Текст книги "Сфагнум"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Глядите, телочка какая-то! – встревоженно замер Хомяк, показывая на дом, в котором они жили.

Возле калитки действительно замерла воздушная, похожая на сгусток тумана, девичья фигура. Можно было различить слегка старомодное летнее платьице, легкий платок, накинутый на плечи, копну светлых волос, лежавших на плечах.

– Настя! – выдохнул Шульга.

Приятели сделали еще несколько шагов и остановились. От девушки их отделяли дорога и кусты.

– А ничего такая! – липко хихикнул Хомяк. – Я бы вдул.

– Красивая, – согласился Серый.

– Настя, – повторил Шульга. Он выглядел растерянным.

– Ну ты это, чувак, иди, – подбодрил его Серый. – А мы с Хомой по деревне прогуляемся. Может, кому пизды дадим.

– Нет, я хочу остаться, – не согласился Хомяк. – Пойдем познакомимся с малыхой!

– Говорю, прогуляемся мы пойдем! – галантно сгреб его под мышку Серый. – А ты давай, Шульга, времени не теряй. Общайся. Мы через часок какой будем.

– Спасибо, брат! – отозвался Шульга.

– Здрасьте! Меня Хома зовут! – громко крикнул девушке Хомяк и помахал ей рукой, но Серый уже волок того прочь от дома. Шульга шел ей навстречу. Она внимательно смотрела на него. Выражения ее лица было не разобрать. Серый и Хомяк молча шли по пустынной улице. Хомяк молчал, потому что злился на Серого за то, что тот не дал познакомиться с Настей. Серый молчал каким-то странным для него типом молчания: в этом молчании как будто была мечта о том, что когда-нибудь и его будут ждать вот так, молча и верно.

– Кореш у меня в детстве был, – решил Хомяк нарушить молчание. – Вместе машинам замки расколупывали. Как-то звонят ему в дверь, ну, думает, менты спалили. Открывает, а там – почтальон. Повесточка вам. Медосмотр, военкомат, забрили парня в армию и определили в ракетные войска. Сидел он на радаре ПВО и контролировал воздушное пространство. Малая ему, ясно, каждые две недели писала: верность храню, хуе-мое. А им после присяги дали два дня отпуска, и пошел он в город. Ясное дело, сразу к малой. Не позвонил, думал сюрприз сделать. Цветов купил. Большой такой букет. Приходит к малой, дверь открывает, а она верхом сидит на другом пацане и стонет так, ааа, ааа, приятно.

– И что? – неодобрительно спросил Серый.

– Ну, кореш ушел, букет маме подарил, а с малой той больше не знался, – заключил Хомяк.

– Врешь ты все, – со злостью в голосе сказал Серый. – Не было никакой малой.

– Ну, может, и не было, – легко согласился Хомяк. – Только я эту их сущность нутром чувствую. Никогда не женюсь. Драть буду, одну за другой, но не женюсь.

– Дурак ты, Хома, – уже спокойно, без злости, заключил Серый и снова погрузился в мечтательное молчание. Вдали в темноте возник огонек от сигареты: курящего видно не было, но можно было определить, что затягивается он редко и глубоко.

– Смотри-ка! – оживился Серый и пошел быстрей. – Ты как на тему помахаться?

– Да я как-то не очень, – заныл Хомяк, – у меня колено болит, а ты ж знаешь, у меня коронный удар – с ноги. Тем более эти деревенские все на голову конченные. Одного покатишь – десять прибегут, с цепями.

– А чего, я готов голову кому пробить, – повысил голос Серый, понимая, что курящий его уже слышит. – Давно, кстати, не махался. Прям чешется въебать кому.

– Здарова, хлопцы! – приветливо отозвался голос из темноты. Курящий снова глубоко затянулся, и стало видно, что курит мужчина лет пятидесяти, тощий и морщинистый. – Може, выпить что есть?

– Не, нет. Курить дай! – бесцеремонно обратился к нему Серый.

– У, лютый каки! – похвалил мужчина. – На деда шчас с кулаками пойдзе!

