Текст книги "Лорд-обольститель"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Осада Парижа
Мирные дни миновали. Я была охвачена тревогой, потому что в моей жизни вновь возник этот человек.
Николь, правда, считала, что беспокоиться не о чем.
– Это вполне естественно, что барон интересуется сыном, – говорила она. – Он всего лишь хочет видеться с ним, а поскольку знает, что ты его сюда не пустишь, единственным местом их общения остается сад. Что в том плохого?
– Он оскверняет все, к чему прикасается, – ответила я. – Что я могу предпринять?
– Ничего, – спокойно ответила Николь. – Ты не можешь запретить Кендалу ходить в сад. Он захочет узнать причину. Ты только огорчишь ребенка, вот и все. Пусть ходит. Пусть играет там с воздушным змеем. Ничего страшного.
– Я боюсь, он попытается отобрать у меня Кендала.
– Исключено. Как ты себе это представляешь? Похищение? Нет, нет…
– Он сам устанавливает законы.
– Но на это не пойдет. Куда он отвезет ребенка? В Сентевилль? Конечно же, нет. Он хочет всего лишь время от времени видеться с сыном.
– Николь… ты с ним встречалась?
– Да, – ответила она.
– А мне ничего не сказала.
– Это была мимолетная встреча, и я не хотела тебя огорчать. Между прочим, он обеспокоен сложившейся ситуацией. И не только он.
– Какой ситуацией?
– Мы на грани войны. Император стремительно теряет популярность. После всего того, что произошло в нашей стране к концу прошлого века, французы стали очень впечатлительными людьми.
Ей удалось рассеять мои страхи относительно Кендала, но теперь было довольно сложно сосредоточиться на работе, когда он отправлялся с няней на прогулку. Я изменила его распорядок дня так, что теперь он гулял днем, когда я могла пойти с ним. Отныне по утрам он должен был заниматься. В конце концов, ему было уже почти пять лет.
Зная, что всю неделю Кендал не виделся с бароном, я была удивлена тем, что он не вспоминает о «мсье из сада». И начала понимать, что дети почти все принимают как должное. Мсье гулял в саду, разговаривал с ним, подарил змея… а потом перестал приходить. Для ребенка это было в порядке вещей.
Я вздохнула с облегчением.
* * *
Когда к нам приходили гости, они постоянно обсуждали то, что все теперь называли сложной ситуацией.
– Как вы полагаете, сколько времени продержится Вторая империя? – как-то спросил меня один из гостей.
Я не понимала, что его так взбудоражило. Хотя, разумеется, у меня не было бабушек и дедушек, испытавших ужасы революции.
– Многим сейчас кажется, что они живут на вулкане, – заметил второй гость.
– Император не имеет никакого права совать свой нос во внутренние дела Дании и в конфликт между Австрией и Пруссией, – добавил еще кто-то.
– У Франции сильная армия, а это, согласитесь, веский аргумент, – возразили ему.
– Не верьте этому. И этим пруссакам тоже не стоит доверять.
Я была слишком озабочена собственными проблемами, чтобы задумываться над всем этим.
Июль 1870 года вошел в историю как роковой для Франции месяц.
В один из его самых жарких дней Николь, вернувшись с прогулки, взволнованно сообщила, что Франция объявила войну Пруссии.
В тот же день я получила письмо, заставившее меня забыть о войне. Письмо было от Клэр и содержало страшное известие.
Моя дорогая Кейт!
Я не знаю, с чего начать. Произошло нечто ужасное. Умер твой отец. Это случилось так внезапно. Конечно, он уже почти полностью ослеп. Кейт, он делал вид, что смирился с болезнью, но это оказалось совсем не так. Он часто поднимался в мастерскую, где вы с ним провели вместе столько счастливых часов, и подолгу сидел там. Смотреть на это было невыносимо больно.
Он плохо спал, и я попросила, чтобы врач выписал ему лекарство, которое он мог бы принимать на ночь. Мне казалось, оно ему помогает. Но однажды утром я зашла к нему, чтобы разбудить… и обнаружила его мертвым.
