Текст книги "Предатель. Я тебе отомщу (СИ)"

Автор книги: Виктория Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

19. Настя

Сижу в кабинете, наблюдая, как цифры на экране сливаются в бессмысленный поток. Мысли скачут хаотично, мешая сосредоточиться. Рука непроизвольно сжимается в кулак, но я тут же ослабляю напряжение, проводя пальцами по столешнице. Нужно держать себя в руках.

Но злость всё равно кипит. Она царапает изнутри, разъедает терпение, заставляет стиснуть зубы так, что сводит челюсть.

Я думал, что Настя просто сделает глупость. Покапризничает, убежит, потратит украденные деньги и, как и положено, приползёт обратно, осознав, что без меня она – ничто. Я даже был готов к её маленьким пакостям. Ждал истерик, обиженных звонков, слёзных оправданий. Готов был разыграть всё как надо: отстраниться, наказать её ожиданием, а потом принять обратно, сделав вид, что проявил великодушие.

Но жена сыграла иначе. Не стала ныть и умолять. Она сделала ход, который я не предвидел.

Понял это, когда вернулся в пустой дом и увидел, какой пиздец она оставила после себя. Настя всегда была педантичной, и это было одним из её самых полезных качеств. Она создавала уют, поддерживала порядок, делала так, чтобы всё работало без моего участия. Я привык, что она незаметно облегчает мою жизнь.

Но после её ухода этот порядок рухнул. Перевёрнутые подушки. Раковина, забитая грязной посудой. Разбросанные по полу книги, которые она никогда не позволяла себе неаккуратно складывать. Всё выглядело так, словно в доме пронёсся ураган. И имя этому урагану – Настя.

Я помню, как стоял в дверях гостиной, медленно оглядывая разгром. Внутри меня поднималась злость – вязкая, густая, неумолимая. Этот беспорядок был не просто случайностью. Это был последний след её присутствия.Она не просто ушла, а сделала так, чтобы я заметил её отсутствие.

Даже не понимаю, отчего это так меня задело. Может, потому что она осмелилась продемонстрировать своё решение. Ударила меня не словами или слезами, а разрушением порядка, который сама же годами создавала.

Но это был только первый тревожный звоночек.

Как будто этой сцены дома было мало, мне пришлось откупаться от матери. После ресторана она пилила меня каждый день. Если не звонками, то ядовитыми комментариями. Её голос звенел в голове, даже когда я её не слышал.

«Как ты мог скрывать от нас внука?»«Ты так похож на своего отца.»"Сынок, я думала, ты умнее."

Думала? Ха. Как будто она когда-то не думала, что я должен ей что-то.

Мама всегда была той ещё манипуляторшей, и я знал: если её не успокоить, она не отстанет. Она не из тех женщин, кто просто смирится с ситуацией и примет всё как есть.

Пришлось подкупать её молчание. Дорогие украшения, элитные салоны, персональные массажисты, несколько шопинг-туров. Я уже не смотрел, сколько это стоит. Всё равно деньги для меня – не проблема. Главное, чтобы она заткнулась.

Но она, конечно,и здесь нашла как подкопаться.

«Ты уже решил проблему со своей женушкой?»

«Тебе срочно нужно вернуть ее, иначе это испортит репутацию нашей семьи, Что я скажу подругам?»

«Я не позволю, чтобы какая-то девка разрушила то, что мы строили годами.»

«Ты должен быть мне благодарен за то, что я сделала тебя таким сильным, Артём!»

Последние слова бесили меня больше всего. Оно мне вообще надо было?

Масло в огонь подливает еще и внезапный приход Полины – главы коммерческого отдела в моей компании.

– Артем Вячеславович, добрый день. У нас плохие новости.

Полина стоит напротив, держа в руках папку, её пальцы чуть сильнее обычного сжимают картон. Напряжена, но внешне спокойна.

– О чем ты?

– Сделка сорвалась.

Я слышу эти слова, но в голове они ещё не оседают. Звенят, глухо отдаваясь в черепе, но смысл доходит до меня с секундной задержкой. Поднимаю на неё взгляд, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Какая сделка?

– Крупная. Та, что гарантировала нам прирост прибыли в триста миллионов.

Я даже не моргаю.

– Этого не может быть.

– Может. Контракт ушёл в "Глобал Инвест".

Я медленно, почти лениво, откидываюсь в кресле, позволяя словам осесть в сознании.

