Текст книги "Страшные Соломоновы острова (СИ)"

Автор книги: Виктор Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8. Что такое шутка и с чем ее едят

Вот странное дело... В палатке – всегда сплю предельно чутко, что никак не отражается на качестве отдыха. Такое удивительное состояние полудремы, когда мозг в автономном режиме отслеживает все происходящее вокруг, деля звуки на фоновые и остальные. И в случае потенциальной опасности будит организм буквально за доли секунды.

Я спал и слышал тихий бубнеж Димыча, втирающего что-то завороженной колдовством ночного леса Хеле, слышал, как он потом, кряхтя и шурша нейлоном спальника, укладывается в палатке... Потом остался только шорох начинающегося мелкого дождика, шум ветра в кронах сосен над нами и топот предельно наглой лисы, выбравшейся помышковать и решившей заодно провести тщательный аудит в нашем лагере. Как сладко дремать в теплом уютном коконе спального мешка, убаюкиваясь монотонным шепотом дождя.

Под утро напарник вжикнул молнией выхода, выскальзывая наружу, а еще примерно через полчаса отсыревший утренний лес огласился его жизнерадостным трубным ревом.

– Господа кладоискатели, па-адъем! Чай закипает, хавчик на столе, а чарующе ледяной ручей жаждет облобызать ваши сонные опухшие рожи. Хеля не в счет. Там – личико.

Я вылез из спальника на свет божий, быстренько натягивая камуфляж поверх термобелья и затолкнув в чехол свою синтепоновую перину. В соседней палатке тоже ощущался бодрый оживляж. Дождь прекратился еще ночью, но попятнанный лохмотьями тумана лес напоминал недовыжатую поролоновую губку, истекающую влагой на краю раковины у нерадивой домохозяйки. Димыч протягивал мне из салона "Нивы" умывальные причиндалы.

Поеживаясь и позевывая, мы по знакомой тропке направились к ручью. В двух метрах за нами следовала оставшаяся пара.

Вот оно! За первым же кустом вольготным блином растеклась совсем свежая лепеха медвежьего гуано, все так же кокетливо декорированная кусочками яблок. Димыч всплеснул руками, наклоняясь над ней.

– Вот гад, а? – возмущенно обратился он к застывшей аудитории. – Совсем обнаглел, животное. Похоже, всю ночь рядышком с лагерем шастал, паразит. И костер ему по фиг.

Он зачерпнул указательным пальцем солидную порцайку желтоватой субстанции, задумчиво отправил ее в рот и, почмокав, провозгласил:

– А ведь свежак совсем. Буквально час как нагадил, не более. А, Витек?

Я, покоряясь неизбежному, повторил процедуру.

– Да не, Димыч. Явно ночью тужился, зверюга. Если бы свежак – еще парило бы.

Раздавшиеся сзади громкие утробные звуки побудили нас прервать увлекательнейшую органолептику образца и оглянуться.

Германия, упав на колени и уткнувшись лицами в чахлый кустарник, интенсивно болела в него морской болезнью.

Похоже, ребята ничего не знали об этой старой туристcкой хохме. Чистило их демонически. Со стонами и подвываниями. Наконец Хеля, пошатываясь, приподнялась с колен и, обратив к нам перекошенное, нежно-салатного оттенка лицо, ошеломленно простонала:

– Это... что... такое... было???

Аналогичный вопрос читался и в запредельно изумленном взоре Дитера.

Димыч кинулся спасать ситуацию. Как умел.

– Ребята, да вы что? Это же шутка! Это просто кабачковая икра! Нате, сами попробуйте... – и с искренним раскаянием на лице, зачерпнув солидную соплю продукта на щепочку, сделал шаг по направлению к болезным. Дикий крик неописуемого ужаса был ему ответом. А незадачливые тевтоны сайгаками нырнули в заросли, откуда незамедлительно послышались знакомые звуки второй части Марлезонского балета, исполняемого с необычайным воодушевлением.

– Димыч, ох, не замолим... – покачал я головой, направляясь к ручью...

Тем не менее, через двадцать минут освежившаяся и более-менее пришедшая в себя компания собралась у костра. Остатки недавнего потрясения еще читались на лицах наших друзей, но самообладания им все же было не занимать. Ситуация понемногу выравнивалась.

