Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Беспорядки такого рода в стране, столь близкой к нам, должны заставить нас задуматься. Революции распространяются как пожар. Мы должны принять меры предосторожности. Мы должны действовать очень осторожно.

– В Англии… – начала я. Он имел смелость перебить меня, что было для него характерно.

– Даже в Англии, мэм, не говоря уж о меньших европейских странах. В глазах у Альберта был страх.

– Это верно, – прошептал он. – Вы говорите, я могу предложить им судно…

Какое унижение – просить у этого человека разрешения помочь моим близким! Конечно, я знала, что он прав, но это не внушало мне к нему большой симпатии.

Вскоре лорд Пальмерстон снова явился к нам. Он сказал мне, что король и королева Франции уже находятся в Англии.

– Они высадились в Нью-Хейвене, куда они прибыли вчера вечером из Гавра. Когда они узнали, что во Франции провозглашена республика, они сочли небезопасным оставаться во Франции. Как мне известно, король намерен оставаться в Англии инкогнито: он и королева примут титул графа и графини де Нейи.

С некоторым страхом я ожидала, что этот ужасный человек предложит отослать их обратно, но он этого не сделал.

– Быть может, ваше величество предоставит им Клермонт, – продолжал он. – Ведь это все-таки личная королевская резиденция.

– Да, конечно, – сказала я, взглянув на Альберта, который, кивнув, опустил голову, так велико было его горе.

– Они покинут Нью-Хейвен завтра, – добавил лорд Пальмерстон. – По крайней мере, – сказала я Альберту, когда мы остались одни, – мы можем предоставить им кров.

Я со слезами читала письма от дяди Леопольда и тети Луизы. Я знала, как любила тетя Луиза своих родителей. В письмо ко мне она вложила письмо к своей матери, которое умоляла ей передать.

Один удар всегда следует в жизни за другим. Умерла наша дорогая кобургская бабушка. Альберт был неутешен. Не могло быть и речи о его поездке в Кобург на похороны. В такое время он не мог оставить меня и детей. Но это было еще не все.

Лорд Джон Рассел прибыл во дворец в большом волнении. Чартисты собрались на Трафальгарской площади, и он боялся, что они могли двинуться маршем на дворец.

В это время я была уже на последних месяцах беременности. Мне трудно было побороть волнение, я беспокоилась о безопасности своих детей. Я распорядилась, чтобы их держали в классной и ни на минуту не оставляли одних. Когда вошел Альберт, я схватила его за рукав и усадила его рядом с собой, потому что боялась, если чернь ворвется во дворец, они набросятся на него. Его всегда ненавидели, высмеивали его, как немца, и не хотели видеть ничего хорошего в том, что он делал. Они закрывали глаза на его прекрасный характер и называли его ограниченным и самодовольным.

В своем воображении я уже слышала крики приближавшейся толпы. Я сидела, прижавшись к Альберту, а он держал меня за руку.

– Если это наступит, – сказала я, – ты будешь рядом со мной.

– Я защищу тебя, – отвечал он.

– Они не причинят мне вреда… в моем положении…

– Я им не доверяю.

Мы сидели и ждали. Я прислушалась. Было очень тихо. Доложили о приходе лорда Джона. Он выглядел очень утомленным.

– Я пришел доложить вашему величеству, что все в порядке. Толпа расходится. У них не было никакого подлинного стремления устраивать революцию. Наш народ другого склада, чем французы, мэм.

– Слава Богу, – сказала я с чувством. Альберт обнял меня.

– Они двинулись с Трафальгарской площади, выкрикивая лозунги. Потом толпа хлынула на Мэлл. Здесь некоторые из них поостыли и отстали. Это стало сигналом для остальных. Я слышал, как некоторые говорили: «Это не вина королевы. Это ее правительство и…» Он не закончил, но я знала, что он имел в виду Альберта.

Я была в негодовании. Но облегчение взяло верх над всеми другими эмоциями. Я прижалась к Альберту, наслаждаясь чувством безопасности для него и для семьи.

