Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

ЮБИЛЕЙ

Приближалось пятидесятилетие моего царствования. Лорд Солсбери сказал, что подобные юбилеи чрезвычайно редки и его следует праздновать торжественно.

Одна мысль о празднествах казалась мне утомительной, но, разумеется, он был прав. Такие годовщины не должны проходить незамеченными для народа.

Я получила очень тревожные известия от Викки. Ее муж Фритц страдал тяжелой болезнью горла – подозревали, что у него рак. Викки очень волновалась, так как при прусском дворе ей жилось нелегко. Ее свекор и свекровь не питали к ней добрых чувств, а Бисмарк был ее настоящим врагом; сын обращался с ней чудовищно, и любое ее действие неизменно подвергалось осуждению – и все это из-за ее английского происхождения. Можно было понять ее страхи – что станет с ней, если вдруг Фритц покинет этот мир.

Когда же пришла шифрованная телеграмма, я догадалась, что положение опасное. В телеграмме говорилось, что немецкие врачи хотели сделать Фритцу операцию, но Викки желала прежде посоветоваться с одним из наших врачей, считавшимся известным специалистом в таких заболеваниях. Это был доктор Морелл Макензи. Викки умоляла меня прислать его немедленно. Она была против операции и думала, что доктор Макензи сможет убедить немецких врачей отказаться от нее.

Я тут же послала за своими врачами узнать их мнение о докторе Макензи. Они сказали, что он действительно очень способный врач, но жаден до денег и поэтому с ним следовало быть крайне осторожным.

Я сообщила об этом Викки. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам император был нездоров, так что недолго оставалось ждать конца; если бы он умер, Фритц стал бы императором, а если бы умер и он, корона досталась бы моему внуку Вильгельму, враждебно относившемуся к матери.

Таково было положение дел, когда наступил день праздника. Накануне, проснувшись ранним солнечным утром, я позавтракала и отправилась из Фрогмора, где провела несколько дней, в Букингемский дворец. И по всему пути следования до станции меня бурно приветствовали, что было очень приятно. Прибыв на Пэддингтонский вокзал, я поехала оттуда через парк в Букингемский дворец, и по дороге меня снова приветствовали.

На празднование юбилея прибыли мои дети. Я была так счастлива в это поистине исключительное событие – пятьдесят лет я пробыла на троне и вынесла столько испытаний и огорчений – встретиться с любимыми детьми!

В этот день было прислано огромное количество великолепных букетов, роскошных корзин с цветами. Оказывается, садовники состязались друг с другом за право поздравить меня подобным образом. Среди них был искусно составленный букет в четыре фута высотой, и на нем алые буквы V.R.I.

На следующий день начались праздничные торжества. Я отказалась надеть корону и коронационные одежды, потому что, хотя это и было знаменательное событие, мне хотелось, чтобы все выглядело возможно проще. Мои дети были разочарованы. Они считали, что все должно быть торжественно. Александру подговорили убедить меня надеть корону, но я сказала, что это не ее дело и никому не удастся меня переубедить. Я решила надеть чепчик – из белых кружев с бриллиантами – но все же чепчик.

Лорд Розбери сказал, что империей управляют не в чепчиках, а в короне и со скипетром в руке. Но я настояла на своем и распорядилась, чтобы все дамы были в чепчиках и длинных закрытых платьях и накидках.

Как всегда в таких случаях, я думала, если бы Альберт был жив, как бы он был горд! Я выехала из дворца в ландо, запряженном шестеркой белых лошадей, в сопровождении эскорта индийской кавалерии. За моим экипажем следовали верхом все мои родственники-мужчины: три сына, пять зятьев и девять внуков.

Бедный Фритц, несмотря на страдания из-за тяжелейшей болезни, имел очень бравый вид. Он говорил с величайшим трудом, так как почти уже лишился голоса, и то, что он приехал, было проявлением мужества. Его приветствовали громче всех, потому что он выглядел великолепно в белой с серебром форме и с прусским орлом на каске. Эти пруссаки всегда умеют привлечь к себе внимание, подумала я.

