Текст книги "Сфагнум"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

На въезде в Буду тракторист резко дал по тормозам, куда резче, чем это было можно в транспортном средстве без амортизаторов, так что приятели почувствовали себя составными частями коктейля, смешиваемого в шейкере рукой равнодушного бармена.

– Ты чего тормозишь так? – крикнул Хомяк.

– Глядзице, мертвяк лежит! – ответил тракторист, показав под колеса трактора. Действительно, в тусклом свете фар можно было, всмотревшись, различить завернутую в лохмотья фигуру, лежавшую лицом вниз.

Выпрыгнули и кинулись ощупывать лежавшего. Он выглядел целостно, отделенных от тела конечностей не наблюдалось. Мужчина действительно лишь чудом не угодил под трактор – от коленвала его отделяло меньше метра. В ответ на ощупывания тот, не открывая глаз, вытянул перед собой правую руку с уверенно сделанной, крепкой дулей.

– Жывы! – с удивлением сказал водитель. – Странна, што яго никто да нас не пераехал!

– Ебаныуротхулинадаидиценахуй, – нечленораздельно выкрикнула фигура.

– Мужик, ты здоров вообще? – вежливо уточнил Шульга.

– Нахуйидзицехуливратемнувшинахуй! – не раскрывая глаз поддержал разговор лежащий. Он был сильно пьян.

– Давайце яго з дароги снесем у хату.

Они взяли лежащего под мышки и, как тюк, понесли во двор стоящего рядом дома. По пути несомый обмочился и сразу вслед за этим брыкнулся, больно ударив Хомяка ногой под дых. Тот, не отпуская ног пьяного, быстро нанес ему тычок носком кроссовка в область почки. Тот выгнулся, но промолчал. В окнах дома горел свет. Шульга внезапно узнал этот дом, узнал эти занавесочки, узнал яично-желтый свет лампы и даже мелькнувшую за занавесочками тень.

– Не, мужики. Не понесем его туда.

– Чаго? – удивился тракторист.

– Не надо его в дом, – попросил Шульга, – он же обоссался. Давай его тут, на лавке, возле колодца.

Они уложили спящего на лавку, тракторист попрощался с ними и умчался прочь на своем дьявольском агрегате.

– Чего не в дом? – вполголоса спросил Хома.

– Это батька Настин, – объяснил Шульга. – Пусть полежит, проветрится. Вдруг в доме парить начнет, руки зачешутся.

Он не стал объяснять, что боялся не только за девушку, но и самой встречи боялся, спонтанной встречи с быстрыми объяснениями, объяснениям как бы между прочим, – почему не пришел утром, почему исчез, и все это – на фоне того, что нужно уложить пьяного отца, а рядом Хомяк, да еще тракторист.

– Так давай грохнем дядю! – весело предложил Хомяк. Ему нравилось бить пьяных, – отмудохаем до синевы, чтоб он завтра кровью проссался, а послезавтра в холодец сыграл!

– Ты сдурел? Говорю же, отец Настин! – рыкнул Шульга. У калитки дома ждала баба Люба.

– Куды исчэзли? – строго спросила она.

Шульга хотел привычно соврать про камволь, но прикусил язык: с бабой Любой такие примитивные ходы не срабатывали.

– В Глуск ездили. В Лесохозяйственное училище поступать, – объяснил Шульга.

– И што, узяли? – недоверчиво вскинула голову баба Люба.

– Не. Не взяли. Экзамен по медведевистике провалили, – Шульга быстро подмигнул Хомяку. – В следующем году учебники про медведей почитаем и опять будем поступать.

Баба Люба удовлетворенно кивнула: она была убеждена, что городские в такие серьезные заведения, как лесохозяйственное училище, поступить не могут. А если даже и поступят, то будет от этого только мор, неурожай и пожары.

– А дзе дружок ваш?

История Серого была настолько удивительна, что Шульга решил рассказать ее почти правдиво.

– Он себе подружку нашел.

– У Глуске? – хлопнула в ладоши потрясенная баба Люба.

– Нет, в Октябрьском.

– Только у нее муж есть! – встрял Хомяк, которому наконец удалось сказать гадость про очаровавшего его человека.

– А як зовут?

– Пахом, – ответил Шульга. – Не подружку, мужа.

– Пахомава рассамаха?! – встревожилась баба Люба. – Ах ты ж лярва! И вы яго там з этай русалкай кинули?

– С какой русалкой? Хорошая девушка. Прилежная, – тепло улыбнулся Шульга.

