Текст книги "Сфагнум"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

– Шульга, как думаешь, а чего Жирный в магаз полез? Денег ему было мало? – Серый лежал на кровати, покрытой рукотканым покрывалом и разглядывал дыры на своем носке. Хомяк стоял у дверного проема, отделявшего кухню от спальни, и внимательно изучал заключенный в рамку набор семейных фотографий. При этом у Серого был такой вид, будто он разглядывал семейные фотографии, а у Хомяка – такой вид, будто он изучал дыры на своем носке. Хомяк смотрел презрительно, как на пацанов с соседнего района, которые по каким-то причинам не могут навешать ему оплеух, хотя должны. Было в его взгляде чувство собственного превосходства, произраставшее из того простого факта, что он – жив, а лица, указанные на снимках, – мертвы, причем уже много лет. Видел он перед собой коричневые снимки царских офицеров, глядящих молодцевато, как будто они только что подкрутили и смазали маслом усы и проборы; видел снятых неясно куркузых мужичков 20-х годов, в кепках, более всего своей неуверенностью, нагловатой белозубостью похожие на Шульгу. Были тут и подкрашенные ретушировщиком в персиковые цвета снимки 40-х, оставлявшие похоронное впечатление. Люди на этих снимках – в военных френчах, цветастеньких сарафанах с белыми шлеечками, все сплошь мертвенно-розовощекие, даже не пытались сделать вид, что они живые. Серый же на свои носки смотрел серьезно. Как на произведение искусства. Как на фотографию Земли из космоса. Сложная география их дыр как будто сообщала что-то важное Серому.

– Шульга, так че? – переспросил Серый. – Чего он полез?

– Да не знаю я, – отмахнулся Шульга, который пытался придумать, как им достать деньги.

– Ну а какие варианты?

– Да варианты теперь разве что сам Жирный знает. Ну, может, еще апостол Петр. Спросишь у них на том свете.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно сплюнул Серый и постучал себя по голове. – Ну а если предположить? Ты же умный, Шульга.

– Ну, если предположить, то картина, в общем, ясная. Идет Жирный, ночь вокруг, темень, в теле – дыра от пули, вся одежа в крови, перед глазами красные круги, чувствует, что пиздец ему наступает. Мечтает уже не о том, чтобы деньги спасти, а чтобы его нашли и докторам передали. А вокруг – ни души. И тут видит – хопа! Перед ним магазин. Он же хитрый вообще. Был, – добавил Шульга через паузу. – Хитрый был. Видит магаз, видит сигнализацию и соображает: магазин можно бомбануть, сигналка сработает, менты скоренько приедут, его в машину, быстро на койку, прооперируют и все – жив. Денег половину ментам отдаст, если, конечно, все не заберут. Но – жив. Думаю, такая у него логика была.

– Стройно! – похвалил Серый.

– Только, видать, менты приехали, как обычно, часов через пять. И Жирный отдуплиться успел.

– Так ему и надо, – повторил Хомяк.

– Царствия небесная, – нараспев произнес Серый.

Во дворе послышались тяжелые шаги бабы Любы. Шульга выскочил ей на встречу и открыл дверь. Женщина тяжело протопала в избу и села на табурет у стола.

– Ну как, нормально обкосили? – спросил Шульга.

– Нармальна! Толька этый, – она кивнула на Хомяка, – гультаеватый каки-та. Не работау, все длинный сделал за яго. И абкасиу, и траву прыбрау.

– Да мне не сложно! – усмехнулся Серый.

– Может, еще что нужно помочь, баба Люба? – поинтересовался Шульга.

Она кивнула так респектабельно, что парни поняли: помогать они ей за еду будут еще очень долго: сала и картошки хватит и на чистку колодца, и на обновление крыши, и на поправку калитки.

– Вы усе у темначы сидите? Адкрыли б ставни, – напомнила баба Люба.

– Гламурней так, баба Люба. Мы привыкли со светом, – белозубо улыбнулся Шульга.

– Эх, гарадския! – отмахнулась она. Чувствовалось, что женщина давно поставила крест на попытках понять городскую культуру, в которой поднимаются не с первыми лучами солнца, а как прозвенит будильник; в которой Интернет заменил такое увлекательное и, главное, бесплатное занятие, как сидение на завалинке и обсуждение, у кого померла корова, кого схватила подагра, чья женка кому изменила, кто кого оттягал за волосы.

