Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

– Ну еще бы! Если он когда-нибудь спросит тебя, не хотела бы ты жить в Виндзоре, ты сразу же должна сказать мне.

Жить в Виндзоре! Часто видеть короля! Выезжать на прогулку в парке… может быть, иногда оставаться одной… В такой перспективе не было ничего особенно страшного.

– Жить в Виндзоре… – с волнением проговорила я.

– Ты должна сказать мне сразу же. Может случиться так, что король захочет отнять тебя у меня… взять тебя из дома… и держать в Виндзоре.

– Почему, мама? – спросила я с жадным любопытством. – Почему?

– Не имеет значения почему.

Мне часто приходилось слышать подобную отговорку. Но это же несправедливо, ведь если не знаешь почему, то многое так и остается непонятным. Мама поцеловала меня.

– А теперь спи.

Но я не могла спать. Сном нельзя распоряжаться, так же как нельзя и внушить людям, что «почему» не имеет значения.

Мое представление королю – это было только начало? Вскоре стало ясно, что король твердо вознамерился сделать мое пребывание в Виндзоре приятным. Феодора сказала мне, что он спрашивал, что мне нравится, и она ответила, что я люблю музыку и танцы.

– Значит, у нас будут музыка и танцы, – заявил он. – Мы должны во что бы то ни стало доставить удовольствие крошке Виктории.

Феодора сказала мне, что ей король тоже понравился. Он был к ней очень внимателен. Мне даже стало казаться, что он предпочитал, чтобы она, а не я сидела с ним рядом. Хотя я не могла пожаловаться на его обращение со мной. Глаза его оживлялись при виде меня, а порой мне казалось, что на них набегают слезы. Впрочем, чаще я искренне забавляла его, и тогда его губы начинали подергиваться так, словно он с трудом удерживается от того, чтобы громко не рассмеяться.

Однажды было представление в оранжерее, и я сидела с ним рядом. Музыканты играли так хорошо, что я то и дело хлопала им, а один раз пришла в такой восторг, что, забыв, где нахожусь, даже подпрыгнула в кресле. Правда, я тут же спохватилась и смущенно посмотрела на короля, но оказалось, что нарушение мной этикета совсем не задело его.

– Да, ты совершенно права, девочка! Музыканты играют восхитительно. Будь я так же подвижен, как ты, моя милая, я бы сделал то же самое. Они достойны такой высокой оценки.

Неожиданно я подумала, что дядя взял себе за правило высказываться положительно обо всем, что мне нравилось, и что обычно не одобряла мама. Несколько раз я замечала, какой смотрел на нее с выражением, совсем непохожим на то, с каким он смотрел на меня. Он любит меня, подумала я, но не любит маму. Он наклонился ко мне и сказал:

– Я знаю, ты хотела бы попросить оркестр сыграть какую-нибудь любимую тобой музыку, правда?

– О да, – отвечала я. Что же им сыграть?

Я пристально посмотрела на него – на его розовые щеки и очаровательные локоны и мешки под глазами, окруженными сетью морщин, – и я любила его, потому что он был добр ко мне и давал мне возможность чувствовать себя самой собой, а не такой девочкой, какой желала видеть меня мама. Я сказала:

– «Боже, храни короля», это очень хорошая песня [3]3
  Эта «песня» является государственным гимном Великобритании.


[Закрыть]. Он опять бросил на меня странный взгляд и сказал:

– Да, я и впрямь нахожу, что ты очень славная малютка. Я скажу оркестру, что у тебя есть к ним просьба. И он произнес:

– Принцесса Виктория желает попросить оркестр сыграть нечто по ее выбору. Ну теперь говори, моя милая. Я встала и сказала очень громко и отчетливо:

– Пожалуйста, сыграйте «Боже, храни короля».

Присутствующие зааплодировали. Все улыбались. Я слышала, как кто-то прошептал: «Она уже маленький дипломат». «Интересно, что бы это значило?» – подумала я.

На другой день мы посетили основанный королем зоопарк. Это был очень приятный день, поскольку мамы с нами не было и я могла вести себя как мне нравится. Думаю, что король специально не пригласил ее, зная, как я буду рада ускользнуть из-под ее надзора.