Среди всех этих волнений я не забывала лорда Мельбурна. Я регулярно писала ему. Я слышала, что он почти не выезжал из Брокета и временами становился рассеян, воображая, что он живет в прошлом.

Я писала ему: «Не проходит и дня, чтобы королева и принц не передавали лорду Мельбурну лучшие пожелания здоровья и сил…»

Через несколько дней после того, как было написано это письмо, у меня родилась еще одна девочка – Луиза-Каролина-Альберта. Роды были не слишком тяжелыми, но они изнурили меня. Я не хотела подниматься с постели и долго пролежала, думая об ужасных вещах, происходящих в мире.

Я чувствовала себя больной и вялой и очень полнела, что меня расстраивало. Альберт переносил меня с постели на софу. Я знаю, ему было очень жаль меня из-за всего того, что мне приходилось выносить, рожая детей. Должно быть, даже ему стало казаться несправедливым, что женщины выносили столько, тогда как отцам дети доставляли только радость, как Викки Альберту. Она его любила больше всех, как и он ее, в то время как все физические страдания за нее выпали на мою долю.

Недостойные мысли, без сомнения. Но такова моя натура. Альберт был бы поражен, если бы я высказала вслух некоторые мои мысли, и указал бы мне на их ошибочность. Но я все же предавалась этим мыслям, размышляя об отвратительном процессе деторождения. Неужели нельзя было сделать его более пристойным!

Стоял апрель. Скоро мой день рождения. Как они быстро наступали теперь. Я помню, как долго я ждала своего восемнадцатилетия. А сейчас годы так и мелькали.

Альберт читал мне вслух, когда явился сэр Джон. Мне стоило только взглянуть на него, как я поняла, что он чем-то встревожен.

– Какие-нибудь новые волнения, лорд Джон? – спросила я.

– Боюсь, что так, ваше величество. Чартисты собираются в Лондоне десятого. Министры думают, что на этот раз могут быть осложнения.

– Лорд Джон, – сказала я. – Я еще не поправилась после рождения принцессы. Как они могут на это пойти?

– Они озабочены только своими правами, мэм. Я пришел доложить вам, что мы примем все меры, чтобы оградить вас, вашу семью и дворец.

– Они говорят, что направляются ко мне?

– Нет, мэм. В палату общин. Но толпа непредсказуема. Никогда нельзя быть уверенным, на что они пойдут. Я считал необходимым предупредить вас. Я вернусь и представлю вам планы вашей защиты и защиты дворца.

Я была ужасно подавлена. Как это все чудовищно! Как далеки те дни, когда мы выезжали с мамой в экипаже и народ приветствовал меня. Лорд Джон явился снова.

– Ваше величество, кабинет министров принял решение, что вы должны немедленно отбыть в Осборн. Марш состоится через несколько дней. Могли бы вы выехать завтра? Альберт ответил утвердительно.

Я была разгневана. Чтобы мои подданные выдворили меня из дворца! Это было невероятно. Я сказала, что намерена остаться.

Альберт печально покачал головой, напоминая мне, что выходить из себя было совершенно бесполезно. Восьмого апреля, за два дня до чартистского выступления, мы выехали в Осборн.

При иных обстоятельствах я была бы в Осборне счастлива, но как я могла быть счастливой, зная, что происходит в Лондоне, и размышляя об ужасной ситуации во Франции.

Альберт был мрачен. Он говорил, что революция как сорняк, если дать ей разрастись, она распространится повсюду… даже в самых неожиданных местах. Европа содрогалась – Италия была охвачена мятежом, в Германии происходили восстания [52]52
  Имеются в виду бурные события 1848 года: восстания Сицилии против Неаполя, Милана и Венеции против австрийского владычества, а в Германии народные выступления и столкновения с армией в Берлине.


[Закрыть]– смута царила везде. Это очень волновало Альберта и испортило нам наше пребывание в Осборне.

Из Лондона сообщили, что чартистский марш кончился ничем. Вместо ожидавшихся масс явилась незначительная группа. А когда полиция предупредила, что их шествие незаконно, они немедленно разошлись.