Затем следовали гости из Европы, Индии и наших колониальных владений. Присутствовали четыре короля – Саксонии, Бельгии, Греции и Дании и наследные принцы Пруссии, Греции, Португалии, Швеции и Австрии.

Трудно вообразить себе более блестящее собрание; даже Папа Римский прислал своего представителя. Мы проехали по Пикадилли, Ватерлоо-плейс и Парламент-стрит к Вестминстерскому аббатству, где должен был состояться благодарственный молебен. Я вошла в аббатство под звуки марша Генделя.

Я настояла, чтобы во время службы исполнили два сочинения Альберта, и, когда они звучали, я так разволновалась, что на мгновение мне показалось, будто Альберт стоит рядом со мной.

Мы вернулись во дворец через Уайтхолл и Пэлл-Мэлл. Я была совершенно обессилена, но день этим не закончился. В четыре часа был парадный обед, а потом я наблюдала с балкона за марширующими моряками. Вечером состоялся ужин. Мне с трудом удавалось бодрствовать, но это был исключительно волнующий памятный день.

Лорд Биконсфилд в свое время возбудил во мне интерес к Индии, и с тех пор мне хотелось узнать побольше об этой стране, хотелось посетить ее, но это было невозможно.

Среди индийцев, прибывших в Англию на юбилейные торжества, двое привлекли мое внимание. Это были Абдул Карим, сын, по-моему, врача, двадцати четырех лет, и Магомет, гораздо старше, очень полный и постоянно улыбающийся.

Я предоставила им места в моем штате, чтобы узнать побольше о них самих и их стране. Карим был очень смышленый, но плохо владел английским, и я наняла ему учителя. Тот явился с большой готовностью, воображая, что его пригласили обучать одного из принцев, но, когда он понял, что его услуги требуются для слуги, к тому же еще и темнокожего, он был очень недоволен.

У меня это вызвало раздражение. Я не допускала, чтобы презирали людей с отличным от нас цветом кожи, и, конечно, этот глупый учитель не посмел возражать мне.

Меня очень позабавило, когда Карим предложил обучать меня хинди, и я сразу же согласилась. Мне ужасно нравилось обращаться к Кариму и Магомету на их языке.

Карим готовил мне пряные индийские блюда, которые мне пришлись очень по вкусу. Впервые после смерти Джона Брауна я почувствовала себя счастливее. Мои индийские слуги были преданы мне. А в моем положении это просто необходимо.

Пока Фритц был в Англии, он несколько раз встречался с доктором Макензи и поверил, что тот сможет его вылечить. Мне даже показалось, что эта надежда улучшила его состояние.

Викки была в восторге. Она любила Фритца, и он очень много для нее значил. Фритц был единственным, кто мог и ограждал ее от всех тех, кто плохо к ней относился. Я знала, что за эти годы ей пришлось вынести от семьи мужа и особенно от сына Вильгельма, который, по ее мнению, был настолько черств и честолюбив, что желал смерти деда и отца, чтобы завладеть короной.

Я верила ей, так как сама могла убедиться, какой Вильгельм неприятный субъект. Он не попытался прекратить злобные слухи о матери, более того, стало известно, что он всячески способствовал их распространению. Будто бы у нее есть любовник и что она не позволила сделать мужу операцию, боясь, что он умрет во время нее, а ей надо, чтобы он пережил своего отца, так чтобы она могла стать императрицей, после чего он мог убраться на тот свет, предоставив ей с любовником подбирать крохи с высочайшего стола.

Испорченность этого молодого человека поражала меня и раздражала. Я часто вспоминала, как гордился Альберт блестящим браком Викки. А какое счастье принес ей этот брак? Бедная Викки, такая умница, такая гордая! И самое тяжелое, что ей выпало на долю, – это озлобленность и нелюбовь ее сына.

Его испортили Бисмарк и бабка с дедом, а может быть, сыграла роль и его изуродованная рука.

В феврале следующего года Фритцу все-таки сделали операцию, а несколькими неделями позже умер император. Фритц стал германским императором, а Викки – императрицей.

Викки – императрица, это было замечательно! Именно этого желал для нее Альберт. Он так ее любил и так ею гордился. Если бы он только был жив! Он бы, вероятно, усмирил Вильгельма.

