Текст книги "Лорд-обольститель"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
– Я рада, что вас настигло возмездие.
– Моя жизнь обретает смысл, только когда я рядом с тобой.
– Я полагала, что жизнь такого великого человека, как вы… величайшего деятеля в истории человечества, всегда наполнена каким-то особым смыслом.
– Тебе нравится обличать меня. Что ж, я не против… Но знай: когда ты рядом, моя жизнь становится совсем иной. Ты нужна мне… и сын тоже. Я молю Бога о том, чтобы она однажды легла спать и не проснулась. Тогда мы смогли бы пожениться, Кейт. Тогда я смог бы уговорить тебя.
– Не смейте произносить подобные вещи… в моем присутствии! – воскликнула я. – Никогда! Другие люди тоже имеют право на жизнь, знаете ли. Они приходят в этот мир не только для того, чтобы обеспечивать ваши потребности. Вы ведь использовали меня в качестве орудия мести… низкой и мелочной мести. Вы хотели использовать принцессу для того, чтобы в жилах ваших детей текла кровь французских королей. Когда-то это казалось вам очень важным обстоятельством. Теперь уже не кажется. Теперь Франция республика, так что нужно избавиться от принцессы. Потрясающая логика!
– Я не говорил, что собираюсь избавиться от нее. Просто я ее не люблю. И никогда не любил. Она меня раздражает, и мне противно находиться рядом с ней. Да, я хотел бы, чтобы она умерла во сне… Вечно жалуется на слабое здоровье. Непохоже, чтобы жизнь доставляла ей хоть какое-то удовольствие, так что почему бы ей не расстаться с этой постылой жизнью и не убраться с моей дороги? По крайней мере, я честен. Сомневаюсь, что я первый в истории человечества муж, который не любит свою жену и хочет, чтобы она тихо ушла из его жизни. Только не все отваживаются произнести вслух подобное пожелание. Другие варианты? Поскольку она католичка, да к тому же еще и королевских кровей, для расторжения брака потребуется разрешение папы, да и она ни за что на это не пойдет, по крайней мере, добровольно. Потому вполне естественно, что я страстно мечтаю о ее тихой и безболезненной кончине. Видишь, я честен с тобой.
– Мне не нравятся подобные разговоры.
Он взял мою руку и поцеловал. Я продолжала:
– Похоже, вы всегда получаете то, что хотите.
– Да, Кейт, именно так. И когда-нибудь я получу тебя и малыша… и других детей, которые у нас родятся. Мы созданы друг для друга. Твой характер… твоя независимость… твои очаровательные темно-рыжие волосы… Я думаю о них постоянно. И не успокоюсь, пока мы не будем вместе… как в те ночи, что мы провели с тобой… Запомни, мы снова будем вместе. Не искушай меня, Кейт.
– Из всего сказанного я сделала вывод, что нужно как можно скорее покинуть ваш гостеприимный замок, – проговорила я.
– Ты будешь в Хижине, совсем рядом.
– Вы ставите меня в невероятно сложное положение. Я не знаю, чего ожидать. Знаю только то, что должна уехать… причем немедленно.
– И забрать малыша? Каким еще испытаниям ты собираешься его подвергнуть? Ему требуется забота. И покой. Жизнь, которую он вел в Париже, не могла не повлиять на детскую психику. Я не позволю увезти его отсюда.
– Вы не сможете помешать мне, если я захочу его забрать. Вы не имеете на него никаких прав.
– Я – отец.
– Ваше участие в его зачатии было ничтожным. Нечто вроде случайной связи с незнакомкой. В этом нет ничего особенного. Я никогда не понимала, как это отец может иметь права, равные правам матери. Этот ребенок вырос во мне… стал моей жизнью с того самого момента, как я узнала о его существовании. Не смейте говорить о своих правах!
– Моя огненная, моя возлюбленная Кейт. Ты все сильнее убеждаешь меня в том, что мне без тебя не жить.
– Что сказал врач о вашей ноге? – сменила я тему.
– Ничего нельзя поделать. Нужно было лечить ее сразу. Я потерял часть кости и теперь до конца жизни буду хромать.
– Болит?