Слово «дед» мигом перевело говорящего в ту возрастную категорию, к которой у Серого претензий не было.

– На, кури! – предложил говорящий раскрытую пачку.

– Да ладно, батя, не курю я, – отказался Серый. – Это я так, для знакомства.

– Гриня я. Гриня Люлька! – хихикнул мужичок. – Будема знакомы!

– Серый, – кивнул Серый. – А этот вот олигофрен – Хомяк.

Глаза приятелей привыкли к сумеркам, и они увидели, что мужчина сидит на ступенях какого-то полуразрушенного здания: одной стены нет вообще, через пустые оконные проемы видны силуэты выросших внутри деревьев.

– А что это за дом? – спросил Серый.

– Дык гэта ж клуб наш! Тутака у нас танцы были. Кагда я таки быу, как вы, – объяснил мужчина, – я тут нармальна весялиуся, усе баялись, усе знали Гриню. А шчас клуба нет, то я прыхажу па вечарам пакурыць. Делать-та нечыва, телевизар не идзе, сламауся.

– А кино у вас тут было? – поинтересовался Хомяк, думая украсть киноустановку и поставить ее на даче у родителей, чтобы смотреть мультфильмы, когда все кончится.

– Не, кина не было. Тольки библиятэка, – ответил Гриня.

– Как библиотека? – переспросил Серый.

– Ну так! Как у людзей, нармальная, – объяснял Гриня. – Во тут заход быу, – он показал на соседние щербатые ступени, ведущие в эту же руину.

– Погоди, баба Люба сказала, что Настя в библиотеке работает! – обратился Серый к Хомяку. – В чем маза?

– Ну дык яна и работае, Настена! Библиятэкарка яна у нас!

– Как работает? Вот здесь? – хрипло набычился Серый, показывая на деревца, растущие из провалившегося пола.

– Ды не, эта ж фармальна! Па бумагам! Как крыша правалилась шесть гадоу таму, яна усе книжки дамой пабрала. Тут бы яны паплеслевели, мышы б паели! А так книжки пад прыглядам, батька Насценкин печку растапливае. И кали хто хоча пачытать пра графа Мантэкрыста ци пра Баярскага и трох мушкетеров, к ей идзем, яна дае, пад запис, журнал вядзе.

– Ну дела, – удивился Серый.

– А ей за гэта раз у месяц грошы паштальен прыносиць. Библиатэкарка яна! Прауда там такия грошы – тьфу! – Гриня смачно плюнул под ноги.

– Ладно, мужчина, пойдем мы, – попрощался Серый.

– А прауда, што у вас в гарадах кампьютэрныя мыши есть? – спросил вдогонку Гриня, не желая так просто отпускать интересных собеседников.

– Есть, – ответил Серый.

Гриня засмеялся бодрым тенорком.

– На шнурах сидяць капроновых, да?

– Ну да, – подумав, согласился Серый. – Но есть и беспроводные.

– Во да чыво дадумалися, ну! Мыш кампьютэрная! А сабаки кампьютэрныя есць? – выяснял он.

– Не, собак нет, – заявил Серый.

– Я читал, что есть собаки! – возразил ему Хомяк. – Их японцы делать научились. Они, как тамагочи, только на четырех лапах. И лают так: «гав, гав»! У них в Японии запрещено живых животных держать, потому что японцев слишком много, по пять человек в однокомнатной квартире живут. Потому компьютерных собак делают.

Гриня слушал его зачарованно.

– А якая яна, кампьютэрная мышь? – спросил он.

– Ну такая, с ладонь размером, – показал Серый. – Удобная.

Слово «удобная» не смутило Гриню.

– Дык вы их што, не травице? – спросил он.

– Нет. Не травим, – не сразу вникнув в смысл вопроса, ответил Серый.

– А пачэму? – удивился Гриня.

– Потому что от них вреда нет, – с трудом нашел ответ Серый, – они ведь пластмассовые.