– Што вы к ней палезли? Яна ж русалка, не чэлавек! – вскрикнула баба Люба. – Выглядзит, как чэлавек, но – не чэлавек! У нас все к ей не падходзят на дзесяць шагоу, баяцца! И мамка у ней такая ж была! Чаго вы пашли?

– Нас муж позвал. В гости, – Шульга изо всех сил пытался трансформировать дикую сделку, заключенную Серым на развалинах таверны, во что-то приличное.

– Яна русалка, панимаеце? Не такая, як у сказках, а настаяшчая. Што пра их мая баба казала – што кагда-та дауным-дауно, да рэвалюцыи, русалки были абычными девушками, толька тапелицами. Из-за няшчастнай любви утапилися. И з тых пор стали русалками. Раждаются на свет, памирают, как людзи. Толька – русалки. Ну, так старые людзи гаварыли, но я думаю, эта ерунда, забабоны и суеверыя! А вот што точна вам гавару, так это што русалка мужыкоу са света сжывае! Пахом яшчэ тры года назад не пиу, не курыу дажэ! С армии прышол, хату паставил. А як яна с им жыць начала – трапачка адна асталась ад Пахома. Инвалид он тепер! Пье не устае!

– Нет, вы не правы, баба Люба, – мягко остановил ее Шульга. – Мы, наверное, о разных людях говорим. Там другая ситуация: он – алкаш, унижает ее, вы б знали, что только с ней делает. А она – ангел, терпит молча. Плюс на ней все хозяйство.

– Дык друг эты ваш с ей астался? Вой-вой! – запричитала баба Люба. Она перекрестилась сложным крестом: помимо четырех привычных точек, к которым прикасаются при наложении крестного знамения, она ткнула собранной в щепоть ладонью в свои губы, плечи, щеки и бедра.

– Главное, што б он с ей не любился, – сказала она строго. – Если не выдзержит, если ана ево заташчыт пад адзеялы, усе – не спасем вашэва прыяцеля.

– У него презерватив есть, – криво усмехнулся Хомяк.

– Ты полыбься яшчо! – передразнила его баба Люба. – Вы не у горадзе! Тут вас анальгин не спасет!

Причитая, она вышла из хаты.

Глава 14

Глусский райисполком располагался на главной площади города Глуска рядом с пугающе-непонятным плакатом «Биоразнообразие – это наша жизнь». Плакат изображал шагающего по полю аиста, брезгливо несущего в клюве лягушку. Семантика плаката была настолько широка и туманна, настолько легко обратима как в области, связанные с борьбой с врагами (лягушка), так и в темы, завязанные на продолжение рода и жизни на Земле (аист), что хулиганы боялись осквернять плакат, а заезжие любители граффити предпочитали покрывать тэгами заборы и административные здания. На третьем этаже Глусского райисполкома находился кабинет председателя, украшенный китайским искусственным камином с подсветкой из рубиново-красных лампочек. Стены кабинета были отягощены тремя помещенными в рамки грамотами победителя районного конкурса «За духовное возрождение», живописным полотном, изображающим красоту глусского края в гуаши, пол – украшен роскошным ковром с государственным гербом. Кроме того тут находился массивный офисный стол и коллекция вересковых трубок, которые никогда не разжигались, но призваны были подчеркнуть глубокомыслие хозяина кабинета. Был тут и пенополистироловый глобус, вмещавший до шести бутылок виски.

В кабинете председателя Глусского райисполкома сидели председатель Глусского райисполкома Петриков и председатель Глусского совета депутатов Степаненя. Они были погружены в задумчивость, возможно – оттого, что только что ознакомились с содержимым глобуса-бара.

– У цибя, Симен, памидоры не чырнеют? – спросил председатель исполкома у председателя совета депутатов.

– Не чырнеют, – ответил собеседник.

– А у меня чырнеют.

– Плоха.

– Ясна, што плоха. Ано на вкусавых качыствах не атражается, но некрасива. На стол не паставиш.

– А дзе чырнеют?

– Сьнизу. Сьверху нармальные, зиленые. А сьнизу чорные.

– А ты пырскау?

– Неа, не пырскау.

– Я у тым годзе тожа не пырскау, – развел руками Семен. – И у меня пачырнели. А у этым папырскау и не пачырнели. Нада пырскаць.

– А как ты пырскаеш?

– Бяру вядро, дзихлафос разважу и з веникам па радам иду. Веник у вядро макаю и пырскаю.

– И памагае?

– Ну гавару ж цибе, не пачырнели.