Я беспокоилась о Викки, Так как знала, что Фритц может скоро покинуть ее. Я хотела увидеть их обоих.

Когда Бисмарк услышал, что я собираюсь посетить Фритца и Викки, он пришел в негодование. Однако я приехала в Берлин и встретилась с этим человеком, перед которым трепетала вся Европа. Должна сказать, что произошло нечто странное – он произвел на меня благоприятное впечатление, несмотря на то, что он сделал и то, что я о нем слышала. Он был сильной личностью, а мне нравились сильные мужчины. Мне кажется, что и я произвела на него впечатление. Я чувствовала, что мы оба были приятно удивлены тем, что встреча прошла благополучно. Вполне вероятно, в будущем станем относиться друг к другу с большим уважением.

Печально было видеть бедного Фритца, такого похудевшего и совершенно лишившегося голоса. Я знала, что долго ему не прожить, но, по крайней мере, он сделал Викки императрицей. Я встретилась и с Вильгельмом. Он был очень заносчивый молодой человек, но, я думаю, я усмирила его немного. Я сказала ему, как я недовольна его поведением, и заставила его пообещать мне исправиться.

Расставаясь, я сказала Викки, что в случае необходимости она всегда должна обращаться ко мне. И если будет нужно, я сразу же приеду в Берлин.

Когда я вернулась домой, я вызвала доктора Макензи и потребовала, чтобы он сказал мне всю правду о болезни Фритца. К моему великому сожалению, мои опасения оправдались – он сказал, что ему остается жить не больше трех месяцев.

В июне пришло страшное, но не неожиданное известие. Фритц скончался. Я послала телеграмму Вильгельму – теперь германскому императору, – извещая его, что подавлена горем, и требуя, чтобы он позаботился о матери. Я подписала телеграмму: «Бабушка V. R. I.».

Берти отправился в Берлин на похороны Фритца и вернулся, кипя от ярости. Я редко видела его таким взбешенным; хотя у него, как и у меня, случались вспышки гнева, но они быстро проходили. Но Вильгельм действительно его расстроил – более того, он его встревожил.

Рассказывая мне о Вильгельме, он хотел, чтобы я поняла истинную природу характера моего внука.

– Я не верю, мама, что он огорчен смертью отца. Хотя бы потому, что не заметил скорби на его лице. Напротив, я даже сказал бы, что он ей рад, потому что теперь он получил императорскую корону.

Я отвечала, что меня это нисколько не удивляет, потому что посланник, присланный Вильгельмом известить меня о смерти его отца, сделал это сообщение с чуть ли не ликующим видом, что показалось мне совершенно неприличным.

– Германия теперь – это сила, с которой приходится считаться, – сказал Берти. – Я думаю, что у Вильгельма большие планы. Со мной он был особенно неприветлив. Мне казалось, что он почти издевался надо мной, потому что я только наследник престола, а он – император. Его поведение по отношению к Викки непростительно. К вам он ревнует. Из разговоров с ним я понял, что он сознает, что Германия играет менее важную роль, чем Англия, и это ему не нравится. Я убежден, что он будет стараться изменить ситуацию. Я полагаю, ему бы хотелось свергнуть вас и занять трон самому.

– Берти, это невозможно!

– Сделать это он, конечно, не может. Но мысли такие у него бродят. Его поддерживает Бисмарк. У Вильгельма по молодости могут быть безрассудные идеи, но Бисмарк – закаленный боец. Мы должны признать это. Вильгельм в каждом разговоре старался взять верх надо мной. Он называл меня «дядя» с таким видом, словно я – старая развалина, а он на пороге жизни.

– Я вижу, нам следует быть осторожными с нашим маленьким Вильгельмом.

– Да, уж придется. Он попросил у меня шотландскую юбку со всеми аксессуарами. Она должна была быть королевских цветов, для маскарада. Я отправил ему такой костюм и потом видел его фотографию в нем с надписью: «Я дожидаюсь своего часа». Эта фотография разошлась по всей Германии.

– Это возмутительно.

– Вильгельм и сам возмутителен.