Последнее было воспринято Гриней как шутка. Он снова весело рассмеялся. Серый пожал плечами и пошел прочь. За ним потянулся и Хомяк.

За свою прогулку приятели успели осмотреть руины коровника, похожие на небольшой форт времен Петра Первого, остатки кузницы, фрагменты бани, уже скорей напоминавшие груду кирпичей, испугаться, когда низко над головами пролетел огромный аист, которому отчего-то не спалось в эту ночь, погоняться за белой кошкой, которую Серый хотел принести в дом, чтобы создать атмосферу уюта (кошку, конечно, не догнали). Вернувшись в хату, они обнаружили, что Шульги нет: щеколда была наброшена на петли, обозначая, что хозяин где-то рядом и его, в принципе, можно дозваться, если хорошо покричать.

Шульга пришел через несколько часов, взволнованный, бледный, но молчаливый. Хомяк и Серый, успевшие придремать, повскакивали с кроватей, зажгли свет и ждали отчета. Шульга попытался тихонечко проскользнуть в комнату и улечься, но ему не дали.

– Ну? – требовал рассказа Серый.

– Ну что «ну»? – неопределенно отмахивался Шульга.

– Ты ее трахнул? – выяснял Серый.

– Да ну вас! – не хотел рассказывать Шульга.

– Так что было? Вы где ходили?

– Прошлись просто.

– Так ты ее трахнул?

– Давайте спать, поздно уже.

Отчаявшись выдавить что-нибудь из Шульги, трое разошлись по своим углам и стали готовиться ко сну. Шульга выключил свет, в задумчивости сел за стол и покрутил ручку громкости в радиоприемнике. Там шел концерт классической музыки.

– Говорит: «Я тебя ждала», – сказал он вполголоса, обраща – ясь как бы к самому себе. – «Где ты был? Я тебя ждала. Где ты был то время, что я тебя ждала?». Вот вы объясните, как на такой вопрос ответить, пацаны?

Приятели молчали, понимая, что вопрос носит риторический характер.

– «Где ты был?». И так, знаете, без говна, просто действительно не понимает человек, где я столько лет пропадал. Я говорю, ну так случилось, Настя. Ну вот такая хуйня, ну что тут поделаешь? А она: «Но ты же обещал вернуться. Вернуться за мной. Забрать меня». Прикиньте, «обещал»! Ну да, обещал. Ну сколько раз каждый из нас, пацаны, обещал? И не выполнял. У нас же не спрашивали. И мы-то не спрашивали. Когда. Ну обещал, и хули толку? Обещал. А для нее это «обещал» – это вообще пиздец, пацаны. Такое «обещал» нельзя не выполнять, понимаете? И мне вдруг ясно, что сказать-то нечего.

– Так ты выебал ее или нет? – нетерпеливо вступил Хомяк, но Серый на него шикнул.

– Ты, говорит, мне сказал, что любишь меня. И я вот слушаю это «любишь» и понимаю, что это не наше с вами «любишь». Что это вообще пиздец полный, это «любишь». И что я тогда еще не догонял, а сейчас – сейчас-то уже чувствую. А хули? Ну, обычно бабе говоришь: «Я тебя люблю». «Ты такая красивая». Чтобы дала баба. И баба это понимает, особенно не заморачивается. Сегодня ее один любит, завтра другой. А иногда и один, и другой сразу. А что, в современном же мире живем. А тут – понимаете, не так. Если «любишь» сказал, значит «люби» всю жизнь. До конца «люби», сука.

– Не выебал! – шепнул свою догадку Серому Хомяк.

– Ждала, ну прикиньте, сколько лет ждала? Вы можете представить, ну? Вы таких других знаете?

– Так ты ее все-таки выебал? – по-своему понял Серый.

Шульга замолчал. Классическая музыка, доносившаяся из радиоточки, стала тише, вступил голос ведущей.