– А ничыво, што дзихлафосам? Это ж химия.

– Дык дзихлафос эта не нитраты какие-нибудзь. Это натуральная химия. Ана дажэ палезна для жылудка и двенаццатиперстнай кишки.

В кабинет заглянула секретарь председателя Глусского исполкома Верочка. Верочке было 60 лет.

– Не сичас! – разозлился Петриков. – Заняты. Чай зьделай. Ему не понравилось, что Верочка не постучалась, и Верочка это поняла: за тридцать лет совместной работы с Петриковым она научилась улавливать самые тонкие нюансы в его настроении.

– Глядзи, Симен, што мне камерсанты прэзентавали, – улыбнулся Петриков Степанене и достал IPhone 4G.

– Так а што тут такова? – спросил Семен. – У меня тожэ телефон есьць.

– Не, ты глядзи.

Петриков запустил на телефоне игровое приложение «FishingPro». На экране появились пруд и удочка.

– Во, сначала нада забросиць, – Петриков взмахнул телефоном, проследив, чтобы леска с наживкой упала далеко от берега, – типер ждем. Инагда нада нармальна падаждаць. Как в жизни. Можа, яшчэ па пяць капель? Степаненя покачал головой:

– Хватит. Сичас жэ не праздник. У Петрикова клюнуло.

– О, глядзи, павило! Сматры, тилефон весь вибрируе! На, патрогай!

Петриков дал собеседнику потрогать трубку. Та действительно вибрировала.

– Шчас нада ташчыць. Вот, тут катушка как будта. Ставиш палец на яе и круциш. Круциш, нада быстра-быстра!

Председатель исполкома скорчился с телефоном в руках, вырисовывая пальцами окружность на экране. Воротник его рубашки сбился, галстук съехал.

– Сарвалась, чорт! Надо была рэжчэ круциць! – разочарованно сказал Петриков. – Нада сказаць камерсантам, штоб ани перадзелали телефон. Штоб не срывалась.

– А у чом смысл этава? – спросил председатель районного совета депутатов у председателя районного исполкома.

– Как у чом? Рыбу вытаскиваць.

– А зачэм цибе рыба? Цибе, штоли, есьць нечыва?

– Не, эта для инцирэса.

– Какой тут инцирэс? Вот если б тут бабу голую паказывали, если выиграеш.

– Это идзея! Нада камерсантам сказаць, штобы перадзелали. Штобы баба голая паказывалась. И штоб рыба не срывалась.

Председатель райисполкома взял карандаш и записал что-то в планере. В дверь постучались.

– Што там? – властно спросил хозяин кабинета.

– Можно? – заглянула Верочка.

– Можна, – кивнул Петриков.

Зашла Верочка с подносом, на котором стояли две чашки, чайник, сахарница, блюдце с вареньем. Чашки были украшены большими алыми цветами и выглядели недостаточно государственно.

– Может, уже Выхухолева позвать? – спросила Верочка, подавая чай.

– А дауно сидит? – спросил хозяин Верочки.

– Полчаса где-то.

– Ладна, зави.

Вошел Выхухолев. Он выглядел перепуганным. Его впервые позвали в этот кабинет. До этого он встречался с Петриковым и Степаненей исключительно в неформальных условиях, обеспечивая порядок во время их отдыха на природе. Роль Выхухолева обычно сводилась к тому, чтобы перекрыть въезд в лес, стать на входе в охотничий домик, никого не впускать, ну и иногда поджарить шашлычка, если повара попросили жалобно спеть «Ой, то не вечер, то не вечер».

– Ну што, Выхухалеу? – спросил Петриков.

– А что? – еще больше испугался милиционер.

– Вот ты нам раскажы, што? – напустил еще больше серьезности на себя Петриков.

– Все под контролем, – вежливо сказал Выхухолев. Подумав, он предупредительно переспросил: – Ведь все под контролем?

– Чэпэ у цебя, Выхухалеу, – покачал головой Петриков.

– Какое ЧП? – побледнел Выхухолев.

– Чалавека убили. Непарадак.

– Ну, это не ЧП, это рабочий момент, – ноги Выхухолева мелко затряслись. Больше всего он боялся, что сейчас его спросят о лежащих дома в холодильнике долларах, и он начал продумывать, как будет защищаться. Версии, объясняющие доллары в холодильнике, в голову не шли, спотыкаясь о неожиданно пришедшее воспоминание, что он забыл поставить размораживаться говядину на ужин.