– Боже мой. Я же теперь год ничего не смогу есть, – выдохнула Хеля, с отвращением взирая на скромный в ассортименте, но обильный стол.

Димыч захлопотал.

– Все – херня, кобра ты наша впечатлительная. Это мы сейчас поправим. С гарантией, проверено, – и извлек из пакета бутылку лекарства "решительно-от-всего". – Во! Учись, старый. На что только люди не идут, лишь бы с утра остограмиться, – жизнерадостно заблажил новоявленный эскулап, разливая "кедровку" по трем посудинам. – Сейчас это не выпивка, а антидот. Подняли, зажмурились, выпили одним глотком, – подал он пример, опустошая стопку, и потянулся к еде.

Ребята с легким содроганием последовали его примеру. Выдохнув и помотав головами, они с удивлением обнаружили, что способны потреблять пищу. Чем немедленно и воспользовались.

– Вы оба – оружие массового поражения, – объявила Хеля, подцепляя ноготком ломтик сала. – Боюсь, мы никогда до конца не привыкнем к своеобразию вашего общения.

– Не боись, подруга. Человек – такая скотина... Ко всему привыкает, – утешил ее Димыч. – Давайте-ка оперативненько закругляться. Нам еще сегодня ехать и ехать.

Все засуетились, завершая завтрак и сворачивая лагерь.

Впереди был еще один, сулящий необычайные приключения день.

Глава 9. Без названия (1)

Мы стоим у песчаного обрыва неширокой, с низким заболоченным противоположным берегом, речушки. Позади остался очередной, весьма нескучный перегон, а перед нами в виде небольшой опушки соснового леса неровной горбушкой, обгрызенной по краям многолетними паводками, красуется урочище. По отзывам старого верного камрада, давшего эту наколку, – весьма сладкое местечко. Не знаю, как оно в плане урожайности, конечно, но уже радует то, что в поисках места для лагеря ехать никуда не нужно. Можно будет встать прямо у воды, на вполне уютном песчаном языке, ровной площадкой радующем глаз.

Судя по всему, поселуха, первое упоминание о которой я нашел в разрядных книгах 1475 – 1605 годов, уже большей частью покоится в реке. Но остаток полянки, во всяком случае, был вполне ходибельным благодаря отсутствию зарослей травы. И внушал всем своим видом надежды на долгожданное удовольствие от предстоящего копа.

Народ, обнажив клюшки и переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, смотрел на меня и ждал последних вводных. Ну, будут вам вводные...

– В общем, так, – начал я, собираясь с мыслями. – Снова о ВОПах. Здесь, в Заонежье, неподалеку от Оштинского погоста, проходила линия фронта. Три года на одном месте, вплоть до снятия блокады Ленинграда в сорок четвертом. А это значит – неизбежные минные поля, неразорвавшиеся бомбы, снаряды и прочие сюрпризы. Камрад-наводчик утверждал, что тут вроде бы чисто. Но осторожность не помешает. После войны проводилось, конечно, частичное разминирование, но вряд ли скрупулезно. Да и занимались им здесь семнадцатилетние девчонки с соответствующей квалификацией. И заплатили они за это сполна. Даже фильм такой сняли недавно – "Рябиновый вальс". Дома, у кого есть желание, посмотрите. Впечатляет.

Дальше. Гулять есть резон по этой вот полянке, цепляя при желании полоску леса. Углубляться в него больше чем на двадцать метров, думаю, не имеет смысла. Большая часть урочища, увы, уже на дне реки. Годы... Но именно поэтому береговой откос тоже может представлять интерес. Ну, вроде все. Поехали? – и пошел, лаская землю бережными полукружьями взмахов своей красавицы "Маски".

Ну, где ты, моя синяя птица удачи?

"А есть хабар, есть... Попер, родимый. Ух, ха-ра-шо!" – Часа через два с небольшим в моем кармане в аккуратных пакетиках дремали немногочисленные, но такие долгожданные находки. Имперский знак "За отличную стрельбу" в чудном сохране, карельская литая уточка – домонгол, приятная павлушкина копеюха (Надо будет отмыть и посмотреть монетный двор. Если А.М. – вообще песня), пяток подубитых денег, Анны и Лизы... Симпсон тоже прибавил к своему вчерашнему масончику четыре какалика и часть прекрасного складня с остатками голубой эмали. Я знаками показал, что в земле должно быть еще два фрагмента и отправил его пылесосить и шурфить место находки. Димыч со своей гадюкой утюжил кромку леса неподалеку...