Меня так встревожил этот разговор, что я упомянула о нем лорду Солсбери, который сказал, что между принцем Уэльским и германским императором явная антипатия; но что последний еще слишком молод для своего высокого положения и со временем должен успокоиться.

Я решила, что не позволю этой семейной неприятности перерасти в конфликт между государствами.

Викки приехала ко мне погостить. Мы вели с ней долгие разговоры, и я узнала много нового для себя о ее тяжелой жизни.

Я сказала, что Вильгельму следует внушить, что он не должен так обращаться со своей матерью. Она умоляла меня пригласить его посетить Англию, чтобы я сама могла убедиться, насколько справедливы ее слова.

Довольно неохотно я согласилась, чтобы он приехал летом с кратким визитом. К моему удивлению, Вильгельм принял приглашение с энтузиазмом и написал, что будет счастлив посетить славный старый дом в Осборне. Еще он спрашивал меня, в каком виде он должен прибыть. Можно ли ему надеть форму адмирала британского флота? Я позволила и получила от него в ответ очень милое письмо в почти смиренном тоне. «Надеть ту же форму, что лорд Нельсон, – писал он, – от этого голова закружится». Это было хорошее начало.

Когда он прибыл, я изумилась. Он был обворожителен, называл меня «дорогая бабушка» и обращался со мной с большим уважением. Великого императора из себя он разыгрывал очень редко.

Может быть, у него просто была личная антипатия к Берти? Может быть, он считал, что Берти несколько легкомыслен – что в известной степени соответствовало действительности. Может быть, Викки была чересчур властной? Альберт избаловал ее и не замечал у нее никаких недостатков.

Я вспомнила, в каком восторге был Альберт от первого внука. Вильгельм всегда был его любимцем.

Я рассказала об этом Вильгельму. Ему так нравились рассказы о детстве, что он слушал с неизменным интересом. Так же внимательно он слушал, когда я говорила об Альберте.

Странно, но визит, которого я опасалась, оказался очень приятным. Когда Вильгельм уехал, я почувствовала себя намного счастливее за все время после смерти Фритца.

За последние годы мои отношения с Берти значительно улучшились. Он вел себя солиднее, соответственно возрасту и положению. Это было очень приятно. Мне казалось, что он начинал понимать величие стоящих перед ним задач.

И когда я уже было совсем успокоилась, думая, что юношеское безрассудство у Берти прошло, возникли новые неприятности – скандал в Трэнби Крофт. Только на этот раз в нем не были замешаны женщины.

Берти был частым и почетным гостем в поместье Трэнби Крофт, принадлежавшем богатому судовладельцу Уилсону. Это поместье славилось тем, что там собирались игроки в карты и что ставки были очень большие. Среди гостей был подполковник сэр Уильям Гордон Камминг из шотландской гвардии. Во время игры в баккара сэра Уильяма заподозрили в мошенничестве.

Когда игра закончилась, остальные игроки, раздраженные столь низким поведением сэра Уильяма, решили открыто изобличить его. Узнав об этом, тот, естественно, пришел в негодование, заявив, что порвет с ними все отношения.

Берти, услышав перепалку, проникся к сэру Уильяму сочувствием, как он всегда относился к людям в затруднительном положении – сам побывав не раз во многих переделках. Он не знал, верить ли сэру Уильяму или тем, кто его обвинял. Против сэра Уильяма были очень серьезные улики, и Берти необдуманно взял расследование на себя. Естественно, от него ожидали решения.

Еще раз обсудив произошедшее за ломберным столом, все вместе они решили, что сэру Уильяму нельзя больше позволять играть в баккара и что он должен подписать соответствующий документ, где выразил бы согласие с этим решением.

Берти сказал, что он подпишет его вместе с другими. Конечно же, он должен был вести себя осмотрительнее, зная, как опасно давать какие-нибудь письменные свидетельства.

Сначала сэр Уильям отказывался подписать, говоря, что это равносильно признанию вины. Было много споров, в которых принял участие и Берти, и в конце концов они убедили сэра Уильяма поставить свою подпись.