Я замечательно провела время, рассматривая всяких диковинных животных: зебр, газелей и других, которых я никогда не видела раньше. Когда я вернулась к маме, мне пришлось отвечать на бесконечные вопросы. Кто там был? О чем говорили? Это продолжалось очень долго. А в моей памяти все еще жили чудесные воспоминания о замечательном дне, когда никто за мной не следил.

На следующее утро, когда мама и я с Лецен гуляли в парке, возле нас остановился великолепный фаэтон, в котором сидели король и тетя Мэри.

Экипаж остановился. Мама, Лецен и я сделали реверанс, здороваясь с королем. Он ответил величественным кивком, и сразу же его лицо озарила озорная улыбка. Он жестом показал мне, чтобы я приблизилась, а форейтору сказал: «Засунь ее сюда».

Форейтор в голубой с серебром ливрее соскочил с лошади и, подхватив меня, усадил в фаэтон между королем и тетей Мэри.

– Пошел! – крикнул король, и мы поехали, оставив маму и Лецен у обочины.

Они выглядели не только рассерженными, но и очень испуганными. Я думаю, маме показалось, что король похищает меня. Король смеялся, мамин испуг явно доставил ему удовольствие.

Я было немного встревожилась, но скоро все забыла, настолько было чудесно ехать в королевском фаэтоне – гораздо быстрее, чем мне когда-либо случалось ездить.

– Нравится тебе? – спросил король, взяв меня за руку.

– Замечательно, – воскликнула я. Я вдруг поняла, что могу кричать сколько угодно и делать и говорить все, что мне придет в голову. В добавление к чудесной поездке я еще, как и вчера, опять избавилась от маминого наблюдения.

Король разговаривал со мной все время, а иногда и тетя Мэри вставляла слово, приветливо улыбаясь мне.

Король задавал мне вопросы, и я рассказала ему, как я люблю ездить верхом на моем любимом пони Рози. Рози могла скакать очень быстро, если хотела, но иногда ее приходилось уговаривать. Я рассказала ему о своих уроках и как я ненавижу арифметику и люблю историю, потому что моя гувернантка, баронесса Лецен, делает эти уроки очень интересными.

Он слушал очень сочувственно, и я призналась ему, что больше всего Мне нравятся танцы и пение. Он совсем не походил на короля. Когда он упоминал о некоторых людях, он менял выражение лица и манеру говорить. Он так хорошо подражал им, что некоторых я узнавала.

– Я никогда не думала, что с королем можно так разговаривать, – призналась я.

– Многие думают о королях дурно, – заметил он. – Но что делать! Королям невозможно завоевать любовь всех людей. Если они делают что-то, что нравится одним, других это не устраивает… всех сразу не ублаготворишь.

Я подумала и сказала, что если человек поступает хорошо, то Бог доволен им и потому и все должны быть довольны.

– Кроме дьявола, – сказал он. – Ведь он любит грешников. Так я прав?

– Да, конечно, вы правы, потому что…

– Потому что я король?

– Нет, – сказала я, – потому, что вы… правы.

Мы подъехали к павильону для королевской рыбной ловли, вышли из фаэтона и перешли на баржу. Там было несколько очень важных персон. Король представил меня, и все они обошлись со мной с большим уважением. Один из них был герцог Веллингтон [4]4
  Веллингтон, Артур Уэсли (1769—1852), герцог, английский фельдмаршал. В войне против наполеоновской Франции командовал союзными войсками на Пиренейском полуострове, затем – англо-голландской армией в битве при Ватерлоо (1813). В 1827—1852 главнокомандующий английской армией. В 1828—1830 премьер-министр кабинета тори (консерваторов), в 1834—1835 министр иностранных дел.


[Закрыть], о котором мне много рассказывала Лецен. Он был герой Ватерлоо, сыгравший такую важную роль в нашей истории. Он был, конечно, великий человек, но мне он не особенно понравился. Он был довольно высокомерен, и, казалось, все время старался напомнить всем, какая он важная особа. Я полагаю, поскольку сражение под Ватерлоо произошло почти десять лет назад, он, вероятно, считал, что люди начинают забывать о нем, так что считал необходимым постоянно напоминать им о себе. Он был невысок и очень худ, с крючкообразным носом и глазами, которые так и просверливали человека насквозь – так что мне стало не по себе. Король, по-видимому, его очень любил или, по крайней мере, очень уважал, наверное, из-за Ватерлоо.

