Текст книги "Сфагнум"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 19

– Ушли? – спросил Хомяк, когда Степан увел Шульгу с поляны.

– Ушли, вроде, – вытянул шею Серый. – А ты че хочешь?

– Сейчас промацаем этого колдунца, – Хомяк, блатновато пританцовывая, направился к хибаре и, под внимательными взглядами двух черных воронов, сидевших на ее крыше, открыл дверь нараспашку. – Слышь, Серый, постой на шухере. Паси. Если завидишь чего, свистни, я срою.

Света внутри не было никакого, Хомяк заприметил стоящую у входа керосиновую лампу, но керосина в ней не было. Пол – земляной. У обложенной большими камнями печи был виден настил из бревен и досок, на котором топорщился старый матрац с накиданными на него одеялами и одеждой. Быстрыми руками вора Хомяк прошелся по стенам, обнаружил в темноте несколько полок, на которых лежали завернутые в целлофановые пакетики высушенные травы, несколько охотничьих патронов с целыми капсюлями, но без пуль, заткнутые шариками из бумаги.

– Слышь, Серый, он че? Совсем больной? Бумажками пуляе? – показал патроны Хомяк.

– Не, Хома. Там дробь внутри. На место поставь. А то увидит, что мы тут шарыжили, яйца оторвет. Он же колдун.

Так же тут нашлась книжка без обложки и несколько черно-белых фотографий Степана в военной форме с автоматом «Калашникова», под палящим азиатским солнцем.

– Гляди ты. В Афгане был. Потому такой ебнутый, – с уважением произнес Хомяк. Люди, имеющие богатый опыт стреляния по другим людям, вызывали в нем трепет.

В хате также нашлись банки с лекарствами, имевшими острый и неприятный запах, и несколько газетных скрутков, в которых были неопознаваемые корешки.

– Ни бухла, ни рыжья, – констатировал Хомяк. – И где винтарь – непонятно. Может, под кроватью? Не, и под кроватью нет. Ни волшебной палочки, ни посоха с огненными шарами. Короче, вроде колдун, а живет, как бомж.

– Он потому и колдун, что ни рыжья, ни лэвэ ему не надо, – Серый присел у тлеющего костра.

– Не, ну что это за колдун? – пожал плечами Хомяк. – Вон в Индии недавно один колдун отдуплился. Так у него даже свой вертолет был. Не говоря уже про роллс-ройсы.

– Какая страна, такие колдуны, – хмуро хмыкнул Серый, и было непонятно, про какую страну он говорит: про Индию или про родину. – Айда ягоду жрать!

Некоторое время у приятелей ушло на то, чтобы определить, какая из ягод – красная, синяя продолговатая или синяя круглая – является той самой «голубикой», которую надо есть, чтобы почувствовать опьянение. Красную они сообща идентифицировали как клюкву, а вот насчет двух ягод одинакового цвета вышел спор. В результате, решили, что «голубика» – это та, которая крупней и чуть вытянутая, потому что на ней действительно встречался белесый налет, который легко смазывался пальцами. Сначала приятели искали кайфа, аккуратно снимая по ягодке с куста. Затем принялись вырывать кусты пуками, обкусывать ягоды и отшвыривать отработку в сторону, из-за чего поляна покрылась растоптанными, смятыми растениями, вывороченными с корнями. Затем Серый и Хомяк просто подходили к кустику с ягодами и грубо обжимали его руками, превращая ягоды в сплошную черно-синюю массу, которую, размазывая по губам, отправляли в рот.

– Чего-то не забирает, – сказал Хомяк, весь синий от ягодного сока.

– Ну. Не вставляет! – поддержал Серый.

Приятели разлеглись на травке и принялись загорать. Тело Хомяка было костлявым и имело куриный оттенок. Торс Серого, покрытый ножевыми шрамами, играющими под кожей мышцами, напоминал о бультерьерах – из тех, кого проще усыпить, чем обучить гуманизму. Приятели были разбужены бодрым криком колдуна:

– Привет, Петька! Привет, Васька!