Он пожал плечами.
– Иногда. Не так сильно, как раньше. Сейчас просто ноет. Особенно в холодную погоду или когда начинаю злиться.
– Погода есть погода, а вот не злиться… это ведь вполне в ваших силах. Так что…
– Так что ты должна обо мне позаботиться. Да-да. Как тогда, в Париже… только по-другому. Давай станем нежными и страстными любовниками… ты же знаешь, что это вполне возможно.
– Осмотрим Хижину, – предложила я.
Он послушно встал, и мы пошли вдоль рва.
Вскоре мы увидели Хижину, примостившуюся в тени замка… будто отросток крепостной стены.
– Ее пристроили не так давно, – сообщил барон. – Кажется, в восемнадцатом веке. Один из моих предков возвел ее для своей любовницы. Позднее здесь стали жить слуги. Насколько мне известно, все последние годы Хижина пустовала.
Он предложил войти внутрь. Мы оказались в просторной комнате с огромным камином и полом, выложенным каменными плитами. Из мебели здесь были дубовая скамья, монументальный стол и несколько стульев.
– Ты сможешь сделать этот домик достаточно уютным, – заверил он меня. – Здесь имеется довольно большая кухня и несколько спален. Не забывай, что это всего лишь гавань, где ты будешь пережидать шторм. Не более того…
– Вы и в самом деле очень добры, – произнесла я. – Боюсь, что временами кажусь весьма неучтивой. Я ведь понимаю, сколь многим вам обязана…
– А вот мне никогда не погасить свою задолженность, так? Быть может, лет через двадцать мне все же удастся убедить тебя в том, что я могу быть не только диким и необузданным, каким ты меня привыкла считать. Когда мы оба состаримся, а я всей оставшейся жизнью докажу тебе свою преданность… жизнью с тобой, малышом и другими нашими детьми… тогда ты, возможно, вынуждена будешь признать, что лучшего мужа и желать не могла. Вот тогда мы наконец-то будем квиты. Ты согласна?
Я хотела отвернуться, но он взял меня за плечи и заглянул в глаза.
– Ты согласна, Кейт?
– Вы говорите о невозможном.
– Быть может, когда-нибудь это станет возможным, – твердо проговорил он.
Мне предстояло вспомнить эти слова, причем довольно скоро.
* * *
Тревожные предчувствия все сильнее завладевали моей душой. Чем больше я приходила в себя, тем лучше ощущала подводные камни ситуации, в которую угодила. Но у меня было утешение, которое компенсировало все тревоги и неприятности. Этим утешением был Кендал. Уже через неделю он начал заметно округляться, к нему вернулась обычная живость, и мой сын снова превратился в здорового и счастливого мальчугана.
Было ясно, что он полюбил замок и свою новую жизнь. Он все больше привязывался к барону… Я и сама уже думала о бароне как о… Ролло. Кендал его ничуть не боялся. Вряд ли кто-нибудь относился к Ролло с такой любовью, как мой сын. Они очень много времени проводили вместе.
Вскоре после приезда в замок он сообщил Кендалу, что хочет повести его в конюшню и показать ему нечто особенное. Как оказалось, Кендала там ожидал белоснежный пони, в точности такой, какого барон описывал тогда, на Рождество.
Кендал прибежал ко мне с горящими глазами.
– Он там, мама! Он там… точь-в-точь такой, как рассказывал барон… и он мой!
После этого он начал учиться ездить верхом. Иногда Ролло сам занимался с ним, и они ехали рядом по полоске дерна, уложенной вдоль берега рва. Иногда с ним ездил один из грумов.
А тогда, в тот день, когда Кендал стал владельцем белого пони, ко мне в комнату стремительно вошла Жанна. Ее глаза сияли радостным изумлением.
– Взгляните, что мне подарил барон, – сказала она. – Помните, как на Рождество мы говорили о подарках? И вот эта брошь… точно такая, как описывал барон! Он сказал, что я так хорошо заботилась обо всех… – Ее глаза наполнились слезами, и она отвернулась. Брошь была изумительно красивой, и у Жанны никогда не было ничего подобного. Будучи практичной француженкой, она, вероятно, рассматривала подарок барона и как страховку на черный день. Но эта брошь имела для нее и огромную моральную ценность.