Заиграла музыка, и оркестр исполнил «Боже, храни короля». Я хлопала и с любовью смотрела на дядю, который, заметив мой взгляд, ласково мне улыбнулся.

Но все хорошее когда-нибудь должно кончиться, и меня отвезли в Кумберленд Додж, где меня ожидала мама.

Что тут начался за допрос! Что сказал король? Что ты ответила? А потом что? Мама то и дело неодобрительно прищелкивала языком. «Ты не должна была этого говорить. Тебе следовало сказать то… или другое».

– Но, мама, – настаивала я, – мне кажется, королю нравится, когда я говорю то, что думаю.

– Он хотел точно узнать, что происходит. Он хотел заманить тебя в ловушку.

– О нет, мама, он хотел доставить мне удовольствие.

– Ты еще слишком молода, Виктория, – сказала она, покачав головой.

– Но я становлюсь старше. Нельзя оставаться вечно молодой. – Ты не прислушиваешься к тому, что тебе говорят. Ты слишком торопишься высказать свое собственное мнение.

– Но мама, как я могу высказывать чье-то еще мнение?

Она отвернулась, и внезапно мне стало жаль ее. Странно было жалеть маму, которой все в доме повиновались… хотя, может быть, и не все. Во всяком случае, не сэр Джон Конрой… скорее это она повиновалась ему.

Настало время, и наш визит в Виндзор завершился, пора было нам возвращаться в Кенсингтон. По просьбе короля меня посадили ему на колени, когда мы прощались. Он сказал, что мое посещение доставило ему большое удовольствие, и выразил надежду, что это было взаимно.

– О да, конечно, – ответила я. – Особенно потому, что я боялась, что все будет совсем по-другому.

– Почему ты боялась?

– Все боятся королей.

– Потому что это им внушают?

– Да.

– Но я в конце концов оказался не таким уж чудищем? Мне кажется, мы с тобой друг другу понравились.

– Вы мне очень понравились, дядя-король, и я думаю, что я вам тоже, потому что вы доставили мне столько удовольствий… помимо подарка. Он улыбнулся и спросил:

– Скажи мне, что тебе больше всего у меня понравилось? Минуту я поколебалась и потом сказала:

– Многое, но больше всего, когда вы сказали форейтору: «Засунь ее сюда», и фаэтон помчался.

– Я так и сказал?

– Да, «засунь ее сюда».

– Сказано не очень-то по-королевски. Но, может быть, между дядей и племянницей это извинительно… хотя она и принцесса, а он король. И это тебе больше всего понравилось? Я кивнула.

– Ты славная малышка, – сказал он. – Я надеюсь, ты навсегда останешься такой, какая ты сейчас, и что события… и люди, окружающие тебя… тебя не изменят. Тут мы простились, и он снова поцеловал меня. Расставаясь с ним, я была близка к слезам, и он тоже выглядел очень печальным.

Мама желала точно узнать, что он сказал и что я ответила. Я рассказала ей и прибавила:

– Мне кажется, король – один из самых приятных людей в мире.

Ей это не понравилось. Но визит в Виндзор изменил меня немного. У меня сложилось такое впечатление, что иногда лучше говорить то, что я думаю, а не то, что от меня ожидают. Во всяком случае, король считал, что это так.

Но я не понимала многого. Мама была права, когда говорила, что я слишком наивна. Часто я чувствовала себя так, словно я брожу во мраке, на ощупь.

Я не знала, что этот визит причинил маме серьезное беспокойство не только на мой счет, но и насчет Феодоры.

После визита в Виндзор жизнь казалась скучной. Было много уроков и слишком мало праздников. Если я жаловалась, Лецен говорила мне, что учиться – мой долг. Принцесса не должна быть невеждой.

– Но так много приходится учить! – со вздохом сказала я.

– Разумеется, – ответила Лецен. – Мы все учимся всю нашу жизнь.

– Какой ужас!

Лецен засмеялась и сказала, что все трудности ничто по сравнению с радостью познания.

Я хотела возразить ей и сказать, что есть куда более приятные вещи, но Лецен повторила свой излюбленный довод:

– Вы еще слишком молоды, в свое время вы сами все поймете.

