Текст книги "Таинственная любовница"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Виктория Холт
Таинственная любовница
Глава 1
Роковое проклятие
Смерть сэра Эдварда Трэверса, столь внезапная и загадочная, получила сильный резонанс.
Газеты пестрели интригующими заголовками: «Смерть выдающегося археолога», «Стал ли сэр Эдвард Трэверс жертвой проклятия?»
А местная газета размышляла со свойственным ей глубокомыслием: «Загадочная смерть сэра Эдварда, который вел раскопки захоронений фараонов в далеком Египте, заставила вновь задуматься над вопросом: есть ли доля истины в древнем поверии, которое гласит, что тот, кто потревожит покой мертвых, рискует навлечь на себя их гнев? Так или иначе, но внезапная кончина сэра Эдварда заставила его коллег прекратить свои исследования».
Сэра Ральфа Бодриана, местного сквайра и ближайшего друга этого знаменитого ученого, через несколько дней после его кончины хватил удар, и тогда досужая молва накрепко связала недуг сэра Ральфа с тем, что он оказывал финансовую помощь той злополучной экспедиции. Правда, несколько лет назад у него уже случился подобный удар, после которого он почти полностью выздоровел, но об этом почему-то никто не вспоминал.
Многие, как и следовало ожидать, авторитетно утверждали, что все эти беды были результатом рокового проклятия.
Тело сэра Эдварда привезли из Египта на родину и похоронили на нашем кладбище.
Единственным близким родственником покойного был Тибальт, его сын, тоже археолог, уже достигший определенных успехов в деле, которому сэр Эдвард столь беззаветно посвятил всю свою жизнь.
Это была самая пышная панихида из всех, наверное, которые когда-либо видели стены нашей маленькой церкви двенадцатого века. Здесь были и ученые знаменитости, и все друзья семьи, и, разумеется, вездесущая пресса.
В то время я была компаньонкой леди Бодриан, супруги сэра Ральфа. Эта должность никак не соответствовала моей натуре, но финансовые трудности вынудили меня забыть о таких тонкостях, как психологическая несовместимость и т. д.
Я тогда сопровождала леди Бодриан в церковь на заупокойную службу – и не могла отвести глаз от Тибальта.
Я полюбила его с первого взгляда, безрассудно и безнадежно. Да, если смотреть правде в глаза, то какие в данном случае могли быть шансы у скромной компаньонки? Мне казалось, он наделен всеми качествами настоящего мужчины. По общепризнанным стандартам, его, конечно, едва ли можно было назвать красавцем – очень высокий, худощавый, с копной жестких волос пепельного цвета… суровые брови аскета-ученого, но при этом чувственные губы. Нос большой, немного надменный, а глаза – глубоко посаженные, полуприкрытые. Никогда нельзя было с уверенностью предположить, о чем он думает, такой замкнутый и загадочный. «Целой жизни не хватит, чтобы понять его!» – часто говорила я себе. Но каким же интересным представлялся мне путь познания!
Сразу после похорон я вместе с леди Бодриан вернулась в Кеверол-Корт. Она заявила, что совершенно измучена – и действительно, жаловалась и капризничала больше обычного. Ее настроение отнюдь не улучшилось, когда она узнала, что в доме побывали репортеры, пожелавшие узнать о состоянии здоровья сэра Ральфа.
– Словно стервятники, – заметила она, – надеются на худшее, потому что еще одна смерть идеально впишется в эту глупую историю относительно рокового проклятия.
Спустя несколько дней после похорон я, как обычно, вывела собак леди Бодриан на прогулку. Ноги сами привели меня к Гиза-Хаус, дому Трэверсов. Я стояла у железных ворот, как и много раз до этого, и смотрела на дом. Теперь, когда похороны были позади, шторы на окнах раздвинули и дом уже не выглядел таким унылым. К нему вернулась его таинственность, по крайней мере, какой я ее себе представляла уже много лет. Этот дом очаровывал меня еще задолго до того, как в нем поселились Трэверсы.
Я сильно смутилась, когда из дома внезапно вышел Тибальт. Было уже поздно убегать, потому что он заметил меня.
– Добрый день, Джудит, – приветливо сказал он.
