Текст книги "Страшные Соломоновы острова (СИ)"

Автор книги: Виктор Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17. О святых людях

Решив окончательно отдаться во власть галопирующей паранойи, я собрался рвануть к монастырю не через Череповец – Тихвин – Сясьстрой, а вокруг – в сторону Вытегры. Получалось чуть дальше, но отчего-то спокойнее на душе. Более того, весь кусок дороги от Белозерска отчаянно хотелось отмахать без заездов на заправки и прочих ненужных отсвечиваний.

– Димыч, чего там у нас в канистрах? – проорал я другу.

– Ну, стандарт. Две двадцатки нестовского девяносто пятого, – проникаясь моей нервозностью, насторожился напарник. – Чего, думаешь по-тихому проскочить?

– Ага. Береженого бог бережет. И давай пока без бухалова. Сам понимаешь, куда едем.

И мы рванули.

Почти семьсот километров ночной сонной дороги наш пепелац ископытил за вполне приличные восемь часов. Сделали только одну остановку на темной обочине для опустошения канистр в алчущий топливный бак и торопливого орошения близлежащих кустов.

Все. Приехали. "Нива" целомудренно была укрыта в тени пристройки маленького магазинчика в трехстах метрах от ворот монастыря. Вокруг никого. Красота. Я закурил.

– Чего сидим, кого ждем? – недоуменно поинтересовался подельник.

– В четыре утра в монастырь просто так не зайти. А устраивать у ворот шоу с размахиванием раритетом и криками "А позвать-ка мне сюда самого главного!" не хочется. Да и не факт, что продуктивно. Около пяти часов должна начаться движуха, там и поглядим, – устало отозвался я.

Народ выбрался из салона, разминаясь и поежившись на утреннем холодке, потом снова втянулся в неостывшее еще чрево "Нивы".

– Витя, может, расскажешь пока про отца Василия? – заворочалась сзади Хеля.

Я помолчал, вспоминая и думая, с чего начать.

– Ну, в общем, года три назад был у меня... непростой такой период в жизни. Потерялся я маленько. Ну и возвращаясь с очередного копа, сам не знаю почему, повернул с трассы к монастырю. На мне и креста-то даже не было. Про помолиться или еще что в этом роде и не помышлял.

Думал, а чего не зайти, все равно мимо еду. Помню ощущение такой странной неловкости. Будто голый на автобусной остановке. Все по делу стоят, один я – ни пришей ни пристегни. Время тоже – утро раннее. Народу в храме – битком. Как селедки в бочке. Праздник какой-то был. Помню, как мне неприятно стало.

Какой-то хмырь сзади густо дышал в мою сторону удивительным зловонием. Повернул я башку к выходу с намерением выбираться потихоньку, да куда там. Внесло меня уже потоком в самую середину толпы, и без расталкивания людей ну просто не выбраться было. Да и неудобно как-то. Представляю, как на меня смотрели бы...

Ну, стою, терплю, жду, когда все это закончится. Час стоял примерно. Потом служба или моления, не знаю как правильно, закончились. А народ все стоит, давится. И появляется он. Бабульки к нему из всех углов как мышки сыпанули, он их мимоходом выслушивает, рукой над платочками машет, а сам по толпе взглядом шарит. А чего шарить-то спрашивается – сплошная мешанина лиц.

И вдруг уставился на меня и как рявкнет во весь голос: "А ты зачем сюда пришел!?"

Обомлел я, конечно. На меня все смотрят, ближние даже посторонились. И стою я как дурак на пригорке, чего ответить – не знаю. Помялся, пожал плечами, да так и сказал: "Не знаю". А он снова: "А почему без креста ходишь?"

Ну, тут я просто офонарел. Как это он через камуфляж умудрился высмотреть, что у меня на шее? Опять пожал плечами. А он – снова, как молотком по башке: "Ну вот когда узнаешь – зачем, тогда и приходи. Ступай".

Повернулся я и пошел на выход как оплеванный. Народ расступается торопливо, будто прокаженный идет. Иду, ног не чую. Подхожу к машине, и так мне обидно стало. На хрен, думаю, мне такие баранки. Ни за что ни про что ославили, как уродца какого. Да пошло оно все лесом. И так проживу. И уехал. Это первая наша встреча была.

– А дальше? – внимательно посмотрел на меня Димыч.