Конечно, я была молода, против этого было трудно возражать. Но мне постоянно хотелось ускользнуть из классной комнаты. Когда же мне это удавалось, я отыскивала Феодору, и мы шли в сад моего дяди Сассекса, где я любила поливать цветы. У меня была особая лейка, и мне нравилось смотреть, как льется вода. Обычно я промачивала себе ноги, и тогда Феодора потихоньку приводила меня домой, и баронесса Шпет, которую я очень любила, потому что она всегда была добра ко мне, надевала мне сухие чулки, платье и туфли. Все это было очень весело, потому что ни мама, ни Лецен ничего не знали, а то бы поливку мне тут же запретили.

У дяди Сассекса, как и у нас, были апартаменты во дворце, и, хотя он и был очень странный человек – как и большинство моих дядей, – он был очень добрый. Когда я была маленькая, я его очень боялась, потому что однажды, когда я раскричалась, кто-то сказал: «Тише, успокойся, а то дядя Сассекс тебя возьмет…» Я думаю, так было сказано потому, что мы жили по соседству. Долгое время после этого я смотрела на него с подозрением, пока не обнаружила, что уж он-то не стал бы жаловаться на шум, и в любом случае он был слишком поглощен своими книгами, птицами и музыкой, чтобы обращать внимание на мои выходки. Вообще, когда я познакомилась с моими дядьями с отцовской стороны, я перестала всех их бояться, кроме дяди Кумберленда, который по-прежнему продолжал внушать мне ужас, и, как мне кажется, не без основания.

В те летние дни мы часто пробирались в сад дяди Сассекса: Феодора с книжкой, я с лейкой и Шпет. Они с Феодорой сидели на траве, наблюдая за мной и время от времени предостерегая меня, чтобы я опять не залила ноги водой. Я же была просто счастлива бродить с лейкой среди цветов, вдыхать их аромат и слушать жужжание пчел.

И почти каждый раз, когда мы приходили туда, к нам присоединялся молодой человек. Это был кузен Август, сын дяди Сассекса от первого брака. Кузен Август был очень хорош в своем мундире драгунского полка, и он очень любил сидеть с Феодорой и Шпет, разговаривая с ними, пока я занималась поливкой.

Они часто смеялись, и старушка Шпет улыбалась, кивая головой, как она это делала всегда, когда была довольна. Это были такие счастливые дни. Но внезапно они кончились, и мы уже больше не ходили в сад дяди Сассекса. Шпет и Феодора попали в немилость. Однажды я застала Феодору плачущей и упросила ее сказать мне, что случилось.

– Август и я хотели пожениться, – сказала она.

– Это было бы замечательно, – воскликнула я. – Ты бы жила рядом, а я бы приходила каждый день поливать твой сад. Феодора покачала головой.

– Мама очень сердится. Меня отошлют отсюда.

– О нет, Федди, ты не должна уезжать! – воскликнула я. Она печально кивнула, и вид ее слез заставил и меня расплакаться.

– Мама обвиняет во всем бедняжку Шпет. Ее, наверно, тоже отошлют. – В своем унынии Феодора была более откровенна, чем обычно. – Считают, что Август не подходит для меня. Я удивилась.

– Но почему? Ведь он мой кузен.

– Да, но, видишь ли, хотя герцог женился на леди Августе, их брак не был признан, так как она не королевского происхождения, и поэтому они говорят, что Август – незаконный сын. А значит, я не могу выйти за него замуж.

– Я думаю, дядя Сассекс не имел бы ничего против.

– О да. Он беспокоится только о своих книгах и часах и о своих снегирях и канарейках. Он ничего бы не имел против. Но мама говорит, что мы вели себя непристойно. Но ты… о тебе речи не было. Это только бедняжка Шпет и я.

Я не зря беспокоилась. Очень скоро Феодора пришла ко мне притихшая и печальная и сказала, что она едет в Германию навестить нашу бабушку. Я была в отчаянии и никак не могла утешиться. Бедная старушка Шпет ходила, потупив взгляд, а все – и даже Лецен – смотрели на нее крайне осуждающе.