Их вождей допустили в палату общин, где они вручили заготовленные петиции, и этим все кончилось. Мы вздохнули спокойно.

– Англичане – не революционеры по своей природе, – говорил Альберт. – Хотя подстрекатели всегда найдутся. Хорошо известно, что французская революция обязана своим успехом агитаторам. Слава Богу, этот ужас удалось предотвратить.

Но несколько дней спустя один из слуг сообщил, что чартисты замечены на острове. Все ужасно забеспокоились. Детей поместили в классной комнате, и Альберт сказал, что мы должны приготовиться к обороне, хотя я не могла себе представить, как мы могли устоять против банды мятежников.

К счастью, испуг оказался ложным. Так называемые чартисты были просто членами какого-то клуба, прибывшими на остров на прогулку. Но мы были в то время в таком состоянии, что готовы были поверить, что наша жизнь постоянно в опасности.

– Остров Уайт слишком уязвим, – сказал Альберт, – если бы начались беспорядки. Мне кажется, было бы разумным уехать отсюда. Я бы хотел снова повидать Шотландию – удивительная страна. Я сказала, что это превосходная идея.

Лорд Джон посетил нас, и когда мы упомянули о нашем желании снова увидеть Шотландию, он счел этот план удачным. Он рассказал нам, что напряжение значительно спало. Он верил, что у англичан достаточно здравого смысла и что мы переживем этот опасный период, так же как мы пережили и французскую революцию. – У англичан нет настроения устраивать революций, – сказал он, – хотя Европа и сотрясается. В России, я полагаю, все будет спокойно. Император так подавляет свой народ, что они не будут в состоянии восстать. Уезжая, он обещал навести справки о доме, который мы могли бы снять в Шотландии.

– Я бы хотел, чтобы это было на северо-западе, – сказал Альберт. – Я только мельком видел эти места, но они изумительны.

Вскоре нам доложили, что дом, который можно было снять для нас, найден. Это был Балморал-хаус.

Как только я увидела Балморал, я в него влюбилась… и Альберт тоже. Он был небольшой, но очень красивый; природа вокруг была чудесна.

– Какое я могу сделать из этого местечко! – сказал Альберт. И я знала, что его мгновенно захватила идея преображения Балморала. И это мне напомнило, как он воодушевленно работал над Осборном. Я засмеялась. Впервые все было так мирно и спокойно за многие месяцы.

ВОЙНА И ВОССТАНИЕ СИПАЕВ [53]53
  Восстание сипаев – индийское народное восстание против английского колониального господства произошло в 1857—1859. Его боевым ядром стали сипаи, индийские наемные солдаты, вербовавшиеся в колониальную армию. Было жестоко подавлено.


[Закрыть]

Это был очень тревожный год.

В ноябре умер лорд Мельбурн. Хотя я знала, что в последнее время он был уже очень плох и жизнь утратила для него свою привлекательность, но известие о его смерти поразило меня.

Альберт объяснил мне, что лорд Мельбурн не был государственным деятелем такого масштаба, как сэр Роберт Пиль, и я должна была признать, что Альберт прав, однако лорд Мельбурн всегда оставался для меня совершенно особенным человеком. Альберт не мог понять моей привязанности к нему, поэтому, наверное, не мог понять и глубины моего горя, но я действительно искренне переживала.

Меня огорчала смерть даже малознакомого человека; умирал человек, которого я не только хорошо знала; но любила, такую потерю было тяжко перенести, особенно в этот тревожный год.

Я была рада, когда наступил Новый год. Я проводила все больше времени с детьми, так как с ними становилось все интереснее – они подрастали. И я была ими довольна, даже Берти не огорчал, как прежде. С появлением мистера Берча он почти перестал заикаться. Мистер Берч так хорошо отзывался о нем, что Альберт заподозрил его в том, что он балует мальчика, так же как и леди Литтлтон и мисс Хилдьярд. Как бы то ни было, мистера Берча выбрал Штокмар, и это говорило в его пользу.

