Текст книги "Предатель. Я тебе отомщу (СИ)"

Автор книги: Виктория Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

22. Настя

Катя не отпускает меня сразу. Она смотрит на меня своими карими глазами, чуть щурится, будто оценивает картину, которую нужно довести до совершенства. Приёмная всё ещё кажется мне холодной – стеклянные стены, тусклый свет ламп, отражённый в глянцевом полу, – но её присутствие смягчает эту стерильность, как мягкий плед на острых углах. Она достаёт из сумки косметичку, маленькую, потёртую, с выцветшим цветочным узором, и улыбается, словно собирается сделать из меня куклу.

– Давай немного подправим, – говорит она, её голос лёгкий, почти игривый, как будто мы подруги, а не случайные попутчицы в этом странном дне. – Ты и так красивая, но чуть-чуть макияжа не помешает, – добавляет она, вынимая карандаш для глаз и помаду цвета спелой вишни.

Киваю, хотя внутри всё сжимается. Её забота трогает меня, но я не хочу этого – не хочу чувствовать себя обязанной, не хочу, чтобы кто-то копался в моём лице, как в моей душе. Она наклоняется ближе, её дыхание пахнет мятой, а пальцы ловко скользят по моим векам, подчёркивая глаза тонкой линией. Потом она проводит помадой по моим губам, и я чувствую, как они становятся чужими – яркими, заметными, не моими. Она отходит, любуясь своей работой, и хлопает в ладоши.

– Вот теперь точно готова, – смеётся она, поправляя мне выбившуюся прядь волос. – Игорь Николаевич будет в восторге. Всяко лучше, чем если бы он взял с собой меня в положении, – её тон становится чуть заговорщическим, и я напрягаюсь, но не успеваю ничего сказать.

Дверь кабинета открывается, и в приёмную входит Сергеев. Его шаги уверенные, размеренные, как будто он всегда знает, куда идёт и зачем. Он останавливается, скользит по мне взглядом – холодным, но внимательным, как будто оценивает не меня, а своё вложение.

– Выглядишь достойно, Анастасия, – говорит он, его голос ровный, но с лёгкой ноткой одобрения, что звучит слишком похоже на комплимент. – Лучше, чем я ожидал, – добавляет он, и уголок его губ чуть приподнимается в намёке на улыбку.

Мои щёки вспыхивают – не от удовольствия, а от раздражения. Смущение смешивается с гневом, как масло с водой, и я стискиваю зубы, чтобы не огрызнуться. Он такой же, как Артём – самоуверенный, властный, привыкший, что все вокруг пляшут под его дудку. Эта харизма, этот тон, будто он уже владеет мной, – я знаю эту игру, я жила в ней десять лет, и поддаваться ей снова я не собираюсь. Но его слова всё равно цепляют, колют, как заноза под ногтем, и я отворачиваюсь, делая вид, что поправляю платье.

– Пойдём, – говорит он, кивая в сторону выхода. – Пора выдвигаться, – его голос становится деловым, и я следую за ним, бросив короткий взгляд на Катю, которая машет мне рукой, как школьница.

В машине я сижу молча, глядя в окно, где огни города мелькают, как осколки разбитого зеркала. Тишина между нами тяжёлая, но я решаю её нарушить, потому что мысль о сделке жжёт меня изнутри.

– А дело с контрактом выгорело? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, небрежно, хотя внутри всё дрожит от предвкушения.

Он усмехается – коротко, сухо, как будто я сказала что-то забавное.

– Если бы нет, ты бы вступила на должность стажера, – отвечает он, бросая на меня быстрый взгляд. – Ты хорошо постаралась, – добавляет он, и в его тоне снова эта нотка одобрения, от которой мне хочется сжаться в комок.

Я не отвечаю, но внутри меня вспыхивает тёплое, злорадное чувство.

Артём, должно быть, в ярости – рвёт и мечет, проклинает меня, кусает локти, представляя, как его планы рушатся, как его мир трещит по швам. Эта мысль греет меня, как костёр в холодную ночь, и я позволяю себе лёгкую, почти незаметную улыбку. Пусть бесится. Пусть знает, что я не просто ушла – я ударила его туда, где он больше всего боится потерять.