Когда уехала Феодора, я была неутешна. Мама говорила, что я хандрю, более снисходительная Лецен говорила, что я тоскую. Я рассказывала куклам, как я несчастна. Я была не в состоянии снова пойти в сад дяди Сассекса, хотя я и знала, что его цветы скучают по моей лейке.

Жизнь состояла из сплошных уроков, которыми руководил преподобный Дэвис. Чистописание и ненавистную арифметику преподавал Томас Стюард, немецкий – мистер Бэрез, а французский – месье Грандино. У меня были способности к языкам, и эти уроки мне нравились. Музыку преподавал мистер Сэйл, органист из церкви Сент-Маргарет в Вестминстере, рисование – член Королевской академии Ричард Вестолл, а танцы и манеры – мадемуазель Бурден. Все эти достойные люди отнимали у меня столько времени, что ни на что другое его не оставалось. Я не всегда была прилежной ученицей, и преподобный Дэвис часто сокрушался по этому поводу. Я не хотела обижать никого из учителей, но делать все время уроки было так скучно. Иногда у меня случались вспышки раздражения, «взрывы», как называла их мама. Однажды, когда мистер Сэйл, придя в отчаяние от моей игры на фортепьяно, сказал: «В музыке нет легких путей, принцессы должны упражняться, как и все», я пришла в такое раздражение, что, захлопнув с треском крышку инструмента, сказала: «Вот! Видите теперь, что не может быть никаких «должна»!» Бедный мистер Сэйл! Он был так ошеломлен, что это положило конец уроку в тот день.

Все эти люди, я думаю, были ко мне очень расположены, несмотря на частое отсутствие прилежания с моей стороны и неожиданные вспышки гнева. Я не старалась скрывать свои чувства, поступая наперекор маминым наставлениям. Мама находила мою непосредственность вульгарной, они же считали ее очаровательной. Так что обычно мы с моими учителями неплохо ладили. Но с отъездом Феодоры я так загрустила, что никакие занятия не лезли мне в голову, и учителя приходили просто в отчаяние, пытаясь заставить меня выучить хоть что-нибудь.

По средам в Кенсингтоне нас навещал дядя Леопольд [5]5
  Леопольд I (Георг-Христиан-Фридрих) (1790—1865) – король бельгийский, младший сын Франца, герцога Саксен-Кобургского. В свое время состоял на русской военной службе. Его первой женой была Шарлотта, единственная дочь принца-регента Англии (позднее короля Георга IV), умершая вскоре после брака. Получил бельгийскую корону по рекомендации Англии после того, как французский король Луи-Филипп не согласился на ее принятие своим сыном.


[Закрыть]. Его приезды были для меня праздниками. Я стояла у окна с Лецен, ожидая его появления. Мне нравилось смотреть, как он выходит из экипажа, он был так хорош собой.

– Дядя Леопольд – самый замечательный человек в мире! – говорила я Лецен.

Как только за мной присылали, я неслась вниз и бросалась в его объятия. Мама стояла в стороне, на этот раз не выражая неудовольствия, хотя я и позволяла непосредственному чувству взять верх над правилами приличия. Дядя Леопольд тоже не имел ничего против. Он спрашивал, люблю ли я его по-прежнему, и я пылко заверяла его в своей привязанности.

Я сидела у него на коленях, и он говорил мне, что нужно быть хорошей девочкой и исполнять свой долг, помня, что это единственный путь к подлинному удовлетворению.

– У нас недавно было несколько «взрывов», – сказала мама.

– Взрывов? – переспросил дядя Леопольд. – Это мне не нравится.

– Мы все еще дуемся из-за этой истории с Сассексом.

– Боже мой, – сказал дядя Леопольд, – это совсем не похоже на мою принцессу.

– Нет, дядя Леопольд, – поправила его я, – это как раз очень похоже на вашу принцессу.

– Когда другие не делают того, что ей хочется, – вставила мама.

– Моя милая, – сказал дядя Леопольд, – твоей сестре было необходимо уехать. Как тебе известно, она довольно неразумно повела себя. Я уверен, что на новом месте она скоро успокоится и еще будет счастлива.

– Она уже была счастлива здесь с Августом.

Мама обменялась взглядами с дядей Леопольдом, как бы говоря ему: «Теперь ты понимаешь».