На этом инцидент должен был бы быть исчерпан, но все сомнительное имеет странную способность становиться известным газетчикам. И, как всегда, все было сильно преувеличено, но это не главное. Главным было то, что вновь газеты наперебой писали материалы об экстравагантном поведении принца Уэльского. Дело получило широчайшую огласку, сэр Уильям был публично разоблачен, и частное дело стало общим достоянием.

Сэр Уильям, боясь окончательно потерять репутацию, решил, что у него нет другого выхода, как начать дело о клевете против своих обвинителей. Берти был в ужасе.

Вскоре ему прислали повестку явиться в суд в качестве свидетеля. Что могло побудить его подписать эту бумагу? Это был предел глупости. И вот теперь он второй раз должен был появиться в суде в качестве свидетеля.

Трудно было поверить, что главной фигурой на этом процессе был Уильям Гордон Камминг, так как газеты уделяли свое внимание не ему, а принцу Уэльскому. И даже когда суд принял решение против Гордона Камминга, пресса пригвоздила Берти к позорному столбу.

Будущий король, писали в газетах, предается азартным играм… и совершенно не интересуется государственными делами. Доход его чересчур велик. Эти деньги можно было с большим успехом потратить на другие дела. Надо сказать, что в свое время Гладстон убедил принца заняться благотворительностью, и Берти стал членом королевской комиссии по устройству жилищ для рабочих.

При всех его недостатках Берти отличался добросердечием и ужаснулся при виде условий, в которых жила беднота; его высказывания по этому поводу были известны. Однако газетчики и это использовали, чтобы обвинить его, только теперь уже в лицемерии. Человек возмущался бедственным положением других людей, писали они, а вместо того, чтобы тратить часть своего огромного дохода на помощь бедным, он предпочитал играть в баккара. И этому человеку, чья цель в жизни – удовольствия, предстояло стать королем. Какой от него будет прок стране?

Одна из газет с ужасом писала, что такое поведение привело к революции во Франции. Вильгельм, узнав о случившемся, сделал вид, что он глубоко шокирован. Во время пребывания Берти в Пруссии Вильгельм произвел его в почетные полковники прусской гвардии. Теперь в письме ко мне мой внук высокопарно заявлял, что очень огорчен поведением одного из своих полковников, замешанного в таком скандале.

У меня такое высокомерие вызвало раздражение и желание сказать ему, что я о нем думаю. Берти же был взбешен, и неприязнь между ним и его племянником еще больше возросла.

Бедный Берти! Несмотря на то, что я находила его образ жизни предосудительным, мне было почти жаль его.

Мне кажется, что я изменилась благодаря дружбе с лордом Биконсфилдом: мой двор стал менее мрачным, чем в годы, последовавшие за смертью Альберта. Это не значило, что я меньше горевала о нем; я думала о нем постоянно, но я стала позволять себе некоторые развлечения.

Мы стали устраивать в Осборне домашние спектакли, в которых принимали участие наши гости. Мы разыгрывали живые картины на разные темы. Мне это очень нравилось, я снова чувствовала себя молодой. Впервые после смерти Альберта я принимала в Осборне профессиональных актеров. Они прекрасно поставили «Гондольеров» Гилберта и Салливэна. Потом мистер Три поставил в Балморале свою пьесу «Красный фонарь». В ознаменование моего семидесятишестилетия был сыгран «Трубадур» Верди. Такие развлечения казались мне очень приятными и оживляющими; я думала, что это понравилось бы и Альберту. Еще раньше мой внук Эдди – Альберт-Виктор, старший сын Берти – обручился с принцессой Мэй фон Тек. Эдди никогда не блистал способностями; его брат Георг опережал его в учебе. Но Эдди был любимцем родителей. Мне кажется, Александра любила его не только потому, что он был ее первенцем, но потому, что он отставал в развитии и нуждался в ней больше, чем другие.

Было очень приятно узнать, что он обручился с Мэй. Она была очаровательная девушка – способная и жизнерадостная – и довольно хорошенькая. Мэй очень подходила бедному Эдди, и он был в восторге. Ему уже давно хотелось жениться. Свадьба должна была состояться 27 февраля.

Прошло Рождество, и в январе я получила телеграмму из Сэндрингэма с сообщением, что у Эдди инфлюэнца. По словам Александры, он чувствовал себя неплохо и не было оснований для беспокойства.