Вечер начинается спокойно. Зал огромный, с высокими потолками, увешанными хрустальными люстрами, что сверкают, как звёзды в чужом небе. Гости – сплошь дорогие костюмы, шёлковые платья, звон бокалов и приторные улыбки. Я стою у стены, сжимая в руке фужер с шампанским, которое даже не пью, просто держу, чтобы занять пальцы. Игорь отходит почти сразу – что-то говорит о делах, о ком-то, с кем нужно перекинуться парой слов, и оставляет меня одну. Я не против. Его присутствие давит, как тяжёлая тень, и без него я могу дышать чуть свободнее.

Но одиночество длится недолго. Ко мне подходит женщина – высокая, с длинными тёмными волосами, уложенными в небрежный пучок, и острым взглядом, что цепляется за меня, как крючок. Я узнаю её сразу – Эльвира, подруга детства Артёма. Её голос, её манера держаться – всё это всплывает в памяти, как старый сон, который я предпочла бы забыть.

– О, Настюша, и ты здесь! – восклицает она, её тон высокий, почти визгливый, полный притворного удивления. – Не ожидала увидеть! Умеешь удивлять. Ещё и выглядишь… куда лучше, чем раньше. Похорошела вся. Как ты? Как Артём? – она сыпет словами, не давая мне вставить ни звука, её улыбка широкая, но в глазах – любопытство, смешанное с чем-то острым, почти ядовитым. – Я что-то недавно как прилетела из Дубая, всё никак до вас добраться не могла. Кстати, а где Артём? Ты же с ним здесь, – продолжает она, оглядываясь, как будто он должен вот-вот появиться из-за колонны.

Я открываю рот, чтобы ответить, чувствуя, как горло сжимается от её слов, от этого имени, что режет меня, как лезвие.

– Нет. Я пришла без… – начинаю, но не успеваю договорить.

Сзади меня обхватывают сильные руки, знакомый запах дорогого парфюма – терпкий, с ноткой древесины – ударяет в нос, и я застываю, как будто меня окатили ледяной водой.

Артём. Его пальцы сжимают мои плечи, не сильно, но достаточно, чтобы я почувствовала его ярость.

– Привет, Эльвира. Меня ищешь? – говорит он громко, его голос звучит спокойно, почти весело, но я знаю этот тон – он натянут, как струна, готовая лопнуть.

А потом он наклоняется к моему уху, его дыхание горячее, обжигающее, и шепчет так тихо, что слышу только я:

– Это, сука, ты устроила? Ты слила мои данные по сделке этому мудаку?

23. Настя

Я стою, как зверь в капкане, чувствуя, как воздух в зале густеет, становится вязким, душит меня, словно мокрое одеяло.

Артём всё ещё сжимает мои плечи, его пальцы – как стальные тиски, а Эльвира щебечет что-то про их детские шалости, её голос – как скрежет ножа по стеклу, режет мне нервы до крови.

Они воркуют, будто ничего не происходит, будто я не задыхаюсь здесь от унижения и гнева, будто пол не уходит из-под ног, оставляя меня висеть над пропастью.

Я в тупике. Мысли мечутся, как загнанные в угол крысы – что делать?

Убежать? Закричать? Остаться?

Ноги дрожат, тело тяжёлое, словно налито свинцом, а разум кричит: уйди, исчезни, спрячься.

Но я не могу. Его хватка держит меня сильнее, чем я хочу признать.

Делаю шаг назад, но Артём реагирует мгновенно – его рука соскальзывает с плеча и стискивает моё запястье, до хруста, до боли, что отдаётся в костях.

– Куда собралась? – его голос низкий, с тенью угрозы, прикрытой насмешкой, что звенит в ушах, как ржавый колокол.

Он смотрит на меня, глаза сужены, как у волка, что загнал добычу.

– Отпусти, – выдавливаю я, дёргая руку, но его пальцы только сильнее впиваются в кожу. – Я хочу уйти.

Жар заливает лицо, сердце колотится, но я держу голос твёрдым, как могу.