– Я у цябе спросить хотела, – обратилась она к Шульге и даже снизила доверительно голос, – ты чего свою Настену обидел?

– Какую Настену? – удивился Шульга.

– Твою Настену!

– Вы меня ни с кем не путаете?

– Не дуры мне галавы, хлопец! – прикрикнула баба Люба.

– Да я не дурю! – попытался оправдаться Шульга. – Что за Настена? Настену какую-то придумали.

– Да-да, что за Настена, вы расскажите нам! – оживился Серый, улыбаясь во весь рот. И, повернувшись к Шульге, несколько раз подался вперед паховой областью тела, проследив, чтобы этот сомнительный с точки зрения деревенской эстетики жест не заметила старая женщина. – Было? А?

– Иди ты, – отмахнулся Шульга.

– Ты что, не успомнишь Настену? – сложила руки на груди баба Люба. Ее лицо выражало крайнюю степень негодования.

Шульга вдруг задумался. Похоже, он начинал что-то вспоминать.

– Светловолосая такая, да?

– Гаварыли ей, не вадись ты с гарадским! – запричитала баба Люба.

Шульга ошеломленно молчал.

– А что с ней?

– Цебя ждет! – выкрикнула баба Люба. – Ты ж як тады съехал, ат тибя ни слуху, ни духу. А яна ждет.

Серый на своей кровати прыснул со смеха. В полутьме он сделал какой-то знак Хомяку, и они приглушенно засмеялись уже оба.

– Погодите, как ждет? – привстал Шульга. – Как ждет? Сколько ж это лет прошло?

– Вот и я гавару. Сколько уже лет прошло! А от тебя ни слуху, ни духу!

– А… Она. – Шульга постарался подобрать слово точней, – она одна меня ждет?

– Ды не, куды адна! – махнула рукой баба Люба, и Шульга заметно напрягся. Его воображение успело нарисовать короткие штанишки, ободранные коленки, засохшие сопли на подбородке, но не успело предложить ему приблизительный возраст новоявленного сына (вариант с дочкой привидеться ему не успел).

– Як маци памерла, бацька ейны прыехау. Жывуць удваях. А той пье – пье!

– То есть, вдвоем, значит, – с заметным облегчением в голосе произнес Шульга. – Вдвоем это хорошо!

– Ды где ж хорошо? Ен не работае, усе хазяйство на Настене! А яна ж – и хата, и библиятекарша пры клубе! Вучоная – страх!

– Библиотекарь, – зачарованно повторил Шульга.

Это слово вызвало новую вспышку веселья у Серого и Хомяка.

– А откуда отец нарисовался? Ведь говорили умер давно. И говорили, что темный какой-то.

– Вот именна, што темны! Лучше б падох! А ен вярнулся и жыве. Пье, усе прапивае!

Шульга молчал.

– Ды где ж ты быу, парэнь? – спросила у него баба Люба. – Андрэй вонь твой са сваей бабай да самай смерти жыу. Маялися. Аны, можа, и не любили адин адно, но жыли. А ты як сьехау тым летам у горад, дык и усе – не слышна, не видна! А Настена жде! Ей люди говорят – кинь ты ждать, а яна – жде!

– Мне говорили, она в Минск уехала, на Тракторном работает, в столовке, – попытался оправдаться Шульга.

– Дык кали б так – чаго ты яе в Минску не нашол? Што вы за людзи, а? – она покрутила головой по сторонам, и приглушенные смешки Серого и Хомяка затихли. – Вы што, как зверы, да? Пакрыу, як бык карову, и пабег?

Щеки у Шульги горели.

– Ну, кинул, да. Ну кто ж знал, что она ждать будет? Меня, баба Люба, тоже в Минске знаете как кидали? И в Москве потом. Огого как кидали, – его голос звучал неуверенно. – Ну что, ну у меня своя жизнь, городская, а здесь другая жизнь. Я же не знал, я если бы знал, я, может, и взял бы ее с собой. Мне что, жалко?