Мы с Беатрисой готовили восемь живых картин. Меня особенно интересовала одна, изображавшая империю, где Беатриса играла роль Индии. Вечером того же дня мы представляли живые картины, и они имели большой успех, а на следующий день пришла еще одна телеграмма из Сэндрингэма. Инфлюэнца Эдди осложнилась воспалением легких. Я отметила с тревогой, что на дворе было тринадцатое января; я по-прежнему суеверно боялась четырнадцатого, но по крайней мере сейчас был уже январь, а не декабрь.

Я думала, не поехать ли мне в Сэндрингэм, но в каждый мой приезд поднималась ужасная суета, и я сочла, что бедной Александре сейчас и без меня достаточно хлопот. На следующий день – роковое четырнадцатое – пришла еще телеграмма. На этот раз от Берти: «Господь взял у нас нашего дорогого Эдди». Какая трагедия! Вместо свадьбы теперь состоятся похороны.

После шестилетней работы парламент был распущен. Известие, что Гладстон с жаром участвует в предвыборной борьбе, меня ужаснуло.

– Чтобы одержимый неуемный человек восьмидесяти двух лет правил Англией и огромной империей, это просто смешно. Это какая-то скверная шутка, – сказала я Понсонби.

Однако это произошло. Хотя он и не получил того большинства, на какое рассчитывал, Гладстон стал моим премьер-министром в четвертый раз.

Через несколько дней после выборов он прибыл в Осборн для церемонии целования руки. Он очень изменился с тех пор, как я его видела в последний раз. Он сильно постарел, согнулся и ходил, опираясь на трость. Лицо его сморщилось, он был смертельно бледен, взгляд у него сделался странный и даже голос изменился.

– Мы с вами еще больше охромели, мистер Гладстон, – сказала я ему. Я не могла заставить себя выказывать дружелюбие человеку, которого никогда не любила. Уж лучше бы он не цеплялся за власть, думала я. Но народ им почему-то восхищался, может быть, это из-за его ночных похождений. Правда, я сомневалась, чтобы он продолжал заниматься спасением душ падших женщин.

Я бы не хотела принимать его, но он был избранником народа, и мне пришлось смириться. Я сомневалась, чтобы с таким маленьким большинством он мог бы проводить в жизнь свои идеи. Сейчас его обуревало желание ввести в Ирландии ограниченное самоуправление. Мне казалось, что шансов у него мало. Однако он все-таки провел свой билль через палату общин, правда, к счастью, его отвергла палата лордов. Я была очень довольна и надеялась, что нам больше не придется слышать об ирландском самоуправлении.

Когда стареешь, дни летят быстро. Один незаметно сменяет другой, а там, глядишь, и год прошел.

Бедная Александра долго переживала смерть Эдди, но она немного утешилась, когда с принцессой Мэй обручился Георг. Мы все любили Мэй и находили справедливым, что, потеряв жениха, она могла теперь выйти за его брата. Свадьба состоялась в июле 1893 года.

Вскоре после свадьбы умер брат Альберта Эрнст. Эта смерть не стала для меня тяжелой потерей, так как я всегда сознавала его несовершенство и меня изумляло, как могут быть непохожи братья. Я всегда благодарила судьбу, подарившую мне Альберта, а не Эрнста. После его смерти Альфред унаследовал Саксен-Кобургское герцогство, куда он сразу же и отправился, чтобы занять герцогский трон на родине своего отца.

Милый Розенау! Я дала себе обещание посетить там Альфреда, хотя знала, что встреча с этими прекрасными местами с новой силой возродит во мне тоску по любимому Альберту.

Иногда жизнь идет размеренно и спокойно, но бывают периоды, когда важные события следуют одно за другим. 1894 год был таким периодом.

В марте в Осборн прибыл Гладстон и сказал мне, что он слишком стар, чтобы продолжать исполнять свои обязанности. Я с ним согласилась и при этом не смогла скрыть своего удовольствия. Я знаю, что это было заметно, потому что позже, рассказывая о нашей беседе, он заметил: «Она была вне себя от радости, когда я сказал ей».