Интересно, а почему я решил, что Змея – его? Это с каких таких пор я стал сдаваться без боя? Тем более что ловил, ловил у нее моменты чисто женского, приценивающегося интереса к своей скромной неказистой персоне. Хотя бабьЕ это – фиг поймешь. Но то, что Мелкий к ней никаким боком – зуб даю. Похоже, у них только начал оконтуриваться романчик, а тут мы с Димычем нарисовались. Рояль в кустах, мля... Ну что ж – на войне как на войне. Будем поглядеть...

Оп-па, опять сигнальчик. Конкретный такой, правильный... Хрен с ней, с Хелькой. У меня тут чего-то прелюбопытненькое. Ну-ка, ну-ка... Потихоньку, лопаточкой, с запасом... Блин, дерн – зараза. Ну, ничего. Вот он, комок земли. Уже наверху. Славненький такой песочек, чистенький.

Хотя Змея канешшна – тетка убойная. Ух, аж зубы ломит. Ну-ка, катушечкой сверху... Да пошла она, эта Хелька – змеюка подколодная...

Вот он сигнальчик, уже в ладошке. Та-ак, что у нас там? Оба-на!

Я, очищая ладонь от остатков песка, увидел серебристый кругляш с профилем Николая Второго. Ну, наконец-то. Мой первый серебряный рубчик. Аккуратно перевернул его и в недоумении уставился на надпись: "За усердие". И только потом глаз зафиксировал проушинку на ребре кругляша.

"Ага, медалька. Ну, супер. Ладно, будем считать равноценной заменой – поиск забрал меня целиком. Какие на хер тетки, когда тут пруха в полный рост обозначилась..."

– А-А-А!!! О-О-О!!! Сюда, мать вашу! Да быстрее, в рот вам потные ноги! – орал, заходясь в хрипе, подпрыгивающий на месте Димыч.

Я оценил амплитуду прыжков и понял, что приколом тут и не пахнет. Мы сбежались, как мухи на м-м... мед и ожидающе уставились на горлопана. Он, вымученно улыбаясь, молча показал на внушительную выкопанную им яму. На дне ее четко обозначилась металлическим боком какая-то овальная бурая железяка, больше всего напоминающая...

– Чугунок! Чтоб я сдох, чугунок! – впадая в прострацию, пробормотал Димыч. – Давайте дальше сами. Я – не могу. Витек, давай ты.

Я кивнул и, встав на колени, аккуратно разрыхлил лезвием лопаты песок вокруг находки. Потом, нагнувшись, бережно, кончиками пальцев стал выбирать грунт. Нащупал острую кромку закруглившегося металла, уходящего вглубь. Сердце похолодело. Я уже понял, что мы нашли. Подцепив каску советского образца с двух сторон, медленно, обхватывая низ ладонями, вытащил наверх.

Аккуратно тряхнул ею над землей, слегка ударив ребром об грунт. На траву неохотно, цепляясь за ржавый металл полуистлевшими лоскутами ткани, выпал череп. Звенящая тишина обволокла нас. Было такое ощущение, что даже ветер затих. В глотке мгновенно пересохло. Откуда-то со стороны я услышал свой хриплый, жестяной голос:

– Димыч, копаем. Бьем шурф два на два. Ищем медальон.

Две лопаты с противоположных концов ямы аккуратно взрезали дерн. Время исчезло, оставляя немыслимый сумбур мыслей в голове.

"Как же так, братишка. Как же так?" – крутилось в мозгу заевшей грампластинкой.

Почувствовал твердую, сильную ладонь на плече. Недоуменно поднял глаза. Дитер, с моментально осунувшимся лицом, впиваясь мне в зрачки остановившимся взглядом, пролаял коротко и жестко:

– Wir sollen auch. Verstehen Sie?

Я закрыл глаза. Дежавю. Сейчас услышу треск автоматных очередей, и поредевшая цепь снова захлебнется в своей крови, устилая трупами этот пустынный берег.