Он лежал… такой спокойный и казался совсем молодым. Как если бы он был счастлив. Было проведено дознание. Все мне очень сочувствовали. Следователь сказал, что это большая трагедия, когда у великого художника отнимают то, что ему необходимо больше всего на свете. Если зрение теряет обычный человек, ему легче смириться с судьбой. Но для тех, кто живет своей работой, все обстоит иначе.
Они заявили, что он совершил самоубийство, находясь в состоянии помутнения рассудка. Но его рассудок был совершенно ясен. Он просто почувствовал, что больше не может… не может жить без глаз.
Я не знаю, что делать, Кейт. В настоящий момент я ни на что не могу решиться. На твоем месте я не стала бы сейчас приезжать. Здесь тебе будет еще больнее. Все очень добры ко мне. Франческа Мэдоуз заставила меня переехать к ним, так что я пишу тебе из дома священника. Хоуп тоже пригласила меня к себе, и в конце недели я переберусь к ней. Когда ты получишь это письмо, я уже, наверное, буду у нее.
Ты ничего не сможешь изменить. Быть может, я приеду в Париж повидаться с тобой, и мы сможем обо всем поговорить.
Твой отец все время говорил о тебе. Только за день до смерти он опять сказал, как счастлив оттого, что ты добилась успеха. Он говорил и о твоем сынишке. Похоже, он считал, что может спокойно умереть, так как вы с Кендалом продолжите семейную традицию.
Дорогая Кейт, я знаю, какой это для тебя тяжелый удар. Я попытаюсь начать новую жизнь и благодарна Богу за настоящих друзей. Еще не знаю, что буду делать. Наверное, продам дом, если ты не возражаешь.
Он оставил мне дом и все свое небогатое имущество. За исключением миниатюр, конечно. Они твои. Возможно, я когда-нибудь привезу их тебе в Париж…
Боюсь, что письмо вышло очень нескладным. Я переписывала его уже три раза. Но у меня не получилось смягчить удар.
Я люблю тебя, Кейт. Мы должны поскорее встретиться. Нам предстоит принять важные решения.
КЛЭР
Письмо выпало у меня из рук.
Вошла Николь.
– Император возглавит армию. Он перейдет Рейн и добьется от германских государств нейтралитета, – заговорила она. – Что с тобой? Что случилось?
– Мой отец умер, – ответила я. – Он покончил с собой.
Я протянула ей письмо.
– Боже мой, – прошептала Николь.
Она была невероятно чутким и отзывчивым человеком. Меня всегда изумляло то, как она умеет мгновенно преображаться из холодной и насмешливой светской дамы в участливого и трепетно чувствующего друга.
Первым делом она приготовила чашку крепкого кофе и заставила меня выпить его. И говорила, не умолкая говорила со мной об отце, о его таланте, о том, чему он посвятил свою жизнь… и о том, как внезапно он был лишен возможности заниматься главным делом своей жизни.
– Он не смог этого вынести, – вздохнула она. – Его ограбили, отняв самое ценное… его глаза. Без них он уже не мог быть счастлив. Быть может, теперь он обрел счастье и покой.
Беседуя с Николь, я приободрилась и еще раз возблагодарила небеса за то, что она есть в моей жизни.
* * *
Полагаю, именно из-за того, что произошло в моей семье, война, вызвавшая столь бурное брожение умов, меня почти не интересовала.
Когда стало известно о том, что французы выбили немецкие войска из Саарбрюкена, парижане обезумели от радости. Люди танцевали на улицах, распевали патриотические песни, кричали « Vive la France» и « A Berlin» [26]26
На Берлин (фр.).
[Закрыть]. Даже рассыльные модисток, увешанные с ног до головы шляпными картонками, говорили исключительно о необходимости преподать пруссакам урок, которого те никогда не должны забыть.
Что касается меня, то я не могла думать ни о чем, кроме смерти отца. В последнюю нашу встречу он показался мне счастливым. Его радовала семейная жизнь с Клэр, мои успехи и то, что Кендал проявлял интерес к искусству живописи. И все это время скрывал от нас свои истинные мысли…
Если бы только он поделился ими!
Временами я была на грани того, чтобы бросить все и уехать в Англию.
– Какой в этом смысл? – спрашивала Николь.