Вороны снялись с крыши и принялись приветственно кружить над Степаном. Хомяк и Серый, ошалело тряся тяжелыми от дневного сна на солнцепеке головами, встали с мест, обнаружив на сгоревшей коже оранжево-алый оттенок, который свидетельствует о полной готовности раков.

Вслед за колдуном на поляну выплелся Шульга, придавленный к земле тяжелым мешком – он едва шел от усталости и, подойдя к кострищу, без сил упал, широко раскинув ноги.

– Ты чего, Шуля? – настороженно спросил Хомяк и метнул быстрый взгляд на Степана.

– Умаялся я. По озеру километров пять накромсали. А я на веслах был. Глядите! – он выставил вверх малиновые ладони: мозоли, лопнувшие еще в Октябрьском, теперь покрывали кожу сплошной коркой, из-за чего невозможно было сжать пальцы в кулак.

– Молодец, парень, – похвалил его Степан, – не ныл.

Колдун вытряхнул из мешка улов – пуд окуня и щуки. Рыба сонно шевелила хвостами, да время от времени какая-нибудь одна высоко подпрыгивала из общей кучи, как будто стараясь стать птицей и улететь.

– Берем, чистим, потрошим, моем, обрезаем головы. Здесь не свинячить, сойдите к кустам, – скомандовал он Хомяку и Серому, протягивая им ножи. – Половину – в котелок, половину – на жарку. Шагом марш!

В происходящем дальше больше всего поражала обыденность и пикниковость. Нельзя сказать, что троица ожидала, что Степан обрядится в медвежью шкуру и устроит шаманские танцы с бубном у костра. Но вообразить, что весь метафизический опыт сведется к разделке скользкой, пахнущей тиной рыбы и обыденному обсуждению, нужно ли притушивать полено в ухе, когда готовишь ее на костре, никто из них не мог. Хомяк настаивал на том, что полено нужно, ведь оно сообщает ухе привкус дымка. Степан, слушавший их дискуссию расхаживая по поляне, с этим категорически не соглашался. По его мнению, у приготовленной на углях ухи и так уже есть привкус дымка. Стало вечереть, продрогший Шульга подтянулся к приятелям и примостился рядом с ними. Хомяк надрезал себе ножом палец и попытался на этом основании передать свой нож и свои обязанности Шульге, но Степан на него прикрикнул: тебе дали, ты и режь. А что порезался – так в следующий раз аккуратней будешь.

– Как там прошло? – спросил Серый у Шульги шепотом. – Чего делали?

– Рыбу ловили, – равнодушно ответил Шульга. – Там по всему озеру кружки с живцом были расставлены. Щука за кружок дергает, его переворачивает. Вот, надо было подплыть, щуку снять. А озеро – без дна, он так сказал. А я вам скажу, что оно как будто и без берегов. Края не видно. А кружков двадцать пять. А щука когда живца хватает – тянет хер знает куда.

– Ну? – переспросил Серый.

– Ну, пока все двадцать пять не подняли – наяривали. То есть, я наяривал. Думал, сдохну.

– Так а по делу? – подключился Хомяк.

– Мы говорили, – ответил Шульга.

– Ну и? – не терпелось Хомяку.

– Ну и все.

– И что, не расскажешь? – спросил Серый. – Он запретил?

– Да нет, пацаны. Мы поговорили. За жизнь. Все.

– Вот глядите! – к троице, громко чвакая бахилами, приблизился Степан. Было непонятно, слышал ли он их беседу и хотел ее прервать или не слышал и ему просто не понравилось, что приятели шепчутся. В руках колдун держал растение, напоминавшее крохотную зеленую змейку. – Знаете, что это такое? Это – сфагнум, ребята. Сфагнум – душа болота. Вы не смотрите, что он на пырей похож, это – не трава вовсе. Это – мох. Здесь из него все состоит, поглядите под ноги – кочки, торф под ногами – все сфагнум. Кочка – живой сфагнум, торф – перегнивший. Водица эта черная – тоже сфагнум в разной стадии разложения. Сфагнум при фотосинтезе вырабатывает на пятьдесят процентов больше кислорода, чем остальная зелень. Оттого болото – легкие природы. Ну а кислород – вы знаете, как действует. Чувство эйфории и так далее.