«Глобал Инвест.»

«Сергеев.»

«Настя.»

Вот оно! Это явно дело рук это суки! Потому что как иначе у Сергеева, этого ублюдка, могла появиться информация о намечающейся встрече? Никак! В своих работниках я уверен,а вот в той, у кого был прямой доступ к моему ноутбуку…

Следовательно, она не просто ушла, отравив мою жизнь своей вонючей гордостью, так еще и ударила по самому больному месту.

Я выдыхаю, скользя по Полине взглядом. Молодая, амбициозная, привыкшая угождать мне. Гибкая. Умная. Потенциально полезная.

– Плохо, – мои пальцы медленно скользят по краю стола. – И почему ты мне говоришь это сейчас, встреча же состоялась еще утром?

Она вздрагивает, но быстро берёт себя в руки.

– Они брали время на обдумывание. Я сама узнала только час назад. Условия контракта резко изменились. "Глобал Инвест" внезапно предложил более выгодные условия.

Я понимающе киваю, наблюдая, как по её шее пробегает тонкая полоска напряжения.

– Ты ведь не хочешь сказать, что мы просто так подарили контракт конкуренту?

Она сглатывает, но выдерживает мой взгляд.

– Нет, конечно. Мы могли бы…

– Могли бы, но не сделали.

Полина осекается. Я медленно встаю, подхожу ближе, наклоняюсь, касаясь пальцами её подбородка, заставляя поднять взгляд.

– Ты ведь умная девочка, Полина.

Она замирает.

– Ты же знаешь, как мне не нравятся разочарования.

Девушка сглатывает, пытаясь сохранять профессиональную маску, но я вижу, что её пробирает лёгкая дрожь. И это забавляет – люблю играть с наивными идиотками. Ими так легко управлять, ломать, контролировать… Жаль только эффект длится не так долго, как вышло и с моей собственной супругой.

Я позволяю пальцам медленно скользнуть вниз, по её горлу, ощущая, как под кожей бешено колотится пульс. Полина стоит неподвижно, но я замечаю, как её губы чуть дрогнули.

– Жаль, что ты так облажалась, – тихо говорю я, не сводя с неё взгляда.

Она напряжённо выдыхает, но тут же выпрямляется.

– Я не одна несу за это ответственность.

– Да? – усмехаюсь.

– Да, – её голос становится твёрже. – И к тому же… Перестаньте вести себя так, – рна запинается, но потом всё же решается договорить. – Я знаю, что у вас есть жена.

Я замираю, а девушка продолжает, не спуская с меня взгляда:

– И ребёнок.

Меня пронзает короткая вспышка раздражения.

– Это не имеет никакого отношения к делу.

– Как раз наоборот, – тихо говорит она, отступая на шаг. – Я не та, кто станет играть в ваши игры, Артём Вячеславович.

Я смотрю на неё секунду, две. Вижу, как её плечи напряжены, как она делает вид, что не боится.

– Мне жаль.

– Не думаю, что жаль, – усмехаюсь, отступая.

Она коротко кивает, разворачивается и выходит из кабинета, оставляя меня в тишине.

Я медленно выдыхаю, проводя ладонью по лицу. Бабы. Как же они бесят в последнее время. Как будто мне и так мало проблем.

Ира вдруг решила качать права, настаивая на разводе. Как будто у неё есть право мне указывать. Как будто она забыла своё место.

Пришлось напомнить. Отправил её в неоплачиваемый отпуск. Пускай осознает, с кем она связывается. Пусть посидит дома, пусть подумает.

Сын? Да мне плевать. Тимофей не был мне нужен тогда. Не нужен и сейчас. Он был развлечением для Иры, её билетом в комфортную жизнь.

А меня пытались им шантажировать. Я не прощаю такое.

Смотрю на папку с контрактами. "Глобал Инвест." Ну что ж… Раз уж они открыли войну, будет война.

Сегодня вечером – благотворительный приём. Протокольное мероприятие, где все изображают из себя добродетельных филантропов, разливают шампанское и улыбаются, держа в руках миллионные сделки. Обычный цирк, в котором я привык играть главную роль. Но не в этот раз. Сегодня я – объект насмешек.

Хренов инвестор, который выбрал "Глобал Инвест" вместо меня, прислал мне приглашение. Конечно же, под благовидным предлогом.«Простите за недоразумение, надеюсь, вы поймёте – чистый бизнес, никаких личных мотивов.»