Увидев брошь, Кендал был вне себя от радости. Он только и говорил, что об этой броши. В тот день, спустившись ко рву, я увидела его на пони, которого вел на длинном поводу Ролло.
Сын закричал:
– Смотри, мама. Смотри! Барон, пожалуйста… не держите повод.
Барон позволил ему проскакать какое-то расстояние вполне самостоятельно.
– Он будет хорошим наездником, – сказал Ролло.
Я стояла, глядя на сына. Его глаза сверкали, щеки раскраснелись. Он не сводил с нас глаз, желая убедиться в том, что мы неподдельно восхищаемся им.
Кендал подъехал к нам.
– А у Жанны есть брошь! Ее рождественский подарок!
Внезапно он рассмеялся и взял меня за руку, несомненно, надеясь увидеть кольцо с сапфиром, описанное Ролло в рождественский вечер.
Заметив его разочарование, я спросила:
– Ты не хочешь еще немного показать нам, как ездишь рысью?
Но Ролло не позволил мне сменить тему.
– Ты хотел увидеть кольцо, – сказал он.
– Да. Только мама не получила своего подарка.
– Ее подарок еще не готов, – пояснил Ролло.
– А когда он будет готов? – спросил Кендал. – Ведь она же должна его получить, не так ли?
– Да, – кивнул Ролло, – должна.
– Но когда?
Ролло посмотрел на меня в упор.
– Когда? – повторил он.
– Все не могут одновременно получить подарки, – ответила я. – Тебе повезло, у тебя есть этот чудесный пони. И Жанне повезло.
– Тебе тоже должно повезти, мама.
– Я обещаю, – обратился Ролло к Кендалу, – что когда-нибудь она непременно получит это кольцо.
Он продолжал пристально смотреть на меня, насквозь прожигая пронзительным взглядом, напомнившим мне о ночах, проведенных с ним в башне… Я почувствовала, как меня властно охватывает возбуждение.
И уже сама не понимала своих чувств.
* * *
Мари-Клод проявляла ко мне живой интерес. Разумеется, она не могла понять, как получилось, что я оказалась в обществе ее мужа тогда, в осажденном Париже, и, конечно же, не очень верила в нашу случайную встречу во время обстрела, когда он спас жизнь Кендалу.
Она сильно отличалась от той юной девушки, которая убежала в лес со своим любовником во время пикника. Тогда она была беспечной и импульсивной. Теперь стала нервной и беспокойной.
Ее отнюдь не огорчил мой приезд в замок. И она не хотела, чтобы я переселялась в Хижину. Как ни странно, мое присутствие не раздражало ее.
И еще был Вильгельм. Бедный маленький Вильгельм! Мне было его искренне жаль с момента нашей первой встречи. Бедное дитя, он не успел появиться на свет, а уже был нежеланным. Я спрашивала себя, что должна была чувствовать Мари-Клод, узнав о своей беременности и поняв, что ей не удастся обмануть своего ужасного мужа.
Она была возмущена тем, что ее насильно выдают замуж, и в виде акта неповиновения завела любовника. Теперь же принцесса была лишь бледной тенью той дерзкой девчонки. Я узнала, что рождение сына едва не стоило ей жизни.
Вильгельм был угнетенным, запуганным ребенком. Думая о нем, я чувствовала, как во мне вскипает возмущение. Ролло и Мари-Клод не имели никакого права так относиться к этому маленькому существу. Как бы ни было велико его разочарование и ее возмущение, нельзя заставлять ребенка расплачиваться за это.
Они не обращали на него никакого внимания, а Вильгельм всячески пытался привлечь его. Я отлично понимала, почему он это делает, но все окружающие, похоже, сходились во мнении, что он просто дерзкий, угрюмый и во всех отношениях неприятный мальчик.
Неудивительно, что его сразу потянуло к Кендалу, который был окружен любовью с самого рождения. Николь безумно любила его, как и Жанна, хотя она бывала строга и не позволяла садиться на голову всем окружающим. А теперь и Ролло оказывал ему совершенно особые знаки внимания. Кендал никак не сомневался в собственной значимости, чувствуя себя любимым и защищенным.