– С чего бы вдруг? Ты моя жена, – говорит он, и в его тоне эта проклятая самоуверенность, от которой меня тошнит, как от прогорклого масла.

Он наклоняется ближе, и я чувствую его дыхание – горячее, с привкусом виски, что обжигает мне щеку.

– И что? Твоей жене уже нельзя сходить в туалет? – огрызаюсь я, вкладывая в слова всё презрение, что кипит внутри, и бросаю взгляд на Эльвиру, моля, чтобы она не лезла.

Грудь сдавливает, каждый вдох – как борьба, но я стою прямо, не давая ему увидеть, как мне страшно.

– Ой, а пошли вместе! – вдруг вмешивается она, её голос взлетает вверх, полный фальшивого восторга, и она хлопает в ладоши, как ребёнок, которому подарили конфету.

Её улыбка ослепляет, но глаза – как два острых клинка, и я понимаю, что она не отпустит меня так просто.

На самом деле я не хочу туда. Ни с ней, ни с ним, ни с этой их гнилой игрой. Но выбора нет – рука Артема отпускает моё запястье, оставляя красные следы на коже, и я иду за Эльвирой, чувствуя, как его взгляд впивается мне в спину, как раскалённый гвоздь.

Туалет – одновременно убежище и клетка. Зеркала вдоль стен отражают мягкий свет золотистых ламп, мраморный пол блестит, как лёд, а воздух пропитан запахом дорогого мыла и жасмина – слишком сладким, слишком чужим.

Я подхожу к раковине, достаю из сумочки салфетку, промокаю лоб, шею, стараясь не смотреть в своё отражение. Умыться нельзя – макияж, что Катя так старательно накладывала, размажется, и я стану ещё уязвимее, ещё голее перед этим миром. Салфетка холодит кожу, но жар внутри не гаснет, он тлеет, как угли, что готовы вспыхнуть от малейшего дуновения.

Эльвира стоит рядом, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Её каблуки – чёрные, блестящие, как обсидиан, – отбрасывают резкие тени, а платье, обтягивающее её фигуру, кричит о деньгах и статусе. Она смотрит на меня с лёгкой усмешкой, как охотник на загнанную дичь, и я чувствую, как её взгляд ощупывает меня, ищет слабину.

– Твой муж в полной жопе, ты в курсе? – говорит она, её голос резкий, с ноткой злорадства, что вонзается в меня, как осколок стекла.

Она наклоняет голову, будто ждёт, что я рухну в слёзы или начну оправдываться.

– Это временно, – отвечаю я тихо, но твёрдо, глядя на свои руки, что сжимают смятую салфетку. Голос дрожит, но я держу его под контролем, не давая ей увидеть, как внутри всё рвётся.

Она приподнимает брови, её глаза расширяются в притворном удивлении, и на секунду кажется, что она сейчас захохочет, как гиена над падалью.

– Временно? – переспрашивает Эльвира, растягивая слово, как резину, что вот-вот лопнет. – Это что, про жопу или про то, что он твой муж? – уточняет она, и её тон сочится издёвкой, что жжёт мне кожу.

– То, что он мой муж, – выдавливаю я, поднимая взгляд на неё, и каждое слово – как выстрел, что я выпускаю в эту пропасть между нами. – У нас не всё так… гладко, как могло показаться на первый взгляд, – добавляю, чувствуя, как горло сжимается, но я не отворачиваюсь.

– В вашей семье разлад? Ох, как же так? – театрально охает она, прижимая руку к груди, её губы кривятся в гримасе, но тут же она смеётся – коротко, резко, как треск ломающегося льда. – Ладно, из меня отвратительная актриса, я знаю, – говорит, махнув рукой, и её смех отскакивает от стен, как эхо в пустой пещере.

– О чём ты… – начинаю, но голос тонет в горле, потому что я уже знаю, что она скажет. Внутри всё сжимается, как будто кто-то стянул мне рёбра стальным обручем.

– Насть, да все в курсе, что твой мужик ходит налево и растит выблядка от своего маркетолога, – говорит Эльвира, её слова падают, как камни с обрыва, разрывая тишину на куски. – Ты из-за этого что ли собралась уйти от него? В тот самый момент, когда он больше всего нуждается в твоей поддержке, – продолжает она, и в её голосе эта смесь презрения и насмешки, что душит меня, как дым.

