Текст книги "Леди-Солнце"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
– Кто? – спросил Эдуард.
– Английский король.
– Это правда?
– Дорогой брат! Клянусь, это его подлинные слова. Звезды предрекли ему, что если вы… именно вы… поведете войско против короля Франции, то вас ожидает победа. Грандиозная победа… Я сделал так, что король Филипп узнал об этом предсказании, и, могу вас уверить, это бросило его в дрожь. Да, Эдуард, он боится. Боится, что вы выступите против него, ибо знает, чем это кончится: корона Франции окажется на вашей голове!
На этот раз Эдуард слушал слова Робера с большим вниманием, чем обычно. Вполне возможно, Робер прав и небесные силы действительно влекут его к противостоянию с Францией и победе над ней. А разве сам он не чувствует в себе это стремление? Разве не верит, что должен и может стать великим воином?!
Он заговорил об этом с Филиппой. Она была в смятении: только-только дела в стране стали налаживаться, улучшилась торговля, фламандские мастера крепко осели в Норфолке и развивают ткацкое дело – а тут опять думать о войне, которая снова опустошит страну, ввергнет ее жителей в нищету… Кроме того, она хотела быть с детьми и чтобы супруг тоже был с ними и с нею, а не разрываться между ними, как уже бывало прежде.
Она лихорадочно думала, что сказать Эдуарду, и произнесла:
– Король Филипп не похож на прежних. Судя по всему, это человек хитрый, твердый и безжалостный. А это значит…
– Значит, что будет большая война, – договорил за нее Эдуард.
– Их было уже так много между Англией и Францией!
– Это говорит лишь о том, – сказал Эдуард, – что пришел черед последней войне, которая все решит. И если я завоюю французскую корону, Англия и Франция станут одной страной и не будут воевать друг с другом.
– Но сколько лет и жертв потребует такая война, Эдуард!
– Робер считает, что победа возможна через несколько месяцев.
– Робер! Он ослеплен ненавистью к королю Франции.
– Согласен. И знаю, что Филипп опасный противник. Победа будет трудной. Но было предсказание. Робер говорил мне. Король Неаполитанский беседовал со звездами, и они указали на меня как на человека, которому суждено получить корону Франции. Однако за нее нужно сражаться.
– Победы и поражения, Эдуард, приходят и без предсказаний. Умоляю тебя как следует подумать, прежде чем решиться на подобный шаг!
– Дорогая Филиппа! Можешь быть уверена, я именно так и поступлю.
Это несколько успокоило ее, а Эдуард чем больше размышлял, тем больше приходил к выводу, что пора еще не наступила, да и неизвестно, наступит ли вообще. Во всяком случае, нужно основательно разобраться, на кого опереться, – кто сможет и захочет стать союзником. Пока что он, пожалуй, может рассчитывать только на помощь тестя, графа Эно, и его брата Джона. Ну и, наверное, на графа Рейнольда из Гельдреса, своего нового зятя. Кроме того, недавно родившаяся дочь Джоанна уже обещана в жены сыну австрийского герцога, так что возможна поддержка Австрии. Однако это не так много, а главное, не так уж определенно…
Эдуард продолжал раздумывать об этом, но дольше раздумий дело так и не шло.
* * *
Неужели ему суждено остаток жизни провести в изгнании? Неужели этот Эдуард, дьявол его побери, так никогда и не решится вступить в схватку за французскую корону? О, как мечтал Робер унизить выскочку Филиппа! Как он его ненавидел! Ничтожество, волею случая попавший на королевский трон! Скинуть его оттуда – дело чести каждого настоящего мужчины! А себя Робер д'Артуа считал и считает именно таким… И он вернет украденные у него владения и расправится с виновными!
Всю жизнь он с присущей его характеру напористостью преследовал какую-либо цель, стараясь сделать все для ее осуществления, не давая отдыха беспокойной душе. Он не умел жить в безмятежном равновесии – либо страстно любил, либо так же ненавидел. Ни минуты покоя – и любые способы и средства для исполнения намерений.