Я быстро придумала причину своего прихода.
– Леди Бодриан просила узнать, как вы поживаете.
– Спасибо, хорошо, – кивнул он. – Входите.
Он улыбнулся – и я пришла в совершеннейший восторг, как это ни смехотворно. Абсурд! Практичная, рассудительная, гордая Джудит Осмонд – и вдруг так безоглядно привязаться к кому-то! Как могло случиться, что я попала в столь безнадежное положение?!
Тибальт провел меня по дорожке между густыми зарослями кустарника и открыл дверь с кольцом, тем самым, что сэр Эдвард привез откуда-то из-за моря. Кольцо было искусно выковано в форме человеческого лица, довольно-таки зловещего. Я подумала, а не прицепил ли его сэр Эдвард специально для того, чтобы отпугивать посетителей?
В этом доме ковры были очень толстыми, поэтому не было слышно шагов. Тибальт провел меня в гостиную с тяжелыми темно-синими бархатными шторами, отороченными золотой бахромой, и темно-синим ковром с густым ворсом. Сэр Эдвард не любил шума, он отвлекал его от работы, как я слышала. В этой гостиной были собраны результаты его научных изысканий, в том числе и довольно странные фигурки, выстроившиеся на полках. Эта комната называлась китайской, но рояль, который занимал в ней центральное место, придавал ей достаточно характерный облик Викторианской эпохи.
Тибальт жестом предложил мне присесть и опустился в кресло напротив.
– Мы планируем еще одну экспедицию. Туда, где умер отец, – сказал он.
– О! – Я не верила в эту историю с проклятием, но все же, мысль о том, что Тибальт поедет туда, обеспокоила меня. – Вы думаете, это разумно?
– Но ведь вы не верите в эту историю с проклятием, Джудит?
– Нет, конечно.
– Он был здоровым человеком… И вдруг – такой удар. Полагаю, он был на пороге великого открытия. Он кое-что сказал мне за день до смерти: «Вскоре мне удастся доказать, что эта экспедиция стоила затраченных усилий!» Больше он ничего не сказал, и сейчас я об этом очень жалею.
– А… вскрытие… Его ведь проводили?
– Да, здесь, в Англии. Но выявить причину смерти так и не удалось. Очень загадочная смерть. А теперь еще и удар у сэра Ральфа.
– Но вы же не думаете, что здесь есть какая-то связь?
Он покачал головой.
– Думаю, старого друга моего отца потрясла его внезапная смерть. Сэр Ральф всегда имел склонность к апоплексии и в прошлом уже перенес один удар – впрочем, не такой сильный. Я знаю, что врачи долгие годы предупреждали его, советовали быть сдержаннее. Нет, болезнь сэра Ральфа никак не связана с тем, что произошло в Египте. Я вернусь туда и попытаюсь выяснить, на пороге какого именно открытия был отец… и связано ли это как-то с его смертью.
– Будьте осторожны, – не сдержавшись, проговорила я.
– Думаю, – улыбнулся он, – того же пожелал бы мне и отец.
– Когда вы планируете ехать?
– Нам потребуется месяца три на подготовку.
Открылась дверь, и вошла Табита Грэй. Как и все обитатели Гиза-Хаус, она меня очень интересовала. Эта женщина была красива, но скромной, ненавязчивой красотой, той, которая не ослепляет с первого взгляда. Только встретившись с ней несколько раз, можно проникнуться очарованием ее черт и оценить стабильную уравновешенность характера. Я никогда не могла толком понять, на каком положении она живет в Гиза-Хаус. Она была кем-то вроде особо привилегированной экономки или кого-то в этом роде.
– Джудит пришла передать наилучшие пожелания от леди Бодриан, – сказал Тибальт.
– Выпьете чаю, Джудит? – спросила Табита.
Я поблагодарила, но отказалась, сославшись на то, что мне необходимо поскорее вернуться к хозяйке. Табита сочувственно улыбнулась. Она понимала, что леди Бодриан – не самый приятный работодатель.
Тибальт пожелал проводить меня. По дороге он все время говорил о предстоящей экспедиции. Я была очарована.
– Полагаю, вы не отказались бы поехать с нами, – вдруг проговорил Тибальт.