– Мы тоже должны. Вы понимаете? – эхом донесся до меня голос Хелены.

– Сами, – мрачно прогудел Димыч.

– Nein! Wir sollen auch! – Дитер, закаменев, не отводил взгляда.

Его рука легла на мою лопату. Я выпрямился, глядя на Димыча. Перед ним, вытянувшись и дрожа всем телом, стояла Хеля. Я сдался.

– Хорошо. Ищем маленький черный эбонитовый цилиндрик. Размером чуть больше гильзы. Поднятую наверх землю просеиваем руками, выбирая все фрагменты костей, и складываем их отдельно на бруствер.

Немцы понятливо кивнули и взялись за лопаты. Мы встали на просеивание. Я физически ощутил, как звучно лязгнула металлом упавшая ребром стальная переборка, разделив меня и Димыча с нашими новыми друзьями. Мы бились в нее всем телом, с обеих сторон, но она не поддавалась, обволакивая холодом своего отчуждения.

Тебе решать, солдат. Все в твоей воле

– Нужно забить точку в навигаторе. Потом поисковикам скинем. И крест, – взглянул я на друга. Он молча кивнул и пошел к машине...

Смертный медальон мы так и не нашли. Уже под вечер сформировали могильный холмик, увенчанный свежеоструганным крестом. В центре его висела маленькая, из картонки, заламинированная скотчем с обеих сторон, табличка с надписью "Неизвестный русский солдат".

Димыч принес бутылку и стопки. Разлил. Первую поставил на рыхлый песок могилы. Обнажил голову. Взял вторую, дождался, пока подняли все, и тихо, с трудом выталкивая слова из горла, сказал:

– Простите нас, мужики. Прости, солдат. Прости.

Глава 9. Без названия (2)

Мы сидели у костра. Молча. Старательно избегая взглядами друг друга. Вязкая тишина свинцовой плитой навалилась сверху и не давала дышать. Курили одну за другой...

А что тут скажешь? Просто война неожиданно догнала нас и развела по противоположным окопам. А мы не знали, что с этим делать.

– Возможно, это последний наш вечер вместе. Поэтому я не буду молчать. Не хочу. Не могу, – отводя взгляд от огня и с трудом раздвигая занемевшие губы, произнес Дитер.

– А надо? – тяжело посмотрел на него Димыч.

– Не знаю. Но если промолчу – непонятно, как жить дальше. – Дитер оборвал сам себя, прикурил еще сигарету.

Мы молча ждали.

– Мне сейчас очень больно из-за того, что я немец. Я не могу найти своей вины, но чувствую, что она есть. Я не сделал вам ничего дурного. На мне нет вины за гибель вашего солдата. Но она раздирает меня на части. Почему так? Не молчите, пожалуйста! – он швырнул сигарету в огонь. – Почему я должен терять друзей из-за того, что наши деды смотрели друг на друга через прицел винтовки? Почему эта война встала между нами стеной? Почему мне так больно?

– Все просто, Дитер, – усталым, безжизненным голосом сказал Димыч. – Потому что у тебя есть совесть. И она болит.

Немец обхватил голову руками, мучительно застонал.

– Старший брат моего дедушки, оберст, ранен и контужен на Восточном фронте, умер в Вене, в госпитале. У нас не принято говорить об этой войне. Но бабушка рассказывала... Он долго умирал. Говорил, что Бог нас накажет. Я снова не о том...

Помири нас, солдат. Прошу.

Я не понимал, какие нужны слова, но молчать было невыносимо. Взглянул на Дитера.

– Знаешь, мы с Димычем не копаем войну. Не наше это. Да и непросто там все у поисковиков. И у красных не все красно, и у черных не всегда черно. И когда натыкаюсь изредка на находки, подобные сегодняшней, всегда боюсь, что вот сейчас сердце не выдержит. Просто лопнет от горя и чувства вины. Поэтому искренне восхищаюсь ребятами, занимающимися поиском и перезахоронением останков павших. Я – не могу.

Они сами, добровольно вернулись в эту войну, чтобы не умерла память. Чтобы меньше осталось в нашей земле непогребенных костей погибших солдат. И уверен, многое им простится и спишется там... наверху. Кем бы они ни были.