– Эх, парэнь-парэнь, – покачала головой баба Люба и встала, чтобы выйти прочь. Было видно, что этот разговор она продумала тщательно, вплоть до тончайшего оттенка интонации в этом «парэнь-парэнь», до скорости и траектории разочарованного вставания с табурета. Но, переступая через порог, она споткнулась и сорвалась на незапланированный старушечий квохт: «Вой я, вой я!», который частично сгладил придавливающее впечатление от ее прокурорских слов. Когда калитка за бабой Любой затворилось, Серый вскочил с кровати и в приступе веселья закружил Шульгу по комнате: «Женись на мне, Шульга! Сделай мне предложение, Шульга! Я буду варить тебе борщ, Шульга!»

– Тьфу, прям два пидора, – осудил Хомяк, который, тем не менее, лыбился во весь рот.

Однако Шульга шутливое настроение приятелей оборвал.

– Чего лыбитесь, дурни? Тут в деревне так говорят: кто утром ржет, вечером слезы льет.

– Так ведь вроде не утро, Шульга, – не захотел униматься Хомяк.

– Чего он взъелся? – обратился к Хомяку Серый.

– Того! – оборвал Шульга. – Не смешно, пацаны. Не смешно!

– А по-моему, очень смешно, – с вызовом сказал Хомяк. – Чикса какая-то, библиотекарша.

Подзатыльник Серого не дал ему закончить:

– Чего ты своих бьешь? – обратился он к Серому. Тот только посмеивался.

– Пацаны, нам надо про деньги решать, – сказал Шульга. – Давайте сядем за стол и раскумекаемся по серьезке, что, как. Он первый опустился на табурет, изобразив глубокомысленное выражение на лице. Приятели присоединились к нему.

Посидели так некоторое время. Серый включил в сеть радиоточку и покрутил ручку громкости. Тот самый бархатный голос, который прорывался сквозь рацию «Пеленг-2» к Выхухолеву в Малиново, теперь читал отчет со встречи в верхах. Слово «верхи» он произносил с таким страстным придыханием, что чувствовалось: голос пойдет далеко и еще, может быть, в этой жизни «в верхах» побывает. Серый думал было поглумиться с голоса, но вспомнил, что речь пойдет о деньгах, и приглушил радио.

– Ну, у кого какие идеи? – спросил Шульга.

– Давайте на ментовку нападем, – предложил Хомяк.

– Молодец! – отозвался Шульга. – Давайте лучше сразу на штаб-квартиру ООН.

– А что, нормальная идея, – отреагировал Серый. – Если менты баксы подбрили, мы можем у ментов баксы вернуть. Ясно, что ствола уже нет, выбросили. Но можно с ножами сунуться. Да я их ломом так отмудохаю, Дзержинский не узнает! Шапку бандитскую на морду вон из шарфа сделаем.

Хомяк что-то хотел вставить, но Шульга ему не дал:

– Погоди, Серый, а с чего ты решил, что мешок с баксами в ментовке?

– А где ему еще быть? – Серый развел руками. – Сам же сказал: деньги менты занычили.

– Да, я сказал, что деньги менты занычили, но я не сказал, заметь, что деньги в ментовке лежат.

– Почему это? – наморщил лоб Серый.

– Да потому! – объяснил Шульга. – Мент чужую зелень к себе в кабинет не потащит. У него ж там посетители, прокуроры, проверки, инспекции. Он ведь не к уликам баксы приобщать собирается, понимаешь? Он ведь себе их, на шубу жене. – Шульга сообразил, что выбрал не тот порядок трат. – Ну и на дом в Ницце со шкафом из мореного дуба, в котором эту шубу можно повесить. И на пачку французских блядей, чтоб шубе жены завидовали.

– То есть? – все еще не понимал Серый.

– То есть, мент «А», который наш целлофановый пакет заприпас, лэвэ уволок к себе, поделился с ментами «В» и «С», старшими по званию. Те отстегнули своим старшим, допустим «D» и «Е» – чтобы их не накрыли. А те – своим старшим поднесли. Тут весь латинский алфавит участвует. Итого: бабло – где угодно, но только не в участке. В участке только задержанный подозреваемый «К.» с отбитыми почками и дежурный Федя, в шарики на компе играет.

– А давайте тогда банк поднимем! – в запале предложил Хомяк. Ему было обидно, что его идея была так убедительно раскритикована Шульгой.

– Да еб твою мать! – вскрикнул Шульга. – Откуда такие варианты дебильные? Ты в кино живешь или в жизни?

– А что такое? – стоял на своем Хомяк.

– Да то, что в жизни банков не грабят.