Альберт был очень подавлен тем, что происходило во Франции и в Германии, и он всячески пытался отвлечься от давящих его мыслей. Мы часто ездили в Осборн. Он часами проводил время с детьми в швейцарском коттедже, водил их на прогулки и рассказывал им о деревьях и всяких растениях.

Мне это доставляло удовольствие, хотя временами мне хотелось, чтобы Альберт был со мной, а не с детьми. Позже я поняла, что во мне всегда было больше жены, чем матери. Как я ни любила своих детей, муж всегда занимал для меня первое место. Осенью мы отправились в Шотландию и снова поселились в Балморале.

– Я хотел бы приобрести Балморал в собственность, – сказал он. – Конечно, дом невелик, но я мог бы превратить его в королевскую резиденцию.

А почему бы и нет, подумала я. Альберт был талантлив во всем, он мог бы стать превосходным архитектором.

Шотландцы полюбили нас так же, как и мы их. Я уже знала имена многих наших соседей. И никому из них, славных простых людей, королевское семейство не внушало благоговейного ужаса! Там была одна девяностолетняя старушка Китти Киер, целыми днями сидевшая у открытой двери за пряжей. Когда мы проходили мимо и заговаривали с ней, она даже не оставляла своей работы, а замечала что-нибудь вроде: «А девочка подросла с тех пор, как вы были здесь последний раз» – про Викки. Я много узнала о семьях местных жителей и их характерах. Я одевала детей в шотландские юбочки, чтобы показать народу, что здесь мы, как и они, были у себя дома.

Я чувствовала, что Балморал станет нашим любимым убежищем, где мы сможем укрыться, когда ситуация в Лондоне станет невыносимой. Здесь мы чувствовали себя вдали от всего… в совсем другом мире. Это было как раз то, в чем мы нуждались.

Но, увы, к моему негодованию и огорчению, я снова была беременна. И снова, впрочем, это почему-то совпадало с моими беременностями, начались осложнения различного рода. Ужасные известия поступали из Ирландии, где народ голодал ввиду неурожая картофеля. Люди умирали тысячами, и их хоронили в общих могилах. Некоторые землевладельцы были убиты. Так же как и в европейских странах, там поднялся мятеж.

И вскоре ирландец по имени Уильям Гамильтон, винивший меня во всех бедах, постигших его страну, совершил попытку покушения на меня. Мы ехали по Конститьюшн-Хилл, когда он подбежал к экипажу и выстрелил в меня. Если бы пистолет не дал осечки, нападавший убил бы меня.

Я понимала его гнев. Ужасно, когда твоя семья и твои друзья умирают от голода, а у других всего довольно. Я бы его простила – в конце концов, он только напугал меня. Но лорд Джон сказал, что подобный проступок нельзя оставлять безнаказанным. Было бы ошибочно выказывать милосердие, когда его могли счесть слабостью. Уильяма Гамильтона сослали на семь лет.

В мае у меня родился ребенок, на этот раз мальчик – Артур-Уильям-Патрик-Альберт. Теперь их было у меня семеро – крепких и здоровых.

Я никогда не забуду июльский день, когда мне сообщили трагическое известие. Сэр Роберт – которого я вначале ненавидела – стал теперь добрым другом, и я не могла поверить, что это случилось с ним. Он ехал верхом по Конститьюшн-Хилл, когда его сбросила лошадь. Сэра Роберта перенесли домой в Уайтхолл Гарденз, и через четыре дня он скончался.

Это был тяжелый удар не только для нас с Альбертом, но для всей страны. Мы потеряли одного из наших лучших государственных деятелей.

Я с грустью думала о бедной Джулии Пиль. Она была ему такой хорошей женой, и они были так преданы друг другу… Она была его спутницей и помощницей во всех его победах и поражениях. Вся их дружная семья – пять сыновей и две дочери – погрузилась в траур.

Итак, сначала мой милый лорд Мельбурн, а теперь сэр Роберт Пиль. Поистине жизнь была очень печальна. За последнее время было так много смертей. Скончалась бедная тетя София. Тетя Мэри Глостер впала в слабоумие и вела себя очень странно. Было ясно, что она вскоре последует за сестрой. Болел дядя Кембридж. Конечно, все они старели. Даже мне уже было тридцать один.