– А чего дальше? Зарекся я по таким местам шариться. А где-то через месяц, снова ночью, в Питере уже... Еду я домой и снова в полном раздрае чувств. Думаю, ну е-ма-е, ну сколько же можно маяться? Ну совсем ведь терпежу нет так жить. Ну и случилось нечто. Говорить не буду, извините. А только верить мне с тех пор нет необходимости. Не нужно мне верить – не верить. Я просто знаю, что Он есть. Как хотите понимайте. Нашел дома свой крестик и с утречка рванул как угорелый снова сюда.

Зашел в храм, спрашиваю у бабульки, что на входе в ларечке свечками-календариками торгует: так, мол, и так, попик тут у вас такой... громогласный бродит где-то. Как его найти?

Поджала она губенки укоризненно и говорит, что не попик это, а отец Василий. И сейчас его нет, подождать придется. Попозже он выйдет на службу. А мне курить охота, спасу нет. Но на территории монастыря нельзя. Помаялся я, подумал и остался в храме – ждать. Стою и думаю, чего бы такое умное ему ответить, если опять спросит. И врать неохота, и в лужу еще раз садиться – никакого желания. И так крутил, и эдак, а получалось у меня только одно – разобраться я пришел. А в чем – непонятно. То ли в себе, то ли в жизни своей бестолковой, то ли еще в чем... И главное, как ему сказать об этом, чтобы опять не выгнал? Стою, в общем, жду.

Ну, тут служки захлопотали, канделябры с паникадилами носят туда, сюда... Заканчивается служба. Опять он показался, отец Василий. Я так и не углядел, где он во время службы находился. Народу поменьше, чем в прошлый раз, но все равно тьма. Опять старушки набежали, шепчут ему чего-то, а он глазами по храму шарит. Выцелил меня и снова, зычно так: "А-а-а, пришел-таки? Ну, молодец. А зачем пришел?" – и смотрит, как телеграфным столбом в лоб уперся. И опять на меня все уставились и смешно, но ощутил я в старушкиных взглядах зависть явную. А из башки все мои заготовки повылетали куда-то. Ну и выдавил из себя опять, что не знаю. Типа тянет. А он встал возле приступочка в центре, приготовился причащать или еще чего и говорит: давай, мол, становись за мной – смотри. Может, и поймешь чего. Встал, смотрю. Чего понять должен, никак не врублюсь. К нему тут же очередь неслабая образовалась. Подходят, чего-то ему – бу-бу-бу, он их подолом накрывает, сам бу-букает в ответ и следующего ждет. Временами на меня оборачивается и смотрит. Внимательно так.

Пол-очереди окучил и опять меня спрашивает: "Ну чего, надумал, что сказать-то?" – а у самого улыбка в глазах. Добрая, теплая. Ну и отпустило меня. Говорю: запутался я чего-то, батюшка, как жить – непонятно. А он кивает и говорит: останься до конца, пока народ весь не выйдет. И забыл про меня. Очередь закончилась, стал он говорить. Дословно не помню, а только не проповедь то была, как я ее представляю. О России он говорил. О нас, детях ее неразумных. Так говорил, что не смог я до конца дослушать. Вышел как в тумане, сел в машину и уехал.

Потом, понятно, еще приезжал. Не всегда его заставал, конечно. Но когда виделись, обязательно, хоть пять минут, но говорили. О чем, даже толком не вспомнить. А только вылечил он меня. Как – тоже непонятно. Церковным человеком я так и не стал пока, но что такое святая душа, понимаю. Вернее, чувствую. Ну и в какой-то из приездов обратил внимание, что больно много вокруг монастыря машин с мигалками и просто черных "меринов". С отцом Василием тогда увидеться не довелось, а только бабки шептали, что Сам собирается с визитом. К духовнику своему отцу Василию. Такая вот история.

Я из воспоминаний вынырнул и посмотрел на часы.

– Ну что, пойдем? Хеля, на голову накинь что-нибудь.

Она кивнула и закопошилась, повязывая какой-то платочек типа банданы.

И мы пошли к воротам храма.

Глава 18. Все оттенки чистой совести с точки зрения дичи

Ворота действительно оказались открытыми, и первые женщины, укутанные в платки, молча ныряли в обрамленное диким камнем полукружие арки, ведущей на подворье. Мы прошли следом. Просторный монастырский двор казался угнетающе пустым и, увидев мелькнувшую впереди одинокую фигурку в рясе, наша компания целеустремленно бросилась вдогонку. Почуяв неотвратимость погони, маленький монашек покорно застыл в ожидании, доверившись судьбе. Спохватившись и не добежав нескольких шагов до инока, мы перешли на шаг, выравнивая дыхание, демонстрируя светскость и искрясь неубедительным дружелюбием улыбок.

– Доброе утро, – максимально приветливо заглянул я в его глаза.

