю бокал на стол, пальцы дрожат, и бокал чуть звякает о дерево. Поднимаю глаза на Игоря. Его лицо серьёзное, брови слегка нахмурены, взгляд внимательный, но не давящий. Он ждёт ответа, и я знаю, что отмолчаться не выйдет.

– Не совсем так. Ни он, ни я… ещё не подавали на развод, – признаюсь я, и голос звучит глухо, будто доносится из другого конца комнаты. Слова тяжёлые, цепляются за горло, но я их выталкиваю.

– Серьёзно? – он наклоняется чуть ближе, и в глазах его мелькает шок, настоящий, неподдельный, хотя он быстро берёт себя в руки. – Почему, если не секрет?

Я сглатываю, горло пересохло, и смотрю на него, чувствуя, как внутри всё сжимается.

– Оба упрямые, наверное, – начинаю я, и слова выходят медленно, будто я пробую их на вкус. – Он, скорее всего, хочет, чтобы я вернулась, чтобы я снова стала той, кто заглядывает ему в рот, ждёт его слова, как раньше… – продолжаю я, и голос становится тише, почти теряется в шуме ресторана.

– А ты заглядывала? – перебивает Игорь, и в голосе его лёгкая насмешка, но без злобы.

– Не утрируй, – отрезаю я, и в груди вспыхивает раздражение, но тут же гаснет.

– Хорошо, прости, – Игорь поднимает руки в шутливом жесте сдачи, и уголок его рта чуть приподнимается. – А что насчёт тебя? Почему ты всё ещё носишь его фамилию? Я же вижу, тебе это в тягость.

Я молчу секунду, смотрю на свои руки, сжатые под столом в кулаки. Пальцы впиваются в ладони, кожа натягивается.

– Я хочу, чтобы это сделал Артём, – выдаю наконец, и голос звучит твёрже, чем я ожидала. – Чтобы он сдался первым, признал, что потерял всё – меня, свою жизнь, контроль. Это была бы моя месть. Лучшая, – заканчиваю я, и слова падают тяжело, как камни, что я таскаю в себе месяцами. – Но даже если бы я решилась, развестись без последствий не выйдет. У него есть Эльвира, подруга детства. Юрист по бракоразводным делам, с кучей связей. Она его вытащит, обелит, а я останусь ни с чем, – с грустью добавляю я, и голос мой гаснет, растворяется в воздухе.

Игорь молчит, смотрит на меня, и я чувствую его взгляд – тёплый, но цепкий, как будто он видит больше, чем я хочу показать. Я стискиваю кулаки сильнее, жду, что он скажет что-то резкое – что я глупая, что цепляюсь за пустое, что пора двигаться дальше. Но он кивает, медленно, почти незаметно, и говорит:

– Я понимаю. Ты хочешь, чтобы он сам сломался. Но это ведь не в твоих руках, правда? Ты не можешь заставить его сдаться.

Вопрос повисает между нами, простой, но острый, как игла, что колет мои сомнения.

– Не знаю, – шепчу я, и это правда.

Месть – это то, что держит меня, как воздух, которым я дышу, но он тяжёлый, душный, и я устала от него. Устала ждать, когда Артём рухнет, устала держать этот груз.

– Я могу помочь ускорить этот процесс, – говорит Игорь, и голос его становится твёрже, увереннее. – Найду юриста. Независимого, неподкупного. Лучше, чем эта Эльвира. У меня, знаешь, тоже есть связи, – продолжает он, и я вижу в его глазах решимость, что пугает меня и греет одновременно. – Тебе не придётся ничего самой делать, – его слова звучат как обещание, твёрдое, но без напора.

Я открываю рот, чтобы возразить, и слова вырываются быстро, почти резко:

– Я не хочу никому ничем быть обязанной, – мои слова слишком пропитаны страхом, отчего я мысленно себя корю. – И от Артёма мне нужно только одно – чтобы он страдал. Ни денег, ни квартиры, ничего другого. Только тогда я смогу дышать спокойно, – продолжаю я, и пальцы сжимают край кардигана, ткань мнётся под ними, как будто это может удержать меня от падения в эту пропасть сомнений.

– Тогда тем более, – отвечает он, и голос его спокойный, но твёрдый. – Пусть это будет чисто. Без долгов, без обязательств. Я всё организую, – говорит он, и в глазах его появляется что-то, что я не могу назвать – не жалость, не давление, а просто поддержка, которой я не ждала.

Я молчу, смотрю на него, и внутри меня борются две части. Одна цепляется за месть, за этот план, что я вынашивала месяцами, за эту злость, что стала моей тенью. Другая – та, что устала, что хочет выдохнуть, бросить всё и жить, не оглядываясь назад.

Я боюсь отпустить. Боюсь, что без этой злости я потеряю себя, что без неё я никто. Но слова Игоря, его взгляд – это что-то новое, поддержка, которой я не знала, без контроля, без груза, и она тянет меня, как свет в конце тёмного коридора.

– Хорошо, – произношу наконец, и голос дрожит, но я киваю, медленно, неуверенно. – Я согласна на небольшое содействие, – добавляю я, и чувствую, как внутри что-то отпускает, чуть-чуть, но достаточно, чтобы сердце забилось ровнее, чтобы дыхание стало легче.

Игорь улыбается – тепло, искренне, и в этой улыбке нет ни капли торжества, только облегчение. Он поднимает бокал, держит его в руке.

– Тогда за твою скорую свободу, Настя, – говорит он, и голос его звучит мягко, но уверенно.

Я беру свой бокал, пальцы всё ещё дрожат, но я поднимаю его, чокаюсь с ним.

Стекло звенит тихо, вино чуть плещется, и тепло от его слов разливается по груди, мягкое, непривычное, почти чужое. Но тревога остаётся – тонкой ниткой, что тянется из прошлого, из её криков, из моей злости, из этой жизни, что я всё ещё не могу отпустить.

Улыбаюсь Игорю в ответ, стараюсь, чтобы это выглядело естественно, но пальцы дрожат, когда я ставлю бокал обратно на стол.

Получится ли?

Я разучилась верить в лучшее, разучилась надеяться, и эта мысль цепляется за меня, как старая привычка, от которой я не знаю, как избавиться.