– Как рабочы мамент? – не согласился Петриков. – Жизнь чэлавека – для нас самая глауная цэннасьць. Задача гасударства – абеспечыць непрыкаснавеннасьць жызни и здароуя сваих граждан, так?

Выхухолев расслабился, так как понял, что его вызвали скорей на профилактическую беседу, нежели на конкретный разговор о вскрывшихся фактах.

– Ты садись, Выхухалеу, – предложил Степаненя. Выхухолев примостился у края стола и обобщил:

– У нас за прошлый год в районе 12 убийств. Так что рабочий момент. В данном случае силами РОВД был обеспечен выход на преступника по горячим следам. Подозреваемые задержаны. Даны признательные показания. Дело уже практически готово к передаче в суд. Картина преступления восстановлена по секундам. Рабочий момент.

– Эта ты маладзец, што па гарачым следам, – похвалил Выхухолева Петриков.

– А что, из Минска звонили, может? Или из Гомеля? – решил милиционер прощупать причины вызова.

– Есьли б па тваей рабоце з Минска пазванили, Выхухалеу, ты бы не у нас абъяснения давал. А у кампецентных органах, – заверил его Петриков.

– Майор, ты зачэм газету закрыу? – строго спросил председатель районного совета депутатов.

– Почему закрыл? – на душе у Выхухолева потеплело. Он понял, что вызвали его из-за Петровича, а Петрович серьезных проблем причинить не мог. – Я проверял алиби у подозреваемого. Потому что у нас перед законом все равны. Будь ты милиционер, журналист, доярка или конюх. В процессе следственных действий подозреваемый повел себя неадекватно. Размахивал руками, ругался матом. Пришлось всю технику изъять для проверки. И потом, что он все пишет?

– Не, ну панятна, – предупредительно согласился Петриков, – он и нам ужо вот тут сидит, – он ткнул в горло.

– Но людзи привыкли: кажнае утро прыходзит газета, – объяснил Степаненя. – А у ей праграма перадач на дзень. А кагда газеты нет, где сматрэць праграму перэдач? Выхухолев виновато пожал плечами.

– Ну што, панимаеш, што сдзелау? Милиционер виновато кивнул.

– Ва сколька серыал «Сваты» сегодня? А? Выхухолев не знал.

– Жонка уже трэци дзень с шасьци вечыра возьле телевизара вынуждена сидзець, штобы ничыво важнага не прапусьциць, – осуждающе сказал Степаненя.

– Виноват, товарищи. Будем исправлять ситуацию. Может, даже досрочно отпустим, если надо, – пообещал Выхухолев.

– А как у цэлам ситуацыя с прэступнасьцю? – скучая поинтересовался Петриков.

– Ведем профилактику. Работаем в школах. Введена лекция о вреде табакокурения и алкогольной зависимости в лесотехническом техникуме. Ведется патрулирование прилегающих к винно-водочным магазинам районов с целью предотвращения преступлений, совершаемых в состоянии алкогольного опьянения. Начаты концерты коллективов художественной самодеятельности в сельских клубах в деревнях, чтобы люди не только, значицца, пили, но имели культурную программу. Планируем ограничить продажу алкоголя после двадцати двух. В июле у нас будет месячник сдачи незарегистрированного оружия. Кто отдаст государству незарегистрированные двустволки, тому за это ничего не будет. Введен учет потенциально социально опасных элементов.

– Ты, Выхухалеу, падпаукоуникам стаць рэшыл? – внезапно пожурил его Петриков.

– Откуда вы узнали? – улыбнулся Выхухолев.

– Харакцирысцику на цибя запрасили. С верха, – покачал головой Петриков. – И мы вот с Сименам сидим и не знаем, как на цибя харакцирысцику писаць, если ты у падпаукоуники пашол и да сих пор не праставиуся.

– Проставлюсь, как звание получу! – шуточно отдал честь Выхухолев. – Еще ведь не присвоено!

Петриков посмотрел на него с улыбкой:

– Выхухалеу, Выхухалеу. Жук ты жуком, а без цибя раён пагибнет. Цыны цибе нет. Усе на цибе дзержицца. Ордзен цибе нада даць, а не звание падпаукоуника. Выпьеш с нами?

– Вообще-то нельзя, я ведь при исполнении, – Выхухолев зажмурился, втянул голову в плечи и махнул рукой, – но с такими людьми да в таком кабинете, да за одним столом когда еще буду!

Петриков открыл глобус и достал бутылку Famous Grouse.