Я понимаю, Дитер, отчего тебя корежит. Война была одна, вот только ее историю мы учили по-разному. Тебе объясняли, что по сути это было противостояние двух тоталитарных систем. И немецкий народ пострадал от гитлеровского режима не меньше, чем остальные. И ваше нападение в сорок первом было по сути вынужденным, превентивным ударом. Так?

Немец молча кивнул.

– И это правда. Только о войне много правд понаписано. А есть еще одна – окопная. Часть ее – те кости, которые ты сегодня держал в своих руках. А это не строчки из книги.

Так вот, об окопной – русской правде...

Не катите вы на роль безвинной жертвы, понимаешь? И вообще – жертвы. Потому что история не терпит сослагательного наклонения. Потому что это вы напали первыми. Не Гитлер, а вы все – гордость и цвет немецкой нации! Это вы давили траками своих панцеров наши поля. Это вы перли через границы – сытые, наглые, расчитанно жестокие, высокомерно уверенные в своем исключительном расовом превосходстве над недоумками славянами-унтерменшами. И так было, пока вы не поняли, что здесь – не Европа, легшая под вас с хныканьем обиженной проститутки. А когда вы с ужасом уразумели, во что вляпались – было уже поздно. И вот тут некоторые из вас стали думать. О том, что придется платить за все, что вы здесь натворили. И в итоге попытались сделать крайним Гитлера. А себя – одной из жертв тоталитарного режима. А Красную Армию – негуманной ордой монголоидов, растоптавшей цивилизованную Германию.

Да, мы не пришли к вам белыми и пушистыми. Но это просто обратное движение маятника.

И еще... Если бы мы взяли полную цену за все свои муки, кровь и горе – на месте твоей страны, Дитер, до сих пор была бы выжженная земля.

И еще... Солдат, которого мы похоронили, погиб за свою землю и лежит в своей земле. Поэтому тебе больно. Мне тоже.

И еще...

Знаешь, а ведь у меня, по сути, к тебе претензий нет. И к немцам в целом. С вами все, в общем-то, понятно. Полезли, получили по сусалам, умылись кровавой юшкой и зареклись повторять подобное.

У меня претензии к себе, к своей стране.

Почему моя Родина до сих пор не удосужилась разыскать и похоронить всех своих погибших сыновей?

Почему их матери умерли в нищете, позабытые всеми?

Почему подавляющему большинству тех, кому сейчас меньше тридцати, абсолютно все равно – что Великая Отечественная война, что Вторая Пуническая.

Мне больно и стыдно. И перед тобой, Дитер, тоже. Потому что у вас старики живут по-другому. И уважение к павшим – не показное. Я видел.

И стыд за свою страну – это стыд за себя. Потому что это все – моя история и моя страна. А значит, и гордость, и боль – тоже все мое. Потому что так не должно быть – гордиться Рокоссовским и открещиваться от Сталина, восхищаться освоением Аляски и отгораживаться от Гулага. Мол, это не ко мне. Нет, ко мне. Все – мое. И никак по-другому. История родины – это не куча полупрелой картошки, в которой ты, ковыряясь одним пальчиком, выбираешь клубни посимпатичнее.

И поэтому нас мучает совесть. Тебя и меня. И очень больно.

Я запнулся и, переводя дух, взглянул на ребят. Стало немного не по себе от их пристальных взглядов. Внезапно Дитер, решившись как перед прыжком в прорубь, встрепенулся и, поднимаясь, протянул мне руку через костер.

– Виктор. Я не знаю... Если это возможно...

Я молча сжал его ладонь. Прохладным лепестком сверху опустилась ладошка Хели, и все это утонуло в бездонных лапищах Димыча. Стальная плита рухнула, освобождая дыхание, а в глазах друзей, в колеблющихся отблесках костра читалось: "Спасибо тебе, солдат!"

Глава 10. О нюансах передислокации в условиях российского нечерноземья (1)

Утром, сквозь полудрему, периодически выныривая из мельтешащих обрывков сна, навеянного вчерашним, я услышал, как проснулись ребята и, стараясь не шуметь, захлопотали по лагерю.

– Чего развалился? – буркнул Димыч, ощупывая меня мутным спросонья глазом.