– Как не грабят? – спорил Хома. – Грабят.

– Ты вообще видел, как у нас банк устроен? – ласково поинтересовался у него Шульга. – Не в Чикаго, где Аль Капоне живет, а у нас, вот здесь, в Глусском районе?

– Ну, как устроен? Касса везде есть! – нарисовал пальцем на столе нечто, похожее на банковскую кассу, Хомяк. Банковскую кассу он не видел в жизни никогда, поэтому на столе у него получился некий продолговатый предмет с монитором и клавиатурой.

– Там будет очередь из полутора сотен тружеников села, как они их в газете называют, которые тебя разводными ключами в капусту изрубят, если ты вперед очереди к окошку сунешься.

– Не, ну, допустим, можно время подобрать, чтоб там мало людей было, – вступил Серый, которому показалось, что Шульга критикует предложения Хомяка только потому, что их предлагает Хомяк. – Допустим, и колхозников этих я могу на запчасти для трактора «Беларусь» разобрать, если дойдет.

– Пацаны, вы когда к кассе прорветесь, обнаружите там косарь «зелени» белорусскими рублями. И еще пять косарей евро – в сейфе, если он там вообще есть. А у нас в пакете, который Жирный уволок, был десятилетний бюджет Глусского района. Там до хуя было.

– До хуя, – согласился Серый.

– Гонишь ты, Шульга, – уже безнадежно, уже понимая, что его вариант не пройдет, вздохнул Хомяк, – во всех фильмах, если людям нормальным людям деньги нужны, они банк идут брать. Если б это прямо такой вот безнадегой было, как ты говоришь, в фильмах бы не показывали.

– Так одно фильмы, другое – жизнь! В фильмах же есть спецэффекты, комбинированные съемки. В фильме перед тем, как Шварц придет сейф вскрывать, в этот сейф режиссер бабло подкладывает. И снова закрывает. А Шварц такой хопа – ой, деньги! Типа, не знал! А он знал, что грины там лежали – вместе с режиссером их туда и положили. А потом пленку перемотали, склеили – все чики-пыки! Как будто как в жизни.

Хома и Серый молча слушали, но их молчание было скорей одобрительным. Действительно, слишком сильно отличалась ткань реальности от сложного процесса кинопроизводства.

– Так что делать тогда, Шульга? Какие варианты?

– Из жизни надо варианты искать, – предложил Шульга, – из жизни.

– У меня сосед в 1985 году в лотерею «Жигули» выиграл. Мы ему всем домом завидовали, – честно признался Серый. – Вот тебе из жизни пример. Был – чмо чмом. И вдруг – «Жигули».

– Интересная идея, – оживился Шульга.

– Только надо много-много лотерейных билетов купить. «Спорт-Пари»! – сказал Хомяк.

– Лучше «Спорт-Прогноз» покупать, там выигрыш больше, – не согласился Серый. – По телевизору показывали: джек-пот – 20 миллионов грин и квартира возле метро. Этого хватит.

– А «Спорт-Пари» настолько круто, что им даже по телевизору рекламироваться не надо. Поэтому давайте лучше их!

– Хомяк не мог смириться с тем, что все его идеи отбрасывались.

– Сложим весь кэш, что у нас есть, накупим бланков, все клетки заполним, чтоб все варианты были в деле, я, правда, не вполне в курсах, как там все устроено, но заполним, выигрыш возьмем, и все! – фантазировал Хомяк.

– А еще есть моментальная лотерея, оторвал и все, – вспомнил Серый.

– Не, пацаны. Не пойдет. Не будем связываться, – снова помрачнел лицом Шульга.

– Почему не пойдет? – закричали оба.

– Да потому что лотереи это ебалово, – почесал голову Шульга. – Большой развод, на всю страну.

– Ну как развод? – вскрикнул Серый. – По телевизору рекламируют!

– Телевизор тоже в деле, – было видно, что Шульге очень тяжело быть таким умным и всех постоянно одергивать. – Вот смотрите, пацаны, много вы знаете людей, которые в лотерею играют?

– До хуя! – не понял Хомяк линию аргументации Шульги. – У меня батя играет, тетка играет.

– У меня все кореша покупают, – сказал Серый, – тетка, бабуля, да и я сам иногда. Так что куча людей играют! Не только дебилы какие-то.