Ужасное известие пришло от дяди Леопольда. Тетя Луиза была тяжело больна. Судьба ее родителей так ее поразила, что она крайне ослабела и, заболев, не могла бороться с болезнью. Дядя Леопольд был очень опечален.

Я поехала с детьми навестить дядю Кембриджа. Он любил их видеть, и они очень подбадривали его. Викки с нами не поехала, она осталась, как это все чаще случалось в последнее время, с отцом. В ее отсутствии Берти казался намного живее, а Альфред и Алиса, сопровождавшие нас на этот раз, были его преданными рабами.

В Кенсингтонском дворце мы оставались недолго, потому что бедный дядя Кембридж был очень плох. Когда мы ехали обратно в Букингемский дворец, наш экипаж был окружен плотной толпой. Народу всегда хотелось посмотреть на детей. Я учила их махать рукой в знак приветствия, и Берти это особенно удавалось, что приводило толпу в восхищение.

Внезапно к экипажу приблизился человек и, подняв трость, ударил меня по голове. Я успела только заметить изумленные лица детей, прежде чем сознание покинуло меня. Я была в шоке и страдала от ушиба. Врачи говорили, что моя шляпа спасла мне жизнь или, по крайней мере, спасла меня от более тяжких повреждений. Покушения на мою жизнь стали заурядными явлениями. Я полагаю, лицу в моем положении следует того ожидать.

Врачи предписали мне отдых, но в тот вечер я должна была ехать в оперу, и, поскольку я чувствовала себя неплохо, я сказала, что поеду. Мне устроили овацию. Происшедший инцидент вызвал у людей порыв преданности. Казалось невероятным, что еще недавно мы опасались чартистского марша на Букингемский дворец.

«Да здравствует королева!» Какие замечательные слова! Стоило пережить все, чтобы вызвать такие чувства. Я, должно быть, выглядела ужасно. Лицо с одной стороны было сплошным синяком, Но хотя голова у меня и болела, я не обращала на это внимания, с таким удовольствием я внимала этим выражениям расположения и привязанности.

Менее приятным стало для меня обнаружение личности нападавшего. Это был Роберт Пэйт, сын шерифа из Кембриджа, из хорошей семьи. Его поступок казался непостижимым. Он не был ненормальным, и его приговорили к семи годам ссылки.

Лицо было обезображено кровоподтеком несколько недель, и мне было очень неприятно сознавать, что я должна подвергаться оскорблениям и опасностям такого рода и не иметь возможности выехать покататься, не боясь за свою жизнь.

В этом году последовали еще две смерти: дядя Адольф, герцог Кембриджский, чья кончина не была неожиданной ввиду его долгой болезни; но печальнее всего была смерть тети Луизы. Бедный дядя Леопольд. Я так за него переживала. Я вспоминала о том, как много лет назад он потерял Шарлотту и потом вновь обрел счастье с Луизой. Ее страдания из-за невзгод, постигших ее семью, ускорили ее конец. О жестокие, жестокие люди, находящие наслаждение в гибели и страданиях других!

В правительстве всегда находился кто-нибудь, кто считал своим долгом досаждать нам; и обычно это был человек, занимающий высокое положение. На сей раз это был лорд Пальмерстон. Альберт его терпеть не мог. Он придумал ему забавное прозвище. Когда мы были одни, он называл его «Пилгерстайн», что представляло собой перевод его фамилии на немецкий: Pilger – гусеница и stein – камень.

Я полагаю, что причиной антипатии Альберта было то, что Пальмерстон обходился с ним с минимальным уважением, и когда мы были вместе, обращался только ко мне, тем самым напоминая Альберту, что он только супруг королевы.

Это более всего задевало Альберта, потому что он очень много работал и был знаком с положением дел гораздо лучше меня, и когда с ним обращались так, словно он был никто, он находил это в высшей степени оскорбительным.

У Пальмерстона была сомнительная репутация. Он был известен как человек распущенный, имевший бесчисленное количество любовниц, пока наконец в возрасте пятидесяти лет не женился на вдове лорда Каупера, на три года моложе себя.