– О нет! Нет!
– И вы будете готовы столкнуться с проклятием фараонов, мисс Осмонд? – спросил он, улыбаясь.
– Да, безусловно.
Он кивнул и задумался о чем-то.
– Мне бы хотелось, – в конце концов проговорил он, – чтобы вы действительно присоединились к нашей экспедиции.
Я вернулась в Кеверол-Корт в глубокой задумчивости и не обратила никакого внимания на жалобы леди Бодриан. Я пребывала в своих мечтах. Он хотел бы, чтобы я поехала с ними! Но это станет возможно только если случится чудо.
Потом сэр Ральф умер и снова все заговорили о проклятии. Человек, который возглавил экспедицию, и человек, который ее финансировал, – оба умерли! В этом просматривается какое-то знамение!
А потом… случилось мое чудо. Это было невероятно, прекрасно, как мечта! Настоящая волшебная сказка! Золушка едет… нет, не на бал – в экспедицию! В Египет!
Я могла лишь удивляться и постоянно размышлять о тех событиях, которые привели к этому чуду.
Все началось в тот день, когда мне исполнилось четырнадцать лет и я нашла бронзовую пластину в могиле Джосаи Полгрея…
Глава 2
Бронзовая пластина
День моего четырнадцатилетия оказался весьма богатым на события. Я не только нашла бронзовую пластину, но и узнала кое-что о своем происхождении.
Сначала появилась пластина. Я нашла ее жарким июльским днем. Было тихо. Нигде не было видно ни Доркас, ни Элисон, ни поварихи, ни обеих горничных. Я подозревала, что горничные сплетничали о своих кавалерах в спальне на чердаке. Повариха дремала на кухне. Доркас была в саду, Элисон либо штопала, либо вышивала, а преподобный Джеймс Осмонд сидел в кабинете и дремал в своем кресле – время от времени просыпаясь, случайно дернув головой, или от собственного тихого похрапывания, и бормотал: «Господи, спаси мою грешную душу!» Он притворялся перед самим собой – больше было не перед кем, – что все время работает над проповедью.
Я ошибалась – по крайней мере, в отношении Доркас и Элисон: они в это время заперлись в одной из спален и обсуждали, как лучше всего сообщить тайну ребенку, то есть мне, потому что теперь, когда мне исполнилось четырнадцать лет, нехорошо оставлять меня в неведении.
Я находилась на кладбище и наблюдала за Пеггером, нашим могильщиком, который копал могильную яму. Меня завораживало кладбище. Иногда, просыпаясь по ночам, я думала об этом месте. Частенько, выбравшись из кровати, я становилась коленями на подоконник и глядела вниз, на серые могильные камни, которые были похожи на фигуры восставших из земли покойников. Даже при ярком лунном свете они не утрачивали своей загадочности. А в безлунные ночи, или когда дождь лил как из ведра, или ветер завывал среди ветвей и раскачивал стволы древних тисов, я представляла, как мертвые покидают свои могилы и бродят по церковному двору прямо под моими окнами.
Этот нездоровый интерес к кладбищам проснулся во мне около года назад. Наверное, это началось после того, как Доркас впервые взяла меня с собой, когда шла возложить цветы на могилу Лавинии. Мы ходили туда каждое воскресение. А в тот раз посадили в мраморном цветнике куст розмарина.
– Это на память, – сказала Доркас, – он будет зеленеть круглый год.
А в тот жаркий июльский день Пеггер прекратил копать, чтобы вытереть пот со лба своим красным платком, и воззрился на меня обычным суровым взглядом. Он на всех так смотрел.
– Вам нравится кладбище, мисс Джудит, – сказал он. – В этом вы похожи на меня. Когда я стою здесь, ворочая комья земли, то думаю о том, кто должен обрести вечный покой в этой глубокой темной могиле. Я ведь знал их всю жизнь… – В таких приходах, как Сент-Эрно, все друг друга знают…
Пеггер говорил замогильным голосом. Думаю, потому что всю жизнь провел при церкви. Он был церковным сторожем и могильщиком, как его отец. Выглядел он как ветхозаветный пророк – грива седых волос, окладистая борода, и благородное негодование относительно всех грешников мира, причем в эту категорию попадали все, кроме него и очень немногих избранных. Даже его разговоры звучали, как библейские тексты.