– Ягодки не подействовали, кстати, – прищурился Хомяк. Он был очень недоволен тем, что и палец порезал, и рыбу чистить оставили.

– Партизаны, ребята! – Степан вскинул палец вверх. – Партизаны сфагнум сухой использовали в качестве бинтов и ваты. А люди местные когда дома строят, сфагнум между бревен кладут, чтоб тепло было. А еще он горит хорошо. Сфагнум – лекарство, сфагнум – воздух, сфагнум – огонь, сфагнум – земля под ногами.

– Вся страна – большое болото, – глубокомысленно заключил Серый, которому тоже хотелось поучаствовать в разговоре.

Степан хмыкнул и занялся костром. В наступающих сумерках, в которых сложно было различить сапог на собственной ноге, он легко нашел несколько сухих деревьев, притащил их, подметая древесными шевелюрами поляну, порубил на дрова. Затем чиркнул спичкой, сказал какое-то слово, и костер вспыхнул ярко и ровно, уводя дым вертикально вверх.

Следующие два часа были посвящены исключительно выяснению того, какой кусок переворачивать, кто получает щучью спинку, а кто хвост и почему (Хомяк громко возмущался: его не устраивали ни спинки, ни хвосты, ни брюшки; ему казалось, что соседу налили ухи больше).

– Был я в этом вашем городе, – сказал Степан в тот душевный момент, когда первый голод уже отступил, едоки начали выбирать куски получше, а прием пищи превратился в трапезу. – Вы ж там заколдованные все. Вы вообще по сторонам смотрели? Как вы живете там? Едут в трамвае, кто в телефон уперся глазами, кто в книжку. Спросишь что-нибудь, – отвечает, а глаза в телефон смотрят. Интернет у него там или еще что. Выходит из трамвая, идет в метро, а сам – в телефоне. Садится в метро – в телефон. И вот едет целый вагон, и ни одного человека. Все – телефоны. Я не знаю, кто вас там заколдовал, но эффект мощный. И долгий. У нас тут, на болотах, это липкой называется. Я вот могу липку сделать так, что вы будете себе на ладонь смотреть и оторваться не сможете. Это простая штука, не опасная. Ну и бесполезная, в общем. Для кур.

И, сразу, без всякого перехода.

– Вижу, ребята, что беда у вас случилась. Попробую помочь. Сейчас чаю сделаем и пойдете. Только попытка у вас одна будет. Он только один раз пускает.

Степан взял обычное эмалированное ведро, зачерпнул в него болотной воды, добавил корешков, которые выдернул прямо у себя из-под ног, зашел в дом, шуршал там пакетиками, принес несколько пригоршней сухих листьев и стеблей, тщательно растер их руками и бросил в воду.

– Что это за травы? – спросил Шульга. Степан усмехнулся:

– Чаек просто болотный. Тонизирует и бодрит. Вам бодрость очень пригодится. Сейчас пойдете.

– Куда пойдем? – вполголоса расспрашивали у Шульги Серый и Хомяк, но тот пожимал плечами: «Чуваки, я знаю столько ж, как вы».

– Куда пойдем? – спросил осмелевший Хомяк у Степана.

– Ну, во-первых, не «куда», а «когда», – ответил он, улыбаясь в усы. – А во-вторых, я же ответил. Сейчас. Только чайку попьете.

Колдун мешал варево в ведре палкой с таким важным видом, как будто крутил штурвал на собственной яхте. Жидкость имела насыщенный черный цвет и пахла аптечной смесью «пастушья сумка», которую приятели, когда были моложе и глупей (чем сейчас), купили, чтобы покурить, думая, что это даст интересный эффект.

– Я, ребята, могу немного, – приговаривал колдун. – Но чем могу – помогу. Учтите только, работает один раз. Не получится у вас – все! Больше он не пустит. Ну а я? А что я? Я вроде как проводник. Я двери вам открываю. А идете вы сами. И зависит все ис-клю-чи-тель-но от вас. По вам дело – получится. Не по вам – нет.