Как будто это что-то меняет. Я же не слепой идиот, чтобы не видеть, что это не вежливость, а издёвка. Им нужно показать, что я сломлен. Что я всё проглотил. Что я подниму бокал и пожму руку человеку, который украл у меня контракт.

Но они забыли, с кем имеют дело. Меня нельзя сломать. Я не проглатываю оскорбления, а раздавливаю тех, кто их наносит. Особенно если это Настя. Особенно если это Сергеев.

Мне не нужно мстить в открытую – это слишком примитивно. Настя, конечно, устроила эффектную подставу, но она не умеет играть в долгую. Она импульсивная. Она действует на эмоциях. Я – нет. Я заставлю их пожалеть.

Подниму бокал на этом приёме. Я улыбнусь инвестору и пожму ему руку. Разыграю роль человека, который выше всего этого. А потом я сделаю так, что они сами приползут ко мне. Настя, Сергеев, инвестор – не важно.

Я всегда забираю то, что мне принадлежит.

20. Настя

Первый стажировочный день в «Глобал Инвест» – как ходьба по раскалённым углям с завязанными глазами. Каждый шаг отнимает силы, которых и так почти не осталось. Документы громоздятся на столе, как немые обвинения, пальцы дрожат от напряжения, а в голове звенит усталость, готовая раздавить меня в любую секунду.

Катя, эта хрупкая женщина с тёплыми глазами и лёгким округлым животиком, бросает короткие инструкции, а я киваю, стиснув зубы, чтобы не сорваться. Мне тяжело – до тошноты, до боли в висках, до ощущения, что я сейчас просто рухну прямо на этот холодный пол. Но я не сдаюсь. Подписываю бумаги, проверяю каждую цифру, проглатываю желание завыть от бессилия.

К концу стажировочного дня, который длится до пяти вечера, ноги подкашиваются, спина ноет, будто её ломали весь день, но я держусь. Должна. Никто не увидит, как мне плохо. Даже Катя, которая кивает мне с удивлённым одобрением, протягивая очередной лист.

– Быстро учишься, – говорит она, поправляя блузку над животом.

– Я думала, ты утонешь в первый же день, – её голос лёгкий, почти шутливый, но мне не до смеха.

– Не утону, – отвечаю я глухо, сжимая ручку так, что костяшки белеют.

«У меня нет такого права», – думаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается от этой мысли. Не после того, как я вырвалась из той клетки, где была тенью Артёма.

Перед самым моим уходом Сергеев вызывает меня к себе. Его кабинет – стеклянные стены, панорама города, стерильный порядок – давит на меня своей холодной уверенностью.

– Неплохо для начала, – произносит он, откидываясь в кресле. – Быстро схватываешь, – в его голосе нет тепла, только сухая констатация.

Я молчу, киваю. Не знаю, ждёт ли он от меня слов или слёз. У меня нет ни того, ни другого – только пустота и решимость.

– Ты заслужила награду, – добавляет он, и в его тоне появляется что-то мягче, но с хищным оттенком.

Я напрягаюсь, чувствуя, как усталость впивается в меня ещё сильнее.

– Награду? Я тут всего половину дня, – голос мой звучит резче, чем хотела.

Он кладёт на стол белую карточку с золотыми буквами и слегка подталкивает её ко мне. Благотворительный вечер. Я смотрю на неё, и внутри всё леденеет, сжимается в тугой, болезненный ком.

– Это не премия, – поясняет он, внимательно следя за мной. – Приглашение. Там будут люди, с которыми тебе теперь придётся иметь дело. Если хочешь быть частью этого мира, тебе стоит там появиться, – его слова звучат ровно, но от них мне становится ещё хуже.

Мир элиты. Тот, где я стояла за спиной Артёма, с вымученной улыбкой, в его платье, молча кивая его партнёрам. А теперь – войти туда самой? Смотреть в глаза тем, кто видел меня слабой, зависимой, пустой? Я не знаю, как это сделать. Не знаю, хватит ли мне сил притвориться, что я не разрываюсь внутри от страха и стыда.

– Я… – начинаю, но голос тонет в горле, как в болоте.

– Ты не обязана, – перебивает он спокойно, чуть наклоняя голову. – Подумай. У тебя есть время, – он не давит, не манипулирует, просто оставляет меня с этим грузом, и от этого ещё тяжелее.