– Эта могила станет последним пристанищем Джосаи Полгрея. Он прожил шестьдесят и еще десять лет, и теперь предстал перед Создателем. – Пеггер сурово покачал головой, словно был невысокого мнения о шансах Джосаи Полгрея на том свете.
– Может, Господь не такой строгий, как вы, мистер Пеггер, – предположила я.
– Не кощунствуйте, мисс Джудит, – укорил меня он. – Следите за своими словами.
– Какой смысл, мистер Пеггер? Ангел, который записывает все мои прегрешения, знает, что у меня на уме независимо от того, выскажу я это или нет. Поэтому, если я что подумаю – это так же плохо, как если скажу. А как можно контролировать свои мысли?
Мистер Пеггер воздел руки к небу, видимо опасаясь, что я могу навлечь на свою голову гнев Господень.
– Ну да ладно, – успокоила я его. – Почему вы до сих пор не перекусили? Уже, должно быть, два часа.
На соседней могиле лежал еще один красный платок, очень похожий на тот, которым мистер Пеггер отирал лоб. В том платке, как я знала, была завернута бутылка холодного чая и пирог, который миссис Пеггер приготовила вчера вечером специально для того, чтобы муж взял его с собой на работу.
Старик выбрался из ямы, сел на бордюр у соседней могилы, развязал узелок на платке и достал свою снедь.
– Сколько могил вы выкопали за свою жизнь, мистер Пеггер? – спросила я.
– Больше, чем вы можете себе представить, мисс Джудит, – покачал он головой.
– А после вас, их будет копать ваш сын, Метью?
Метью не был старшим сыном, которому положено унаследовать сомнительную привилегию копать могилы для тех, кто жил и умирал в деревне Сент-Эрно. Люк, старший сын, сбежал, чтобы стать моряком, – факт, который ему, конечно же, никогда не простят.
– Ну, коли на то Господня воля, я еще немного покопаю, – ответил он.
– Вы, наверное, копали разные могилы, – задумчиво заметила я. – Ведь для маленькой миссис Эдни и для сэра Ральфа Бодриана они должны быть разного размера, да?
Я умышленно упомянула сэра Ральфа. Грехи соседей, думаю, были любимой темой разговоров мистера Пеггера, а поскольку у сэра Ральфа всего было больше, чем у прочих жителей деревни, то и грехи у него тоже были больше.
Сэр Ральф, местный сквайр, самый влиятельный землевладелец округи, весьма интересовал меня. Когда он проезжал мимо, в карете или верхом на одном из породистых скакунов, я кланялась, как меня учила Доркас, и он кивал мне или величественно махал рукой. На мгновение его глаза под тяжелыми веками останавливались на моем лице. Кто-то сказал о нем, как прежде говорили о Юлии Цезаре: «Прячьте дочерей своих, когда он проезжает мимо!» Ну он и был цезарем в нашей деревне. Почти все в ней принадлежало ему. Фермерские земли были частью его поместья. Говорят, он был хорошим хозяином для тех, кто на него работал. И если мужчины почтительно приподнимали свои картузы, памятуя о том, кто их хозяин, то и девушки, памятуя о том же, никогда не отказывали ему в том, чего он от них хотел. Он был хорошим хозяином. Это означало, что у мужчин была работа и крыша над головой и о девушках тоже заботились, если в том возникала необходимость. По деревне бегало много «плодов» и им всегда давались какие-то особые привилегии по сравнению с детьми других отцов.
Но для мистера Пеггера сквайр был классическим олицетворением греха. Из уважения к моему юному возрасту он не мог говорить об основных прегрешениях сэра Ральфа, поэтому с удовольствием прошелся по более мелким – которые и сами по себе, по мнению Пеггера, обеспечат сквайру дорогу в ад.
В Кеверол-Корт почти каждые выходные устраивали приемы; во время охотничьего сезона приезжали гости поохотиться на лис, выдр, оленей или фазанов, которых здесь разводили специально для этих целей. Или устраивались пышные балы. Там собирались богатые, элегантные, часто шумные люди из Плимута, а иногда даже из самого Лондона. Мне всегда нравилось наблюдать за ними. Они оживляли деревенскую жизнь. Но, по оценкам мистера Пеггера, они ее оскверняли.