– Как ты можешь так… говорить? – вырывается у меня, голос дрожит, срывается, но я не могу остановиться.

Слёзы жгут глаза, но я сжимаю кулаки, чтобы не дать им пролиться, чтобы не дать ей победить.

– А что я такого сказала? – пожимает она плечами, её тон становится ленивым, почти равнодушным. – Всем мужикам иногда нужно сбрасывать пар. Вон, мой, думаешь, святой? Ни черта. Каждый месяц новая шлюха. И ничего, живём счастливо. В мире и согласии. Главное, деньги платит, – говорит она, и её улыбка становится шире, но глаза остаются холодными, как замёрзшее озеро.

– Это же… отвратительно, – выдавливаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, как всё внутри сворачивается в тугой узел от её слов.

Хочу кричать, бить по этим зеркалам, чтобы они разлетелись вдребезги, как моя жизнь, но стою неподвижно, глядя на неё.

– Вот поэтому ты мне сразу и не понравилась, – говорит она, её голос становится острым, как скальпель. – Я говорила Темке, не связывайся ты с провинциалками. Нет же, упёрся рогами. Очнись, Настя, мир не состоит из розовых пони, какающих радугой, – продолжает она, и каждое слово – как удар хлыстом, что оставляет следы на коже.

– Я уже в курсе, – отвечаю тихо, но в моём голосе звенит сталь, которой я сама от себя не ожидала.

Смотрю ей в глаза, чувствуя, как внутри что-то ломается, но не рушится, а крепнет, как закалённый металл.

– И перестань строить из себя обиженку, – фыркает Эльвира, отбрасывая прядь волос с лица резким движением. – То же мне нашлась… гордая. Он тебя из помойки вытащил, огрел, приодел. Сложно притвориться что ли, приласкать лишний раз? – её тон становится ядовитым, и она смотрит на меня сверху вниз, как на грязь под ногами.

– Сложно, – говорю, и мой голос звучит твёрже, чем я думала. – Ненавижу лицемерие, – добавляю я, и это правда, что жжёт меня изнутри, как раскалённая проволока.

– Ой, делайте, как хотите… – вздыхает она, закатывая глаза с театральной скукой. – Только имей в виду, если ты собираешься отсудить у него половину при разводе, то нихренашеньки у тебя не получится. Уж я, как авторитетный адвокат, об этом позабочусь, – говорит она, и её улыбка становится хищной, как у волка, что почуял добычу, а голос набирает вес, полный уверенности в своей власти.

Эльвира разворачивается, её каблуки цокают по мрамору, как выстрелы из пистолета, звук эхом разносится по пустоте туалета. Дверь хлопает за ней, оставляя звон в ушах.

Я стою, глядя на своё отражение в зеркале – бледное лицо, подведённые глаза, губы, что кажутся слишком яркими, слишком чужими на этом измождённом лице. Салфетка в руке смялась в мокрый комок. Я бросаю её в раковину, чувствуя, как дрожь пробирает всё тело, от пальцев до позвоночника.

Она права? Нет. Но её слова – как яд, что медленно сочится в кровь, отравляя всё, что я пытаюсь собрать из осколков.

Я одна. Как быть дальше? Что сделать, чтобы Артём окончательно от меня отстал и нахлебался сполна?

24. Настя

Выхожу из туалета, и холод мраморных стен обволакивает меня, как ледяной плащ, цепляется за кожу, проникает в поры, остужая яростный пожар, что бушует внутри. Но он не гаснет – он тлеет, готовый вспыхнуть снова от малейшей искры.

Зал встречает меня как чужая страна: гул голосов, звон бокалов, блеск хрустальных люстр режет глаза, словно осколки разбитого зеркала, в котором я не хочу видеть своё отражение.

Всё вокруг – фальшивое, искусственное, как маска, что я натянула на лицо и с трудом удерживаю, чтобы она не треснула под тяжестью моего собственного дыхания. Сердце колотится, каждый удар – как молот, отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, что дрожат, несмотря на стиснутые кулаки. Я чувствую эту дрожь – предательскую, непрошеную, – как будто тело хочет выдать всё то, что я прячу за этой проклятой маской.