Леди Каупер была урожденная Эмили Лэм, сестра лорда Мельбурна. В восемнадцать лет она вышла за графа Каупера. Она была блестящая женщина, как и следовало ожидать от сестры лорда Мельбурна, и молодой и честолюбивый Пальмерстон был принят в доме Кауперов. Говорили, что связь его с Эмили длилась очень долго, пока наконец, после смерти лорда Каупера, они не поженились.

Брак оказался очень удачным. Они были преданы друг другу, и она делала все возможное для успеха его карьеры. Эмили держала знаменитый политический салон и исполняла должность личного секретаря и советника своего мужа.

Он был по природе своей индивидуалист, намеренный заправлять, министерством иностранных дел, сообразуясь только со своими интересами и желаниями, не принимая во внимание никого. Неудивительно, что он нас раздражал.

Альберт и я постоянно говорили о нем, пытаясь найти пути и способы выжить его из министерства иностранных дел, где он занимал, как я говорила Альберту, пожалуй, самую опасную должность.

Альберт считал, что его следует уволить по причинам морального порядка. О нем ходили всякого рода истории, вроде той, когда он зашел в спальню одной дамы, – и это случилось не где-нибудь, а в Виндзорском замке! – и пытался соблазнить ее.

Казалось, Пальмерстону доставляло удовольствие вступать в конфликт с королевской властью и присоединяться к мятежникам. Это было в высшей степени нелояльно. Как-то его обвинили в поставке оружия из королевского арсенала сицилийским мятежникам, потому что он находил справедливой их борьбу против короля-тирана. В результате нам пришлось принести королю извинения.

Когда Англию посетил австрийский генерал Хейнау, Пальмерстон открыто высказал свое сочувствие повстанцам. Хейнау подавил с большой жестокостью восстание в Венгрии. Мы читали в газетах о его приказах публично пороть женщин, и было много других историй о его зверствах.

Когда он был в Лондоне, он посетил пивоваренный завод, где на него накинулись возчики, очень грубо обошлись с ним и могли бы даже убить, если бы не подоспела полиция. Генерал Хейнау был в бешенстве и требовал обидчиков наказать. Лорд Пальмерстон отказался их наказывать.

– Генерала Хейнау считают в Англии преступником, – сказал он. – С ним обошлись, как люди обходятся с убийцей, если им случается его поймать. Альберт и я обсудили этот инцидент подробно.

– В Англии он гость, – сказал Альберт. – То, что сделали с ним, – оскорбление для Австрии, и извинение должно быть принесено немедленно.

Я написала лорду Пальмерстону, попросив его составить текст извинения и представить мне на рассмотрение.

Когда он прибыл во дворец, я заметила в нем некоторую агрессивность, но это всегда в нем ощущалось, словно он напоминал себе – и нам, – что в министерстве иностранных дел не мог распоряжаться никто, даже королева. Я сказала, как я сожалею о происшедшем.

– Следует радоваться, – вежливо отвечал Пальмерстон, – что полиция прибыла вовремя. Иначе генерала уже не было бы с нами и он не мог бы требовать извинений.

– Покажите мне текст, – сказала я. Он поклонился и протянул его мне.

Текст был составлен очень ловко и почти дерзко. Пальмерстон заканчивал тем, что ввиду репутации генерала, хорошо известной в Англии, с его стороны было неблагоразумно посещать эту страну.

– Так нельзя, – сказала я. Я протянула бумагу Альберту, который, прочитав ее, энергично покачал головой.

– Эту фразу необходимо убрать, – сказала я.

– Слишком поздно, мэм, – сказал Пальмерстон с дерзкой усмешкой. – Извинение уже отправлено.

– Тогда должно быть составлено новое. Мы скажем, что произошла ошибка. Пожалуйста, лорд Пальмерстон, приготовьте черновик, и я желаю видеть его, прежде чем извинение будет отправлено.

– Для вашего министра иностранных дел, мэм, это невозможно.

– Но это мое желание, Я настаиваю.