– Ты пець умееш? – дальновидно спросил у Выхухолева Степаненя, осознав, что встреча может затянуться.

– Еще как! У меня бабка в районном театре Жизель танцевала! – с гордостью сказал Выхухолев, понимая, что наступает, возможно, самый главный момент в его карьере.

Глава 15

– Дала, – подтвердил Серый.

Он развернул на столе украшенный трехцветными пауками льняной рушник, внутри которого притаился пирог с капустой:

– Во. Угощайтесь, пацаны.

На дворе было позднее утро, Хомяк и Шульга не ужинали вечером накануне. Поэтому, отталкивая друг друга локтями, они накинулись на пирог, ломая мякоть руками, кроша плетеный кантик, выгребая начинку горстями.

– Сегодня с утра спекла. В дорогу.

– Ну и как она? – требовал подробностей Хомяк.

– Нормально, – задумчиво пожал плечами Серый. Он не был настроен делиться подробностями.

– Не, ну ты расскажи пацанам, че ты? – хихикнул Хомяк, который жаждал убийственных подробностей ночи, проведенной Серым с взволновавшей Хомяка женщиной. Эти подробности нужны были ему как обезболивающее, помогающее скорей забыть ту вспышку сердечности, которая мелькнула в нем вчера, когда он созерцал ее красоту.

– Дала, – повторил Серый и набрал полный рот пирога, чтобы не говорить больше ничего.

– Сейчас сядем, прикинем, что делать, – Шульга лодочкой держал ладонь у рта, чтобы не просыпать крошки на пол. – Сейчас, доедим только. Вкусно, сука!

Хлопнула входная дверь, и в сенях послышалось тяжелое дыхание старой женщины.

– А вот и баба Люба. Вы, может, нам молочка принесли? – приветливо крикнул в сени Шульга.

Баба Люба действительно несла в руках алюминиевый жбан с кисляком – закисшим в тепле жирным деревенским молоком.

– Наце, паешце, – предложила она. – Тольки ж не пихайцеся галовами у жбан, як свиньни! – прикрикнула она. Ложку вазьмице! Ты чыво с русалкай пахомавай связауся? – строго спросила она у Серого.

– Она не русалка, – защитил он девушку. – Она порядочная. Только несчастная в личной жизни.

– Ты з ей коузауся? – спросила баба Люба. Серый фыркнул, взял ложку и принялся за кисляк.

– Ковзался он с ней, – ответил за Серого Хомяк, – еще как ковзался. Всю ночь. Она, видите, аж пирога завернула, так он с ней удачно ковзался. Так ей понравилось. А, Серый? Понравилось? Но он нам, корешам, не говорит, что да как.

– Как сябе чувствуеш? – внимательно посмотрела на Серого баба Люба.

Тот сделал вид, что не заметил вопроса.

– Нормально он себя чувствует, – обнял его за плечо Хомяк. – Только в паху у него болит. Болит ведь в паху, а, Серый? Натрудил он это место, понимаешь, баба? Натрудил, ай, натрудил!

– Можа и дзейсцвицельна пажалела она хлопца, – с сомнением в голосе пропела баба Люба. – Есьць вон как. Как здаровы.

– Может, баба Люба, и не русалка она вовсе? – белозубо улыбнулся Шульга.

– Вы зачэм берэг канавы раскапали? – перескочила на другую тему старая женщина. – Усе золата ишчэце?

Шульга смутился и пожал плечами.

– Усе сейчас золата ишчут. Нихто работаць не хочэт. Усем штоб из земли золата выкапаць и да канца жызни пьяным хадзиць.

Шульга понял, что сейчас последует долгая нравоучительная лекция о пользе труда для человека, а потому решил сказать правду.

– Баба Люба, деньги нам очень нужны.

– Усем нужны! – отмахнулась баба Люба.

– Нам они особо нужны. Большие деньги. Задолжали мы очень плохим людям. Если мы этим людям деньги не вернем, они сюда приедут и всю деревню выжгут, как немцы.

– А што ж вы у милицыю не пайдзеце? – нахмурилась баба Люба. – У нас в СССР дауно уже дзерэуни нихто не жжот.

– Потому что милиция против них не поможет.

– Ну, тагда идите у Минск, к Шойгу, каторы па чрэзвычайным ситуацыям глауны, – вспомнила баба Люба силу, которая сильнее милиции. – У Шойгу усе есць, дажэ верталеты.

– И Шойгу не поможет, – заверил ее Шульга. – Нам либо деньги найти, либо умирать, понимаете? Оттого и про золотые монеты у вас выясняли. Клад нам нужен.