Из ненависти к королю Филиппу выросла у него идея о его свержении с престола. Идея, которую он теперь с маниакальной настойчивостью пытается воплотить в жизнь, подкрепляя ее соображениями, какие еще некоторое время назад и не пришли бы ему в голову, а если б и пришли, он отмахнулся бы от них как от нелепых и несообразных. Робер д'Артуа убедил себя в справедливости притязаний Эдуарда на французскую корону и теперь делал все, чтобы заставить как можно больше людей поверить в них и довести дело до победного конца.
Эдуард продолжал держать себя осторожно, не допуская резких заявлений или поступков. Возможно, он не был уверен в своих правах или – что куда больше грело душу Робера – медлил оттого, что всесторонне обдумывал план действий и не хотел до поры до времени делать его всеобщим достоянием.
Верным было и то, и другое. Эдуард не был твердо убежден в обоснованности своих притязаний, но и не отказывался от них и при случае совершенно искренне мог уверять себя и других в законности прав на французскую корону.
От окончательного решения его удерживала и память о первой военной неудаче. Забыть об этом он был не в состоянии и пуще всего страшился неудачи повторной. Она поставила бы на нем крест как на воине и полководце. Конечно, он помнил последние успехи в Шотландии, но ему было понятно, что ничего выдающегося он там не совершил, просто сумел довольно удачно воспользоваться разбродом в стане противника.
Робер догадывался об этих сомнениях Эдуарда и вновь и вновь рассказывал ему о различиях между Шотландией и Францией, о которых нужно знать, если думаешь о военных действиях в этих странах.
– Шотландцы, – говорил он, – дикий народ, и природа в их краях тоже дикая. Она помогает им защищаться и нападать. Границы с такой страной трудно охранять. Одни горы чего стоят! С Францией же совсем другое дело. Там нет таких гор, и люди тоже другие… Они недовольны нынешним правителем и ждут не дождутся прихода короля Англии.
– Почему? – спрашивал Эдуард. – Зачем им нужен другой король?
– Потому что все они ненавидят Филиппа, – убеждал Робер его и себя. – Потому что он захватчик трона, притеснитель тех, кто слабее.
– Но они же сами посадили его на трон, разве нет? И все утверждают, что страна сейчас гораздо устойчивей, богаче и спокойней…
Ох, как он выводил из себя Робера вопросами и сомнениями! А когда тот раздражался, то становился даже дерзок.
Однажды, пребывая в состоянии лихорадочного ожидания, Робер ехал на коне по лесу и внезапно очутился на поляне, по которой протекал ручей. В нем стояла на одной высокой ноге большая птица с синевато-серым оперением, черным хохолком и длинной шеей. У нее был острый желтый клюв, который она, как кинжал, втыкала в воду, вылавливая там рыбешек и другую живность. Это была цапля.
Некоторое время он тихо наблюдал за ней, боясь спугнуть – ведь цапля осторожная, осмотрительная птица. Ее даже называют трусливой. Осторожная… трусливая… малодушная… Дерзкая и забавная мысль пришла Роберу в голову.
Он высвободил сокола, сидевшего у него на плече, и вскоре цапля была у него в руках.
Посмеиваясь, он повернул коня и поехал обратно.
* * *
Король и королева сидели за столом в обеденном зале. Робер запаздывал. Эдуард уже собирался спросить о причине его отсутствия, когда тот появился. За ним две служанки несли огромное блюдо. На блюде лежала цапля, которую он велел зажарить.
– Что это значит? – спросил Эдуард, заранее готовый к какой-нибудь новой веселой выходке, потому что Робер был горазд на них.
Тот подошел поближе к королю и отвесил глубокий поклон.
– Милорд, – сказал он, – охотясь у вас в лесу, я наткнулся на эту птицу. Мне показалось, она подходит вам и вы будете довольны. Возможно, это даже ваша любимая птица.
– Цапля? Но почему? – спросил Эдуард, предвкушая шутку.