– Цели ваше величество настаивает, я не могу оставаться министром иностранных дел вашего величества. Могу я просить ваше величество об отставке?

– Да, – сказала я резко. Когда он ушел, я не могла одолеть свое негодование.

– Ты должна быть спокойнее, – сказал Альберт. – Только премьер-министр может уволить министра иностранных дел.

– Я буду настаивать, чтобы он уволил Пальмерстона. Альберт покачал головой.

– Увы, – повторил он, – этот вопрос решает только премьер-министр. Но я думаю, он не сможет унять свой нрав и совершит что-нибудь непоправимое, тогда премьер-министр уволит Пальмерстона.

– Дай Бог, чтобы этот день наступил поскорее.

Я могу только сказать, что Пальмерстон был всегда на виду. Он был своего рода народным кумиром. Люди приветствовали что бы он ни делал. «Славный старина Пэм», – говорили они доброжелательно. Если в какой-то части света что-нибудь угрожало интересам Британии, он отправлял туда флот канонерок, и я должна сказать, что это всегда достигало желаемого эффекта. Людям нравилась демонстрация силы. Те, кто сегодня бунтовал, на следующий день размахивали флагами, крича «Правь, Британия». Пэм с его канонерками был для них героем.

Пальмерстон всегда настаивал на своем. Он действовал смело и мог позволить себе это без ущерба для своей карьеры. Если он видел опасность, он менял курс. Отвратительный человек!

Но все эти выверты не могли продолжаться вечно. Поступили известия, что Луи Наполеон, племянник Наполеона Бонапарта, был Провозглашен императором Наполеоном III. Я была вне себя. Как смеют эти выскочки провозглашать себя императорами! Я подумала о бедном дяде Леопольде и как это взбесит его. В то же время все это было грустно. Он должен радоваться, что тетя Луиза не дожила до этого. Это был опасный прецедент. Все королевские династии в Европе содрогались. Лорд Джон, обеспокоенный этим известием, явился ко мне.

– Это очень значительный шаг, – сказал он. И я вспомнила, что говорил лорд Мельбурн о том, как правительства могли создавать королей и королев и с какой легкостью они могли их устранять.

– Мы останемся в стороне, – сказал лорд Джон. – Мы не станем оспаривать их право. Нам – иностранной державе – это не подобает. Но мы можем остаться совершенно пассивными… как будто ничего не произошло. Я согласилась, что это было единственное, что мы могли сделать.

Мое изумление потонуло в моей ярости, когда я узнала, что произошло. Министр иностранных дел, ни с кем не советуясь, послал за французским послом и заверил его в своем сердечном расположении к новому императору и дружеской поддержке.

– На этот раз, – сказал Альберт, – он погубил себя.

Вскоре к нам явился лорд Джон и сказал, что он сожалеет о поступке министра иностранных дел. Это поставило нашего посла в Париже в очень неловкое и сложное положение. Пальмерстону будет почти невозможно отчитаться перед палатой.

И, к нашей великой радости, так и случилось. Он утверждал, что выражал только свои личные чувства. Это не помогло. Он был министр иностранных дел и не мог делать публичных заявлений, мотивируя их впоследствии своими личными чувствами.

Я направила лорду Джону очень тщательно составленное письмо, где писала о непочтительном отношении министра ко мне. Я писала, что он не объяснял мне, как он собирался поступить в том или ином случае. Он изменял некоторые факты или представлял их в ином свете, что я находила нарушением доверия. Я должна быть полностью информирована, прежде чем будет принято то или иное решение. Я просила, чтобы это письмо показали лорду Пальмерстону. Лорд Джон сделал больше. Он прочел его в палате.

Это настроило всех против Пальмерстона, и, несмотря на его обычные красноречивые объяснения своего поведения, он был вынужден уйти в отставку. К моей радости, министром иностранных дел был назначен лорд Гренвиль.

Альберт и Штокмар, проверив знания Берти, пришли к решению, что мистера Берча надо уволить. Правда, Берти все-таки с ним преуспел, но, как отметил Штокмар, можно было ожидать лучшего результата.