– Это была «Маленькая серенада» Вольфганга Амадея Моцарта. А теперь, дорогие слушатели, мы прослушаем с вами арию «Зефиретти» из утраченной оперы Антонио Вивальди в исполнении заслуженной артистки, лауреата международных конкурсов Чечилии Бартолли. Девушка обращается к ветрам, птицам, ручьям и просит вернуть ей возлюбленного. «Vieni, vieni o mio diletto», «приди, приди, о, мой любимый», – жалобно просит она. Но возлюбленный не возвращается к ней, причина, по которой он бросил ее, нам неизвестна, так как полная версия этого сочинения, хранящегося в архиве Турина, навсегда исчезла.

Зазвучал проигрыш на скрипках, отозвался голос певицы, как будто читающий речитатив, как будто еще даже не пою – щий. Скрипки набирали силу, вступил стаккато клавесин, мелодия затормозила и расцвела, как долго зревший бутон. Затем внезапно композиция сделала резкий переворот, обернулась минорным бархатом и, с раздирающей душу пронзительностью, устремилась в совершенно другую сторону, нагнетая ледяную тему одиночества и тоски по чему-то безвозвратно утраченному.

Шульга как будто задышал чаще и глубже: по его силуэту на фоне окна было видно, что плечи вздымаются выше, чем обычно при дыхании, кроме того, его пальцы шарили по лицу, растирая щеки.

– Шульга, ты что, плачешь? – спросил Серый с явным беспокойством за друга.

– Ты ебнулся, Серый? – ответил жесткий голос Шульги. – Спи давай!

Он подчеркнуто деловито направился к своей кровати, быстро разделся и уже через минуту храпел. Глаза у него были при этом открыты.

Глава 10

В кабинете майора Выхухолева сидел сам Выхухолев, стоял стол Выхухолева, компьютер Выхухолева, присутствовал также несгораемый сейф Выхухолева, шкаф с папками, телефон, интерком для внутренней связи по РОВД, еще тут имелся главный редактор газеты «Путь Родины» Петрович, руки которого через спинку стула были прикованы к батарее отопления. Петрович выглядел сломленным: события последнего часа утомили его.

Все началось с того, что в редакцию позвонил неизвестный и сообщил об ошибке в прошлом номере, в заметке, в которой сообщалось об ограблении магазина. Реагируя на этот звонок, Петрович позвонил Выхухолеву и спросил, правда ли рядом с трупом лежал пакет с деньгами. Выхухолев ничего не ответил на этот вопрос и положил трубку. А уже через четыре с половиной минуты в редакцию пришло восемь человек из РОВД. Двое из них были в масках и с автоматами. Они стали у дверей и обратились к находящимся в помещении несколько громче, чем обычно разговаривают люди: «Всем стоять, блядь! Никому не выходить! Ты, блядь! На место сел! Сел на место! Ебни ему, сержант, чтоб на место сел!» Двое в масках никого не выпускали из помещения, но позволили войти уборщице с ведром, которая явилась протереть половой тряпкой мониторы компьютеров. Ее, правда, тоже не выпустили. Два других сотрудника милиции без масок, но с дубинками, отыскали главного редактора газеты «Путь Родины» Петровича, заключили его руки в наручники и повели в милицейский «газик». Уже знакомый нам Андруша быстро прошелся по редакции и собрал у всех паспорта, у кого не было паспортов – изымал водительские удостоверения, журналистские свидетельства, читательские билеты и медицинские справки для посещения бассейна двухгодичной давности: ему Выхухолев приказал установить личности людей, находившихся в комнате, и составить их поименный список.

Еще трое молодых людей в милицейской форме стали споро отключать от сети компьютеры и уносить системные блоки в микроавтобус «Фольксваген», который был любезно предоставлен отделом по особо тяжким преступлениям районной прокуратуры специально для этой операции. Милиционеры также изъяли у журналистов диктофоны и забрали у редакционного фотографа две карты памяти для фотоаппарата: одну основную и одну дополнительную. После этого микроавтобус и «газик» переехали на другую сторону круглой площади, где располагался РОВД. Петровича отвели в кабинет Выхухолева, а технику стали описывать и складировать в коридоре. Поскольку Петрович вел себя буйно, его пришлось сначала ударить по голове, затем приковать наручниками к батарее. Выхухолев метался всюду и отдавал распоряжения: он чувствовал себя Наполеоном при Ватерлоо, но не знал об этом. Наконец, основная фаза операции была позади. Он вернулся в свой кабинет, сел напротив Петровича, включил компьютер и загрузил шаблон протокола допроса. Редактор и милиционер молчали и глядели друг на друга.