Я забираю визитку, сжимаю её в пальцах до боли и выхожу. Его взгляд жжёт мне спину, но я не оглядываюсь.

***

Мне все-таки удалось подыскать вариант жилплощади. Квартира – тесная коробка с голыми стенами и чужим запахом. Договор на два месяца – всё, что я смогла выгрызть из своих жалких сбережений.

Снимаю туфли, бросаю сумку на пол и падаю на диван, который скрипит, как старые кости. Деньги тают, как снег под солнцем. Артём перекрыл общий счёт – конечно, он не мог упустить шанс ударить меня по самому больному. Думал, я приползу обратно? Никогда. Я разберусь. К тому времени найду выход. Но сейчас… сейчас я просто сижу, глядя на телефон, и чувствую, как внутри всё дрожит от усталости и одиночества.

Хочу набрать маму. Просто услышать её голос – хриплый, прокуренный, усталый, но родной. Она и отец единственные родные люди, которые у меня остались. Но что я им скажу?

Что сбежала от мужа? Что развалила свою жизнь?

Обида на них – за детство в грязи, за крики, за бутылки на столе, за то, что я выросла среди этого дерьма, – всё ещё жжёт меня изнутри.

Я ненавидела их за то, что они не вытащила меня из той ямы, за то, что сами тонули и тянули меня за собой. Но сейчас, в этой пустой комнате, мне вдруг до слёз хочется услышать хоть одно знакомое слово. Хоть от кого-то, кто знает меня настоящую.

Разрываюсь между этой тоской и старой злостью, пальцы тянутся к телефону, но я останавливаюсь. Нет. Она не поймёт. Или поймёт и начнёт жалеть, а я не переживу этого.

Открываю соцсети. Аня. Моя Аня, с которой мы делили лекции, смех и дешёвое пиво в студенческие годы. До Артёма. До того, как он отрезал меня от всех. Её страничка светится жизнью: фото с тремя детьми – кудрявый мальчик, девочка в красной куртке, младенец на руках. Улыбки, тёплый свет, счастье.

Я смотрю, и внутри всё переворачивается. Зависть – острая, как нож, – режет меня изнутри. Такой могла бы быть моя жизнь. Но я рада за неё, правда рада – она заслужила это тепло, эту семью. А я… я осталась где-то позади, в прошлом, из которого не выбраться. Много воды утекло.

Написать ей? Спросить, как дела? Нет, неуместно. Что я скажу?

"Привет, я сбежала от предателя мужа, живу в дыре и завидую твоим детям"?

Смешно. И больно.

Визитка Сергеева лежит в кармане. Достаю ее и сжимаю так, что края впиваются в кожу. Злость вспыхивает снова – на Артёма, на себя, на эту украденную жизнь, которая теперь смотрит на меня с экрана телефона чужими счастливыми глазами. Я потеряла всё. Десять лет в золотой клетке, где я была удобной, послушной, слепой. А теперь – что? Прятаться? Бежать?

Нет. Я хочу войти в тот зал, поднять голову, заставить их всех – его, её, эту чёртову элиту – увидеть, что я не сломалась. Что я больше не его тень.

Телефон уже в руках. Я набираю номер своего начальника. Вслушиваюсь в гудки.

– Игорь Николаевич, – голос мой дрожит, но я заставляю его звучать твёрдо. – Я согласна, – говорю, и в этот момент что-то внутри ломается, но не рушится, а закаляется.

Кладу трубку, не дожидаясь ответа. Сердце колотится, грудь сдавливает, но это не страх. Это ярость. Я иду туда не ради него, не ради них. Ради себя. Чтобы забрать свою жизнь обратно. Чтобы Артем пожалел, что вообще меня знал.

21. Настя

Благотворительный вечер нависает надо мной, как чёрная туча, тяжёлая и низкая, готовая в любой момент разразиться грозой, что смоет меня с лица земли. Ещё утром я еле держалась на ногах, подписывая бесконечные бумаги дрожащими пальцами, а теперь, после короткой передышки, вновь стою перед стеклянными дверями «Глобал Инвест», чувствуя, как мир сжимается вокруг меня в удушающий капкан.

Рабочий день здесь тянется до восьми – длинный, как бесконечная петля, и мне пришлось вернуться, хотя ноги подкашиваются, а в груди бурлит что-то тёмное, вязкое, готовое вырваться наружу. В кармане – смятая визитка Сергеева, как пропуск в ад, а решимость, что гнала меня сюда, трещит по швам, словно рваная ткань, едва сдерживающая бурю внутри.