Действительно, что я могу изменить? Он умер, и его похоронили. С этим ничего уже не поделать. Кроме того, неужели я собираюсь оставить сына?
И в самом деле, на это я пойти не могла. Я подумала о рыскающем где-то поблизости бароне. В мое отсутствие могло произойти все, что угодно.
– Более того, – продолжала Николь. – В военное время очень сложно путешествовать. Оставайся на месте. Пережди. Ты переживешь это горе. Пусть Клэр приедет сюда. Вы сможете и здесь утешать друг друга.
Этот совет показался мне весьма разумным.
Затем окружающая атмосфера начала резко меняться к худшему. Дух оптимизма уступил место тревожному ожиданию. Дела на фронте шли вовсе не так хорошо, как это выглядело вначале. Саарбрюкен оказался не более чем стычкой местного значения, в которой французы одержали свою единственную победу.
Уныние начинало овладевать бульварами Парижа. Изменчивые французы, совсем недавно восторженно аплодировавшие победе, теперь погрузились в меланхолию, то и дело спрашивая друг друга: что же теперь будет?
Император командовал армией, императрица в качестве регентши обосновалась в Париже. Былая вера в то, что война вскоре закончится, а пруссаки получат заслуженный урок, начала быстро угасать. Французская армия не оправдала надежд своего народа и была деморализована, в то время как пруссаки являли образец дисциплинированности, боевой выучки и непоколебимой веры в свою победу.
Все только и говорили о войне. Некоторые считали, что неудачи временны и скоро прекратятся. Они никак не хотели поверить в то, что маленькая Пруссия способна поставить на колени такую великую державу, как Франция.
Даже когда мои заказчики начали отменять сеансы позирования и уезжать в свои загородные имения, я продолжала жить мыслями об отце, пытаясь представить себе, о чем он думал, принимая свое окончательное и роковое решение.
Только узнав о том, что пруссаки окружают Метц, а императорская армия в беспорядке отступает, сея вокруг хаос и отчаяние, я начала осознавать, что нас ожидает настоящая катастрофа.
Затем пришло известие о разгроме под Седаном, а также о том, что император и с ним восемьдесят тысяч французских солдат сдались на милость победителя.
– Что же теперь будет? – спрашивала Николь.
– Остается только ждать, – отвечала я.
На улицах бушевал народный гнев. Те, кто так недавно кричал « A Berlin» и прославлял императора, теперь осыпали его проклятиями.
Императрица бежала в Англию.
Наступил сентябрь. Кто бы мог подумать, что все так изменится за такое короткое время?
Эти несколько дней показались мне вечностью.
– Они заключат мир, – утверждала Николь. – Нам придется согласиться на их условия. А затем все войдет в прежнее русло.
Через два дня после падения Седана к нам пришел барон.
Я спускалась в salon, когда услышала доносящиеся снизу голоса.
Гости, подумала я. А когда отворила дверь, ахнула от неожиданности, потому что ко мне решительно направился барон и поцеловал руку. Я отняла руку и с упреком посмотрела на Николь. У меня создалось впечатление, что это она пригласила его сюда.
Но все обстояло совсем не так, и он тут же рассеял это подозрение.
– Я пришел предупредить вас, – произнес он. – Вы же знаете, что происходит в стране. Это… фиаско. Мы позволили недалекому человеку управлять Францией.
– Он сделал много хорошего, – вступилась за императора Николь. – Просто он не солдат.
– А если не солдат, то не должен был начинать войну. Он ввел страну в заблуждение, внушив ей, что она обладает вполне боеспособной армией. А на поверку эта хваленая армия оказалась сборищем плохо вооруженных свинопасов… Нечего было и мечтать о том, чтобы победить немцев. Впрочем, мы сейчас понапрасну тратим время.
– Барон предлагает нам покинуть Париж, – пояснила Николь.
– Покинуть Париж? Чтобы отправиться – куда?
– Барон предлагает нам в качестве убежища свой замок, пока не представится какая-нибудь другая возможность.
– Я не имею ни малейшего намерения отправляться в Сентевилль, – заявила я.
– Вы представляете, как обстоят дела? – поинтересовался он.