– Здравствуйте, – смиренно обозначил он легкий поклон и застыл в ожидании.

– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы помочь нам разыскать отца Василия? Это очень важно и срочно, – пытался я предельно убедительно сыграть интонациями. Получалось плохо. Что-то вроде знаменитой фразы папаши Мюллера "А вас, Штирлиц, я попрошу остаться".

На монашка мои потуги не оказали никакого видимого благотворного воздействия. Скорее, наоборот. Видно было, что он отчаянно ищет любой благовидный предлог отделаться поскорее от настырных визитеров.

– Боюсь, что сейчас это будет весьма затруднительно. Начинается полУношница, – проблеял бедолага и предпринял слабую попытку устремиться в прежнем направлении.

Лапа Димыча легко сдвинула меня с директрисы прямого выстрела.

– Братан, – убедительно прогудел он. – Нам очень надо. Выручай давай. Че ты как не родной, а?

Я, опомнившись, вмешался.

– Давайте сделаем так. Либо вы подскажете нам, где сейчас можно перехватить батюшку, либо... – тут мне пришлось судорожно подсуетиться, прикрывая собой неотвратимо шагнувшего вперед напарника. Кое-как справившись, я скороговоркой закончил:

– ...либо вы сами сейчас найдете возможность сообщить отцу Василию, что его просит об очень важной встрече Витя-охламон. А он сам уж пускай решает, что ему делать. Хорошо? – насколько мог жалобнее завершил я диалог, незаметно делая другу ласковое внушение локтем в пузо.

– Хорошо, я попробую. Вы не могли бы подождать у входа в храм? – облегченно выдохнул монашек и, не дожидаясь нашего подтверждения, суетливо зарысил прочь.

– Зря отпустили, – с сожалением протянул Димыч, потирая ушибленное ребро. – Готовый проводник был. Взяли бы за хобот – привел бы куда надо как миленький.

Я ощерился и показал ему кулак.

– Слышь, старый? Ты не в чарикарской зеленке, охолонись. Это монастырь, обитель божьих людей. Хоть иногда соображай. Пошли к храму. Будем ждать. На крайняк после службы разыщем.

И мы двинулись ко входу в храм.

Через открытые двери видны были ряды настенных икон, озаряемые колеблющимися огоньками свечей из подножья. Сладковатый запах мирра, лампадного масла, свечного воска легким дуновением вытягивался наружу. Мы ждали.

– Ну, чего народ баламутишь, басурманин? – услышал я рядом знакомый сварливый голос и, облегченно вздохнув, обернулся. Все тот же светлый добродушно-ироничный взгляд, приветливая улыбка, запутавшаяся в дебрях седой бородищи...

– Отец Василий! Здравствуйте. Дело у нас к вам. Важное очень, – торопясь, зачастил я, так и не изжив в себе почтительной робости к этому удивительному человеку. – Евангелие редкое. Рукопись. Вам принесли.

Он, казалось, пропустил мои слова мимо ушей.

– Идите в храм. Помолитесь. После полУношницы поговорим, – и, разворачиваясь, собрался уходить.

– Отец Василий, она очень редкая. И ехать нам надо бы, – настырно влез Димыч, пуча глаза от старательной уважительности к собеседнику.

Батюшка слегка нахмурился.

– Не суетись. Не в миру, мил человек. Делай, чего велят, – и пошел себе.

– Ну, блин, дела. Найди, выкопай, привези да еще и отдай в удобное для них время, – стал привычно заводиться напарник.

Я тихонько подтолкнул его к ступенькам на входе в храм.

– Сказано – иди. И рыло перекрести.

Мы тихонько зашли вовнутрь. Стояли, молчали, слушали. Понемногу напряжение последних часов стало отпускать. Сквозь вату усталости я слышал привычный речитатив молитвы, обрывки мыслей вяло клубились в голове... С некоторым удивлением почувствовав на себе взгляд, встряхнулся. Просеменивший мимо отец Василий жестом пригласил следовать за ним.

Молча пересекли двор, зашли в какое-то здание и оказались в помещении, уставленном длинными столами и лавками вдоль них. Наверное, столовая или трапезная... Не знаю, как правильно. На стенах иконы, портреты каких-то патриархов... Батюшка предложил поесть с дороги. Мы отказались. Честно говоря, больше всего хотелось покончить побыстрее со всем этим и обрести былую легкость бытия. Чего-то рокотнув подбежавшему служке, отец Василий предложил всем садиться и продолжал нас молча разглядывать внимательным, цепким взором.