– Милорд, всем известно, что цапля одна из самых робких птиц, не умеющая бороться за себя, – отвечал Робер д'Артуа, стараясь говорить как можно громче, чтобы его слышали во всех уголках зала. – Вы, милорд, тот король, который не готов воевать даже за то, что принадлежит ему по праву. Робкая птица… Робкий король… У вас много общего. Вот я и преподношу эту цаплю, чтобы она напомнила вам о сходстве, хотя она всего лишь птица, а вы король.
Наступила напряженная тишина. Эдуард поднялся с места, лицо у него побагровело. Филиппа задрожала от страха, уверенная, что необузданный нрав Плантагенетов сейчас покажет себя и тогда последствия могут быть самыми плачевными.
Робер стоял с невозмутимым лицом, сложив руки на груди и насмешливо взирая на молодого короля. Воистину граф д'Артуа был не робкого десятка.
К всеобщему удивлению, Эдуард внезапно разразился смехом.
– Ну, ты и наглец, Артуа, – сказал он.
– Да, милорд, – ответил тот смиренно.
– Сравнил меня с цаплей! Иначе говоря, назвал трусом.
Робер молчал, и все удивлялись его безрассудству и отдавали должное отваге.
– Что ж! – вскричал Эдуард. – Ладно… Это правда, что у меня притязания на французскую корону, и я клянусь над этой цаплей, что приду с армией на землю Франции и вызову на битву ее короля, даже если его войско будет вдвое превышать наши силы. Вызову и добьюсь победы!.. Подходите сюда, друзья мои, и присоединяйтесь к данной мною клятве! Мы отправимся во Францию. Мы сорвем корону с головы самозваного короля Филиппа и не успокоимся, пока она не найдет законного владельца!.. Никогда больше не посмеет граф д'Артуа сравнивать меня с цаплей!.. Подходите, кто меня любит, кто готов служить мне, и клянитесь над цаплей!
Один за другим подходили благородные рыцари к столу и давали клятву сопровождать короля в походе во Францию.
Граф Робер д'Артуа стоял тут же и удовлетворенно улыбался. Наконец-то его усилия были не напрасны и увенчались успехом!
Глава 9
ПОМОЛВКА ПРИНЦЕССЫ
Теперь, когда король Эдуард принял окончательное решение начать войну с Францией, необходимо было серьезно подумать о союзниках. Самым надежным был отец Филиппы граф Эно, на него Эдуард мог вполне положиться.
К несчастью, здоровье графа сильно пошатнулось, и это беспокоило Филиппу: она знала из писем матери, что отец очень страдает от подагры и почти не встает с постели. Тем не менее он заверил Эдуарда в своей поддержке, что могло бы кое-кого и удивить, потому что его жена, мать Филиппы, была родственницей французских королей.
Графство Эно считалось выгодным союзником, так как было одним из самых процветающих в Европе и его помощь могла быть весьма действенной.
Другим возможным союзником на континенте Эдуард считал Австрию и, чтобы этот союз закрепить, счел необходимым не откладывать далее обручение малолетней дочери Джоанны с сыном герцога Австрийского и отправить ее к жениху.
Когда наставница пятилетней принцессы добрая леди Пемброк сказала девочке, что вскоре та уедет из Англии с родителями, Джоанна была в восторге: ей так хотелось увидеть новые места, новых людей. Бедняжка понятия не имела о цели путешествия.
Глаза ей раскрыла сестрица Изабелла, очень красивая и избалованная повышенным вниманием отца. Она была не намного старше Джоанны, но наблюдательней и понятливей. И ей стало ужасно обидно, что Джоанну куда-то везут, а она должна сидеть в надоевшем Тауэре, – ведь она старше на целый год!..
– Тебя увозят к твоему мужу, вот куда! – выпалила она, глядя в упор на сестру.
– Ты выдумываешь! – не поверила Джоанна. – Я еще совсем маленькая, мне рано выходить замуж.
– Вот и нет! Девочек отправляют к их мужьям, и они растут вместе с ними и делаются потом взрослые. Я верно говорю, Эдуард? – обратилась она за поддержкой к брату, который был взрослее на два года, и тот важно подтвердил ее правоту.