– Вот, я именно к этому, – согласился Шульга. – А много вы видели выигравших?

Приятели притихли.

– Много у вас людей квартиры поднимали с помощью лотереи? Зелеными лимонерами становились? – продолжил Шульга.

– У меня знакомые со службы у тетки холодильник выиграли. В «Спорт-Пари», – сказал Хомяк.

– Видел ты этих знакомых? Ты, лично? – запальчиво выдохнул ему в лицо Шульга.

– К чему ты клонишь? – поднял брови Серый.

– Да нет этих знакомых! Специальные люди слухи распускают о выигрышах. В учреждениях, на заводах. Чтобы люди велись и бабло реальное несли.

– Да я ж говорю, Шульга, сосед по дому у меня «Жигуль» выиграл, – напомнил Серый. – Я его видел, нормальный такой мужик, современный. Когда мне предки игру электронную подарили «Ну, погоди!», он у меня ее поиграть брал, хотя ему уже лет сорок было. А меня взамен за руль «Жигуля» садил. И мы так и сидели, он яйца ловил в игре, а я за рулем представлял, что по городу еду.

– Он тоже специальный. Нанятый, понимаешь? Актер! Жил все это время рядом с вами в доме, обычным человеком прикидывался. Ему отстегивали, чтобы он лотерею нахваливал. И «Жигули» для этого дали.

Серый примолк. Мысль о том, что он давал свою игру «Ну, погоди!» человеку, нанятому лотереей, очень сильно его потрясла.

– Не, ну и что тогда делать? – взялся за голову Хомяк. – Куда не сунься – везде ебалово!

– Слушай, Шульга, – начал Серый аккуратно, – а этот Пиджак, он сильно серьезный? Я просто всего раз его видел. Может, голову ему пробить, чтоб он к нам по поводу денег не доебывался?

Шульга нервно рассмеялся, как будто сказана была несусветная глупость.

– Серый, ты что думаешь, деньги Пиджаку принадлежат?

– А типа нет? – уточнил Серый.

– Пиджак – на подхвате. С корками полкана ФСБ, с табелем, мигалкой, каморой на Рублях, но – на подхвате. Должность у него – начальник службы безопасности. И все! Чувствуете? Начслужбез, а уже, согласитесь, понтов нормально. А вот мужчина, у которого Пиджак – начальник службы безопасности – это вообще пиздец. Пиджак мне фамилию не называл, только имя. Имя я запомнил – Роман. Рома. Ну, я не знаю, что это за Рома, в Раше много Ром всяких, но что характерно: Пиджак чтобы прояснить, как высоко мы работаем, мне этого Рому на фотографии показывал. А фотография не на столе лежала, а в журнале была пропечатана.

– В смысле в журнале? – не понял Серый.

– Ну, его в журнале, на обложке изобразили, этого Романа. Прикиньте? Причем журнал цветной, не хуйня какая-то.

– И мы на него работаем, – с уважением к себе произнес Хомяк.

– Работали, – поправил Шульга. – И, в общем, целая статья была написана про этого Романа, про то, какой он большой и как всех держит.

– И деньги его? – уточнил Серый.

– Его деньги, да. И если что, нам не только с Пиджаком дело иметь придется.

– Да, тут одной проломанной головой не отбрыкнешься, – протянул Серый.

– Может, нам попробовать этого Романа ебнуть? – с сомнением в голосе сказал Хомяк. – Приедем в Москву, найдем по телефонному справочнику, ебнем, и всех делов.

Тут уж нервно, как будто сказана была несусветная глупость, засмеялся Серый.

– Ну ты дурень! – хлопнул он Хомяка по плечу.

Шульга не удостоил эту версию своим вниманием.