– Я слежу за новостями и хорошо знаю, что французская армия потерпела поражение под Седаном, а император захвачен в плен.
– И вы полагаете, что нет причин для беспокойства?
– Ничто не заставит меня отправиться в ваш замок. Я там уже побывала.
– Кейт, ситуация зловещая.
– Я знаю. Но, тем не менее, останусь здесь. Теперь это мой дом, а если жизнь станет совершенно невыносимой, думаю, что смогу уехать в Англию.
– Путешествовать в военное время очень нелегко.
Я пристально взглянула на него, и в памяти всплыли воспоминания о том, как он смотрел на меня в той башенке, как в его глазах светились торжество и твердая решимость утвердить свою волю.
– Я остаюсь здесь.
– Вы ведете себя попросту глупо. И конечно же, не представляете себе, что бывает, когда оккупационная армия захватывает какую-либо территорию.
– А как же вы? Вы ведь находитесь на той же самой территории.
– Враг не захватит мой замок.
– Почему же?
– Я этого не допущу.
– Вы… вы собираетесь выступить против прусской армии?
– Мы понапрасну тратим время! – нетерпеливо воскликнул он. – Вам следует приготовиться к немедленному отъезду!
Я взглянула на Николь и проговорила:
– Поезжай, если хочешь. Я остаюсь здесь.
– Кейт… это опасно.
– Приходится выбирать из двух зол. Я выбираю меньшее.
Барон изучающе смотрел на меня. На его лице появилось хорошо знакомое мне насмешливое выражение.
– Поезжай, Николь, – повторила я. – Ты ему веришь. Я – нет.
Он беспомощно пожал плечами.
– Ты же знаешь, что я не оставлю тебя и Кендала, – ответила Николь.
Барон еще раз пожал плечами.
– В таком случае я ничем не могу вам помочь. Прощайте, милые дамы. Пусть удачи у вас будет больше, чем здравого смысла, отсутствие которого вы сейчас так убедительно демонстрируете.
С этими словами он ушел.
Николь сидела, глядя в пространство перед собой.
– Тебе было бы лучше уехать с ним, – сказала я.
Она покачала головой.
– Нет… я останусь здесь. Это мой дом. Ты и малыш – моя семья.
– Но ты считаешь, что я не права.
Она пожала плечами почти так же, как несколько минут назад это сделал барон, и проговорила со вздохом:
– Будет видно.
* * *
Эти сентябрьские дни были на удивление изменчивыми. По утрам над городом зависала зловещая дымка, а когда солнце поднималось высоко, весь Париж был пронизан радостными золотыми нитями. Но при этом на улицах чувствовалось растущее напряжение и город напоминал перегретый паровой котел.
В итоге Париж восстал против императора, который, по мнению горожан, предал их. Прошло совсем немного времени с тех пор, как они восторженно приветствовали Наполеона III и его прекрасную императрицу. Теперь их презирали. Раньше так же обстояло дело и с королями. Бонапарты уподобились королям, а Париж еще восемьдесят лет назад азартно и решительно отверг монархию. Все возвращается…
Благодаря этим дням я смогла получить представление о типичной обстановке в Париже накануне революции.
Когда Франция в очередной раз провозгласила себя республикой, улицы Парижа охватило буйное волнение. Больше никаких королей. Никаких императоров. Страна будет народной.
Впрочем, это никак не остановило наступления немецкой армии. Сентябрь уже близился к концу, когда неприятель нанес решающий удар. Капитулировал Страсбург, один из последних оплотов французов, и немцы двинулись на Париж.
Потом грянула ужасающая новость: король Пруссии занял Версальский дворец.
Напряжение нарастало. Из магазинов стремительно исчезало продовольствие. Николь сказала, что мы должны запастись продуктами. Если у нас будет достаточно муки, то, по крайней мере, сможем печь хлеб. Поэтому мы скупали все, что могли.
Затем настал день, которого я никогда не забуду. Николь отправилась на поиски продуктов, и пока она отсутствовала, начался артиллерийский обстрел.
Я услышала взрыв и предположила, что на окраине города идет бой. Испугавшись за Кендала, я впервые подумала о том, что следовало послушать барона. Мы должны были покинуть Париж.