Оперативно подсуетившийся хлеборез выложил на стол все для чаепития и испарился. Я взглянул на Димыча. Тот молча достал из рюкзака сверток, положил его на доски стола, аккуратно ножом располосовал скотч и, освободив находку от наших курток, бережно водрузил ее перед батюшкой. Тот поднял на меня взгляд. Я сказал, кивая на Дитера:

– Отец Василий, этот человек – немец. Поэтому скажу я. Он нашел эту книгу. По нашему разумению, это неизвестный ранее экземпляр Остромирова Евангелия. Ничего лучшего, чем принести ее вам, мы не придумали. Это все.

Пауза. Старче, прикрыв глаза, легонько провел сухонькой ладошкой по окладу. Раскрыл книгу, обнажив титульный лист. Утвердительно кивнул. Долго молчал. Потом, опершись рукой о край стола, встал, подзывая нас взглядом. Благословил каждого. Я, ежась от непривычности ситуации, неловко простился с батюшкой и бочком-бочком обозначил движение на выход. Друзья потянулись за мной.

– Я могу узнать ваши имена? – догнал нас голос отца Василия.

И тут Дитер отчебучил.

– Мьелький Симпсон, – стараясь не запнуться на слогах, четко выговорил он.

– Димыч, Змея, Лысый, – дробными шариками вдогонку покатилось по трапезной.

– Охламоны, – донеслось нам вслед. – Храни вас Бог!

И мы с облегчением вывалились на улицу, торопясь к машине.

Уселись в салон, с давно ожидаемым удовольствием закурили. Странно, но вновь навалилась тревога. Заводить машину я не спешил. Хотелось спокойно посидеть, подвести какой-то знаменатель что ли... Подумал и, рассуждая вслух, попробовал резюмировать.

– Ну, значит так. Полдела сделали. Теперь бы только домой добраться спокойненько. Как ухитриться-то?

– А в чем проблемы, Витя? У нас больше ничего нет. Твоя паранойя может спать спокойно, – непонимающе произнесла Хеля.

Димыч, глядя на нее, хмыкнул.

– Ну да. Только кроме нас об этом больше никто не знает. И если пойдет утечка, то искать нас будут очень вдумчиво на предмет поспрошать, а не завалялось ли еще чего. А монастырь в этом плане, подозреваю, немногим от вокзала отличается. Стукач на стукаче. Прав Витек.

Девушка ошеломленно вскинула голову, ловя мой взгляд в зеркальце заднего вида. Я хмуро добавил:

– И если вычислят, то все наши искренние заверения, что больше ничего нет, боюсь, будут приняты с известным скептицизмом. Такие дела.

Хеля, помолчав, нерешительно протянула:

– Ну, если все так серьезно, то я должна признаться...

Мы резко обернулись назад.

– Ну, говори? Звонила кому? – рявкнул Димыч.

Девушка сокрушенно опустила голову.

– Да. Там, на заправке. В туалете. Я переслала подруге фотографии и попросила ее подготовить для меня материал по всей сопутствующей тематике. Я же филолог. А это такая бомба! Я хотела быть первой, – она прижала руки к груди, изо всех сил пытаясь вернуть себе самообладание. – Мальчики, ну не сгущайте вы так краски, пожалуйста. Две девушки-немки мило побеседовали о своих девичьих делах. Ну что вы, русские, вечно такие подозрительные? Вечно вам шпионы... – и тут она, охнув, прикрыла рот ладошкой.

– Что?! Что?! – не сдерживаясь, заорал Димыч.

Хеля, как-то вся потухая, тихо произнесла тусклым голосом:

– Я только сейчас вспомнила. Ее папа – наш военно-морской атташе. В немецком консульстве в Санкт-Петербурге.

Мне стало по-настоящему плохо. Димыч с упорством, достойным лучшего применения, прикуривал сигарету фильтром вперед. Я вытянул ее у него из пасти и, выкинув в окно, сказал:

– Ну что, "каскадер", похоже – труба зовет? Давай прикидывать... диспозицию с точки зрения бурно прогрессирующей паранойи.

Я помолчал, собираясь с мыслями, потом потихоньку продолжил:

– Итак. Все возможные сценарии развития событий. Первое. Десять часов назад подружка Хели узнала ошеломляющую новость. С кем она могла поделиться такой неожиданной радостью? С папой-мамой – тут и к бабке не ходи. С папой все понятно. Его телефон вряд ли напрямую слушают, но ближний круг – почти наверняка. То есть, условно, звонок зафиксирован и проанализирован, где надо.

– ФСБ?! – утверждающе вопросила девушка.

Я уныло кивнул и продолжил.