– И еще одна черта к портрэту этого Ромы, – поднял он палец вверх. – Пиджак рассказывал, хобби у Романа такое: любит человек русскую старину. Так вот, пару лет тому через Пиджака он купил в Витебской области треть района, построил себе там имение с деревянными колоннами и мезонином, выкопал пруд с каскадами, собрал крестьян из четырех деревень, построил им хаты, крытые соломой, как при Льве Толстом в шестнадцатом веке жили. И, как от Москвы своей устанет, приезжает в Беларусь душой отдохнуть и в барина поиграть. Медок, ушица, экипаж у него с лошадями. Едет на экипаже, а все вокруг в пояс кланяются, шапки ломают, улыбаются. Может, денег из окна сыпанет. Крестьяне, кстати, до уссыку довольны – их в косоворотки холщовые бесплатно обрядили, лапти по заказу во Франции сшитые подогнали: гортекс, войлок, а сверху заменитель лыка из нанополимеров. Армяки, тулупы, бабам кокошники, чтобы хороводы, блядь, водили когда барину грустно. Каждый день – водки, сала дают бесплатно, чтобы они антураж поддерживали и морды праздничными были. Чтобы чувствовалось, как хорошо крестьянам жилось до Столыпина, который бомбу в царя кинул. Говорят, какой-то поц в районной администрации возбухнул было, но его быстро прикопали.

– Серьезный мужчина, – подвел черту под рассказом Серый.

– Да, такого не ебнешь, – отозвал свою идею Хомяк.

Хомяк достал две монеты по пять российских рублей и, чтобы всех побесить, начал гонять их по столу.

– Хомяк, хватит! – прикрикнул Серый. – Думать мешаешь!

– Иди на хуй, – весело огрызнулся он. Обычно он доводил таким образом Серого до рукоприкладства, а сразу после получения болезненного тычка в область печени или почек – начинал ныть, что ему болит и надо прилечь.

– Братвеллы! Осенило меня! – привстал Шульга.

– Чего такое? – встревожился Хомяк. Ему было неприятно думать, что монеты, которые должны были раздражать всех, наоборот, помогли кому-то думать.

– Я малым в глусском музее клад видел, – начал свой рассказ Шульга. – Прикиньте, вооот такенная груда монет, она в жбане лежала здоровом, жбан разбился, а монеты из-за глины, которая в жбан попала, склеились между собой в один такой здоровенный шар, килограмм на десять. Прикиньте?

– Ну и? – недоуменно переспросил Серый. Ему было странно, что такой умный человек, как Шульга, в такой ответственный момент вспоминает про какие-то клады.

– Ну и! – передразнил приятеля Шульга. – Монеты серебряными были. Прикинь, десять килограмм серебра!

– А, – понял Серый.

– Так ты предлагаешь музей этот накрыть? – сразу перевел все в практическую плоскость Хома. – Не хватит десяти кило серебра, чтобы с Пиджаком рассчитаться.

– Хватит! – не согласился Серый.

Оба были весьма приблизительно осведомлены как в вопросе биржевой стоимости серебра, так и в вопросе того, сколько же денег было в пакете с надписью «ГУМ 60 лет».

– Да не, зачем музей накрывать! Надо свой клад искать. Золотой! – с запалом выкрикнул Шульга. – Здесь кладов в земле знаете сколько? То тут, то там мотыгой выворачивает, водой вымывает. Земля-то у нас героическая! Земля-партизанка! Бабло народ постоянно от врагов ховал!

– Во время Великой Отечественной? – уточнил Серый, который знал про Великую Отечественную.

– Не, еще раньше, – ответил Шульга, Серый попытался представить, что было до Великой Отечественной, не вспомнил сразу, а затем нашелся, ну конечно. Октябрьская революция семнадцатого года!

– Шульга, гнилой твой вариант. Где ж мы клад найдем? – попытался критиковать Хомяк, но критиковать у него получалось не так складно, как у Шульги. Сам он это списывал не на недостатки собственного ума, а на нелинейный склад мышления: у него всегда было достаточно аргументов, чтобы переспорить кого угодно, только аргументы эти приходили в голову не всегда вовремя. Бывало, через час после того, как спор окончен, на Хомяка спускалось четкое понимание, как нужно было спорить с соперником, но было уже поздно, поздно.

– Да легко найдем! – воскликнул Шульга. – Вот взять бабу Любу. Она, когда я тут летом был, нашла в земле две монеты золотые.

– Вот это да! – заразился Серый запалом Шульги.

– Так вы сами рассудите, где две монеты золотые, там и тысяча таких монет. Кто ж монеты по две прячет! Явно там чугун лежал, только она его не нашла!

– Факт! – согласился и Хомяк. Мысль о том, чтобы найти то, что не нашел другой, и забрать это себе, была ему этически близка.