Больше взрывов не было.
Кендал находился в мастерской с Жанной. Он делал уроки. У меня уже несколько недель не было заказчиков, так что мастерская превратилась в классную комнату.
Меня волновало долгое отсутствие Николь, и я уже собралась выйти на улицу, чтобы встретить ее, когда услышала голос консьержа.
Я сбежала вниз. В вестибюле стоял подросток.
– Мадам Коллисон, – обратился он ко мне, – вы не могли бы поскорее прийти в Hфpital St. Jacques? Вас там спрашивает одна дама.
– Дама?
– Мадам де Сент-Жиль… Ее ранило. Проклятые немцы…
От ужаса у меня подкосились ноги. Тот взрыв! Они обстреливали Париж, и Николь…
Я бросилась было бежать в больницу, но вспомнила о Кендале.
– Подожди одну минуту, – сказала я подростку. – Я должна предупредить домашних.
– Мадам де Сент-Жиль ранена, – сообщила я Жанне. – Пока меня не будет, присмотри за Кендалом.
Жанна кивнула. Я могла на нее положиться.
К счастью, больница находилась неподалеку.
Я с трудом узнала лежащую на узкой койке Николь. Ее переодели в белую рубашку, на которой проступили пятна крови.
Упав на колени возле койки, я впилась взглядом в ее лицо.
Николь узнала меня, но видно было, что ей это далось нелегко.
– Кейт, – прошептала она.
– Я здесь, Николь. Я прибежала, как только мне сообщили.
– Они обстреливают Париж. Мы окружены… Я спешила домой, чтобы сказать тебе…
– Тебе лучше молчать.
– Я должна говорить, Кейт.
– Нет, – возразила я, – ничего ты не должна. Тебе что-нибудь нужно? Чем я могу помочь? Тебе больно?
Она покачала головой.
– Я… почти ничего… не чувствую. Со мной что-то не так.
– О Николь! – прошептала я, охваченная раскаянием и стыдом. Она давным-давно могла покинуть Париж. Если бы не я…
– Кейт…
– Да?
Она вяло улыбнулась мне. В ее лице не было ни кровинки. Если бы не глаза, можно было бы подумать, что она мертва.
– Я… я хочу рассказать тебе…
– Тебе нельзя говорить.
– Это мой… конец. Странно… Погибнуть на парижской улице. Мне всегда хотелось знать, каков будет мой конец… Теперь знаю.
– Тебе нужно поспать.
Она улыбнулась.
– Хочу, чтобы ты… поняла.
– Я и так понимаю, мой дорогой друг, что без тебя я никогда бы не справилась со своими бедами.
Мои глаза затуманились слезами.
Казалось, она пытается покачать головой.
– Это все он… Кейт.
– Он?
– Барон.
– Он сейчас пребывает в своей норманнской цитадели. И в полной безопасности.
– Попытайся… Кейт. Попытайся понять. Это все был он. Это его дом… Он заботился о тебе…
Что она хотела сказать?
– Не волнуйся, – проговорила я. – Что бы там ни было, теперь это не имеет значения.
– Нет… нет… – бормотала она. – Попытайся понять его. В нем так много хорошего…
Я улыбнулась ей, и в невнятное бормотание закрались нотки нетерпения.
– Он поручил мне… разыскать тебя, Кейт. Все это… не случайно. Он хотел… знать, что о тебе кто-то заботится.
– Ты хочешь сказать, что все это время он знал, где я нахожусь?
– Это его дом, Кейт. Он позаботился обо всем… за все заплатил… все устроил… и роды тоже… не переставал… заботиться о тебе… Он посылал людей, которые заказывали… портреты. Видишь, Кейт… ему не все равно.
Это было уже слишком. Сначала один шок, а затем другой. Так, значит, барон наблюдал за мной. Все это время он точно знал, где я нахожусь. Должно быть, догадался, что у меня будет ребенок, и послал Николь заботиться обо мне… притворившись другом… Нет, только не это. Она действительно была мне верным другом. Но вначале пришла по его поручению. Он предоставил в мое распоряжение комфортабельный особняк с прекрасной мастерской. Николь исправно докладывала ему обо всем, а со временем он и сам пришел в Люксембургский сад, чтобы взглянуть на своего сына.