Я считаю, что мне очень повезло: я могла бывать в Кеверол-Корт каждый день, кроме субботы и воскресенья. На этот счет существовала специальная договоренность. У дочери и племянника нашего сквайра была гувернантка. Кроме того, их обучал Оливер Шримптон, наш викарий. Мой дядя, скромный сельский священник, не мог позволить себе нанять гувернантку, и сэр Ральф великодушно дал свое согласие или, скорее, не выразил возражений по поводу предложения относительно того, что я могла бы присоединиться к его дочери и племяннику, дабы вкушать вместе с ними плоды просвещения. Это означало, что каждый день – кроме субботы и воскресенья – я проходила под старинной опускной решеткой в воротах, потом, идя мимо конюшни, с упоением вдыхала ее запахи. Обязательно прикасалась к перилам моста – на счастье. А когда входила в величественный холл с хорами, то поднималась по широким ступеням так, словно была одной из лондонских гостий, в платье с пышным шлейфом и с бриллиантами, сверкавшими на пальцах. Потом я проходила по галерее, где с потемневших портретов покойные – и некоторые из живущих ныне Бодрианов – смотрели на меня с разными выражениями лица: упрека, изумления, равнодушия. Я заходила в классную комнату, где обычно уже сидели Теодосия, Адриан, а мисс Грэм была занята своими книгами.
С тех пор как было решено, что я буду заниматься вместе с Бодрианами, жизнь моя, безусловно, стала гораздо интереснее.
Но в тот июльский день мне было любопытно, какой именно грех нынче вменяется сквайру. Как выразился мистер Пеггер, он совал нос туда, куда Господь не велел.
– Куда это, мистер Пеггер?
– В Картерз Медоу, вот куда. Он хочет начать там раскопки. Беспокоить землю Господню. Со всеми этими людьми, что приедут сюда. Заполонить все эти места безбожными идеями.
– А что они собираются выкапывать, мистер Пеггер? – спросила я.
– Червей, вероятно, – это, возможно, была шутка, потому что на лице мистера Пеггера появилась гримаса, которая заменяла ему улыбку.
– Так они что, все приедут сюда копать? – я представила себе эту картину: дамы в шелках и бархате и господа при белых галстуках и в бархатных сюртуках – все с маленькими изящными лопатками…
Мистер Пеггер отряхнул хлебные крошки с куртки и снова завязал платок в узел, сунув туда недопитую бутылку с чаем.
– Они говорят, что откапывают прошлое. И надеются найти какую-то утварь, что осталась от тех, кто жил здесь давным-давно.
– Где это «здесь», мистер Пеггер?
– В Сент-Эрно. Здесь было много язычников. Так зачем богобоязненному джентльмену возиться в этом самом прошлом, не так ли?
– Но, может, они не богобоязненные, мистер Пеггер? И потом, это очень уважаемое занятие. Оно называется археология.
– Какая разница, как это называется? Если бы Господь хотел, он бы не скрывал все эти вещи в земле.
– Но, может, это вовсе не Господь покрыл их землей?
– Кто же тогда?
– Время, – сказала я довольно напыщенно.
Он покачал головой и снова принялся копать, бросая землю на кучу, которая возвышалась справа от могилы.
– Наш сквайр вечно носится со своими фантазиями. Мне они не нравятся. Оставьте в покое мертвое прошлое, как я всегда говорю.
– Мне кажется, кто-то уже сказал это много лет назад, мистер Пеггер. А я думаю, будет интересно, если мы найдем здесь, в Сент-Эрно, что-нибудь важное. Может, римские руины какие-нибудь. Мы прославимся.
– Мы не созданы для того, чтобы быть знаменитыми, мисс Джудит. Предполагалось лишь то, что мы будем…
– Богобоязненны, – подсказала я.
Значит, сквайр и его друзья ищут поблизости римские развалины… И это – отнюдь не блажь. Он всегда интересовался археологией. Знаменитые археологи часто навещали Кеверол-Корт. Возможно, именно из-за этого его племянника назвали Адрианом.