Слова Эльвиры всё ещё жгут, как кислота, что разъедает остатки моей гордости. Но я не сломалась. Не перед ней, с её ядовитой ухмылкой и острыми каблуками. И не сломаюсь здесь, среди этих чужаков в шёлке и бархате, что улыбаются мне, как стервятники, ждущие падали. Я должна идти вперёд, должна держаться, хотя ноги – как свинцовые гири, каждый шаг – как хождение по тонкому льду, что трещит под моим весом, грозя провалиться в бездну.

«Что я вообще здесь делаю? Зачем я согласилась на этот маскарад? Чтобы доказать ему? Себе?»

Игорь Николаевич находит меня почти сразу. Его фигура проступает сквозь толпу – высокий, в тёмном костюме, что облегает его, как вторая кожа, с этой холодной, непроницаемой уверенностью, что окружает его, как броня, отполированная до блеска. Он идёт ко мне, и я замечаю, как несколько пар глаз – цепких, хищных, впиваются в него: инвесторы, партнёры, волки в дорогих пиджаках, что выжидают момент для прыжка.

Начальник останавливается рядом, чуть наклоняет голову, и его взгляд – острый, как скальпель, проницательный, как рентген, – цепляется за моё лицо, ищет трещины в этой хрупкой оболочке, что я зову собой.

– С вами всё в порядке, Анастасия? – спрашивает он, его голос ровный, как натянутая струна, но в нём скользит лёгкая тень беспокойства, что кажется мне чужеродной в его холодной натуре. – Выглядите бледнее обычного.

Его глаза задерживаются на мне чуть дольше, чем нужно.

Я стискиваю зубы так сильно, что челюсть ноет, чувствуя, как жар – предательский, горячий – взбирается по шее к щекам, выдавая меня с потрохами. Он заметил. Конечно, заметил. Но я не хочу его внимания, не хочу, чтобы он копался в моих ранах, разглядывал мою слабость, как экспонат под стеклом.

– Семейные обстоятельства не радуют, – выдавливаю глухо, голос хрипит, как будто пробивается сквозь толщу воды, и я ненавижу себя за эту слабость, что просачивается в каждую букву. – Долго мы здесь ещё будем? – как бы невзначай интересуюсь, бросая взгляд куда-то в сторону, на мелькающие силуэты гостей.

– Не пришлись по душе пафосные мероприятия? – спрашивает он, и в его тоне проскальзывает что-то вроде насмешки, но мягкой, почти дружелюбной, что кажется мне фальшивкой, натянутой поверх его холодного расчёта.

Игорь чуть улыбается, уголок губ приподнимается, но я не вижу в этом тепла – только сталь, отточенную и бесчувственную.

– Предпочла бы им чтение книги, – бросаю я резко, и это правда, что вырывается из меня, как выстрел из ружья, оставляя дымящуюся гильзу в груди.

«Книги не предают, не лгут, не душат тебя своим блеском, не смотрят на тебя, как на падаль,» – думаю я, представляя, как сжимаю в руке фужер до треска стекла, до боли, что могла бы отрезвить меня, вырвать из этого кошмара. Только боль сейчас кажется настоящей, единственной, что может меня удержать.

– Звучит наивно, но, пожалуй… это вызывает уважение, – подмечает Игорь, и его голос опускается на полтона, становится глубже, как будто он действительно впечатлён, хотя я не верю ни единому его слову. – Ещё пятнадцать минут, и пойдём, – говорит он, кивая в сторону группы мужчин в строгих костюмах, что стоят неподалёку, бросая на нас взгляды – цепкие, оценивающие, как у стервятников над раненым зверем.

Игорь берёт меня за локоть – не грубо, но с этой проклятой уверенностью, что бесит меня до дрожи, – и ведёт к ним. Инвесторы. Их лица – как маски, высеченные из холодного камня: острые скулы, натянутые улыбки, что не доходят до глаз, взгляды, что ощупывают меня, как товар на прилавке, прикидывая, сколько я стою.