– Особо нужен, – решил Хомяк усилить слова Шульги, чтобы женщина им помогла, если может.

– Нет, вы не волнуйтесь. Вас они не тронут, – утешил ее Серый. – Нас вон на груше повесят, а вас жечь не станут. Не сорок второй год.

– Вон ано што, – покачала головой баба Люба и добавила, не меняя голоса. – Вой-вой-вой.

Пирог кончился, Хомяк с Шульгой воевали за последние капли кисляка.

– Што я вам скажу, рэбята. Абычна гарадским не гаварат, но у вас беда, так я скажу. Кладау тут есть, нармальна. И залатых, и брыльянтавых, и фарфоравых. Я дажа знаю, где адзин закопат. Проста абычны чалавек клад не аткапает.

– Почему не откопает? – не согласился с ней Хомяк. – Шуля, покажи ей серебро.

– Мы нашли в Октябрьском. Кубышку-не кубышку, черт знает что. А там медяки и серебро, – он достал из карманов монетки.

– Эта – сор, а не клад, – усмехнулась баба Люба. – Я вам кажу пра скарбы, панимаеце? Пра скарбы, каторые у земле тут. Кагда чэлавек за старым часом скарб ховал, он в асобае врэмя эта делал и па асобаму уму. На Юрья закапае – на Юрья толька можна аткапаць. На Николу закапае – адкапываць нада у ноч, у цемень, прачытаць пацеру «Богу божае, цару царовае». Иначэ не адкапаеш, лапату сламаеш или ишчо што. А кагда настаяшчый клад хавали, то сложна варажыли. И без варажбы не адкапаць. Чалавек мог начытаць, каб ягонаваму сыну земелька выкинула той клад пасля таго, как у таво усы паявяцца. А вы, гарадския, идзеце, капаеце, клад у вас пад носам, а вы яво увидзець не можэце. Чытанак многа, напрымер – можна, штоб выкапал, но шэю свернул, той хто выкапал. Или ишчо есьць такие клады, што ты да крышки кораба дакапаеш, а дальше не можаш, капаеш, а яно у землю уходзит, панимаеце?

Приятели внимательно слушали.

– Баб Люб, – молитвенно вскинул ладони Шульга, – ну покажите нам, пожалуйста, где клад лежит и скажите, как откопать. Что прочесть надо, куда там плюнуть, как что. Пожалуйста. Убьют нас, баб Люб.

– Слухайце сюда. Как адкапаць, я вам не скажу. Но скажу, как найци чалавека, каторы вам паможа. Он усе пра клады знае, глаунае, штоб вы яму панравилися.

– Да мы, баб Люб, что угодно! – скороговоркой заговорил Шульга. – И дров наколем, и денег дадим. Что угодно.

– Э, парэнь! Кали б так! Дзенег яму не нада, он усе можэ, панимаеце? Зачэм яму дзеньги? Прыдзице, паенчыце, паклянчыце, можа он вас и выручыт. Но он цемны. Инагда чэлавека можа са свету сжыць патаму, што той зубам не так цыкнул. Не панравился.

– Нам терять нечего, бабушка, – пробасил Серый интонацией русского богатыря.

– Что за человек, женщина? Как найти? – сел рядом с ней Хомяк. – Где живет?

– Так Сцяпан эта. Насцёнкин бацька.

– О нет, это мимо! – махнул рукой Шульга. – Мы его вчера видели. Он в бессознанке полной. Три слова сказать не может.

– Дзе вы его видзяли? – удивилась баба Люба.

– Он вчера тут на дороге лежал. Возле дома Настули. Мы его чуть трактором не переехали.

– Эта не той Сцяпан, – покачала головой баба Люба. – Той Сцяпан на балоце жывет. Да яго дайци нада. Сложна очэнь.

– Что значит «не тот Степан»? Однофамилец что ли? – удивился Шульга.

– Не, пачыму аднафамилец? – удивленно переспросила баба Люба. – Сцяпан у нас адзин.

– Так это тот же человек?

– Той жа, – подтвердила баба Люба.

– Только иногда трезвеет и на болота уходит?

– Не! Гавару ж! Сцяпан!

– Отец Настули? – уточнил Шульга.

– Ага, – подтвердила баба Люба, – тольки эты тут, у дзирэуне, пье. А той на балоце.

– Как это может быть? – злым шепотом спросил у Шульги Хомяк. Шульга на него шикнул.

– Так это брат, наверное? – высказал предположение Серый.