Дядя Леопольд, выбрав не очень удачную тему для разговора, начал расспрашивать меня о моих успехах в занятиях. Он так прекрасно говорил мне о радостях, доставляемых трудом, а я смотрела на его красивое лицо и думала, как он хорош и как я счастлива иметь такого дядю.

Наконец он сказал, что пора мне навестить его в Клермонте, и спросил, хочу ли я этого.

– Больше всего на свете, – сказала я, – не считая возвращения Феодоры.

– Я разочарован, что это не самое твое большое желание, – сказал дядя Леопольд, и мне стало стыдно, ведь я знала, как он всегда любил быть на первом месте. Но я сказала правду: мне действительно больше всего хотелось снова увидеть Феодору.

Дядя оставался у нас некоторое время, разговаривая сначала со мной, а потом, когда меня отослали к Лецен, – с мамой. Когда он уезжал, я спустилась вниз, чтобы помахать ему на прощание.

Как я любила Клермонт! Выйдя из кареты, я обычно вприпрыжку взбегала по ступеням, считая их на бегу. Дядя Леопольд ждал меня с распростертыми объятиями. Лецен держалась на почтительном расстоянии. Потом она возвращалась обратно в Кенсингтон, оставляя меня одну с дядей. Так было и на этот раз.

– Я в восторге приветствовать у себя мою милую маленькую племянницу, – сказал, обнимая меня, дядя Леопольд. – Ты мое самое большое утешение, с тех пор как я потерял мою любимую Шарлотту.

С минуту мы печально помолчали, пока дядя Леопольд вспоминал свою умершую жену. Клермонт, названный так в честь построившего его графа Клермонта, был, по сути дела, храмом Шарлотты. Я знала, что, пока я здесь, я буду постоянно слышать ее имя. Луиза Льюис проводила меня в мою комнату.

– Большая радость видеть вас здесь, – сказала она. – Уж теперь-то мы немножко посплетничаем, правда?

Я весело согласилась. Сплетничая, Луиза всегда была так увлекательно нескромна, что слушать ее доставляло мне огромное удовольствие.

В каждой комнате она хранила вещи, связанные с памятью Шарлотты. Те, кто говорил, что Шарлотта умерла, ошибались. Она по-прежнему жила в Клермонте. Она, казалось, присутствовала в каждой комнате. Дядя Леопольд и Луиза Льюис не давали ей умереть.

Луиза постоянно говорила о ней. Я не имела ничего против, мне нравилось слушать. Она была из тех, кто ухитряется даже явные недостатки дорогих им людей превращать в достоинства.

– Такой сорванец, – восхищенно говорила Луиза о Шарлотте, словно это было самое замечательное качество в женщине. – Муж делал все, чтобы исправить ее, но в конце концов и он отчаялся в этих попытках.

Это было невероятно увлекательно. Я узнала о возражениях короля против брака Шарлотты и Леопольда, так как он хотел выдать ее за принца Оранского. Но она настояла на своем.

«Шарлотта, должно быть, была умнее, чем бедняжка Феодора, – подумала я. – И как ей это удалось? Потому что она была сорвиголова? Разумеется, она была наследницей престола. Вероятно, это имело значение».

– Видели бы вы ее в подвенечном платье… из серебряной парчи… и король преподнес ей драгоценности, которые переходят от одной королевы Англии к другой. Но самым любимым ее украшением был бриллиантовый браслет. Угадайте почему? Да потому, что это был подарок от принца Леопольда… Я слушала со слезами на глазах.

– Она любила Клермонт. Для нее он значил больше, чем все королевские дворцы. Она настояла на том, чтобы жить как простая домашняя хозяйка. О, она умела настоять на своем. Она даже готовила иногда сама… и она была так добра к беднякам. Они любили ее. Она ухаживала за мужем, и это его очень забавляло, хотя он всегда напоминал ей о ее королевском достоинстве. Но Шарлотта только отмахивалась от всех его замечаний. Я помню, как она его причесывала. Они были так счастливы, служить ей было радостью, и потом… надо же, чтобы она так умерла. Все месяцы беременности она прекрасно себя чувствовала, была в восторге, что у нее будет ребенок. И надо же, чтобы именно роды привели ее к смерти!

Дядя тоже часто рассказывал о своей покойной жене. «Ты не представляешь, какого труда мне стоило изменить ее характер. До замужества она была очень необузданна. У нее были плохие отношения с родителями. Трудно вообразить себе более неудачных родителей».