Это расстроило Джоанну, но потом в ней затеплилась надежда на благополучный исход – ведь она знала, как не любит их мать расставаться с ними. Но если так, отчего же родители не берут в путешествие ни Эдуарда, ни Изабеллу? И снова тревога легла на ее маленькое сердце.
Как только Филиппа увидела Джоанну, сразу поняла по тому, как она приникла к ее руке, – с дочерью что-то неладно. Видимо, до девочки дошли слухи, куда и зачем ее везут. Филиппа долго не могла решиться рассказать ей правду, наконец предпочла открыться.
– Дорогое дитя, – сказала она, обнимая Джоанну, – как ты знаешь, мы едем в Австрию. Тебе предстоит выйти замуж, и твоим супругом будет сын герцога Австрийского. Поэтому гораздо разумнее, если ты получишь воспитание при австрийском дворе, моя милая. Вместе с этим мальчиком. Понимаешь? А когда вырастешь, он не будет для тебя чужим… Ты слушаешь меня?.. Я росла в графстве Эно, ты знаешь, и, когда приехала сюда, в Англию, должна была многому учиться… Учиться быть англичанкой. Ты же с самого детства станешь австрийкой, и тебе легче будет там жить.
– Я тоже хочу быть англичанкой, – со слезами вымолвила Джоанна.
– Моя любовь, когда вырастешь, тебе самой покажутся нелепыми твои слова. Женщина должна быть тем, кто ее муж. После приезда в Англию я захотела стать англичанкой и стала ею.
Девочка смотрела на мать с испугом.
– Твоя новая семья, – продолжала Филиппа, – уже давно просит, чтобы мы привезли тебя, но твой отец не хотел этого. Она еще слишком мала, говорил он, пускай побудет с нами.
– Может, он и сейчас так говорит? – с надеждой спросила Джоанна.
– Он сам повезет тебя в Европу, и я поеду вместе с ним, – ответила мать, и робкая надежда дочери развеялась, как дым. – Отец не хочет отпускать тебя одну, он так любит свою девочку!
– Тогда зачем он отсылает меня куда-то?..
Бедняжка! Филиппа сама с трудом сдерживала слезы. Невозможно было видеть лицо этой крошки, в глазах которой временами вспыхивали искорки надежды и тут же гасли. Почему, ну почему политика вторгается в судьбы малых детей? Как объяснить Джоанне, что ее отцу именно сейчас нужна помощь герцога Австрийского и потому он не может долее держать ее у себя в стране, дабы не обидеть владетельного и богатого герцога? О, как ей хотелось, чтобы ее муж отказался от притязаний на французский престол! Чтобы этот честолюбец Робер д'Артуа никогда не высаживался на английском берегу! Никогда не убивал бедную цаплю!..
Но все уже произошло, и она, снова беременная, вынуждена оставить старших детей в Лондоне и отправиться с младшей дочерью на континент, чтобы оставить ее у чужих людей, такую маленькую, трогательную, грустную…
Филиппа пыталась заинтересовать дочь нарядами, которые та возьмет с собой, показывала огромный тюфяк, на котором девочка будет спать во время плавания на корабле, еще какие-то вещи. Джоанна была безучастна. Она все время думала, каким окажется мальчик, которого называют ее мужем, какие у него родители, и больше всего – как она будет там жить без Изабеллы и Эдуарда, без родителей. Ее увозят навсегда… Она плохо понимала это слово…
Немного утешало, что сначала они поедут, потом поплывут, потом опять поедут и отец и мать будут рядом с ней; она увидит леса и реки, море и горы, а это очень интересно…
Изабелла надула губы при расставании с родителями и заплакала. Почему они так поступают с ней? Бросают одну, а сами уезжают. Она, может быть, тоже любит путешествовать, не меньше, чем Джоанна… Отец поцеловал ее и обещал, что в следующий раз поедет с ней. Обязательно…
Когда корабль отплыл от берега и вокруг оказалось море, только море и больше ничего, Джоанна быстро забыла, куда и зачем они едут. Ей нравились волны, их цвет, их плеск, нравился огромный мягкий тюфяк, на котором она проводила немало времени, и хотелось, чтобы плавание продолжалось вечно.