Вероятно, мне следовало быть добрее к старику, но я никогда не умела притворяться.

Члены его кабинета расчувствовались, когда он сообщил им о своем намерении уйти в отставку; сам он никаких чувств не выразил. Он произнес свою последнюю речь в палате общин, призывая ее членов бороться с палатой лордов; он по-прежнему был одержим идеей самоуправления для Ирландии.

Он явился ко мне – я тогда была в Виндзоре, – чтобы официально подать в отставку. Ему было восемьдесят четыре года, он был почти слеп. Я предложила ему сесть, и он воспользовался этим предложением. Мы поговорили немного, но мне было нечего ему сказать. Я была рада, когда он ушел, и только тогда поняла, что я не выразила ему, как полагалось в подобных случаях, благодарности за годы его достойной службы. Я просто не могла этого сделать. Более того, я была уверена в обратном – он был против всего того, что отстаивали лорд Биконсфилд и я. Мне казалось, что он во что бы то ни стало желал ослабить могучую империю, созданную лордом Биконсфилдом. Его можно было счесть хорошим человеком – если снисходительно отнестись к его ночным похождениям, но хорошие люди не всегда бывают наилучшими премьер-министрами.

Я послала за лордом Розбери и предложила ему стать премьер-министром. Он явился и, согласившись принять этот пост, не выразил особого воодушевления. Он оказался слабым политиком с самого начала своей деятельности. Он разослал своим коллегам обращения с просьбой о поддержке – но, как и все соперничающие политические деятели, они ему в ней отказали.

Это был конец либеральной партии Гладстона. Страна не была готова к такой политике. Выдвигались самые невероятные предложения: ввести самоуправление в Ирландии, улучшить или упразднить палату лордов, отделить церковь от государства в Уэльсе и даже запретить продажу спиртных напитков.

Его партия потеряла места на дополнительных выборах, и, пробыв на своем посту около года, он подал прошение об отставке.

Парламент был распущен, к моему большому удовольствию, победу на выборах одержали консерваторы, и ко мне явился лорд Солсбери. Теперь рядом со мной был новый премьер-министр и мой старый друг.

Еще одним ярким событием в тот год стала помолвка Аликс с цесаревичем Николаем [79]79
  Внучка королевы Виктории была помолвлена с цесаревичем и Великим князем Николаем Александровичем, будущим императором Николаем II, 6 апреля 1894 года и вступила с ним в брак 14 ноября того же года.


[Закрыть]. Хотя я подозрительно относилась к русским, я понимала, какой это был блестящий брак для Аликс – одной из моих самых любимых внучек. Она была красива, умна и чувствительна и… дочь моей любимой Алисы, что само по себе делало ее для меня еще дороже. В течение трех недель моя милая девочка стала женой и императрицей, так как умер Александр III [80]80
  Александр III (1845—1894, правил с 1881) – российский император.


[Закрыть]и его место занял Николай с моей Аликс.

Еще одним поводом для радости было рождение сына у Георга и Мэй, вызвавшее всеобщее восхищение, потому что я теперь стала прабабушкой.

Нельзя ожидать, чтобы жизнь постоянно оставалась безмятежной. Но я никак не могла предвидеть ужасной трагедии, вскоре постигшей нас. Генри Баттенберг покинул нас, чтобы поступить в экспедиционный корпус.

Видимо, его решение было продиктовано тем, что он считал проводимую им жизнь между Осборном, Виндзором и Букингемским дворцом скучноватой. Как бы то ни было, он пожелал уехать, и великодушная Беатриса не стала возражать. Я говорила ему, что он не перенесет климата Африки, но это не произвело на него никакого впечатления.

Мои слова оказались пророческими – очень скоро пришла телеграмма, где сообщалось, что у Генри лихорадка. Целую неделю мы ожидали известий. Двадцать второго мы получили новую телеграмму – Генри умер.

Моя бедная Бэби! Она была вне себя от горя. Они с Генри так любили друг друга. Я знала, какую боль, тоску, отчаяние ей придется испытать, потеряв любимого, – я все это уже пережила. Счастье вновь покинуло нас.