– Что, Петрович, допрыгался? – наконец заговорил Выхухолев. В его голосе было сожаление, отвращение, желание понять, каким образом так получилось, что Петрович допрыгался.

Редактор молчал. Он отвел взгляд и опустил голову.

– Дописался, Петрович в газетку? Сколько я раз тебя предупреждал: брось ты эту работу. Займись нормальным делом, мужским. Иди в агрономы, если умный – иди в учителя, детей уму-разуму учить. Вон училище у нас есть лесохозяйственное, лесников готовит. Школа художественная. Есть, где приложиться ученому человеку. А ты что? «Нет, я в газете работать хочу! Я университет кончил! Я умный!» И где твой ум сейчас, Петрович?

– Ты что творишь, Выхухолев? – наконец разлепил губы Петрович. – Ты вообще в своем уме? Ты чего редакцию разгромил?

– Ну, хочешь работать в газете, работай в газете, – продолжил свой диалог с тем, прежним, Петровичем, которого еще можно исправить, Выхухолев. – Только закон не нарушай. Пиши себе тихо, публикуй пресс-релизы, распоряжения. А ты что сделал?

Выхухолев посмотрел на Петровича раздраженно и не смог вспомнить, что хотел поставить в упрек журналисту в этой конкретно части своей обвинительной речи.

– В общем, мы видим итог, Петрович. Вот он итог! Налицо! В одной школе мы с тобой учились. В разных классах, но в одной школе. И кто теперь кто? Я – милиционер. Уважаемый человек. Преступников ловлю. А ты, Петрович, кто? Ты, Петрович, преступник. Наручниками пришлось тебя к батарее приковывать, настолько ты буйный. Представляешь угрозу для окружающих тебя людей. Оказывал сопротивление милиционерам при осуществлении ими профессиональных обязанностей. Ты вообще знаешь, Петрович, что это само по себе статья?

– Выхухолев, ты по какому праву меня арестовал?

Выхухолев сделал серьезное лицо, которое должно было продемонстрировать, что допрос вступил в новую стадию, из фазы беседы по душам перешел в фазу дачи показаний.

– Фамилия, – спросил он у редактора официальным тоном.

– Петрович.

– Я понимаю, что Петрович. А фамилия у тебя какая?

– Петрович у меня фамилия.

– Ты мне голову не дури! – сорвался на крик Выхухолев. – У меня тут графа: фамилия, имя, год рождения. Что писать в фамилию?

– Да я ведь говорю, Петрович пиши! Петрович у меня фамилия.

– Значит, отказываемся от дачи показаний? – сузил глаза Выхухолев. – Или нет, это даже не отказ, это дача заведомо ложных сведений. С целью введения следствие в заблуждение. Этому тебя в университете учили?

Петрович снова опустил голову. Потом вдруг оживился, вспомнив вычитанное где-то:

– А по какому делу меня допрашивают? И в каком качестве? Я имею право знать. Прежде, чем отвечать на любые вопросы.

– По какому нужно делу, – Выхухолев оторвался от компьютера. – И в каком нужно качестве. Мы пока дальше твоего отчества все равно не зашли.

– Выхухолев, ты можешь мне по-человечески объяснить, что происходит? – обратился к нему редактор другим голосом, без нажима. – Потому что я вообще ничего не понимаю.

Словосочетание «по-человечески» зацепило майора. Он себя считал мастером разговора именно «по-человечески» и в поучительных беседах с молодым пополнением любил ставить эту свою черту в пример.

– По-человечески? – переспросил Выхухолев. – По-человечески тут все просто, Петрович. Помнишь, мы тебе вчера пресс-релиз высылали – о том, что ограбление магазина и убийство раскрыты, что подозреваемый задержан?