– Адриан! – прогремел мистер Пеггер. – Языческое имя. И девица тоже…
– Адриан и Теодосия.
– Это не имена достойных христиан.
– Не то, что ваш Метью Марк Лука Джон Исаак Рубен… и так далее. Имя Джудит есть в Библии. Значит, со мной все в порядке. – Я задумалась над именами. – Доркас! Элисон! – проговорила я. – А вы знаете, мистер Пеггер, что Теодосия означает «богоданная»? Видите? Значит, это христианское имя. А Адриан – он назван в честь вала [1]1
Адрианов вал – римский вал. (Здесь и далее примеч. пер.)
[Закрыть]и римского императора.
– Это не христианские имена, – повторил старик.
– Лавиния, – вспомнила я. – Интересно, что означает это имя…
– А, мисс Лавиния! – вспомнил мистер Пеггер.
– Очень печально умереть такой молодой, правда?
– Да еще не раскаявшись во всех своих грехах.
– Не думаю, что у нее было много грехов. Элисон и Доркас говорят о ней так, словно очень любили ее…
В доме священника на площадке между пролетами лестницы висел портрет Лавинии. Когда я была маленькой, то боялась проходить мимо него в темноте. Я представляла, что Лавиния выходит из рамы картины и бродит по дому. Я раньше думала, что однажды пройду мимо портрета и увижу пустую раму, потому что она не успеет вовремя вернуться туда, на портрет. Доркас, которая была весьма приземленной практичной особой и не могла понять моих странных фантазий, говорила, что в детстве я была такой выдумщицей!
– У каждого смертного есть свои грехи, – провозгласил мистер Пеггер. – А у женщин их в десять раз больше.
– Только не у Лавинии.
Он оперся о свою лопату и почесал седую шевелюру.
– Лавиния! Она была самой хорошенькой из дочек священника.
«Ну, – подумала я, – это мне ничего не дало бы, если бы я не видела портрета. Потому что ни Элисон, ни Доркас красавицами не были. Они всегда носили юбки и жакеты унылых темных цветов и грубые башмаки на толстой подошве – что весьма практично и разумно в сельской местности. А Лавиния на картине изображена в красном бархатном жакете и в шляпе с пышным плюмажем».
– Как жаль, что она была в том поезде!
– Да, вот, одно мгновение она еще не знала, что случится, а уже в следующее мгновение… предстала перед Создателем.
– Вы думаете, все произошло так быстро? В конце концов, нужно было еще добраться… туда…
– Вы имеете в виду, без отпущения грехов, не имея возможности раскаяться?
– Ну никто не станет строго судить Лавинию.
Пеггер не был так уверен. Он покачал головой.
– У нее могли быть мимолетные слабости и прегрешения.
– Доркас и Элисон любили ее, и преподобный тоже. Это заметно по их лицам, когда они произносят ее имя.
Мистер Пеггер снова положил лопату, чтобы вытереть пот со лба.
– Это самый жаркий день, который Господь послал нам в этом году. – Он вылез из ямы и сел на бордюрный камень соседней могилы, повернувшись ко мне лицом. Теперь мы смотрели друг на друга поверх зияющей могилы.
Я встала и заглянула вниз. Бедный, бедный Джосая Полгрей, который избивал жену и выгонял собственных детей на работу в поле, когда им было всего пять лет! Повинуясь какому-то подсознательному импульсу, я спрыгнула вниз.
– Что вы делаете, мисс Джудит? – спросил мистер Пеггер.
– Мне просто захотелось почувствовать, каково здесь, внизу, – ответила я.
Я взяла лопату и принялась копать.
– Пахнет сыростью.
– Ну и испачкаетесь же вы!
– Я уже испачкалась, – воскликнула я, когда туфли погрузились в рыхлую землю. Стенки ямы были так близко! У меня появилось очень неприятное ощущение, словно я заперта здесь. – Как, вероятно, ужасно быть погребенным заживо, мистер Пеггер!
– Ну-ка, вылезайте отсюда!
– Я тут пока немного покопаю, чтобы почувствовать, каково это быть могильщиком.