Это было шокирующее открытие, но сейчас оно не показалось мне таким уж важным. Передо мной лежала Николь, и она… умирала. Да, я понимала, что она умирает. И уже никогда не вернется к нам. Ее богемная жизнь хозяйки элегантного салона и любовницы одного из самых влиятельных вельмож Франции окончилась на парижской улице, и теперь она умирала в больнице для бедных.
– О Николь! – воскликнула я. – Милая Николь, ты должна поправиться. Ты должна вернуться к нам.
Она улыбнулась мне. Ее глаза уже начинали стекленеть.
– Все кончено, – ответила она. – Я умираю. Моя рана слишком серьезна. Это… конец. Рада, что ты пришла, Кейт. Я должна была поговорить с тобой… перед уходом. Прости его. В нем много хорошего. Ты должна понять…
– Не говори о нем.
– Я должна. Я должна заставить тебя понять, как все было. Я любила его… по-своему. Он любил меня… тоже… по-своему… легкомысленно. Не так, как он хочет любить тебя. Ты можешь сделать его лучше, Кейт. Пожалуйста, попытайся.
– Ты не должна сейчас думать о нем, Николь. Пожалуйста, отдохни. Ты обязательно поправишься. Как же мы сможем обойтись без тебя?
– Прости меня…
– За что? Это ты должна меня простить. Я удержала тебя здесь. Я должна была заставить тебя уехать с ним. Ты знала, что это было бы правильно… и ты этого хотела. Но я отказалась ехать, и поэтому… О, Николь, как мне отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала?
– Это все он.
– Нет, Николь, это делала ты… ты.
– Пожалуйста, Кейт…
Видно было, что она умирает.
Она закрыла глаза. Ее дыхание становилось все более затрудненным. Казалось, мое присутствие умиротворяет ее. Прошло, должно быть, с полчаса, когда она захрипела, пытаясь вдохнуть воздух. Я выбежала в коридор, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Найдя сестру милосердия, привела ее к постели Николь.
Но она уже затихла.
– Эта дама была слишком тяжело ранена, – сказала сестра. – У нее не было никаких шансов.
И закрыла ей глаза.
Спотыкаясь, я вышла на улицу. Что происходит? Николь умерла… Но еще утром она была жива и здорова… мой самый близкий друг, на которого я привыкла во всем полагаться. А теперь ее нет… Я и раньше знала, какой жестокой бывает жизнь, но никак не предполагала, что трагедия может разразиться так неожиданно.
«…Чтобы удачи у вас было больше, чем здравого смысла». Я вспомнила теперь его слова. Он приходил за нами. Он любил нас… все это время. Вовсе не дружба привела ко мне Николь. Она это сделала по его просьбе.
А теперь Николь умерла. Как я скажу Кендалу, что он никогда больше не увидит Николь? Как я смогу забыть, что это из-за меня она осталась в Париже? Если бы не я, она сейчас была бы жива.
Весь ужас происшедшего с огромной силой обрушился на меня. Следующий орудийный выстрел, подобный тому, который унес жизнь Николь, мог в любую секунду убить любого из нас! О Боже! – подумала я. – Кендал!
И бросилась бежать со всех ног.
Дом по-прежнему стоял на своем месте. Я уже была готова застать его в руинах.
Война. Кругом война. Никогда не думала, что меня это может коснуться. Теперь она пришла и принесла с собой горе, разрушения, кровь, смерть… искалеченные жизни.
Я вбежала в дом с криками:
– Жанна! Кендал! Скорее! Где вы?!
Появилась Жанна. Ее лицо было смертельно бледным.
– Где Кендал? – спросила я.
– Его нет… он в безопасности, – ответила она. – Мсье из сада…
Комната вихрем закружилась вокруг меня. От страха я едва не потеряла сознание.
– Он пришел сразу после вашего ухода и сказал, что мальчику не место в Париже. Нужно спасти его, увезти в безопасное место. Я пыталась… но он просто забрал его.