– Ребята, подъем. Уже девятый час. Завтрак готов, кроме чая. У Дитера не очень получается развести костер, – услышали мы звонкий голосок Хели и, спешно одеваясь, вышли наружу.

Радуя свежестью облика, наша ненаглядная Змейка, заканчивая сервировку стола, улыбчиво поприветствовала своих скрытых, пожеванных воздыхателей. У кострища сосредоточенный Дитер в коленно-локтевой позе старательно пыхтел, извлекая дым из глубины затейливо сложенной кучи сомнительного качества дров, сооруженной по всем правилам таинственной школы "Курсы выживания".

Димыч скептически обозрел тощий, обтянутый недешевым камуфляжем тевтонский зад и участливо прогудел:

– Не смотрел бы ты на ночь "Дискавери", штоль. Позволишь? – и дождавшись, когда страдальчески улыбнувшийся Дитер освободит ему место, деликатным пинком оттолкнул в сторону смрадно тлеющее недоразумение.

– Тащи бересту и сушняк. Щщас котел поставим и пойдем клыки пескоструить.

Я в две минуты приволок требуемое и уже ждал друга с игриво висящими на локте полотенцами. Убедившись, что огонь надежно сжал в своих объятиях закопченные бока котелка, Димыч подошел к берегу и рухнул на лежащее у кромки воды бревно, с упором на руки. Лениво отжимаясь и монотонно опуская всклокоченную башку в воду, он, отфыркиваясь, бормотал:

– Дожили. Скоро без маникюрного набора из города не выехать будет.

– Ага. И на поле выходить будем строго в бахилах. И с пластырем для заботливого лечения травмированных в ямках червяков. Битте, твою мать, – хохотнул я, протягивая ему зубную щетку.

Димыч страдальчески сморщился, но взял.

Удивительно, как заботливые женские руки могут преобразить банальную процедуру утреннего перекуса одичавших на воле копарей. Сало, оказывается, может нарезаться не ломтями в полтора пальца толщиной, а хлеб совсем не обязательно отламывать чудовищными кусками от многострадальной краюхи. Ну и так далее.

Мы сидели кружком, жизнерадостно уплетая завтрак и не забывая улыбаться друг другу, утру, лесу, реке... Как хорошо и легко на душе. Хеля со знакомым ироничным прищуром спросила, акцентируя голосом преувеличенный пиетет:

– А мы можем осведомиться у командора о своей судьбе на ближайшие сутки?

Вот зараза. Одно слово – гадюка!

Димыч одобрительно хрюкнул и изобразил из себя чудовище, пытающееся сграбастать и расцеловать очаровательную невольницу. Получилось. Особенно чудовище. Невольница гибко вывернулась, впрочем, без особой поспешности, и замерла передо мной в позе покорного ожидания.

– Можете, – важно сказал я, включаясь в игру. – Еще как можете. Как вы только не можете. Вот сейчас командор дочавкает и в подобающем должности образе огласит повестку дня. А пока мы желаем чаю.

– Тебе сразу весь котел за шиворот вылить или кружками предпочитаешь? – осведомился ухмыляющийся Димыч. – Давай, не выпендривайся.

Я смирился.

– А что повестка? С сегодняшнего дня мы приступаем к основной интриге всей поездки. Если наш Сусанин умудрится грамотно проштурманить, то через два-три часа мы окажемся на месте, от которого у любого уважающего себя копаря непроизвольно начнется обильное слюноотделение.

Древний волок. Маленький кусочек былинного пути "из варяг в греки", существующий в этих краях с незапамятных времен и до середины восемнадцатого века. Вселяет надежду почти полная заброшенность этих мест и весьма гипотетичная доступность даже для подготовленных машин. Но это все прогнозы. Приедем – увидим. А сейчас – подъем, и по машинам! Труба зовет!

Через полчаса полностью упакованная "Нива" стояла на идеально чистой полянке и нетерпеливо била в землю копытом, зовя в дорогу. У меня оставалось еще одно минутное дело.

– Я сейчас, – крикнул ребятам и стал подниматься к кресту.

Через минуту услышал знакомое пыхтение Димыча и оглянулся. Немцы остались у машины. Наверное, правильно.

Мы подошли к могиле, сняли кепари. Я опустил глаза. На песчаном холмике рядом со стопкой лежал непонятно где любовно, по стебельку, собранный букетик полевых цветов.