Жарким июльским днем их корабль бросил якорь в устье Шельды. В Антверпене не было дворца, где могли бы останавливаться такие знатные персоны, и горожанин Сиркен Фордел, фламандский торговец, предложил свое жилище королевской семье. Он сказал, что будет гордиться их пребыванием в его скромном доме и сделает все, чтобы они были довольны.
Джоанна впервые увидела, как живут обыкновенные люди, и ей было очень любопытно.
Глубокой ночью мать разбудила ее, схватила в охапку и выбежала вместе с ней из горящего дома. Вокруг все было в огне и дыму, Джоанна задыхалась и кашляла. Отец, к счастью, был рядом с ними. А дом, любезно отданный в их распоряжение, вскоре превратился в груду дымящихся развалин.
Из темноты вышли несколько человек в надвинутых на лицо капюшонах и приблизились к королевскому семейству. Это были монахи и аббат из местного монастыря. Они пригласили короля и его свиту провести остаток ночи, а если потребуется, то и несколько дней в монастыре святого Михаила, куда те с благодарностью отправились.
Для Джоанны эта ночь была как продолжительный сон, временами страшный, временами увлекательный. Филиппе было до глубины души жаль гостеприимного хозяина и его жену, которые лишились жилища по вине гостей, чьи слуги неумеренно и небрежно пользовались огнем. Король Эдуард успокоил ее, сказав, что возместит погорельцам убытки с лихвой, чтобы эти достойные люди построили себе новый дом, еще лучше, чем прежний. Он не хотел, чтобы беременная Филиппа ехала с ними, но не смог устоять против ее желания во что бы то ни стало проводить Джоанну, а теперь был удручен тем, что ей пришлось перенести такое потрясение.
Несколько дней они отдыхали в Антверпене – осматривали город, многочисленные церкви, совершили плавание по реке Шельде, – и страшная ночь постепенно уходила в прошлое.
Эдуард ни на минуту не забывал о главной цели – найти побольше надежных союзников – и потому был огорчен, прослышав, что Людовик Баварский колеблется и склоняется к тому, чтобы поддержать короля Филиппа, а не его.
– Мне нужно обязательно увидеть Людовика и поговорить с глазу на глаз, – сказал он Филиппе. – А потом я отвезу Джоанну в Австрию. Ты же оставайся здесь, дорогая, и ожидай меня. В твоем положении лишние поездки ни к чему.
– Я поеду с вами, – упрямо возразила Филиппа.
– Но для тебя опасны все эти переезды! И мало ли что может случиться. Я так боялся во время пожара потерять вас обеих… К тому же ты должна прежде всего помышлять о будущем ребенке. Только о нем.
С этим Филиппа не могла не согласиться. Она подумала и сказала, что, возможно, для Джоанны будет даже немного легче, если она простится сначала с одним из родителей, а через какое-то время с другим, но не с обоими сразу. И еще одно пришло ей в голову:
– Я напишу сестре Маргарет, попрошу ее присматривать за Джоанной.
Эдуард одобрил это: ведь Маргарет, став женой Людовика Баварского, находилась на той же земле, где суждено теперь быть его младшей дочери, – Австрия была составной частью империи Людовика.
Материнское сердце Филиппы немного успокоилось. Они с Эдуардом решили, что доедут вместе до городка Херентале, где проведут ночь, после чего Эдуард с дочерью продолжат путь, а королева вернется в Антверпен и будет ждать там возвращения Эдуарда и появления на свет младенца, ибо сроки уже подходили.
В Херентале состоялось прощание Филиппы с дочерью. Джоанна приникла к ней, обняла и никак не хотела отпускать, а та с трудом сдерживала слезы.
– Любовь моя, – говорила она дрожащим голосом, – с тобой остается твой отец. Вы еще долго будете вместе. А потом… потом… Будь умницей и мужественной девочкой. Ты привыкнешь… Все привыкают… Я буду о тебе думать каждый день, каждый час и молиться о твоем благополучии. Верю, ты обретешь счастье в новой стране. Там с тобой будет… недалеко от тебя… твоя тетя Маргарет. Она присмотрит за тобой, поможет… Помнишь, я рассказывала тебе о ней?