И совсем по-иному обстояло дело с Вильгельмом. Родители откровенно не желали им заниматься. Когда бы он ни увидел свою мать, она неизменно была занята чем-нибудь, и ему напоминали, что он не должен слишком долго занимать ее внимание, так как это отрицательно воздействует на мамины нервы. Он сам рассказал об этом, когда мне удалось завоевать его доверие. Что же касается барона, то он, похоже, вообще не желал знать о существовании этого несчастного ребенка.
Вильгельм доверительно поведал мне, что, наверное, на его крещении присутствовали какие-то злые феи. Они-то и наколдовали, чтобы в те самые мгновения, когда Вильгельм будет приближаться к отцу, мальчика с головой окутывал волшебный плащ, превращавший его в невидимку. И еще они заставляли Вильгельма делать что-то плохое с нервами матери. Он не знал, что такое нервы, но зато отлично понимал, что наделен какой-то магической способностью портить их.
– Я не знаю, как это происходит, – жаловался мальчик. – Если бы знал, то, конечно, не делал бы этого. Ах, эти злые феи…
Я поговорила о нем с Жанной. Она сказала, что сможет одновременно заниматься с Кендалом и с Вильгельмом. К тому же нянька Вильгельма только и мечтала о том, чтобы сбыть его с рук. Жанна начала обучать основам наук обоих мальчиков.
Вот тогда-то мы с радостью обнаружили, что Вильгельма никак нельзя было назвать глупым.
– Вообще-то, – как-то заметила Жанна, – мне кажется, что если найти верный подход, он может оказаться необычайно умным ребенком. Но сначала нужно войти к нему в доверие. Он постоянно ожидает нападения.
Вначале Вильгельм не понравился Кендалу. Он даже спросил меня, обязанли он общаться с этим неинтересным мальчиком.
– Он бегает намного медленнее, чем я, – презрительно заявил мой сын.
– Именно поэтому ты и должен стать ему другом.
– Кроме того, он очень глупый.
– Это ты так думаешь. Кто знает, возможно, ты ему тоже кажешься глупым.
Такой подход ошеломил Кендала, и он призадумался. Позже я заметила, что он внимательно наблюдает за Вильгельмом, видимо пытаясь понять, в чем заключается истинная ценность того или иного человека.
Когда Вильгельм смог решить арифметическую задачу быстрее Кендала, это стало поворотным моментом в их отношениях. Об этом мне рассказала Жанна. Кендал получил доказательство того, что кое в чем Вильгельм превосходит его, и это послужило для него хорошим уроком.
Жанна умела обращаться с детьми. Она устанавливала правила, которые никому не позволялось нарушать, и, похоже, мальчики это понимали и принимали. То, что Кендал является лидером в играх, не вызывало сомнений, но на уроках Вильгельм, как правило, первым находил правильный ответ.
– Иногда я позволяю им хитрить, – делилась со мной Жанна. – Главное то, чтобы они оставались друзьями. Поэтому я делаю вид, что не замечаю, когда Вильгельм подсказывает Кендалу решение задачи. А Кендал начинает понимать, что если он быстрее бегает и лучше ездит на пони, а тем более если он на какой-то дюйм выше ростом, это отнюдь не делает его лучше Вильгельма.
В мое распоряжение предоставили ту самую комнату, где я в прошлый раз работала над портретом барона. Теперь я могла опять заняться живописью. Мальчики часто заходили туда, потому что Кендал очень любил рисовать.
Я дала краски и Вильгельму. Однако глядя на его рисунки, поняла, что художником он не будет.
– Попробуй рисовать карандашом, – предложила я ему. – А потом уже сможешь взяться за краски. Но вначале рисуй карандашом.
Вильгельм тогда нарисовал карандашом чье-то лицо, но я не могла понять, кого он хотел изобразить.
– Это мой папа, – пояснил он. – Видите… большой и сильный. Самый сильный человек в мире.
– Не похоже, – заявил Кендал, схватил карандаш и тут же сделал набросок, который и в самом деле очень напоминал барона.