А у подножия креста, прислонившись к его основанию, стояла знакомая часть складня в голубой эмали – Богородица Всех Скорбящих.

О нюансах передислокации в условиях российского нечерноземья (2)

Да-а... Наделал дождик делов. Пепелац надсадно ревел, забрасывая гигантскими ошметками грязи себя, придорожные кусты и вообще все в пределах досягаемости. Ныряя и оскальзываясь, он упрямо полз по совершенно раскисшей лесовозной колее, превратившейся в два бесконечных рва, почти до краев заполненных мутной водой. Хуже всего было то, что пространства для маневра не было вовсе. Дорогу с обеих сторон стиснул непроходимый подлесок, да и обочина представляла собой некое подобие бруствера из отброшенного в сторону колесами многочисленных машин грунта.

– Давай, солнышко, давай. Еще пятьсот метров и будет тебе счастье,– рычал я, вцепившись зубами во взбесившуюся баранку.

И тут мы сели.

"Нива" еще раз в отчаянии ткнулась вперед-назад, выбрасывая из-под колес фонтаны коричневой жижи, и обессилено замерла, запаленно поводя дымящимися боками.

Полный аут.

Я открыл дверцу и, оценив уровень стоящей прямо под порогом воды, жизнерадостно объявил:

– Граждане-товарищи, наш лайнер прибыл на станцию "Полный пипец". Время стоянки не ограничено. Просьба всем покинуть салон. Мужчинам желательно раздеться по самое "Вася не балуй", ограничившись труселями, кроссовками и перчатками. Даму выносим на руках. Температура за бортом примерно плюс двенадцать жары.

– Чем круче джип, тем дальше за трактором шлепать, – пробухтел Димыч, разоблачаясь и прыгая в воду.

– Ржевский! Прекратите болтать ерундой и примите даму, – трепетно настроил я друга на свершение трудовых подвигов и подтянул к выходу Змею.

Через пять минут сдержанная палитра осеннего леса несколько оживилась наличием трех полуголых, интенсивно покрывающихся мурашками озноба особей мужского пола, которые, почесываясь и возбужденно хлопая себя по мокрым голым ляжкам, нервно осматривали со всех сторон унылую от своей беспомощности машинку, чрезвычайно напоминавшую захлебнувшегося от собственной жадности навозного жука.

– Ну что, пробуем толкнуть враскачку? – неизвестно на что надеясь, озвучил программу-минимум Димыч, упираясь мощным плечом в центр крышки багажника.

Дитер догадливо, но весьма опрометчиво принял аналогичную позу чуть правее. Я скептически пожал плечами.

– Мальчики, вы позволите мне вас снимать? Без этого эпизода мой фотоотчет будет неполным, – навела телефон на живописную композицию наша ползучая папарацци.

– Да сколько угодно. Пока рука не отсохнет. Только встань, пожалуйста, чуть впереди и сбоку от капота, – дальновидно посоветовал я. – И объясни Мелкому, что машину нужно раскачивать, стремясь увеличить амплитуду. Пусть ловит движения Димыча и делает как он. Толкать не руками, а всем корпусом, – и подвывая от предвкушения тепла включенной на полную мощность печки, я ласточкой впорхнул в салон. Лепота.

– Пошел! – услышал я рык друга и, почувствовав продольные колебания кузова, аккуратно, стремясь избежать проскальзывания покрышек, – дал газ. Газ – сцепление, газ – сцепление... "Нива", неуклонно зарываясь в трясину колеи, потихоньку раскатывала себе площадку для рывка. Выжав в очередной раз сцепление и позволив ей максимально оттянуться назад, я, услышав сзади истошное "Давай-давай!", плавно тронул педаль газа, медленно втапливая ее в пол.

Пепелац, свирепо воя, завис в верхней точке, лихорадочно цепляясь за драгоценные миллиметры столь необходимого ему твердого грунта и, подпираемый сзади могучим вековым пнем-Димычем и никакосовой осинкой-Симпсоном, грузно перевалился через край погибельной ямы. Прокатившись для верности еще с десяток метров, я остановился и вылез из машины.