– Берти не склонен к учености, – сказала я, – но и у меня нет такой склонности.

– Моя милая, – возразил Альберт, – ты была в руках баронессы Лецен, и поэтому у тебя есть оправдание.

– Но он, кажется, счастлив с мистером Берчем. – Счастлив! Разумеется, он счастлив, бездельничая и тратя время попусту.

– Мне кажется, я достаточно хорошо изучил поведение и характер мальчика, – сказал Штокмар. Альберт всегда прислушивался ко всему, что говорил Штокмар.

– И то, что я обнаружил, – продолжал барон, – мне не понравилось.

Сердце у меня упало. С трудом я выслушивала жалобы на Берти. Я была так рада видеть его счастливым с мистером Берчем.

– Все остальные дети обожают его, – сказала я, пытаясь хоть как-то его защитить. – Он пользуется у них большим успехом… большим, чем Викки. Это задело Альберта. Он не выносил одной мысли, что кто-то мог быть лучше Викки.

– Я не сомневаюсь, что детские игры как раз по его способностям, – сказал он.

– Альфред обожает его. Он ходит за ним повсюду как привязанный. Мне говорили, когда у Эффи болело ухо, только один Берти мог его успокоить.

– К сожалению, мы не можем сделать из него сестру милосердия. На это мне нечего было возразить. Я полагаю, он был прав. Альберт всегда прав, и теперь он уверен, что мистер Берч не годится в гувернеры для Берти.

– Принц Уэльский стремится завоевать всеобщее восхищение, – сказал Штокмар, – и ему это удается… особенно когда речь идет о женщинах. У него к ним особое расположение, как и у них к нему. Альберт был шокирован.

– Это плохой признак, – заметил он.

– О да, – согласился Штокмар.

– Я постоянно задаю себе вопрос, как нам спасти его от самого себя, – продолжал Альберт. – Когда я только подумаю о том, что ожидает… этого бездарного ребенка!

– Он совсем неглуп, Альберт, – вмешалась я. – Быть может, немного ленив, но таких детей много.

– Любовь моя, но Берти – не один из многих.

– Я занялся поисками и нашел, – сказал Штокмар, – очень серьезного джентльмена, некоего мистера Фредерика Гиббса. Он – адвокат и не потерпит никаких глупостей. Я дал ему понять, что, учитывая характер, которым, к сожалению, наделен принц Уэльский, наказания должны быть в порядке вещей.

Альберт нашел, что это хороший план, и мы должны испробовать мистера Фредерика Гиббса.

Я никогда не забуду выражения лица бедного Берти, когда его привели к нам. Я увидела, как он посмотрел на отца, и не совсем поняла этот взгляд. Был ли в нем страх? Мне показалось, что в нем было еще что-то. Неприязнь? Невозможно!

– Мистер Берч покидает нас, – сказала я ему мягко, – и его место займет мистер Гиббс. – Я почувствовала боль в сердце, которую не могла превозмочь. Я знала, что Альберт прав, но иногда хорошее может ранить очень больно, даже если оно в конечном счете ведет к лучшему. Но несчастное выражение на лице Берти поколебало мою решимость. Если бы все зависело от меня, я бы сказала, давайте оставим мистера Берча на его посту и раз и навсегда поймем, что Берти не суждено блистать умом.

– Ну что же, Берти, – сказала я мягко.

– Я… я… мистер Б-б-б… Альберт заметно раздражился.

– Я думал, мы избавились от этого заикания. Ты что, так и не научился говорить нормально?

– Бедный Берти, – сказала я. – Это от неожиданности. Новее к лучшему.

– Ты должен быть благодарен барону Штокмару, который столько потрудился для тебя, – сказал Альберт. – Мы составили программу уроков. Уверяю тебя, мы очень об этом позаботились, и ты должен быть признателен.

– Поблагодари папу, Берти, – подсказала я.

– Мистер Б… Берч уходит? – спросил Берти. Альберт только раздраженно посмотрел на меня.

– Ведь папа только что тебе сказал, Берти, – сказала я.