– А чугуна с золотом нам очень даже хватит, – рассудил Шульга. – Вы прикиньте: одна монета золотая, которой 200 лет, под косарь тянет. Потому что там в ней золота грамм пять, причем это настоящее золото, старое, не то, что сейчас турки разбавляют. Плюс историческая ценность какая. Музеи покупают, коллекционеры разные, которым приятно старое у себя хранить. В чугуне таких монет – тысяча. Тысяча монет на тысячу баксов – вот тебе уже и десять лямов. С Пиджаком всухую разойдемся! Еще, может, и на поляну останется, посидеть, отдохнуть.

Друзья согласились с такой калькуляцией.

– К тому же, у нас есть одно преимущество, – заговорщицки снизил голос Шульга.

Серый и Хомяк наклонились к нему, чтобы внимательно выслушать про преимущество.

– Обычно клады находят случайно, – объяснил он. – Пашет землю мужик, вдруг из-под плуга раз – и кувшин с медяками. Но он же не при делах был, он вообще землю пахал просто. А мы-то не землю пахать будем! Мы целенаправленно золото искать будем!

Серый и Хомяк закивали: правильно все говорит.

– С лотереей ясно, где ебалово, – привел еще один аргумент Шульга. – Люди покупают, а наживается лотерея. А тут никто не наживается. Ищешь клад. Находишь – твой. Не находишь – никому не отстегиваешь.

– И по телевизору не рекламируют! – сейчас в устах Серого это звучало как преимущество: ну как же, про хорошую вещь разве по телевизору покажут?

– Надо к старой идти. Выяснять, где монеты выкопала, – сузил глаза Хомяк.

Приятели не заметили, как оказались перед хатой бабы Любы. Это было немудрено, так как располагалась она ровно через дорогу. Дом мало чем отличался от местных хибар: два окна на улицу, три окна во двор, голубые наличники, желтая облупившаяся краска на дверях, щели между бревенчатой кладкой, образовавшиеся из-за ссыхания дерева, свежий мох, которым эти щели пытались подоткнуть. Да, еще было видно, что хозяйка имеет склонность к излишнему накопительству: поленница начиналась от забора, тянулась вдоль хаты и уходила сплошной линией до самых хозяйственных построек.

– Прышоу аб Настене пагаварыць? – крикнула женщина, едва услышав лязг защелки на дверях.

Приятели прошли в хату.

– Нет, баба Люба, – пристыженно развел руками Шульга. – Что тут говорить. Мы о другом.

– Вы, говорят, золотые монеты как-то нашли, – нетерпеливо перевел разговор непосредственно к нужной теме Хомяк.

Баба Люба внимательно всмотрелась в лица пришедших, пытаясь определить, будут ее грабить или нет. Лицо Хомяка скорей говорило о том, что грабить он готов, лицо Шульги выражало нейтральную вежливость – с таким лицом иные могут не только ограбить, но еще и расчленить ограбленного да вынести его останки в целлофановых пакетах к мусорному баку, лицо Серого светилось мальчишеским запалом: у него горели его большие уши, а на щеках пылал румянец. Поскольку все в целом лицо Серого напоминало морду доброй и глупой гориллы, а люди с такими лицами убивают редко, баба Люба решила открыться визитерам.

– Да, – сказала она коротко.

– Повезло вам, – решил развивать линию вежливого разговора Шульга.

– А где нашли? – не унимался Хомяк.

Разговаривая о таких сложных материях, как золото, баба Люба предпочитала реагировать непредсказуемо. Вместо ответа на прямой вопрос, она открыла ящик стола, подняла зеленую материю, которой было застелено дно ящика, нащупала крохотную дверцу в дне, подняла ее и выковыряла завернутый в тряпицу кругляш. Она протянула его Серому, лицо которого внушало ей больше всего доверия. Тот развернул тряпицу и убедился в том, что кругляш действительно имеет явный желтый цвет.

– Золото? – выдохнул Хомяк, глаза у которого горели.

– Золата, – подтвердила баба Люба.

– А чего это ржавчина на нем, рядом с орлом? – уточнил Шульга.

– Ну дык эта ж старае золата! – резонно ответила баба Люба.

Баба Люба отобрала монету у Серого и, пыхтя, спрятала ее в фартук: женщина была недовольна, ведь теперь золото опять придется перепрятывать. Ребятам она не доверяла, как не доверяла в принципе никому.

– А вторая где? Была же вторая! – напомнил ей Шульга.