На Вильгельма это произвело сильное впечатление. Он с грустью посмотрел на меня.
– Я очень хотел бы так хорошо нарисовать папу, – вздохнул малыш.
Я положила руку ему на плечо и заявила самым беспечным тоном:
– Гляди веселей, Вильгельм. Твой рисунок тоже неплох. Пойми, невозможно уметь все на свете делать хорошо. Мадемуазель Жанна говорит, что ты очень быстро решаешь примеры.
– Мне нравится решать примеры, – улыбнулся он.
– Вот видишь, – я наклонилась к нему и прошептала: – И ты решаешь их лучше Кендала… а вот он рисует немного лучше, чем ты. Ну и что? Он ведь мой сын, а я – художник. Его дедушка был художником, и его прапра… можешь повторить это очень много раз… в общем, все они тоже были художниками. Это у нас наследственное. Так что ничего удивительного.
– Он похож на них. Когда я вырасту, то буду похож на своего папу.
Мы опять вернулись к тому, с чего начали. Он боготворил отца, который, в свою очередь, его откровенно игнорировал. Я опять ощутила, как в моей душе закипает гнев.
А Ролло постоянно изыскивал возможности остаться со мной наедине.
Я говорила себе, что, когда мы поселимся в Хижине, все будет проще. Затем мне вдруг показалось, что будет еще хуже. Я вообще не должна туда переезжать. Мне следует безотлагательно покинуть замок. Но куда я поеду? И как же Кендал? Он опять станет худым и изможденным.
– Вы жестоко обращаетесь с Вильгельмом, – упрекала я Ролло. – Почему вы ведете себя так, будто он вовсе не существует?
– Так мне легче терпеть его присутствие.
– Вымещаете свою мелочную ревность на ребенке? Мне это кажется низким.
– Милая Кейт, я не могу делать вид, что мне нравится этот ребенок. Каждый раз, когда я его вижу, то вспоминаю, кто он. Ублюдок Л’Эстранжа. Вы не можете требовать от меня, чтобы я обращался с ним, как с собственным сыном.
– Могли бы сделать вид…
– Я плохой актер.
– Уверена, что вы можете преуспеть в чем угодно, стоит только захотеть.
– Только не в этом. Единственное, чего бы я хотел, так это чтобы он никогда не попадался мне на глаза.
– А теперь все стало еще хуже. На днях я видела, как Вильгельм наблюдал за вами и Кендалом. Потом он подбежал к вам, а вы продолжали разговаривать с Кендалом так, будто бы кроме вас двоих никого не существовало в целом мире. Разве вы не видите, что с ним происходит?
– Я его вообще не вижу.
– Но мальчик буквально боготворит вас.
– Значит, я правильно с ним обращаюсь.
– Он был бы счастлив, если бы вы хоть изредка уделяли ему внимание.
– Ты слишком впечатлительна, Кейт. Направь свои сантименты в более достойное русло.
– И вам еще непонятно, почему я вас не люблю! Если бы вы внимательно на себя взглянули, то поняли бы, что вас никто не может любить.
– Ты сама себе противоречишь, Кейт. Всего минуту назад ты говорила, что мальчишка меня боготворит… Но почему, оставшись наедине, мы тратим драгоценное время на разговоры о нем?
– Потому что он мне интересен.
Он подошел и взял меня за руку.
– Мне очень тяжело, Кейт, – тихо проговорил Ролло. – Каждую ночь… ты рядом… но не со мной.
– Завтра я переселяюсь в Хижину.
– Все равно я буду думать о тебе по ночам.
– А мне, быть может, стоит подумать об отъезде в Англию. Там, наверное, все считают, что я все еще в Париже. И беспокоятся, конечно же. Разумеется, до них доходят новости из Франции.
– Я полагаю, об осаде Парижа известно всему миру.
– Возможно ли отправить в Англию письмо?
– Думаю, что да. Но не знаю, что сейчас творится в портах. Обстановка весьма сложная. Насколько мне известно, коммунары Парижа нынче сражаются против новой республики. Они не желают мира и порядка. Похоже, грядет новая революция. Слава Богу, мы успели вовремя убраться из Парижа. В царстве этой обезумевшей черни с нами могло бы случиться все, что угодно. Они продолжают бесноваться и громить все подряд. Это похоже на разрушение ради самого разрушения. Как будто Париж и без того недостаточно пострадал…
– Наверное, я уже никогда не смогу вернуться домой.