– Помню.

– Так вот, открылись новые обстоятельства. После твоего звонка. И у нас в деле теперь новый подозреваемый в убийстве.

– Кто? – напрягся Петрович.

– Ты, – просто, как у Достоевского, ответил Выхухолев. Его вдруг осенило. Он нажал на кнопку интеркома:

– Андруша, ты там? Принеси мне паспорт этого маэстро. Писателя этого. Ну да, редактора. Давай, неси.

Андруша появился настолько быстро, что, казалось, он выпрыгнул в пространство кабинета прямо из интеркома. Выхухолев принял у него из рук раскрытый на нужной странице паспорт, величественно кивнул, давая понять, что Андруша может дематериализоваться, и вчитался в паспортные данные.

– Ты смотри, действительно «Петрович», – сказал он, увидев фамилию. – «Петрович Борис Никифорович». Ничего не понимаю. Как у человека такая фамилия может быть?

Он отложил паспорт: ему нужно было время, чтобы обдумать прочитанное. Он действительно был очень сильно удивлен.

– Ты где был в ночь 10 июня, Петрович Борис Никифорович? – спросил Выхухолев строго.

– Ясно где, – ответил Петрович, – спал. По ночам люди спят, Выхухолев.

– А где ты спал? – с подковыркой уточнил Выхухолев.

– На кровати. Между матрацем и одеялом.

– А видел тебя кто-нибудь спящим?

– Кто меня мог видеть, Выхухолев? Мать у меня умерла год назад.

– Никто, значит, не видел, – Выхухолев раздумывал, возобновлять ведение протокола или нет. – Выпил небось перед сном? – на всякий случай уточнил он.

– А какое это имеет отношение к делу? Ну да, выпил за ужином.

– Бутылку чернил?

– Сто пятьдесят водки.

Выхухолев задумался. 150 водки – не тот масштаб, чтобы начать убеждать Петровича в том, что тот забылся, впал в алкогольный психоз и устроил стрельбу в Малиново. Кроме того, один подозреваемый по схеме «выпил, убил, уснул» в камере уже маялся.

– Когда и где познакомился с этим гражданином? – милиционер протянул снимок, на котором убитый был снят торжественно, со вспышкой. Петрович подался вперед, выворачивая защелкнутые руки.

– Я с ним не знаком, – отрезал Петрович.

– А если подумать? – подался вперед Выхухолев.

– Если подумать – все равно не знаком.

– Не, ну так дело не пойдет, – разочарованно протянул Выхухолев. – Не хочешь говорить – не говори. Закроем тебя на пару месяцев, ты пока повспоминаешь, что да как.

– Выхухолев, ты чего ко мне доколебался? Я не понимаю, что сделал не так. Если ты о той статье по поводу роста подростковой преступности в области, так ее из Гомеля агентство прислало. Мы только разместили.

– Да при чем тут! – взвился милиционер. – Ты что, думаешь, мы тут в бирюльки играем? Петрович, ты подозреваешься в совершении тяжкого преступления. А алиби у тебя нет.

Он посмотрел в окно, за которым степенно, как Людовик XIV, прохаживался конь. Выхухолев не знал, кто такой Людовик XIV, но степенность коня оценил.

– Вот смотри, Петрович, – взял Выхухолев душевную интонацию. – Совершается убийство. РОВД сбивается с ног, роет землю, собирает по крупицам улики, но задерживает виновника по горячим следам. Тот взят буквально с поличным, все рассказывает. А потом звонишь мне ты и выясняется, что ты тоже был на месте преступления. Ночью, в магазине. Это как у нас называется? Это соучастие. А ты говоришь, под одеялом спал. Кто ж тебе поверит?

– Да ты о чем, Выхухолев? О том, что я тебе звонил и про деньги спрашивал?

– Именно об этом.

– Так, значит, был там пакет с деньгами?