Открывшаяся взгляду картина... нет, не маслом, а... впрочем, неважно чем, была достойна кисти величайшего из славной плеяды живописцев-баталистов – маэстро Верещагина Вэ Вэ.

– Да! О да! Великолепно! Феерично! – сладострастно стонала в творческом угаре Хеля, рискованно приплясывая на самом краю бруствера. Целясь телефоном на вытянутой руке в сторону свершившегося действа, она весьма напоминала исступленно молящуюся на образок каноническую Марию Магдалену, выпрашивающую себе вожделенную индульгенцию после очередного непотребства.

– Повезло. Думал, без "хай джека" не обойдемся, – резюмировал я, старательно хмуря брови и изо всех сил пытаясь загнать в глубину безудержно рвущийся наружу идиотский смех.

Застывшие в оторопи посреди развороченной "Нивой" лужи две гротескные фигуры недобро поблескивали светящимися белками глаз из-под бурой коры щедро забрызганных грязью лиц. Мелкие фрагменты особенностей телосложения совершенно терялись под толстым слоем глины, с материнской заботой облепившей их многострадальные туловища.

– Чего уставились? Ехать будем? – сварливо произнес один из буратин голосом Димыча. И, чертыхаясь, стал выбираться наверх, протягивая одновременно руку товарищу по несчастью.

Я сложился от хохота пополам. Если к передней части фигур, идеально сливающихся по цвету с кузовом "Нивы", я уже почти притерпелся, то оставаться беспристрастным, лицезрея их сочетание с девственно чистыми спинами и кокетливо сухими остатками нарядных труселей, было выше моих сил. Чуть в отдалении, обессилено повиснув на юной березке, билась в истерике Хелена.

– Дитер, девочку мы, конечно, пожалеем, а вот то, что Лысый у нас некупанный – непорядок, – скандально заявил двухцветный Димыч, угрожающе надвигаясь на меня.

Я в ужасе попятился.

– А заходи-ка, друже, сзади. Щщас мы его... постираем, – ласково пропел мой злобный друг.

– Все, все, мужики. Брэк. Мое сочувствие и соболезнования, – я умоляюще сложил руки на груди. – Хотите закурить или "кедровочки"? – с удивлением замечая подхалимские нотки у себя в голосе, достал я из-под кепки пачку сигарет, разряжая обстановку.

– "Кедровка" – да. Соответствует моменту, – остыл Димыч, закуривая.

Я мухой метнулся к машине и через мгновение протягивал страдальцам искомую посудину.

– Короче, так. Мы пошли вперед, мало ли где еще сядешь, а ты ехай потихоньку. Если я правильно помню, эта бодяга уже скоро заканчивается. Выйдем на грейдерку, там и будем мыться. Машину моешь ты. Пошли, Дитер.

Я согласно кивнул и, провожая взглядом два удаляющихся колоритных силуэта, поочередно прикладывающих заветную бутылку к губам, кивнул приглашающе Змее и прыгнул за баранку.

Существенно облегченный пепелац больше нас не подвел. И через час, бодро поплескавшись в придорожной канаве и посильно облагородив "Ниву", мы уже мчались по вполне оживленной трассе, судорожно выискивая ближайшую заправку.

Заливая бензин, я обратил внимание на манящую вывеску "Мотель" на симпатичном бревенчатом строении в стиле "а ля Рюсс" на противоположной стороне дороги. Настала пора референдума.

– Други мои, – привычно начал я, рассчитавшись за топливо и вваливаясь в салон. – А не устроить ли нам банно-прачечный день продолжительностью в два часа? Час Хеле, час нам. Возражения?

Змея восторженно издала боевой клич туарегов и попыталась выскочить из машины, намереваясь бегом устремиться к оазису комфорта.

– Ну, понятно. Референдум окончен, – завершил я недолгие дебаты и порулил к мотелю.

Сидя в уютном кафе на первом этаже постоялого двора и добросовестно уничтожая местное меню, три слегка замызганных небритых мужика всего через полтора часа ожидания получили редчайший шанс лицезреть спускающегося к ним по ступенькам Абсолютно Счастливого Человека.

Благоухающую, воздушную, немыслимо прекрасную боевую подругу – Змею Хелену.

Наше гигиеническое счастье было гораздо скромнее и вполне вписалось в оставшиеся тридцать минут.