– Каки брат? Таки ж Сцяпан. Толька болей строги. И старшэ год на пяць.

– Я ничего не понимаю, – в голос сказал Хомяк и обхватил голову.

– Хаця не. Не старшы, – подумав уточнила баба Люба. – Не, таки ж. Толька не пье.

– Баба Люба, вы, может, нас к нему проводить можете? – взмолился Шульга.

– Не, баба старая ужо. Я еле хаджу. Идзице к Грыне, хай он вам дарогу пакажэ.

Приятели вывалили из хаты, как три выпущенных из стойла на выгон жеребца, и галопом помчались через село.

– Шняга какая-то, – недоумевал Хомяк на ходу. – Что это значит вообще? Степан, да не тот. Такой же самый, только на болоте. И не пьет.

– Ты, Хома, тут лето бы прожил, перестал бы удивляться, – урезонил его Шульга. – Здесь – не город, – повторил он за бабой Любой.

– Не, звучит все как-то мутновато, – сомневался и Серый. – Какие-то клады заговоренные, какие-то колдуны болотные. Как вообще человек может на болоте жить? Он же не бурундук.

– А помните, пацаны, я говорил, что дымок видел и хижину? – вспомнил Шульга. – Когда машину топили? Вы еще сказали, что приснилось мне, типа?

– Помню! – остановился Серый.

– Вот вам и объяснение, – развел руками Шульга. – Все сходится. Ну а по поводу Степанов двух – хер его знает, может разделился как-то. Случается же такое. Жил-жил человек, а в один день просыпается, а его уже два. Один на работу идет, другой детям пеленки гладит.

– Я не слышал, – сплюнул под ноги Хомяк.

– А я читал в журнале. Только не помню, в каком, – соврал Шульга.

Гриня Люлька стоял у калитки, курил и занимался художественным выпусканием дыма. Грине было интересно понять, почему из ноздрей и рта дым может выходить одновременно, а из ушей пока выпустить дым не получалось. Когда Гриня зажимал нос, закрывал рот и тужился, внутри ушей что-то хлопало и ему казалось, что дым вот-вот повалит, надо еще поднапрячься. Но что-то мешало, что-то стояло между ухом и дымом.

– Здорово, рэбята! Выпиць есць? – поприветствовал он их издали.

– Не, Гриня, нет, – вежливо ответил ему Шульга. – Мы к тебе по делу. Поможешь – дадим на выпить.

– И што за дело? – Гриня послал тонкую струйку дыма вверх.

– Ты, Гриня, знаешь Степана? Который на болоте живет?

Игривое Гринино настроение изменилось. Он на секунду замер в картинной позе с задранной головой, в которой окуривал дымом небеса, а затем быстро затушил чинарик о забор и начал застегиваться, показывая, что куда-то ужасно торопится.

– Знаю, – сказал он в сторону.

– Можешь нас к нему привести?

– Не, не магу, – уверенно отказался он. – Папрасице бабу Любу.

– Гриня, баба Люба нас к тебе и послала, – объяснил Шульга.

– Ана паслала? – Гриня крякнул и сделал обиженное лицо. – А чыво сама не пашла с вами на балота?

– Она старая. Ей уже сто лет, наверное.

– Дак ана как па грибы идзет, трыццаць киламетрау па лесу праходзит. Пусьць не дурыт галавы. Пусць ана видзет.

– Гриня, она отказалась! – не отставал Шульга.

– Если ана атказалась, так и я аткажусь, – Гриня нервно открывал и закрывал калитку.

– Гриня, мы тебе много денег дадим, – соблазнял Шульга.

– Двадцать! Нет! Двадцать пять! Тут за такие деньги ого-го что делать готовы!

– Не, рэбята, идзице вы сами на балота! – качал головой Гриня.

Серый, наблюдавший за сценой молча, вынял из кармана увесистый пук белорусских денег и обратился к приятелям вполголоса: «Давайте соберем, что есть». Те повытряхивали из карманов все, что у них было, и протянули Серому. Тот слепил купюры в один денежный ком и на двух руках поднес его мужчине.

– Вот, смотри. Даем все, что есть. Это для тебя – очень много. Это – до хуя. Бери и веди. И не выебывайся.

– Не, рэбята. Не магу, – голос Грини приобрел плаксивые интонации. – Вот чэснае слова. Не магу. Вот если б вы мне из горада кампутэрную мышь прывезли – тагда бы падумал. И дажэ тагда бы адказауся. Патаму што не магу.