– Так вы бы рассказали, Степан, что нам делать предстоит? – подчеркнуто вежливо попросил Шульга.

– Все, что мог – сказал. Чайку вот вам делаю. А остальное – от вас.

Степан принес три металлические кружки и разлил чай в них. Жмых из отдавших свой вкус трав он отжал руками и бросил в костер – тот недовольно зашипел и приувял, однако быстро занялся с новой силой. Ручки кружек сразу же приобрели обжигающую температуру только что вскипевшей жидкости. Держать чашки в руках можно было только обернув тряпицей.

– Чай черный, байховый, – шутливо представил напиток Степан.

– Как-то ссыкотно пить, – покрутил головой по сторонам, ища поддержки друзей, Хомяк.

– Пей, дуреха! – усмехнулся Степан.

– Это из-за болотной воды он такой черный? – поинтересовался Шульга. Он сделал слишком большой глоток, который разом опалил губы, язык и внутреннюю поверхность щек. Выступили слезы. Еще он заметил, что Степан «тонизирующий чай» не пьет. Шульге тоже стало неспокойно, как и Хомяку.

– Из-за водицы, из-за трав. Он ночью черный. А днем – темно-зеленый с ультрамариновым проблеском. Днем его можно просто так пить. Без эффекта, – улыбнулся колдун.

Серый выдул свою порцию четырьмя большими глотками, как стакан с водкой. Возможно, раскаленная жидкость обожгла его пищевод и вскипятила желудочный сок, но он не подал виду, лишь громко и со смаком отрыгнул. Таков был Серый, и именно за это его любили товарищи. Увидев, что болотный чай не превратил Серого ни в лягушку, ни в прусака, Шульга и Хомяк, отдуваясь и пыхтя, прикончили свои порции. Зелье оказалось горьковатым на вкус – но горечь была не более насыщенная, чем у крепко заваренного кофе. Кроме того, после проглатывания «напиток бодрости» оставлял ярко выраженную сладкую отдушку, как у китайских ферментированных чаев.

– В пот бросило, – тщательно прислушивался к своим ощущениям Шульга.

– Конечно, кипятку насосался, а ночь, между прочим, не холодная, – успокоил его Степан.

– Пацаны, зырьте! – показал Хомяк на костер.

Троица повернулась к огню, обнаружив, что тот как будто приобрел еще одно измерение. Костер выглядел, как огромный муравейник: между языков пламени, красивых, как морской закат, изображенный пронзительно талантливым живописцем, метались сотни живых искорок, причем на каждую из них в отдельности можно было смотреть часами, а их были сотни. Так, плавая вокруг кораллового рифа, ты обнаруживаешь яркую и необычную рыбу-попугая, и тебе кажется, что ничего диковинней во время погружения ты уже не увидишь, и вот поворачиваешь голову и видишь вдруг рядом переливающееся всеми цветами радуги целое стадо таких рыб: они искрятся чешуей на солнце и движутся вперед, пульсируя, закручиваясь спиралью, как ДНК.

Внизу, под волшебным танцем искр, тлели угли – пульсируя, как новогодняя гирлянда.

– Вот это волочет! – радостно присвистнул Серый.

Его голос прозвучал в многократно раздавшемся пространстве леса, который наполнился вдруг тысячей других звуков. Он прозвучал и на секунду приковал к себе внимание, но лишь на секунду – потому что вокруг были еще звезды, очертания ночного леса, Степан в тельняшке, действительно очень похожий на капитана корабля, миляга-Степан, Степан-спаситель, были поляна, был этот дом без окон, словом, как странно было фиксироваться на голосе Серого, и он как будто сказал что-то, только что, да, он сказал: «Вот это волочет!». Волочет-сволочет, сволочет – это такой звездочет, который считает сволочей.