Джоанна молча кивала, Эдуард поднял ее на руки и поцеловал.
– Мы никогда не забудем тебя, – сказал он, – и не дадим в обиду… Идем!
Филиппа долго смотрела вслед удаляющейся кавалькаде во главе с королем, навсегда увозившей от нее дочь.
Полная печали, она вернулась в Антверпен с отрядом рыцарей и придворными.
* * *
По малости лет Джоанна опять забыла, куда они держат путь и зачем, и наслаждалась путешествием, временами даже чувствуя себя счастливой. Разве не счастье скакать рядом с отцом, таким красивым, величественным, скакать на маленькой лошади и глядеть на прекрасные цветы, кусты и деревья, на поля и рощи? И разве не приятно видеть, с каким вниманием и почтением все относятся к ней только оттого, что она дочь этого человека? А как великолепно выглядят все шестьдесят шесть лучников, которые сопровождают их, не считая придворных и слуг!
Потом они поплыли по Рейну; на берегах стояло множество замков, и отец показал ей скалу, с которой, как рассказывают моряки, златоволосая девушка по имени Лорелея зазывает плывущих, и они перестают грести, теряют весла и тонут в волнах Рейна. Но Джоанну не пугала эта скала, повинная в гибели стольких людей, – ведь с ней рядом отец, он обещал, что никогда не даст ее в обиду, и она верила ему.
В Бонне они пристали к берегу и были гостями архиепископа Кельнского в его резиденции. Здесь их приветствовали и чествовали, и потом они по суше отправились дальше, пока не прибыли в город Кобленц, тоже на Рейне, где их ожидал сам глава Священной Римской империи, Людовик Баварский. Вместе с ним были многочисленные герцоги империи, среди них герцог Отто Австрийский, чей сын должен был стать супругом Джоанны.
Сразу же к девочке подошла женщина, чем-то похожая на ее мать, и сказала, что она тетя Маргарет и готова присмотреть за ней и сделать все, чтобы племяннице было хорошо.
Эти слова улучшили настроение бедняжки, которая последние дни находилась в угнетенном состоянии, так как уже поняла – час расставания с отцом неотвратимо приближается.
Да, тетя Маргарет напоминала ей мать, но ведь она не была ее матерью! Мать совсем-совсем другая! И все же хорошо, что эта женщина рядом, держит ее за руку, обнимает, целует, говорит ласковые слова.
Император Людовик велел соорудить два трона на базарной площади города, и там они восседали, он и Эдуард, во время долгих праздничных церемоний.
Все эти дни Эдуард почти не видел дочь, принимая участие в торжествах в свою честь, ведя беседы с императором и с герцогом Отто, которых пытался убедить принять участие в его борьбе за французскую корону.
И тот, и другой были предельно любезны, однако отвечали уклончиво. Но Эдуард не переставал надеяться, что помолвка дочери укрепит их дружбу и приведет к военному союзу.
Вскоре стало ясно, что, сколько бы он ни был при дворе императора, ничего больше не добьется, и решил готовиться к отъезду. Но перед этим сделал дорогие подарки Людовику, его супруге Маргарет и герцогу Отто. Скорее не подарки это были, а почти открытая попытка подкупа в надежде на главное – доброе отношение к его маленькой дочери и поддержку в войне с Францией.
Дары были с благодарностью приняты, уверения в дружбе рассыпались в немалом количестве, и у Эдуарда приподнялось настроение.
Герцог Отто Австрийский собрался отбыть к себе в Вену и забрать с собой Джоанну, но Маргарет воспротивилась:
– Девочка еще так мала, и моя сестра просила меня некоторое время подержать ее при себе, в чем я не могу ей отказать.