– Да кто сказал, что был? – испугался Выхухолев. – Денег как раз не было. Но сам факт, Петрович: звонишь, уточняешь, как будто знаешь что-то. А раз знаешь, значит – соучастник.

– Да нам просто в редакцию сигнал поступил! – медленно, как ребенку, объяснил скованный редактор. – Сигнал, понимаешь?

– Ну, что там за сигнал – это районное управление «К» в компьютерах искать будет, – строго сказал Выхухолев. – Они у нас как раз по электронному терроризму специализируются.

– Да при чем тут компьютеры! – выкрикнул Петрович. – Позвонили нам! На проводной телефон. Я лично разговаривал.

– Кто точно звонил? – Выхухолев окончательно отодвинул компьютерную клавиатуру, взял листик бумаги и приготовился записывать.

– Откуда ж я знаю? Местный какой-то.

– С чего взял, что местный? – проявил профессионализм Выхухолев.

– Ну, речь у него была не вполне правильная. На «трасянке» говорил. Ну вот, позвонил, говорит, ошибка у вас в газете. Деньги были возле тела, в пакете, все дела. Позвоните, говорит, милиционерам и уточните.

– И ты позвонил, чтобы уточнить? – помог ему развить мысль Выхухолев.

– Ну а что, мне ведь реагировать надо? Вот, позвонил. А вы ворвались, избили, истязаете вот, – Петрович вывернулся так, чтобы были видны красные борозды, оставленные на запястьях наручниками.

– А как он представился?

– Да никак! Просто, говорит, ошибка допущена. Я его вполовину уха слушал, у нас цейтнот был, номер сдавали.

– И тебя, конечно, по-твоему, отпустить надо на все четыре стороны? – улыбнулся Выхухолев.

– Ну а как еще?

– Да так! – прикрикнул майор. – Ты можешь быть причастен к совершению тяжкого преступления! Куда ж я тебя отпущу, голуба? Ты ж умотаешь отсюда, потом ищи-свищи тебя по всей стране. Видели уже таких, проходили.

– Так что делать, Выхухолев? – спросил Петрович. – Протокол допроса ты не ведешь, вопросы мне задаешь, прямо скажем, странные. И вообще, дело это какое-то необычное.

– Отчего ж необычное? – навострил слух милиционер.

– Почему его РОВД расследует, а не прокуратура? Почему личность убитого до сих пор не установлена и ничего не делается, чтобы ее установить? Почему магазин уже возобновил работу, и возможные оставшиеся на месте преступления улики просто затаптываются, а? Почему со мной по этому делу опер из РОВД разговаривает, а не следак-мокрушник? Почему из Гомеля специалистов нет? Почему ты один колупаешься?

– Вот я не понимаю, что вы всюду и всем советы даете, а? – закатил глаза Выхухолев. – Как телевизор не включишь, везде – не пей кефир с соленым огурцом! Промакивай задницу не сухой бумагой, а влажной! Тьфу!

На этот комментарий Петрович не ответил.

– Ты скажи, Петрович, ты вот книжку про майора Пронина читал? – спросил милиционер с новым оттенком доверительности.

– Какую из них? – ответил вопросом на вопрос Петрович. – Их несколько.

Выхухолев не ожидал такого поворота беседы. Обычно он говорил подозреваемым про майора Пронина и, со ссылкой на моральный авторитет Пронина, предлагал сделать что-нибудь в интересах следствия. Но Петрович про Пронина знал, причем, возможно, даже лучше, чем сам Выхухолев. Это заводило следствие в тупик.

– Я так понимаю, чистосердечное признание ты писать не будешь? – опустошенно подвел итог беседы милиционер.

– Да какое признание? В том, что я убил человека, которого впервые тут на фотографии увидел?

– А хотя бы и такое. Суд бы потом установил, – безнадежно произнес милиционер.

– Да это же абсурд! – во весь голос крикнул редактор. – Абсурд!

– Ладно, Петрович, мы тебя, чтобы память освежить, поместим пока под административный арест по статье «хулиганство». А там посмотрим, – Выхухолев сделал какую-то пометку на бумажке.