Сергеев представляет меня – "Анастасия, мой новый перспективный сотрудник", – и я киваю, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки, хотя внутри всё вопит.

Их голоса сливаются в монотонный гул, слова о процентах, сделках, будущем тонут в рёве крови, что стучит в ушах, как барабаны перед битвой. Я стою, как манекен, пустая оболочка, пока они обсуждают меня, будто я – призрак, которого здесь нет.

И вдруг зал вздрагивает, как от удара грома. Гул голосов обрывается, как лопнувшая струна, и я вижу его – Артёма.

Он не выходит – он врывается в поле моего зрения, пробивая толпу, как таран. Его шаги тяжёлые, резкие, как удары молота по железу, каждый отзывается эхом в моих костях. Лицо искажено гневом, черты заострились, как у зверя, что почуял кровь, глаза горят, как раскалённые угли, и я знаю этот взгляд – он хочет раздавить меня, стереть в порошок, уничтожить всё, что я пытаюсь построить. Его кулаки сжаты, вены на руках вздулись, плечи напряжены, как натянутый лук, и он смотрит прямо на меня, как на мишень, в которую сейчас вонзит весь свой яд. Я чувствую, как воздух густеет, как он давит на меня, как страх ледяной волной заливает грудь, подбирается к горлу.

– Ты ещё пожалеешь, что связалась с этим куском дерьма, – рычит муж, оказавшись ближе, его голос громкий, хриплый, рвётся сквозь шёпот толпы, как вой сирены.

Он делает шаг ко мне, и я чувствую, как ноги подкашиваются, как земля уходит из-под меня, как страх сжимает лёгкие, не давая вдохнуть.

Но Игорь реагирует быстрее, чем я успеваю рухнуть. Он встаёт между нами, его фигура – как нерушимая стена, что отсекает Артёма от меня, как щит, что я не просила, но который сейчас спасает мне жизнь. Его лицо остаётся спокойным, как озеро в штиль, но в глазах – сталь, холодная, непрошибаемая, что блестит, как лезвие на свету.

– Не стоит разбрасываться опрометчивыми обещаниями, – хладнокровно отзывается мой босс, его голос тихий, но острый, как клинок, что режет тишину на куски. – Либо действуйте, либо проваливайте. Проигрывать тоже нужно уметь. Слышали о подобном, Морозов? – добавляет он, и в его тоне нет ни капли сомнения, только презрение, что хлещет Артёма, как плеть, оставляя невидимые следы на его багровеющем лице.

Толпа затихает, как море перед штормом, и взгляды – десятки, сотни острых игл – вонзаются в происходящее, пригвождая к месту. Воздух густеет, тяжелеет, пропитывается электричеством, что трещит вокруг, словно перед грозой. Ощущение липкое, удушающее, давит на грудь, мешает вдохнуть.

Артём открывает рот, челюсть дрожит от ярости, но слова вязнут в горле, точно ком грязи, который не выплюнуть. Лицо красное, вены на шее вздуваются, подобно канатам, готовым лопнуть, и отступление следует – неохотное, тяжёлое, как у раненого зверя, что ещё рычит, но понимает поражение. Последний взгляд его – полный ненависти, словно яд, капающий с клыков, и обещание боли, витающее в пространстве, точно зловещий призрак, – врезается в сознание, оставляя ожог.

Игорь поворачивается, движение резкое, но спокойное, кивок в сторону выхода обозначает путь.

– Пойдёмте, Анастасия, – голос режет тишину, словно нож, и шаги отдаются в голове, пока взгляды гостей – раскалённые угли – обжигают спину, шею, затылок, оставляя шрамы.

Улица встречает холодным ветром, что бьёт в лицо, как пощёчина, вырывая из оцепенения. Вдох мой жадный, глубокий, точно у утопающего, вынырнувшего из-под воды, – спасение, схваченное обеими руками. Но напряжение остаётся, пульсирует внутри, натянутое до предела и готовое лопнуть. Оно живёт в венах, в каждом ударе сердца, в каждом дрожащем выдохе.