– Как ты должна быть благодарна, дорогая, что твой дядя Леопольд так печется о твоем благополучии… и твоя мама тоже. А о моей бедной Шарлотте никто толком не заботился, пока она не встретила меня.

– Она, должно быть, очень любила вас? Дядя Леопольд улыбнулся своим воспоминаниям.

– Она меня боготворила. Моя милая, милая Шарлотта. Дитя мое, я надеюсь, тебе никогда не испытать такой печали, какую довелось испытать мне после ее смерти.

Когда я вспоминаю об этих разговорах с дядей Леопольдом, я сознаю, как часто они были проникнуты меланхолией. Дядя Леопольд воспринимал все крайне серьезно. Мне казалось, что жизнь может быть очень веселой. Я любила танцы, пение, смех, все, что, по словам мамы, было вульгарно, если чересчур этому предаваться. Может быть, я и была немножко вульгарна. Неудивительно, что маме и Лецен приходилось пристально наблюдать за мной. И все же мне нравились эти разговоры с дядей. Я любила пролить слезу с ним вместе по его утрате. Кроме того, он находил у себя множество болезней и любил рассказывать мне о них, и, как ни странно, эти его рассказы о бесчисленных недомоганиях мне тоже нравились. После того как я обнаружила, что роскошные локоны короля были на самом деле париком, я стала присматриваться к волосам всех окружающих меня мужчин, в том числе и к волосам дяди Леопольда. И мне понравилось, что, когда он заметил это, он тут же без всякого стеснения признался, что носит парик.

– Я надеваю его, чтобы голова не мерзла, – улыбаясь, сказал он.

– Что же, – заметила я, – это основательная причина, потому что вы так страдаете от головных болей, милый дядя.

Я заметила также, что он всегда носит обувь на толстых подошвах и с высокими каблуками. Я думала одно время, что он хочет казаться выше, но дядя объяснил, что вынужден носить такие башмаки из-за боли в ногах.

Во время этого визита дядя Леопольд как-то небрежно упомянул, что он принес ради меня большую жертву.

– Мне предложили греческий трон, но я отказался, – заявил он.

– Вы хотите сказать, что могли бы стать королем?

– Да, я бы стал королем. Но что из того? Первое, о чем я подумал, было: мне пришлось бы расстаться с маленькой Викторией.

– О, дядя Леопольд, вы отказались от короны ради меня?

– Ты стоишь того, любовь моя. По крайней мере, я так считаю! Если я смогу когда-нибудь гордиться моей любимой девочкой, я буду счастлив!

– Сможете, дядя, сможете.

– Я знаю. Никогда не забывай, дорогая, как я люблю тебя.

Я поклялась, что не забуду, и почувствовала себя очень гордой, потому что ради меня он отказался от короны.

Потом он рассказал мне о моем кузене, который родился в Розенау, три месяца спустя после того, как появилась на свет я.

– Этот милый мальчик – один из самых красивых, каких я когда-либо видел. Он – мой племянник… так же, как ты – моя племянница. Я часто думаю, как я счастлив, что могу заботиться о двух таких милых созданиях.

– Вы его любите, дядя?

– Очень.

Я почувствовала ревность к этому непрошеному родственнику и хотела спросить дядю Леопольда, любит ли он его больше, чем меня, но я сообразила, что об этом не стоит спрашивать, и ждала, что он мне еще расскажет об этом мальчике. Я была рада, что он моложе меня. Я чувствовала, что это давало мне преимущество.

– У него есть брат, старше его на год.

– У меня есть сестра на двенадцать лет старше меня.

Дядя Леопольд предпочел пропустить мое замечание мимо ушей. Он не хотел возвращаться к несчастьям Феодоры. Он хотел поговорить о своем маленьком племяннике.

– Его зовут Альберт, а его брата – Эрнст.

– Они немцы?

– Да, их отец – герцог Саксен-Кобург-Готский. Они прелестные мальчики. Особенно Альберт. У него большие голубые глаза, и он очень хорош собой. Он очень живой и добродушный. Я думаю, ты подружишься со своими кузенами, – продолжал дядя Леопольд. – У них нет мамы, а у тебя нет отца. Это в некотором роде сближает вас.