– А втарую мне памяняли на швейную машынку и халадильник. З гораду нейкия прыязжали, хадили па хатам, мяняли, – объяснила женщина.

– Ну точно золото, – прошипел Хомяк, – если барыги на холодильник поменяли с машинкой, красная цена ему косарь.

– Баба Люба, – присел рядом с ней Шульга, – вы ведь монеты на огороде нашли?

Шульга постарался, чтобы его голос звучал так, будто он действительно вспомнил, где баба Люба нашла монеты. Кроме того, – понял Шульга, – если он сразу допустит, что монеты были найдены на огороде, женщина явно поймет, что в ее интересах показать точное место находки. Ведь, проснувшись с утра, она может найти все свои огороды перекопанными.

– Як на агародзе? – испугалась женщина. – На реке нашай! Там, дзе перагон. Ты яшчэ там кароу пасьвиу!

Шульга внимательно всматривался в ее мимику. Не было похоже, что баба Люба лгала: она слишком быстро ответила на вопрос, времени на выдумывание фальшивого места находки не было. Кроме того, говорящая как-то неестественно затормозила в конце, как будто собиралась назвать еще более точную локацию, но решила не выдавать ее.

– А где на перегоне? Слева или справа от отмели? – голосом пионера, который выспрашивает у маразматичного ветерана, с какой стороны поля было сражение при Прохоровке, выяснял Шульга.

– Я жа там белянину стирала. – Объяснила баба Люба. – Раней, як были врэмена, мыла не было. Это шчас все стираюць мылам у бадьях. А тады к раке хадили, без мыла. Ты можа и не помнишь таго урэмени.

– Баба Люба, так а где это было? Слева или справа? Когда лицом стоишь к реке? Слева? Или справа? – допытывался Шульга.

– Як тады рабили? – сама себя спрашивала баба Люба. – Брали попел у пячы, попел, это «зола» па-руску, брали попел и у чугунах яго замачывали. Палучауся таки «шчолак», як мы яго называли. Жоуценьки таки. Мы той шчолак кипяцили, адцэжывали на фартух, завертывали и з сабой на раку брали.

– А глубоко монеты лежали? – попытался вернуть контроль над разговором Шульга, но женщина уже беседовала сама с собой.

– Выливали той шчолак на бяльлё, намачывали яво и нагами так прах, прах, прах. Прах, прах, прах!

– Дурит голову старая! – зло заключил Хомяк. – Может ебни ей, Серый! – призвал он шепотом.

– Я женщин не бью, – отрезал Серый.

– Уймитесь, дундуки! – оборвал их Шульга.

– Прах, прах, прах. А як пасьциралася, несла гэта у хату, вылажывала на даску спецыяльную такую, з рэечками, закручывала па аднаму на палку – як скалка такая, роуная, без шурпин, и шрух, шрух па той даске. Уцюгоу жа не было!

– Я ей сейчас сам ебну! – повышая голос до границы слышимости старческим, тугим ухом прошипел Хомяк.

– Спокойно тебе! – урезонил его Серый. – Скажи спасибо, что хоть что-то сказала.

– Уходим, пацаны, – вполголоса обратился к приятелям Шульга. – Где перегон на Докольке, я знаю, по обеим сторонам покопаем – и слева, и справа. Уходим.

– А куды ж вы пашли! Я ж вам яшчэ пра кросны не расказала! – провожая их хитрыми глазками, запричитала старая женщина.

На улице смеркалось. Вечер в деревне отличается от вечера в городе тем, как много в этом вечере неба. Хаты превратились в темные молчаливые силуэты, деревья торчали из тьмы, как жадные, скрученные артритом руки, которые, падая в ночь, пытались хвататься за загорающиеся звезды. На западе дотлевал закат, его угли вот-вот подернутся белесой поволокой и умрут, оставив весь мир во власти созвездий да луны – настолько яркой, что в ее свете спокойно можно различить положение стрелки на наручных часах. С востока уже подступала фиолетовая ледяная тьма, а воздух гудел от комаров.

– Завтра пойдем клад искать, – обыденно, так, будто речь шла о рыбалке или походе за грибами, сказал Шульга.

– Надо лопату наточить, – предложил Серый, который чувствовал, что Шульга, как обычно, будет отдавать команды, Хомяк подремывать в сторонке, а все физические нагрузки придутся на его, Серого, долю.