– Второе. Звонила ты ей вчера, в воскресенье около восьми вечера. Сколько еще человек могли узнать о сенсации? Сначала от нее, потом эффект снежного кома.

– Да понятно, что любой узбек-дворник уже знает. Нас не взяли до сих пор только потому, что у тебя бзик сыграл. Как там бабулька сказала – мудрость древняя? Представляю, что сейчас на вологодской трассе творится. Включая все заправки, кафешки и мотели, – оскалился напарник и взглянул на Змею. – Ты понимаешь, что этот лысый дундук нам жизнь спас?

Та удрученно кивнула. Димыч снова повернулся ко мне и жестко усмехнулся.

– Ну что, братан. Получается – в расчете? – и протянул мне лапу.

Я вяло пожал ее и без оптимизма протянул:

– Погоди. Давай доберемся сначала. Цыплят по осени считают.

Друг согласно мотнул башкой. Неожиданно Дитер подал голос.

– Я могу позвонить в консульство, достаточно объективно обрисовать ситуацию и аргументированно изложить просьбу о помощи. Нам останется только ее дождаться где-нибудь в укромном месте.

Димыч посмотрел на немца с жалостью.

– Дитер, телефоны включать нельзя. Или тебе объяснить, что такое биллинг?

Дитер сокрушенно замолчал и с уважением посмотрел на меня.

– То-то, немец-перец-колбаса. Знай наших, – на секунду возгордился я.

А напарник продолжал зудеть.

– Так. Что они могут знать про нас? – я встряхнулся и вернулся к реалиям. – Думаю, что почти все. Цепочка очевидная. Хеля, Дитер – шеф, Наташка – поездка немцев на Вологодчину со мной. От меня – через домашний адрес, ай-пи и почту – на питерский сайт поисковиков. Дальше – вдумчивое потряхивание модераторов и админов за трепетные кадыки, и вся инфа по Димычу – на блюдечке с голубой каемочкой. То, что мы с тобой неразлучная парочка – секрет Полишинеля.

Поскольку мой "гольфик" стоит возле дома, значит, уехали мы на пепелаце. Номера в зубы всем интересующимся, и – вперед, на трассу, на увлекательный поиск сокровищ. Добро пожаловать на охоту. Нас спасает только удаленность от Питера, большая протяженность маршрута и наличие на трассе крупных городов типа Череповца и Тихвина: мало ли где мы могли зависнуть, отмечая удачу.

Хорошо, что разговор про то, куда и когда мы повезем книгу, пошел уже после Хелиного звонка. Пока что мы просто исчезли непонятно куда. И альтернативный маршрут вряд ли сразу стали перекрывать. Иначе мы бы до монастыря фиг добрались. Теперь – гораздо хуже. Так что по-любому на "мурманке" на отрезке Новая Ладога – Питер нас должны уже пасти.

Радует, что дивизии в наличии нет ни у кого, а чтобы перекрыть семьсот километров трассы, включая шмон во всех придорожных мотелях, на заправках и в гостиницах попутных городов, нужна именно дивизия. А у кого эта дивизия есть, тому нужны серьезные основания для приказа. А их пока и быть не может. У всех остальных – только частная инициатива и соответствующие возможности. Так что еще потрепыхаемся.

– А почему мы не можем остаться в монастыре? – спросил Дитер.

Димыч, пробуя каждое слово на вкус, медленно ответил:

– А потому, что это все равно не гарантия. Не будут же монастырь закрывать наглухо ради нас. И еще представь, как выглядят наши доводы с точки зрения нормального человека. Максимум, что они сделают, это вызовут полицию. Кроме того, получается, что мы, пусть не по факту, но по смыслу, берем всю братию в заложники своей безопасности. В гробу я видал такое удовольствие.

Я, выждав конец его тирады, продолжил:

– Они ищут машину? Пусть ищут. Наша задача – добраться до ближайшей стоянки дальнобойщиков. Пепелац прячем, я договариваюсь с водилами, и на траке добираемся до Питера. Там ныряем на дачу к Димычу, раздобыв по пути пару левых телефонов, и спокойно пытаемся разрулить ситуацию. Так?

Димыч кивнул.

– Но если они будут знать все про нас и Димыча, значит, и дача засвечена? – уточнила для себя Хеля.

– То, что у меня есть дача, не знает никто, кроме лысого и соседей по участку. А кто я и что, им неведомо. Да и неинтересно. Это же наша берлога. Можно сказать – скит, – успокоил ее подельник и хлопнул меня по плечу.

– Погнали.

Я завел двигатель ласточки, и мы погнали.

Но нас все-таки выцепили.