– Ну, я вижу, вы взбодрились, ребята, – улыбнулся Степан, сверкнув золотым зубом – он был не заметен при свете дня и, возможно, это был не золотой зуб, а отблеск, оранжевый отблеск костра, или черт его знает, надо завтра обратить внимание. – Давайте, сконцентрируйтесь немного. – и что-то еще говорил этот человек, а тем временем с болот подуло теплым ветерком, и этот ветерок был таким дружелюбным, таким гурзуфным, таким – как будто смотришь с гор на море, на Черное море, на море, черное, как этот чай, – … выходить уже. Идти надо, говорю. Вы слышите, эй? – это снова дядя в тельняшке, человек, знакомый как будто уже сотню лет.

– Говорю. Идти надо! – Степан щелкнул пальцами, на секунду приковав внимание троицы и отбросив все другие, отвлекавшие их звуки и виды. – Идти! Сейчас полетит!

В этот момент откуда-то сзади, из-за спины, донесся уже знакомый приятелям по событиям прошлой ночи громкий «бултых». Всплеск как будто шел со стороны озера.

– Еб твою! – испугался Серый. – Это что, на хуй, такое?

В ответ издалека, с воды, раздался знакомый бьющий по ушам вой – только теперь он сразу шел с рычащих интонаций, царапающих диафрагму басами.

– Давайте! Сейчас полетит! – колдун руками расталкивал одеревеневших от страха товарищей. – Вам туда! – он показывал каждому индивидуально направление в сторону болота. – Туда вам! Слышите? Далеко не отбегайте! Не отбегай далеко, слышишь? Ты! Слышишь? Ищи вас потом! Не отбегай!

– … вот мешок вам! – Шульга на секунду отвлекся на отражение костра в воде под ногами, отражение, похожее на калейдоскоп, много-много фрагментиков, ярких, пышных… Он не заметил. Почему и как Степан оказался перед ним, протягивая большой мешок, вроде того, в который они собирали улов днем.

– Мешок, говорю! – кричал Степан в лицо. – Слышишь меня?

Проблема была в том, что Шульга прекрасно слышал Степана. Слышимость была отличной. И видимость была отличной. Ни тумана, ни снега, ни гроз. Проблема как раз заключалась в том, что слышимость и видимость были чересчур отличными. Слышно и видно было больше, чем нужно, при всем том, что ничего такого сверхъестественного – просто как хотя бы на секундочку не посмотреть на четырехмерный костер? Степан что-то говорит, а за ним – костер. Такой красивый. И ветерок этот. Гурзуфный. И сволочет-то как, боже! И, в общем, в сухом остатке, мы имеем то, что просто не до Степана. То есть, тот что-то говорит, и это как бы важно, но очень сложно отделить Степана от не-Степана, от костра, от ветерка, от, так что там:

– … складывать будете сюда! Он когда летит, роняет много! Слышишь?

– Серый! Хомяк! – Шульга решил разделить свою ответственность за возможно неверное понимание Степана с приятелями. – Складывать будем сюда! – он потряс в воздухе мешком. Этот жест его очень сильно рассмешил – не в последнюю очередь из-за того, как безвольно, беспомощно, моталась холстина в воздухе.

– Тьфу, пельмень! – сплюнул Степан. – Ты все понял, что я сказал? Собирайте все! Вообще! Другой возможности не будет! Роняет он много! Давай! Побежали!

Степан как-то так хлопнул Шульгу по спине, что тот дернул с места изо всех сил, засмеявшись снова. Серый и Хомяк, ухая, побежали за ним.

– Стойте, пацаны, – Шульга остановился, пробежав, как ему казалось, всего несколько метров. – Стойте! Мы на болотах. Бегать тут нельзя. Утопнем.

– Утопнем, – согласился Серый.

Хомяк стоял ритмично покачиваясь, как будто слушал ритм – энд-басс. «Утопнем! Утопнем! Утопнем!» – повторял он вполголоса, выбрасывая вперед пятерню. Сверху приятелей вдруг обдало волной воздуха, и они разом присели, всматриваясь, как и вчера, в ночное небо. Но небо безмятежно мерцало звездами, как углями большого костра.

– А где остров? Где колдун? – спросил Хомяк.