Герцог хотел было возразить, но быстро раздумал: ведь Маргарет супруга императора, а тот, судя по всему, находится под сильным ее влиянием. Эдуард был в восторге от такого поворота событий и предвкушал, как обрадуется Филиппа, когда узнает об этом.
Итак, Джоанна отправлялась с тетей Маргарет в Баварию, Эдуард – в Антверпен, где его ждала супруга, а герцог Австрийский – в Вену.
Расставание с дочерью было бурным – Джоанна не могла унять рыданий, отец тщетно пытался ее успокоить.
– Все будет хорошо, дитя мое, – говорил он. – Мы с матерью не забудем о тебе. Никто не причинит вреда нашей дорогой дочери. Твоя тетка, а также лорд Монтгомери будут смотреть за тобой… Успокойся, милая, я не хочу, чтобы твоя мать узнала про эти слезы и опечалилась. Ты ведь тоже не хочешь этого, верно?..
Джоанна цеплялась за него, и ему было трудно оторвать умоляющие детские руки. Он был почти готов увезти ее обратно, но ведь это означало бы полный разрыв намечающихся дружеских отношений с Людовиком Баварским и герцогом Австрийским. А оба эти человека необходимы ему!
На какое-то мгновение он пожалел, что принял в друзья Робера д'Артуа, который позволил себе слишком много вольностей и вынудил его дать нелепую клятву над блюдом с цаплей… Но он тут же оборвал эти мысли как недостойные. Жизнь короля не может и не должна быть подчинена интересам семьи, как бы он ни любил ее. Его цель – добиться, чтобы новая корона засверкала у него на голове, и он сделает все, что в его силах, для осуществления этого.
Он оторвал от себя Джоанну, поцеловал ее и тронулся в путь – в Антверпен, к Филиппе.
* * *
Король Эдуард благополучно добрался до Антверпена, где встретился с супругой и рассказал обо всем, что происходило во время его пребывания в германских землях. Филиппу обрадовало, что ее сестра сразу же взяла на себя заботы о племяннице.
Когда Эдуард сумел по зрелом размышлении взвесить и оценить успехи на политическом поприще, он не испытал особой радости. Никакой уверенности в том, что император Людовик поддержит его, не было. А значит, нельзя ожидать помощи германских герцогов, которые вряд ли осмелятся не последовать за императором. Герцог Австрийский тоже со дня на день может пересмотреть свою позицию.
Так кто же с ним? Гельдрес, муж его сестры Элинор. А кто еще?..
Зато у короля Франции полно союзников: Наварра, Сицилия, Люксембург… И наконец папа римский. Он уже писал Эдуарду, осуждал его за попытки сблизиться с императором Людовиком, который был не так давно отлучен от церкви за неповиновение святому престолу. А сам папа, вынужденный находиться теперь, после ссоры с Людовиком, не в Риме, а в Авиньоне, на земле Франции, никогда не поддержит Эдуарда.
О многом, и об этом тоже, беседовал Эдуард с Филиппой.
– Что мне нужно сейчас больше всего, – говорил он ей, – так это деньги. Союз с двумя такими людьми, как твой отец и Рейнольд из Гельдреса, может оказаться достаточным для военной победы, я убежден в этом. Мне не хватает денег. Я уже и так потратил немало из тех драгоценностей, что ты привезла с собой из дома, дорогая.
Филиппа пожала плечами. Это ее нисколько не беспокоит, сказала она. Все, что нужно для пользы Англии и королевской семьи, она готова сделать или отдать, если у нее что-то есть. Больше всего на свете ее страшит война – тогда и она, и дети будут оторваны от отца и супруга… Помедлив немного, Филиппа добавила, что, не будь у короля намерения вступить в войну, маленькой Джоанне не пришлось бы так рано покинуть родной дом…
Наступил ноябрь, он ознаменовался рождением у Филиппы нового ребенка. Это был мальчик, и она решила дать ему имя Лайонел в честь изображения льва на гербе провинции Брабант, где она разрешилась от бремени и где люди были так добры и внимательны к королевской чете. Новорожденный был хорош собой, настоящий Плантагенет, но, к сожалению, слаб здоровьем, и Филиппа поторопилась послать за врачом, который пользовал их семью в Эно и чьи заслуги в лекарском деле были общеизвестны.