Я вогнала лопату в землю и отбросила наверх то, что смогла зацепить. Повторив эту операцию несколько раз, я почувствовала, что лопата наткнулась на что-то твердое.
– Тут что-то есть, – крикнула я.
– Вылезайте оттуда, мисс Джудит.
Не обратив внимания на слова старика, я продолжала ощупывать лопатой свою находку. Потом вытащила ее.
– Я что-то нашла, мистер Пеггер, – воскликнула я, поднимая над головой найденный предмет. – Как вы думаете, что это такое?
Мистер Пеггер встал и взял у меня из рук этот предмет.
– Кусок старого металла, – ответил он.
Я протянула ему руку, и он вытащил меня из могилы Джосаи Полгрея.
– Не знаю, – сказала я. – Есть в ней что-то такое…
– Грязная старая железка, не более того.
– Но посмотрите на нее, мистер Пеггер. Что вот это такое? Тут на ней какая-то резьба, что-то вырезано.
– Я бы выбросил эту штуку… она такая острая по краям! – предложил мистер Пеггер.
Но яни за что так не сделаю, решила я. Я возьму ее с собой и отчищу от земли. Она мне нравится.
Мистер Пеггер взялся за лопату и продолжил свою работу. Я, как могла, вытерла туфли, и с огорчением заметила, что подол юбки тоже сильно испачкан.
Еще немного поболтав с мистером Пеггером, я вернулась домой и принесла с собой кусок, как оказалось, бронзы. Он был овальной формы, около шести дюймов в диаметре. Какой эта вещь окажется, когда я ее почищу, и на что может сгодиться? Но я недолго ломала над этим голову, потому что разговор о Лавинии заставил меня задуматься совсем о другом. Я представила, как, должно быть, горевали все, когда услышали печальную весть о том, что Лавиния, любимая дочь преподобного Джеймса Осмонда и любимая сестра Доркас и Элисон, погибла в железнодорожной катастрофе, когда ехала из Плимута в Лондон.
– Это была мгновенная смерть, – рассказывала мне как-то Доркас. Мы с ней стояли у могилы, и она обрезала растущие там розы. – В каком-то смысле это было милосердно, ведь она могла до конца своих дней остаться калекой. Ей был всего двадцать один год. Это стало для нас ужасной трагедией.
– А почему она решила жить в Лондоне, Доркас? – спросила я тогда.
– Она собиралась там работать.
– Кем?
– Ну… гувернанткой, я полагаю.
– Ты полагаешь?Но точно не знаешь.
– Она жила у одной дальней родственницы.
– У какой именно?
– О Господи! Ну, что ты за дотошный ребенок! Это очень дальняяродственница. Мы потеряли с ней всякую связь. Лавиния гостила у нее, поэтому ехала из Плимута. А тут… эта ужасная катастрофа. Погибло много людей. Самое страшное крушение в истории Англии. Мы были убиты горем.
– Именно тогда вы решили взять меня на воспитание, чтобы я заменила вам Лавинию?
– Никто не сможет заменить ее, дорогая. У тебя есть здесь свое собственное место.
– Но это не место Лавинии? Я совсем не похожа на нее?
– Ни капельки.
– Она была тихой и нежной, я полагаю, и не болтала лишнего, не лезла с расспросами, не была импульсивной и не командовала окружающими… В общем, не вела себя так, как я?
– Нет, она была совсем не такой, как ты, Джудит. Но иногда она могла стать твердой, хотя и была нежной и покладистой.
– Значит, вы решили меня взять, потому что она погибла, а я осталась сиротой? Значит, я ваша родственница?
– Ну… какая-то кузина.
– Дальняя, как я понимаю. Кажется, все ваши кузины какие-то дальние.
– Просто мы узнали, что ты осиротела. В то время мы очень горевали. Мы решили, что это поможет нам и тебе, конечно, тоже.
– Значит, меня взяли из-за Лавинии?
Обдумав все это, я пришла к выводу, что Лавиния сильно повлияла на мою жизнь. Потом я подумала, что было бы со мной, если бы Лавиния решила ехать в Лондон не этим поездом.