– Я увижу их когда-нибудь? Они приедут сюда? Я думаю, мама не захочет, чтобы я поехала в Германию.

– Я постараюсь, – сказал дядя Леопольд, – чтобы вы увиделись.

Впоследствии он часто говорил со мной о моих кузенах, и, когда я спрашивала его о них, он, казалось, был очень доволен.

Феодора вернулась в Кенсингтон. Мы были счастливы вновь встретиться. Она изменилась и не походила на покинувшую нас с разбитым сердцем Феодору. Она выглядела спокойной. Я полагаю, в этом покое была покорность судьбе. Вскоре должна была состояться ее свадьба с графом Гогенлое-Лангенбургом.

– Какие здесь произошли перемены за время моего отсутствия? – спросила она меня. Какие могли быть перемены? В Кенсингтоне жизнь была неизменной.

Несмотря на то, что она была вынуждена расстаться с Августом, я думаю, Феодора была довольна своей жизнью в Германии, потому что мама была с нею также строга, как и со мной, и под ее надзором она тоже чувствовала себя как в тюрьме. Так что мысль об относительной свободе, которую она обретала в супружестве, была ей приятна, хотя ее мужем должен был стать и не Август.

– Какой он, твой жених? – спросила я, когда мы с нею и Лецен сидели за шитьем. Нас никогда не оставляли одних.

– Он очень добрый.

– И красивый?

– Да, красивый.

– Ты любишь его?

– Я должна его любить, потому что он мой будущий муж.

Феодора говорила, как мама или Лецен. Я с грустью почувствовала, что она изменилась. Она стала взрослой, а взрослые всегда говорят не то, что думают, а то, что находят нужным сказать. Я опечалилась и больше о графе не спрашивала.

Свадьба Феодоры должна была состояться в Кенсингтонском дворце. Это было великое событие. Мне сшили чудесное белое платье, а Лецен потратила много времени, завивая мне волосы.

Бракосочетание должно было состояться в Комнате под куполом, где, как напомнила мне Лецен, меня крестили.

– Да, – сказала я, – и был скандал, потому что король не хотел, чтобы меня назвали Джорджианой. Вы знаете, мне кажется, что теперь он бы не возражал, если бы меня назвали в его честь. Он был так добр ко мне, когда мы встретились.

– Может быть… Но тогда он запретил это делать, и вас назвали Виктория. Что ж, это очень хорошее имя. Лецен улыбнулась и поправила мне выбившийся локон.

– Король будет у Феодоры посаженым отцом, – я хихикнула. – Я думаю, он предпочел бы ее себе в жены.

– Вы не должны говорить такие вещи.

– Когда мы были в Виндзоре, она ему очень понравилась.

– Вы ему тоже понравились.

– Да, но Феодора больше и по-другому.

– Иногда эти блестящие глазки видят не то, что есть на самом деле.

– Дорогая Лецен, как они могут видеть то, чего нет?

– Ну пойдем, моя умница, посмотрим, как там невеста.

Феодора выглядела очень красивой и совсем не испуганной. Я сразу же заметила на ней прекрасное бриллиантовое ожерелье.

– Это подарок короля, – сказала она.

– Я знала, что он любит тебя! Оно прелестно. Феодора, мне кажется, он сам бы хотел жениться на тебе.

– Вздор! Он старик.

– Старики всегда любят хорошеньких молодых женщин.

– Как ты наблюдательна!

– Лецен говорит, что я вижу то, чего на самом деле нет. Как это может быть? Разве это возможно?

– Обычные правила к Виктории неприменимы. Я засмеялась.

– Никому не говори такие вещи про короля, – посоветовала Феодора.

– А почему? Ведь это правда.

– Милая сестричка, ты слишком откровенна.

– Ты говоришь, как мама.

– О, пожалуйста, не сравнивай.

Мы рассмеялись, и все между нами стало как прежде. Мы направились в Комнату под куполом. В окна я увидела толпы народа около дворца.

– Людям нравятся королевские свадьбы, – сказала Лецен.

Звонили колокола, и все казались очень счастливыми. Жаль только, что жених был не Август. Но нельзя же иметь все, подумала я, хотя, конечно, жених все-таки очень важный участник церемонии.