Игорь останавливается, силуэт чёрным пятном выделяется на фоне ночного города, взгляд – долгий, пристальный – несёт нечто новое. Жалости нет – слишком простое, унизительное чувство, – а интерес, острый, как лезвие, пугает сильнее холодности.

– Тронуть вас он не посмеет, – произносит он твёрдо, как гранит без трещин, непрошибаемый, как стена, воздвигнутая между угрозой и мной.

– Откуда такая уверенность? – вырывается у меня хрипло, голос ржавым замком скрипит, злость на слабость, на вопрос, выдавший смятение, обжигает.

– Ваш муж, несмотря на флёр человека, склонного к поступкам на горячую голову, скажем так… всегда умел просчитывать риски, – начинается он, ровным тоном с лёгкой насмешкой. – Его проигрышная позиция очевидна. Да, его это бесит, как и бездействие. Отсутствие рычагов давления можно счесть трусостью, отчего самооценка вашего супруга страдает, и всё же… Тронуть вас он не решится, пока рядом стою, – слова ложатся, как кирпичи в фундамент уверенности, а земля под ногами дрожит. – Видите ли, вашему мужу его состояние дороже, чем вы…

Каков нахал! Впрочем, чего обижаться на правду…

– И к чему тогда эта беседа? Защиту предлагаете? – гнев вспыхивает, как сухая трава под спичкой, жар заливает грудь, лицо, пальцы. – Только, вот, жалеть меня не смейте! – голос режет воздух, острый, как бритва, но дрожь выдаёт усталость, прячущуюся за яростью.

– Смысла в том нет, – отвечает он спокойно, почти равнодушно. – Справляться с этим вы умеете и без того, – его губы кривятся в усмешке.

– С жалостью к себе или с защитой? – зачем-то предпринимаю попытку укусить словами, поймать на слабине, но устойчивость его не дрогнула.

– Полагаю, что оба варианты, – свой ответ Игорь сопровождает улыбкой.

– Знаете ли! – факелом вспыхивает я, слова рвутся наружу, горячие, колючие, но обрываются резко, проглатываются, как горькая пилюля. Но тут же осекаюсь. Ссориться с Сергеевым нельзя. Уж точно не мне. Вдох холодный, воздух царапает горло, и выдавливается: – Ресурсы человеческие не бесконечны, – мой голос глух, как эхо в пустоте, усталость накатывает волной, грозящей утянуть на дно. – Я всесильной себя не считаю.

Признание – нож, вонзённый в саму себя, нехотя, но честно, и ненависть к этой правде жжёт изнутри.

Взгляд его долгий, слишком долгий, лучом проникает под кожу, вгрызается в кости, ищет то, что отдавать не хочется. Ощущение от это странное – сразу накатывает физическая тяжесть, хочется отшатнуться, спрятаться, но стою, как статуя, боящаяся треснуть.

– Чего на самом деле желаете, Анастасия? – голос тише, мягче, но опасность таится в нём, как шёпот ветра перед молнией.

– О чём вы говорите? – растерянно переспрашиваю.

– Вы прекрасно меня поняли, – говорит он, не отводя глаз. – Развод? Раздел имущества? Какую выгоду хотите извлечь? – слова падают, как камни в колодец, круги на воде не остановить.

– Мне нужна только месть, – хрипло и без сожаления отвечаю.

Эта правда горит, как костёр из обломков жизни, которому я не дам погаснуть.

Игорь смеется. Смех его – короткий, сухой, как треск ветки под ногой, без злобы, с удивлением и тенью чего-то неразгаданного.

– Тогда вам стоит радоваться, – глаза его блестят.

– Почему?

– Перед вами тот, кого муж ваш ненавидит больше всех на свете, – голос ниже, заговорщический, шёпот в темноте. – Этого мало? – его легкая усмешка кажется мне дразнящей.

– Конечно, мало, – хмурюсь я. – Что мне теперь? Поцеловать вас на его глазах? Детский сад какой-то, – сарказм и вызов выстреливают сами по себе, удивляя саму меня.

Что я только несу? Зачем это сказала?

– А почему бы нет? – его голос звучит мягче. – Всё гениальное – просто. Слышали о таком… Морозова?

Слова Игоря повисают, как вызов.