– Сможешь, но не скоро.
– Уверена, что мачеха переживает обо мне. После известия о смерти отца, а это было как раз накануне осады, я больше не получила от нее ни одного письма. Бедная Клэр! Она такая кроткая, мягкая… И совершенно не способна о себе позаботиться. Я очень хотела бы сообщить ей, что нахожусь в безопасности.
– Вот как мы поступим. Напиши письмо, а я передам его своему человеку. Он поедет на побережье и разузнает, как там обстоят дела. Не знаю, курсируют ли сейчас через Ла-Манш пакетботы. Очень может быть, что курсируют. Пиши свое письмо. Если удастся его отправить, что ж, тем лучше. Если нет… попробуем еще раз, попозже.
– Вы очень добры.
– Ах, Кейт, ты могла бы получше узнать, насколько я добр, если бы только…
– Это запретная тема.
– Скажи мне только одно. Если бы я был свободен…
– Вы не свободны. Пожалуйста, не говорите так. И не можете освободиться. На этом все. Если бы я могла уехать в Англию и какое-то время пожить у своей мачехи, пока не определилась бы с тем, что делать дальше…
– В таком случае мне, наверное, не стоит отправлять это письмо. – Он рассмеялся. – Нет, Кейт, иногда ты воспринимаешь меня чересчур всерьез. Разумеется, я отправлю письмо, если только это возможно. Я не из тех людей, которые могут испугаться какой-то мачехи.
– Спасибо.
На следующий день мы с Кендалом и Жанной переселились в Хижину.
* * *
В Хижине нам с Жанной понравилось больше, чем в замке. Здесь было гораздо уютнее. Небольшой домик было легко обогреть, а высокие стены замка надежно защищали его от холодных ветров.
Было решено, что уроки будут проводиться в замке, потому что там к Жанне и Кендалу мог присоединиться Вильгельм. Мы с Жанной отмечали, что в последнее время Вильгельм заметно изменился к лучшему. Он стал гораздо менее нервным, а достижения в учебе позволили ему обрести элементарную уверенность в себе. Кендал теперь держался с ним достаточно уважительно, поскольку мы постоянно объясняли ему, что он не должен быть резок и заносчив. Вильгельм, как мы заметили, был за это признателен Кендалу, и мальчики становились настоящими друзьями.
Но в целом существующее положение сильно беспокоило меня. Мне не нравилось до такой степени зависеть от гостеприимства Ролло. Будь я одна, то непременно попыталась бы добраться до Англии, но из-за Кендала не могла решиться на такой рискованный шаг. Совсем еще недавно он был изможден и слаб, так что преступно было бы подвергнуть ребенка еще раз чему-либо подобному. Я очень опасалась того, что осада подорвала его здоровье, хотя, судя по внешнему виду, оно было в полном порядке. Как бы то ни было, я не могла допустить, чтобы ребенку довелось еще раз пройти через подобные испытания. Так что мне волей-неволей пришлось переступить через свою гордость и ради Кендала смириться с реалиями нашего бытия.
Я была не слепа и прекрасно понимала, насколько взрывоопасны эти реалии. Ролло явно что-то задумал, а я на собственном опыте знала, как далеко он способен зайти, чтобы добиться своего. Его страсть ко мне возрастала, и он становился все нетерпеливее.
Барон и не собирался скрывать, насколько он гордится Кендалом, и меня все сильнее тревожила необходимость жить под одной крышей с ним и его женой. Хотя я и находилась в Хижине, тем не менее мое жилье определенно являлось частью замка.
Я должна уехать… Я должна уехать… По сто раз на день повторяла я эту фразу. Но как? Куда? Это было главной проблемой моей жизни. И абсолютно неразрешимой.