– Да что такое! – крикнул Хомяк. – Что, сложно к болоту прогуляться? Тебе? Сложно? Чего ты ссышь? Нас четверо, постелим любого, чего ссышь?

– Рэбята, мне вон нада сена паварочаць. Пайду я ужэ. Серый повторно сунул ему под нос денежный сноп.

– Дядька, подумай. Тут же твоя пенсия за пять лет. Или что у вас тут платят, не пенсию, а что? Трудодни твои. Ну? Бери давай и веди!

– Рэбята, многа работы па хазяйству, – покачивая головой развернулся Люлька и медленно побрел вглубь двора.

– Слышь, у тебя немцы в роду есть? – перешел на угрожающий крик Серый. – Ты сам не немец случайно? Что ты, ссука, как немец, как не русский? Охуел? Не боишься, да? Нас не боишься, хуйни какой-то боишься?

Шульга похлопал его по плечу:

– Уймись, братан. Соседа не надо шлифовать. Он же свой, деревенский, – Шульга глубоко вздохнул. – А вообще, не так сложно этого колдуна найти, если мы его камору с машины видели. Сами доберемся.

Троица уныло побрела домой. Молчали. Где-то далеко лаяла собака – ее лай казался воспроизведением одного и того же звукового фрагмента, зацикленного в ди-джейском лупе.

– А вообще, – начал Серый такой интонацией, как будто все трое крепко выпили и настало время поговорить по душам, – я ей говорю. Давай, выходи за меня. Барбоса твоего в ЛТП сдадим, пусть лечится. Там доктора, ванны. А она: не, говорит, мы не в городе. У нас так нельзя. И плачет. Если, говорит, вышла за него замуж, это навсегда. И плачет. Баба Люба ждала их на лавочке у хаты.

– Ну што, сагласиуся Гриня вас вести? – спросила она встревоженно.

– Нет. Говорит, если вы отказались, значит, и он не поведет. Боится он этого Степана. Или ленится просто.

Все трое прошли в хату, женщина потянулась за ними.

– Баба Люба, завели б вы нас сами, а? – снова стал упрашивать Шульга. – Гриня говорит, вы по тридцать километров за грибами проходите.

– Не, не магу, хлопцы. Адно дзела за грыбами, другое дзела на балота к Сцяпану. Я аттуда не вярнусь. Старая ужо.

– Да отстань ты от нее! – попросил обиженный на деревенских Серый. – Чего ты упрашиваешь? Сами найдем.

– Баба Люба, а как Степана в болоте найти? Вы карту можете нарисовать? – настаивал на помощи Шульга, который явственней представлял себе масштаб предстоящей им экспедиции.

– Вой-вой, а што вам карта? – заквохтала баба Люба. – Нашто яна? Дарога у балоце адна. Адна дарога. Слышыце? И ведзет ана к Сцяпану. Свярнеце с этай дароги – утопнеце. Будзеце идти – прыдзеце. Можэт, не сразу, можэт, пакруциць вас кушчаль, но найдзеце. Зделайце сабе палки – перад сабой дарогу мацаць, шчупы такие, зделайце и идзице, памалиушыся. Если Сцяпан захоча, дайдзеце да яго. А не захоча – пакружыце и абратна прыдзеце. Если дурыць не будзеце – не засасе.

– Сапоги дадите? – обаятельно улыбнулся Шульга. Он знал, что если баба Люба посылает их на верную смерть, сапог она не даст, так как утопить сапоги вместе с негодными городскими гостями ей будет жалко.

– У меня тольки адна пара. Карычневенькия, – подумала она вслух, – ат Пятра маяго асталися. Ну ладна. Дам. Тольки ж вы их мне аб сук яки не прапарыце.

Серый задумчиво чесал голову.

– Пацаны, у вас у кого расческа есть? – спросил внезапно он.

– А че такое? – спросил у него Хомяк.

– Ну дай расческу.

– Зачем тебе? Так ее драл, что волос из головы навырывала? – по-лягушачьи ухмыльнулся Хомяк. Он все не мог простить женщине, что не способен был перестать о ней думать. И того, что рассвет та встретила с другим, пусть даже и пацаном из его, Хомяка, бригады.

– Ну надо! Дай!

Хомяк с видимой неохотой полез в спортивную сумку с надписью «Мукачево», с которой прибыл в Буду, и достал расческу, часть зубцов у которой отсутствовала. Когда Хомяку было нечем заняться, он задумчиво их выламывал, расшатывая из стороны в сторону.