Врач из Эно прибыл на удивление быстро, и благодаря его умению болезненный малыш вскоре превратился в пышущего здоровьем ребенка, который был даже крупнее, чем его брат Эдуард в том же возрасте.
Но, как говорится, счастье и несчастье ходят в паре. В эти же дни она получила сообщение о кончине отца и о том, что ее мать, оставшись одна, решила уйти в монастырь.
Король не терял времени даром. Он познакомился с фламандцем Якобом ван Артевельдом, незаурядным человеком простого происхождения, чьи выдающиеся способности сделали его фактическим правителем Фландрии. Ему было около пятидесяти лет, в молодости его можно было бы назвать невежественным мужланом. Однако с годами он многому научился, многое понял, и сейчас его слушали, ему верили жители Фландрии. Отец был потомственным ткачом, одним из самых уважаемых граждан города Гента.
Якобу, в отличие от отца, довелось много поездить по белу свету: он был в услужении у Карла Валуа, брата нынешнего французского короля, и побывал с ним в Италии, на Сицилии. Вернувшись в Гент, занялся семейным ремеслом – ткачеством, а позже – и пивоварением: пивоварня была дана его жене в приданое. В семье у него все оказались трудолюбивыми, и не прошло много времени, как они стали довольно зажиточными и поселились в хорошем доме с собственным гербом на дверях.
Якоб – преобразователь по натуре, радеющий за любимую отчизну, – видел, сколько скверны у него в стране, и считал виной тому – плохое правление. Властитель Фландрии граф Луи во всем подчинялся французскому королю, даже если это было невыгодно его стране. Французам, например, было на руку, чтобы фламандские ткачи целиком зависели от французской шерсти, Якоб же полагал, что это сильно мешает развитию ткачества во Фландрии.
Когда по почину Филиппы установилась более тесная связь фламандских ткачей с Англией и некоторые из них уехали туда насовсем и открыли там собственное производство, Якоб решил, что именно таким путем можно скинуть с шеи ярмо, которое на них навесил граф Луи по указке Франции.
Многие разорились или остались без работы. Их семьи голодали, жилища приходили в негодность. И все они были не бездельники, не лоботрясы, но хорошие работники, лишенные заработка, потому что так было выгодно французским друзьям их правителя.
На улицах Гента собирались тогда эти бедняги и вели бесконечные разговоры. Все чаще звучало там имя Якоба ван Артевельда. Говорили, он хорошо знает, как избавить ткачей от напасти, и хочет это сделать. Вскоре во всех концах Гента из уст в уста передавали его имя. Этот человек становился известным – он умеет работать, он хорошо обращается со своими работниками, он любит Фландрию и знает, как помочь ей в беде.
Люди кричали:
– Где он?
– Пускай придет к нам и сам скажет, что делать!
– Куда нужно пойти, чтобы услышать его?!
Кончилось тем, что Якоб согласился выступить перед народом и просил собраться возле монастыря Билоки, где он и поговорит со всеми.
Тысячи граждан Гента пришли в назначенное место, и Якоб обратился к ним с простыми, но волнующими всех словами, которые были выслушаны с огромным вниманием и сочтены понятными, умными и своевременными.
Он заклинал сограждан не забывать о славе и могуществе Фландрии, растолковывал, отчего их жизнь переменилась к худшему, призывал не бояться Франции и действовать смело, защищая свое право брать шерсть там, где для них выгодней, – сейчас таким местом является Англия.
Он говорил:
– …Не малодушничайте! Не дрожите как осиновый лист! Не давайте себя запугать! За нами многие и многие… Общины Брабанта и Эно, Голландии и Зеландии… Глупо бояться французов, когда мы все вместе!..
И еще он говорил:
– Что хотел бы я видеть и что принесет нам расцвет торговли – так это свободное и честное содружество между Фландрией и Англией. Но при этом мир со всеми. В надвигающейся войне между французами и англичанами нам не следует принимать ни чью сторону…