Я жадно читала газеты. Париж по-прежнему был охвачен беспорядками. До нас доходили слухи о готовящейся в Бордо сессии Национальной Ассамблеи. В Версале проходили бесконечные совещания. А в это время везде царил хаос. Немногие счастливцы укрылись в глуши, но уединенных и безопасных мест, подобных нашему замку, не могло быть достаточно много.
Поэтому я не имела права спешить и совершать необдуманные поступки. Следовало смириться с этой экстраординарной ситуацией, пока не удастся найти выход из нее.
Если бы я не лукавила сама с собой, то была бы вынуждена признать, что не хочу никуда уезжать отсюда. Мне, так же, как и всем остальным, было необходимо отдохнуть и восстановить силы, растраченные во время этой страшной осады. Поэтому оставалось только одно – ждать. И я даже испытывала некоторое облегчение от того, что обстоятельства вынуждали меня поступать именно таким образом.
Ролло явился уже в первое утро моего пребывания в Хижине. Жанна и Кендал ушли в замок на уроки, так что я была одна.
Было видно, насколько его обрадовало это обстоятельство. Судя по всему, он именно на него и рассчитывал.
– Итак, – произнес Ролло, – как ты находишь это место?
– Здесь хорошо.
– К тому же мы будем совсем рядом. В каком-то смысле так даже удобнее.
– Удобнее? – переспросила я.
– Проще… уединиться. – Он не сводил с меня глаз. – Что же мы с тобой будем делать, Кейт?
– Делать? Мы? Нам с Кендалом придется пожить здесь какое-то время, пока я что-нибудь не придумаю.
– А я уже сейчас могу придумать что-нибудь весьма приятное.
– Могу вернуться в Париж или уехать в Англию. Последнее, пожалуй, было бы разумнее, поскольку вы сами говорили, что Париж еще не скоро вернется к нормальной жизни.
– Что ты собираешься делать в Англии?
– Писать портреты.
– Тебя там никто не знает.
– Зато хорошо знали моего отца.
– Ты – это не твой отец. Я помог тебе устроиться в Париже. И все заказчики приходили к тебе исключительно по моей рекомендации.
– Теперь мне это известно, но все же нужно попытаться. Талант в конце концов должен взять свое.
– А тем временем ты будешь влачить полуголодное существование. В жалкой мансарде под прохудившейся крышей… В лучших традициях всех великих художников. Пойми, художник может преуспевать только в том случае, если на него существует мода. Люди как овцы. Им говорят: «Это гениальная картина». И они повторяют: «Это гениальная картина». Если не сказать, они об этом никогда не узнают… Неизвестность для них равна бесталанности.
– Я знаю, что это действительно так, но все же упорным трудом…
– Разумеется. Но только после смерти. Благополучно вы с малышом жить не будете. Ты не сможешь заработать даже на самое необходимое. Опустись на землю, Кейт. Впрочем… ничего страшного. Мы ведь с тобой будем вместе. Я обещаю никогда не вмешиваться в твою работу. Узаконю ребенка…
– Разве это возможно?
– Вполне. Мы станем жить вместе. Вместе выберем дом. Тыего выберешь. Мы созданы друг для друга. Я в этом уверен так, как еще никогда и ни в чем не был уверен.
– У вас большой жизненный опыт, – ответила на это я, – вы строите планы не только для себя, но и для всех окружающих. Однако вы так и не поняли, что, когда речь заходит о двух людях, всегда существует два мнения… две воли. Да, вам удается подчинять себе других людей, но это ведь не проходит со всеми подряд.
– Знаю, Кейт. Я это уже понял.
– Что-то вы становитесь чересчур покладистым… Это на вас никак не похоже.
– Часть того урока, который ты мне преподала, Кейт. Я многому научился… Честно говоря, никогда не думал, что буду так одержим какой-либо женщиной.
– Что, если причина кроется всего лишь в том, что вы не можете меня заполучить?
– Для меня не существует такого словосочетания, как «не могу».
– Увы, оно имеет место в жизни совершенно независимо от вашего желания.
Вдруг он схватил меня в объятия и страстно поцеловал. Это произошло так неожиданно, что в течение нескольких секунд я даже не сопротивлялась. В голове промелькнула мысль: мы здесь одни, я всецело в его власти. И хотя я честно попыталась остановить волну жаркого возбуждения, окатившую меня с головой, это, увы, не удалось.