Вокруг млело ночное болото. Не было даже отсвета костра. Ощущение было такое, что они в десяти километрах от острова. Похоже, бежала троица куда дольше, чем это казалось Хомяку. Превратившееся вдруг в решето память с готовностью подсовывала сумрачное воспоминание о недавней пляске на кочках. Пляске, в которой зашлись все трое, взявшись за руки – воспоминание имело призрачный характер предутреннего сна.

– Отпускает, вроде, – сказал Серый. Звуков вокруг стало меньше, хотя, возможно, приятели просто научились ориентироваться в этом новом для себя состоянии. – Мы танцевали? Или я придумал?

Вдруг над головой расчертила ночное небо падающая звезда. Приятели онемели от красоты увиденного – звезда вдруг замедлилась и полетела величественно, как ползущий по небосводу самолет. Она даже не думала исчезать, выгорая у земли. Напротив, она набирала яркость и явственно зашипела, приближаясь к болотам. Наконец, яркая точка плюхнула в воду совсем недалеко от троицы.

– Ни хуя себе, – спокойно сказал Серый.

– Роняет, – вспомнил слово Степана Шульга. – Бежим, пацаны! Надо подобрать! Роняет!

– Кто роняет? – переспросил Хомяк на бегу.

– Он, – вспомнил Шульга местоимение, которое называл колдун. И добавил – с многозначительной интонацией Степана. – ОН!

Они припустили по болотам, не представляя, как отыщут в абсолютной темноте, без ориентиров, упавшую в кочки и мхи звезду, тщась вообразить, как выглядит звезда, сорвавшаяся с неба. Найти звезду оказалось легко: она все еще хранила оранжевый отсвет, мерцая в неглубокой болотной воде. Серый подбежал первым и бережно поднял ее.

– Теплая! Еще теплая! – крикнул он приятелям.

– Покаж! – тянул руки Хомяк.

– Охуеть, пацаны! – зачарованно выдохнул Серый. Звезда оказалась большой, сантиметров в десять, монетой с изображением мечника верхом на коне. Монета была толстой и неровной: корявой чеканки надпись на латинице намекала на изрядный возраст найденного экспоната.

– Рыжье! – радостно вскрикнул Хомяк.

– Роняет! Носит золото и роняет! Носит золото по ночам и роняет! – вспомнил Шульга какие-то обрывки легенд, услышанных в детстве. – Живет в озере в болотах на краю земли!

– Тут же грамм пятнадцать золота! – восхищенно сказал Серый.

– Давай в мешок, – протянул Шульга холстину. Серый, подумав, кинул монету туда.

– Гляди! – выдохнул Хомяк полуобморочно. Небо расцвело медленно падающими звездами. Это было похоже на исполинский фейерверк, распадающийся, отцветающий, стремящийся к земле. Звезды были повсюду, паря, снижаясь по спокойным глиссадам, издавая тихий шелест или приглушенное шипение. Вся звездная карта пришла в движение: они опадали целыми созвездиями. Несколько монет плюхнулись прямо у ног товарищей, другие плавно опустились в болото подальше, сохраняя янтарный, красноватый, голубоватый полублеск, и нужно было только успеть поднять их, пока не погасли, пока не остыли в коричневатой болотной воде.

– Иероглифь какая-то! – показал Серый подобранный прямо у ног кругляш червонного золота, щедро покрытый арабской вязью.

– А у меня русская. С царем бородатым! – похвастался Хомяк найденной монеткой.

– Со всего мира! – непонятно даже для себя сказал Шульга.

– Вот там подними! – скомандовал ему Серый, показав на точку, тлевшую ближе к Шульге. – Подними, пока не загасла!

Шульга похлюпал по затопленным мхам к медленно умирающей звезде. Подобрал, ощутив приятный вес, необычно тяжелый для такого небольшого предмета. Монета имела температуру чашки с чаем, стоявшей на столе полчаса. Золото светилось как будто изнутри, подчеркивая рисунок копьеносца на аверсе. Подбежал Хомяк:

– Прими! – выкрикнул он. Его ладони были полны упавших звезд. – Не тупи! Быстрей! А то стухнут! – подбодрил он Шульгу.