Я дрожу – не от холода, а от этой проклятой смеси страха, злости и усталости, но заставляю себя идти вперёд, шаг за шагом, через стеклянный холл, где свет ламп отражается в глянцевом полу, слепя глаза. Каждый звук – лёгкий гул кондиционеров, шорох чьих-то шагов вдалеке – бьёт по нервам, как молоток.

Игорь вызывает меня в кабинет сразу, как только я появляюсь в офисе, и его взгляд – холодный, острый, оценивающий, как у хищника, что прикидывает, стоит ли добыча усилий, – приковывает меня к месту, лишая воздуха.

– Ты вовремя согласилась, – говорит он, не отрываясь от бумаг на столе, его пальцы небрежно перебирают листы, а голос остаётся ровным, почти безжизненным. – Мероприятие будет сегодня. Начало в девять, – добавляет он, и в его тоне проскальзывает лёгкая тень интереса, будто он проверяет, не сломаюсь ли я прямо сейчас, не рухну ли на этот стерильный пол под тяжестью его слов.

Я киваю, но сердце сжимается в ледяной ком, колотящийся о рёбра.

Девять? Слишком мало времени, чтобы собраться, чтобы натянуть на себя чужую кожу и шагнуть в этот мир, где я когда-то была тенью Артёма. Слишком мало, чтобы не развалиться на куски.

В горле встаёт ком, горький и тяжёлый, как всё, что я проглотила за эти годы.

– Это все здорово, но у меня нет… – начинаю я, голос дрожит, срывается, тонет в горле, как камень в болоте. – Нет платья и…

«Нет времени, нет сил притворяться кем-то ещё», – мысленно добавляю, сжимая кулак так сильно, что ногти впиваются в ладонь, оставляя багровые полумесяцы на коже.

– Это не проблема, – перебивает он, даже не поднимая глаз, его тон сухой, деловой, как будто я не человек, а пункт в его расписании. – Катя поможет. Она знает, что нужно делать, – он кивает в сторону двери, коротким, резким движением, и я понимаю, что мне пора идти, что он уже вычеркнул меня из своего внимания.

Я выхожу, чувствуя, как его взгляд провожает меня пару секунд, а потом растворяется в тишине кабинета. В коридоре меня встречает Катя – её тёплые карие глаза блестят в мягком свете ламп, отражаясь в стеклянных стенах, как маленькие огоньки. Она улыбается, мягко кивает в сторону отдельной комнаты – узкого закутка с зеркалом в полный рост, старой вешалкой и стопкой коробок в углу, где уже ждёт платье.

– Пойдём, переоденем тебя, – говорит она, касаясь моего локтя лёгким, почти материнским жестом, её голос звучит тихо, успокаивающе, как шепот ветра. – Игорь Николаевич сказал, чтобы я всё подготовила, – добавляет она, и в её тоне сквозит привычная деловитость, смешанная с теплом, которое я не могу не заметить.

Следую за ней, чувствуя, как усталость давит на плечи, словно кто-то положил мне на спину мешок камней. Каждый шаг отзывается болью в ногах, каждый вдох – напряжением в груди.

В комнате пахнет пылью и чем-то сладковатым, может, её духами. Она протягивает мне платье – тёмно-синее, гладкое, с простым кроем, но от этого не менее элегантное, как ночное небо, что прячет звёзды. Я переодеваюсь молча, натягивая ткань через голову, чувствуя, как она скользит по коже, холодная и чужая, пока Катя хлопочет рядом, поправляя складки своими тонкими пальцами. Внутри меня всё горит – от напряжения, от страха, от вопроса, что я вообще здесь делаю, зачем я согласилась на эту игру.

Когда я готова, она отводит меня обратно в приёмную – небольшое пространство перед кабинетом Игоря, с низким диваном, стеклянным журнальным столиком и огромной стеной из стекла, за которой раскинулся вечерний город, усыпанный огнями, как далёкими, недостижимыми осколками чужой жизни.

– Ну вот, теперь совсем другое дело, – говорит она, отступая на шаг и оглядывая меня с ног до головы, её губы растягиваются в мягкой улыбке. – У тебя фигура хорошая, даже завидую немного, – её голос искренний, тёплый, и я невольно смягчаюсь, хотя внутри всё ещё натянуто, как струна, готовая лопнуть.