В каменном холле дома священника было прохладно и темно. На столике стояла большая ваза с лавандой, златоцветом и розами. Несколько лепестков уже упали на каменные плиты холла. Дом был старым – почти таким же старым, как Кеверол-Корт. Построенный в начале правления Елизаветы, он служил жильем приходского священника на протяжении трехсот лет. Имена всех священников, живших в этом доме, были написаны на табличках в церкви. Комнаты большие – в некоторых даже были красивые деревянные панели, – но темные из-за маленьких окон с цветными стеклами. Здесь всегда было прохладно и стояла удивительная тишина – и это было особенно заметно в тот жаркий день.
Я поднялась в свою комнату. И первым делом принялась счищать землю с найденной металлической пластины. Я налила воду из кувшина в таз и как раз вытирала найденную пластину куском ткани, когда в дверь постучались.
– Войдите, – отозвалась я. В комнату вошли Доркас и Элисон. Они выглядели так торжественно, что я тотчас забыла о находке и всерьез всполошилась. – Что-то случилось?
– Мы услышали, как ты пришла, – сказала Элисон.
– О Боже! Я что, так шумела?
Они обменялись взглядами и улыбнулись друг другу.
– Мы просто прислушивались, – сказала Доркас.
Повисла тишина. Это было необычно.
– Все-таки, что случилось? – настаивала я.
– Нет, дорогая, ничего не случилось. Мы уже некоторое время собирались поговорить с тобой. А поскольку сегодня твой четырнадцатый день рождения, и это – своего рода, веха… мы решили, что время пришло.
– Звучит довольно таинственно.
Элисон глубоко вдохнула.
– Знаешь, Джудит… – начала она, и Доркас кивнула, подбадривая сестру, – ты всегда полагала, что… ты – дочь нашей кузины.
– Да, какой-то дальней родственницы.
– Это не так.
Я смотрела то на одну, то на другую.
– Тогда кто же я?
– Ты – наша приемная дочь.
– Да, я знаю, но если мои родители – не ваши дальние родственники, тогда кто они?
Ни одна из сестер не решалась говорить.
– Но вы же сами заявили, что пришли рассказать мне об этом! – нетерпеливо воскликнула я.
– Ты была, – откашлявшись, произнесла Элисон, – в том же поезде, что и Лавиния.
– В том крушении?
– Да, ты тоже попала в эту аварию… годовалым ребенком.
– Значит, мои родители погибли.
– Вероятнее всего.
– А кем они были?
Элисон и Доркас переглянулись. Доркас чуть заметно кивнула, что означало: «Рассказывай все!»
– Тыосталась невредимой.
– А мои родители погибли?
Элисон кивнула.
– Но ктоони такие?
– Они… должно быть, сразу погибли. Никто не сказал, кто ты.
– Значит, я могу оказаться кем угодно?
– Поэтому, поскольку мы потеряли сестру, – продолжала Доркас, – мы решили удочерить тебя.
– А что бы со мной стало, если бы вы этого не сделали?
– Ну, может, это сделал бы кто-нибудь другой.
Я переводила взгляд с одной сестры на другую и думала о том, как они были добры ко мне, и о том, как я досаждала им – болтала без умолку, шумела, разбивала их любимую посуду! Я подбежала к ним и крепко обхватила обеих, прижимая к себе, и мы замерли, обнявшись.
– Джудит, Джудит! – с улыбкой произнесла Доркас, и слезы, на которые она всегда была щедра, блестели в ее глазах.
– Ты всегда была для нас утешением, – сказала Элисон. – А после смерти Лавинии нам это было так необходимо.
– Ну, – сказала я, – не стоит плакать. Может, я наследница какого-то огромного поместья и мои родственники обыскались меня по всем уголкам страны…
Элисон и Доркас снова улыбнулись. А у меня появилась пища для дальнейшего полета фантазии. – Это даже лучше, чем быть дальней родственницей, – сказала я. – Но мне все-таки интересно, ктоже я такая.
– Совершенно очевидно, что твои родители погибли. Это была такая… чудовищная катастрофа! Мы слышали, что многих погибших было невозможно опознать. Папа тогда поехал и опознал нашу бедную Лавинию. Он вернулся совершенно убитым.
– А почему вы сказали мне, что я ваша дальняя кузина?