– А Кендал…
– Заявил, что никуда не поедет без мамы… но он поднял его… и унес.
Я закрыла лицо руками.
– Этого не может быть, – прошептала я. – Он забрал его в Сентевилль. Я должна ехать за ним. О, Жанна… Николь умерла.
Она растерянно уставилась на меня.
– Да… У меня на глазах, – с трудом выговорила я. – А… в это время он пришел и забрал моего сына. Жанна, я должна ехать за ним. Туда, в замок… Поехали со мной. Здесь нельзя оставаться. Если бы ты видела Николь…
– Но как мы туда доберемся?
– Не знаю, но нужно немедленно отправляться в путь. Нельзя терять ни минуты. За ним, за ним!
Я вбежала в свою комнату, собрала все деньги, которые были в доме, надела пелерину. Чтобы справиться с этой ужасающей ситуацией, нужно было действовать, и действовать незамедлительно.
Внизу меня ожидала Жанна.
– Пойдем же! – воскликнула я.
Вдруг распахнулась входная дверь. На пороге стоял барон, держа за руку Кендала.
Я вскрикнула, подбежала к сыну, упала на колени и обняла его. На лице ребенка читалась растерянность, но было ясно, что он тоже безмерно рад.
– Время, – сказал барон. – Вы одеты. Где Николь? Позовите ее.
Несколько мгновений я смотрела на него, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Поспеши! – закричал он. – Через несколько часов город будет в осаде… если он уже не окружен. Зови Николь… скорее!
– Николь умерла, – прошептала я, – я только что от нее.
– Умерла?!
– В больнице. Ее ранило… тем… снарядом. Я оставалась с ней, пока она еще…
Он был потрясен. Я впервые увидела, что он может страдать.
– Николь… мертва… Ты… ты не ошибаешься?
– Несколько минут назад. Я была с ней, поэтому вы не застали меня…
Я отвернулась.
– Она была хорошая… самая лучшая… – услышала я его шепот.
Затем барон взял себя в руки.
– Пойдем. У нас нет времени. – Он обернулся к Жанне. – Ты тоже. Здесь оставаться нельзя.
Мы вышли на улицу. Вокруг не было ни души. Обстрел заставил всех разбежаться по домам.
– Неподалеку ожидают лошади, – сообщил барон. – Надо как можно скорее убираться отсюда. Вперед! Вперед!
Мы добежали до конца улицы, когда разорвался еще один немецкий снаряд.
Это был самый страшный момент в моей жизни. Снаряд угодил в здание, мимо которого мы в этот момент бежали. Время как будто замедлило свой ход. Я увидела, как здание закачалось, подобно пьяному прохожему, а потом начало оседать… как-то неправдоподобно медленно… Его фасад буквально сползал на тротуар. На моих глазах разворачивалась… катастрофа. Кендал замер и, как завороженный, смотрел на рассыпающееся здание. Я услышала крик барона. Мальчик обернулся, но было уже поздно.
В это самое мгновение раздался оглушительный грохот.
Кендал лежал на земле. Сейчас на него обрушится гора обломков. Я бросилась к нему… но барон меня опередил. Он бы не успел оттащить в сторону малыша… поэтому упал на него и накрыл своим телом.
Я закричала. Несколько секунд ничего не было видно, кроме облака пыли.
– Кендал! – в отчаянии звала я.
Затем упала на колени и принялась разгребать обломки, продолжая звать Кендала.
Он выбрался из-под тела барона и поднялся на ноги. Я обезумела от радости, увидев, что малыш ничуть не пострадал.
Но барон продолжал лежать среди кирпичей… молчащий и неподвижный.
Его правая нога была неестественно вывернута. Он не шевелился, и я подумала, что он умер. Противоречивые чувства овладели моей душой. Сегодня утром я уже видела смерть. Но это не могло, не должно было случиться с бароном. С кем угодно, только не с бароном. Он был неуязвим.
– Нужно позвать на помощь, – сказала я.
Люди уже начали выходить из своих домов, и вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа. Я не могла оторвать глаз от неподвижно лежащего передо мной человека в окровавленной одежде. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза закрыты. Я физически ощутила ледяную пустоту в душе.