Катя мне нравится. Её доброта, лёгкость и способность видеть свет там, где я давно вижу только тьму – всё это цепляет меня, трогает что-то глубоко внутри, чего я давно не касалась. Но она не умолкает, и каждое её слово – как укол, как тонкая игла, что вонзается в старые раны, которые я думала, уже зарубцевались.

– Скоро я в такое уже не влезу, – смеётся она, поглаживая свой округлый животик, её ладонь нежно скользит по ткани блузки, словно обнимая ребенка, что внутри. – Ещё пара месяцев, и декрет. Не верится, что стану мамой. Ты представляешь, как это – держать своего малыша? – её голос дрожит от счастья, глаза блестят, как будто в них зажглись звёзды, и она смотрит на меня, ожидая, что я разделю её восторг.

Я стискиваю зубы так сильно, что челюсть ноет, а в висках пульсирует боль. Каждое слово Кати о беременности, о материнстве – как нож, вонзающийся в старую рану, давно зарубцевавшуюся, но всё ещё кровоточащую под кожей.

Она не знает. Не может знать. Её восторг, бесконечные рассказы о том, что ждёт её впереди – о пелёнках, колыбельных, маленьких ручках, – бьют по мне сильнее, чем я могу вынести, сильнее, чем я думала, что ещё способна чувствовать.

Хочу закричать, оборвать её, выплеснуть эту жгучую злость, что кипит внутри, сказать что-то резкое, колкое, чтобы она замолчала, чтобы перестала невольно терзать меня своим светом. Но я не могу.

Она слишком хорошая – с этими тёплыми глазами, с этой мягкой улыбкой, с этой чистотой, которой я давно лишилась. Светлая, как солнце, что слепит, а не греет. Я не хочу её ранить, не хочу видеть, как её лицо дрогнет от моего яда. И вместо этого молчу, проглатывая боль, чувствуя, как она оседает в горле горьким комом, который я не могу ни сплюнуть, ни проглотить.

– А я уже думаю, как буду укладывать его спать, – продолжает она, не замечая, как я каменею, как моё тело превращается в статую из холодного камня. – Говорят, первые месяцы сложные, но я всё равно жду. Это же счастье, да? – её голос звенит, полный предвкушения, она смотрит на меня, чуть наклонив голову, ожидая, что я подхвачу её радость, что улыбнусь, кивну, скажу что-то тёплое в ответ.

Я киваю – коротко, механически, опуская взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Пальцы дрожат, и я сжимаю их сильнее, чтобы скрыть это.

Счастье. Для неё – да. Для неё это мягкий свет, тёплые ночи, крошечные пальчики, сжимающие её руку. Для меня – недосягаемая тень, призрак, что ускользает каждый раз, когда я пытаюсь его коснуться. Тень, что живёт в моих снах и умирает с каждым пробуждением.

Смотрю на свои ладони – пустые, холодные, – и чувствую, как внутри что-то сжимается, рвётся, но я держу лицо неподвижным, как маска.

Катя наклоняется ближе, её дыхание касается моего плеча, пока она поправляет какую-то невидимую складку на платье. Её движения лёгкие, заботливые, и вдруг её взгляд цепляется за мою руку – за тонкую золотую полоску на пальце, обручальное кольцо, которое я до сих пор не сняла. Оно сверкает в тусклом свете приёмной, как насмешка, как клеймо.

– Ой, у тебя кольцо, – говорит она с лёгким удивлением, её голос поднимается на полтона, полный любопытства. – А у тебя есть дети? – её вопрос такой невинный, такой простой, такой обыденный, что у меня перехватывает дыхание, как будто кто-то сжал мне горло ледяной рукой.

Я смотрю на кольцо. Оно жжёт мне палец – не металл, а воспоминания, что он несёт: десять лет лжи, боли, пустоты. Напоминание о прошлом, о том, что я всё ещё не вырвалась до конца, что часть меня всё ещё прикована к Артёму, к его предательству, к его сыну, которого я никогда не рожу. Как цепь, что я сама на себя надела, и теперь не знаю, как её сбросить.

– Нет, – отвечаю я тихо, почти шёпотом, голос хрипит, как будто пробивается сквозь толщу воды. – И никогда не будет, – добавляю, чувствуя, как голос дрожит, как слова царапают горло, но я держу их под контролем, не даю им сорваться в крик.