– На каком основании?

– Оказывал сопротивление, препятствовал деятельности сотрудников милиции. Ругался матом, размахивал руками. Я сейчас Валентине позвоню, чтоб она на завтра в девять административный процесс провела, а пока попрошу ребят из РОВД показания записать. Они-то прекрасно видели, как ты ругался. Расхаживал по редакции и ругался.

Петрович обреченно молчал.

– И, главное, сука, прямо у себя в коллективе! – подогревая в себе злость, возмутился Выхухолев. – На глазах у всех! Такие слова говорил! Ужас! Ты бы хоть девушек постеснялся!

– Это неправда, – глухо отозвался редактор. – Я вообще матом не ругаюсь.

– Кто ругается, а кто не ругается, установит суд, – привычно заключил Выхухолев и нажал кнопку интеркома.

– Андруша, подозреваемого в камеру, приготовь одиночку, чтобы он не причинил кому-нибудь тяжких телесных. Буйный. Ну что, Петрович, до утра ты у нас превентивно задержан, а после суда будешь подвергнут административному аресту на пятнадцать суток.

– Ну и мудак же ты, Выхухолев, – с клокочущей яростью выдохнул Петрович.

– Вот видишь, а ты говоришь, что не ругаешься. Снова пошли оскорбления, угрозы, обещания свести счеты.

Выхухолев обошел задержанного сзади, отстегнул наручник от батареи и нанес быстрый, почти не заметный глазу, удар по правой почке.

– А! – согнулся в три погибели Петрович.

– Ну вот видишь, посидел в неудобной позе, теперь поясница болит, – посочувствовал ему милиционер, застегивая наручник на вывернутой за спину руке Петровича. – А вот вел бы себя как человек, не пришлось бы тебя приковывать. Подняв запястья допрошенного так, что того прижало головой почти к самому полу, Выхухолев передал тело Андруше.

Оставшись один в кабинете, милиционер покачал головой и сказал: «Во народ!» На этот раз даже он сам не смог бы определить, кому была адресована его досада. Достал мобильный телефон и быстро набрал номер.

– Сергей Макарович, ну поработали мы с этим журналистом. Да, поработали. Ну, конечно, все еще будем проверять, но, похоже, какой-то колхозник просто из Малиново звонил. Видно, мимо шел ночью, увидел, что в магазине дверь открыта, думал спиздить что-нибудь, но испугался, как тело увидел. Ну я же не знаю, мы ведь место так, приблизительно осматривали, ну понятно, почему, правда? Ага! – хохотнул он. – Во-во, чтобы себя самих не споймать! Ну! Так что переживать нечего. Я бы, конечно, мог всех этих малиновских по камерам рассажать, чтобы они признались, кто точно в газету звонил. Ну, ну! Да! Я вот и боюсь, что они тогда у меня все признаются! – он снова рассмеялся. Чувствовалось, что его собеседник в хорошем настроении. – А что с журналистом? Не, ну зачем сразу отпускать? Если сразу отпустить, он подумает, что мы тут в бирюльки играем. Пиздеть начнет на каждом углу. Задержали до утра, завтра его определим на пятнадцать суток. Может, вспомнит что. Не, не били. А что его бить? Не, ну если не поймет с первого раза, можно и «синих» подключить. Тогда снова закроем, возьмем Пятницу, он у нас самый лютый из «синих», в одной камере помаринуем суток пять и все – шелковым станет. Пятница ему объяснит. И понятия, и на кого можно, на кого нельзя. И про прокуроров, и про чекистов. Будет до конца жизни цветы к памятнику Дзержинского носить! Точно!

Выхухолев закончил разговор, чувствуя, что хорошее настроение собеседника передалось и ему. Напевая: «Хорошо живет на свете Винни Пух!», – он взялся разгадывать кроссворд. Однако столбики слов и однообразные определения как будто высасывали клокочущий внутри позитив. Чувствуя, что впереди у него – хороший, добрый вечер, Выхухолев вышел из участка прогуляться.