Николь, мой верный друг, только что покинула меня навсегда, и я осознала это. Но я никак не могла себе представить, как буду жить без барона. Кого же тогда бояться, бранить, ненавидеть?
Кто-то принес лестницу, и его погрузили на нее, как на носилки. Они сказали, что отнесут раненого в больницу.
– Несите в мой дом, – импульсивно предложила я. – Там будут ухаживать за ним. И… позовите какого-нибудь врача… скорее… скорее…
Барона занесли в дом.
– Он умер? – спросил Кендал.
– Нет! – с жаром воскликнула я. – Нет… он не мог умереть… этого не может быть!
* * *
Это было началом осады Парижа, той осады, которая стала самым трагическим и унизительным событием в истории этого великого города.
Но тогда я напрочь забыла о войне, всецело посвятив себя своему пациенту. Врач определил, что у барона раздроблена кость правой ноги. Можно было надеяться на то, что он еще сможет ходить, хотя бы с помощью палки. Ни один жизненно важный орган не пострадал, потеря крови также не была угрожающей. Оправившись от шока и залечив травмы, барон сможет вернуться к полноценной жизни, хотя хромота уже никогда не оставит его.
Всю первую ночь я провела у его постели. Он не приходил в себя, и мы тогда еще не знали, насколько серьезны полученные повреждения. Я была рада, что его не забрали в больницу. После обстрела туда поступило много пострадавших, к тому же ожидались новые жертвы, поэтому врач не стал настаивать на госпитализации. Я заявила, что сама буду ухаживать за пациентом, а Жанна изъявила готовность мне помогать. Врач был чрезвычайно рад предоставить нам эту возможность.
Он показал, как следует делать перевязку. Рана привела меня в ужас. Я знала, что барону очень больно, но он стоически вытерпел все, что я делала. Собственно, иного я от него и не ожидала.
Мы с Жанной перенесли свои кровати вниз, так что теперь все находились на одном этаже и недалеко друг от друга. Меня преследовал изнуряющий страх разлуки с Кендалом.
Наступила ночь. Все обреченно ждали новых обстрелов. Однако все было тихо. Пока.
Эта ночь у постели раненого была очень тревожной. Не верилось, что еще сутки назад я спокойно спала в своей постели, а Николь все еще была жива…
Больше всего я боялась за Кендала. Снова и снова вспыхивало в сознании то ужасное мгновение, когда я поняла, что на ребенка сейчас обрушится стена. И если бы барон не защитил его, прикрыв собственным телом… моего малыша, несомненно, раздавило бы насмерть.
Было странно осознавать, как многим я обязана этому человеку. Самыми большими в моей жизни унижениями… а теперь… самым большим счастьем – жизнью моего сына.
У меня в ушах продолжал звучать голос Николь: «В нем много хорошего. Ты должна понять это». Да, я уже увидела нечто хорошее. Он пришел, чтобы увезти, спасти нас… рискуя, как потом оказалось, собственной жизнью. И он спас моего сына.
Я просидела возле него всю ночь, в темноте, не зажигая свечей. Несколько дней назад Николь сказала, что мы должны экономить свечи… что должны экономить буквально все. Нас наверняка ожидали серьезные лишения.
Я сидела, глядя на неподвижные очертания его фигуры, пока за окном не заалела заря. Тогда я увидела, что мертвенная бледность сошла с его лица, на котором теперь стали проявляться признаки жизни. Дыхание стало более ровным. Я поняла, что он выживет, и вздохнула с непередаваемым облегчением.
А потом долго размышляла. Слишком много событий произошло за столь краткий промежуток времени. Я знала, что смерть всегда ходит рядом, но сейчас она приблизилась вплотную. Николь всегда казалась мне такой живой и энергичной… а потом она шла по улице, ее ранило осколком снаряда и… конец. А барон! То же самое вполне могло произойти и с ним.
Это была война. Я отмахивалась от нее, не проявляла к ней ни малейшего интереса, считала дурацким мужским развлечением, из которого никогда не выходит ничего хорошего, и только. Но на войне еще и погибают люди… близкие люди просто выходят на улицу и… не возвращаются домой.