Катя замирает, её рука повисает в воздухе, застыв в миллиметре от моего плеча. Её глаза расширяются, в них мелькает растерянность, тень чего-то, что она не ожидала увидеть.

Тишина между нами становится густой, тяжёлой, как воздух перед грозой.

– А кольцо… – начинает, но осекается Катя.

– Кольцо тоже временно, – перебиваю я, говоря твёрже, чем хотела, твёрже, чем чувствую себя внутри. – Скоро сниму, – лгу, глядя в пустоту перед собой, в стеклянную стену, за которой огни города мигают, как далёкие звёзды, холодные и равнодушные.

Катя молчит секунду, потом её губы растягиваются в слабой улыбке, почти вымученной.

– Ну, тебе и без него идёт, – говорит она, её голос звучит тише, осторожнее, она пытается сгладить момент, вернуть лёгкость, что была между нами до этого. – Ты в этом платье – просто огонь, – добавляет девушка, и её тёплый тон едва доходит до меня, тонет в шуме крови, что стучит в ушах.

В этот момент за нашими спинами тихо хлопает дверь кабинета Игоря. Звук лёгкий, почти неуловимый, но я вздрагиваю, резко оборачиваюсь – никого. Только лёгкий сквозняк колышет бумаги на столе в приёмной, заставляя их шуршать, как сухие листья. Стеклянная стена отражает пустоту, и на секунду мне кажется, что я вижу тень, мелькнувшую за дверью.

– Это, наверное, сквозняк, – пожимает плечами Катя, не придавая значения, её голос возвращается к привычной лёгкости. – Здесь вечно двери хлопают, – она смеётся, коротко и звонко, поворачиваясь к сумке, чтобы достать туфли.

Я киваю, но внутри всё холодеет, как будто ледяной ветер ворвался в приёмную и пробрался под кожу, замораживая кровь в жилах.

Звук хлопнувшей двери всё ещё звенит в ушах – тихий, почти неуловимый, но от этого ещё более тревожный.

Это был сквозняк? Может быть. Здесь, в этом стерильном офисе с его стеклянными стенами и гудящими кондиционерами, такое случается, наверное. Но что-то в этом лёгком шорохе, в этом осторожном щелчке, заставляет моё сердце сжаться сильнее, чем должно.

А вдруг это был Игорь Николаевич? Вдруг он стоял там, за дверью, в своём холодном кабинете, и слышал мои слова – эти жалкие, дрожащие обрывки правды, что вырвались из меня, как кровь из открытой раны?

Я не могу знать наверняка. Не уверена. И всё же мысль об этом впивается в меня острыми когтями – мне бы не хотелось, чтобы он знал. Не хотелось, чтобы кто-то копался в этой боли, что я таскаю внутри, как тяжёлый камень, привязанный к груди. Говорить о ней – всё равно что резать себя ножом снова и снова, а если он начнёт жалеть меня…

Господи, это будет хуже всего. Хуже презрения или насмешек. Жалость – как кислота, что разъест остатки моего достоинства, и я не вынесу её, только не сейчас, не от него.

– Готова? – спрашивает Катя, её голос мягкий, как шёлк, пробивается сквозь шум в моей голове, и она протягивает мне туфли – чёрные, лаковые, с тонкими ремешками, что блестят в свете ламп. – Ты будешь там самой яркой, – добавляет она, и её улыбка искренняя, тёплая, как луч солнца, которого я давно не видела, но я едва её слышу, её слова тонут в хаосе моих мыслей.

– Да, – отвечаю, голос звучит глухо, как эхо в пустой комнате, пока я беру туфли и надеваю их, чувствуя, как холодная кожа обхватывает ступни. – Готова, – лгу я снова, выпрямляя спину, хотя внутри всё дрожит, как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего касания.

Сердце колотится, каждый удар отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, как барабанная дробь перед казнью. Я войду туда – в зал, полный чужих лиц, натянутых улыбок, звенящих бокалов и пустых побед, где каждый взгляд будет резать меня, как осколок стекла. И сделаю это не ради них – не ради Игоря, не ради Кати, не ради Артёма, чьё имя всё ещё жжёт мне язык.

Ради себя.

Чтобы доказать, что я ещё жива, что я не растворилась в той пустоте, что он оставил во мне, что я могу стоять, даже если внутри всё рушится.