Больше всего я боялась, что он почувствует мое подспудное желание быть изнасилованной им. Он ни в коем случае не должен был это почувствовать, иначе… Что? Иногда мне снилось, что я нахожусь в той спальне… в башне. И просыпаясь, я испытывала отнюдь не страх или отвращение, а напротив, жгучее желание вернуться туда.
В глубине души я понимала, что такое отношение к нему настоятельно требует как можно скорее покинуть замок, иначе мои чувства вырвутся из-под контроля и тогда…
А сейчас отстранилась, всем своим видом изображая возмущение.
– Полагаю, – медленно произнесла я, – что мне лучше всего уехать, причем… сейчас же… немедленно.
Он взял мои руки и поцеловал их.
– Нет, – прошептал Ролло, – не покидай меня, Кейт.
Я попыталась разозлиться.
– Вы же знаете, в каком положении я здесь нахожусь. Мне просто некуда идти. У меня есть ребенок, о котором я обязана заботиться, а потому вынуждена находиться здесь… Но я не имею ни малейшего желания становиться вашей любовницей… как… Николь.
Мой голос задрожал, а на глаза навернулись слезы.
Упоминание этого имени отрезвило нас обоих. Ее смерть повлияла на него гораздо сильнее, чем он это показывал. Я спрашивала себя, что могла бы она посоветовать мне сейчас, если бы осталась жива.
И высказала то, о чем думала незадолго до его прихода:
– Хотелось бы зарабатывать что-нибудь, находясь здесь. Я не хочу зависеть от ваших милостей. Вот если бы снова начать писать портреты… скажем, миниатюру Вильгельма.
– Вильгельма! Кому нужна миниатюра Вильгельма?
– Если бы у него были хорошие родители, такой вопрос был бы неуместен. Увы, взрослые пренебрегают этим несчастным малышом. Я хочу что-нибудь для него сделать. Хочу, чтобы вы попросили меня написать его портрет.
– Хорошо, – кивнул он, – сделай это.
– Мне придется работать в замке. Здесь недостаточно света.
– Кейт, ты можешь приходить в замок, когда вздумается.
– Спасибо. Я скажу Вильгельму, что вам понадобился его портрет.
– Мне?
– Да, вам. Это его очень обрадует. И быть может, пока я буду писать портрет, вы будете заходить в мастерскую и проявлять некоторый интерес к происходящему.
– Меня всегда интересовала твоя работа.
– Пожалуйста, проявите немного интереса к Вильгельму.
– Для тебя… все, что угодно, – кивнул он.
* * *
Вильгельм пришел в восторг, когда я сообщила ему, что собираюсь писать его портрет.
– Это будет совсем маленький портрет? – спросил он. – А у Кендала тоже будет такой?
– Возможно. У Кендала уже есть несколько портретов. Я часто писала его, когда мы жили в Париже.
– Покажите.
– Не могу. Когда мы покидали город, нам пришлось оставить там все свое имущество… А теперь для начала нужно будет узнать, сможем ли мы раздобыть все необходимые краски для твоего портрета.
Ролло помог мне и в этом. Он был знаком с одним художником, живущим неподалеку, и предположил, что тот сможет поделиться со мной красками. Правда, он сомневался, что у художника найдется слоновая кость для основы портрета. Я лишь вздохнула при мысли о том, сколько всего ценного нам пришлось оставить в Париже.
Ролло отправился навестить художника и вернулся с красками и пергаментом, поскольку слоновой кости и в самом деле не оказалось.
– Отличный материал, – заверила его я. – В конце концов, именно пергамент больше всего использовали в шестнадцатом веке. На нем написаны многие шедевры.
Мальчики пришли со мной в то помещение замка, где я когда-то писала портрет Ролло. Они наблюдали за тем, как я натянула пергамент на кусок твердого белого картона, приклеила края с обратной стороны, а затем все это положила под пресс вместе с листами белой бумаги.
Вильгельм заметно волновался. Я с радостью наблюдала за тем, как проясняется его личико. Теперь он смотрел на меня с доверчивой благожелательностью.