Сверху вновь все начало расцветать с яркостью северного сияния. Звезды, падая, оставляли за собой искристые следы: на этот раз осыпалось не все небо, но одна широкая полоса, от горизонта до горизонта, как будто кто-то мазнул волшебной палочкой.

– Вишь, как пролетел! – ткнул Серый. – Оттуда – туда!

Он подбежал к Шульге с полной майкой улова: золото тлело сквозь ткань, создавая приятный, ровный свет, похожий на блеск ночника. Лицо Серого выглядело в этом свете, как лик на иконе. Болото вокруг украсилось мерцающими в воде точками. Уже сложно было понять, где звездное небо, а где земля с упавшими на нее звездами: местами приходилось стать на четвереньки, чтобы подобрать нападавшие обильно монеты. Их было много, как опят в сентябре, но и меркли они довольно споро.

– Пропадают! – в отчаянии кричал Хомяк. Он достал из кармана спички и чиркал ими, раздраженно кидая в воду всякий раз, когда догорало до пальцев. – Вот тут была! Я видел! Где-то тут! Пацаны, они под землю уходят, как потухнут! Так что быстрей! Быстрей пацаны!

С неба вновь полетели медленные, задумчивые звезды.

– Нормально уже набрали! – Шульга едва поднял мешок, в котором позвякивал улов. – Уже может хватит, пацаны!

Звезды мерцали в болотной воде так, будто кто-то украсил пространство тысячами свечек. Каждый из огоньков был своего оттенка, и смотреть на это можно было очень долго.

– Красотища, – не выдержал Шульга, шаря руками по мхам и обильно подхватывая пальцами драгоценные кругляши. Это было похоже на сбор черники или клюквы.

Где-то далеко как будто стометровая щука ударила хвостом по воде: всплеск донесся секунд через десять после того, как торфяник под ногами вздрогнул и пошел волнами.

– Закончилась лафа! – прокомментировал Хомяк.

– Спатки они пошли, – согласился Шульга, – и ронять больше не будут.

Приятели без особенного энтузиазма, скорей из гигиенических побуждений, подобрали еще несколько монет, мревших поблизости.

– Много набрали? – спросил Хомяк.

– На, сам взвесь, – предложил Шульга.

Хомяк попытался поднять мешок одной рукой, взялся двумя, поднатужился, забросил на спину.

– Да тут же килограмм сорок рыжья! – крикнул он. – А может и шестьдесят! Пацаны, мы в натуре богаты! С Пиджаком всухую разойдемся! И еще свою фабрику откроем! По производству надувных баб!

– А как теперь к деду выйти? – спросил Серый.

– Хуй его знает, – честно ответил Шульга. – Но плескало в той стороне, хибара по пути к озеру. Значит, нам примерно туда, – Шульга махнул рукой на север. Уверенности в том, что озеро именно там, где плескало, равно как уверенности в том, что хибара – на пути к озеру, а также в том, что плескало именно там, где он показал, у него не было. Вместе с тем за предыдущую ночь он убедился, что на болоте самое главное – куда-то идти. По возможности – не паникуя.

Мешок взвалили на Серого, сообща решив, что тот – самый спортивный. Продвигались вперед медленно: сообразили, что хуже всего будет утопить золото в случайно прыгнувшей под ноги трясине. Впереди шел Шульга, прощупывавший кочки ногами, за ним – Хомяк, дававший Шульге советы, куда идти, последним тянулся мехоносец. Места, по которым им случилось идти, были относительно сухие – теплая вода доходила до щиколотки, иногда особенно низкая кочка уходила под ногой до колена.

– Слышь, Шульга? – спросил Серый минут через сорок. – Мы не заблудились? Пакетик-то не сильно легкий!

– Нормальняк, братва! – бодро отрапортовал Шульга. – Я перед тем, как мы стронулись, азимут засек. Идем мы строго на север. Возвращаться, если что, – ровно от Полярной звезды, которая в Большой Медведице.

– Слышь, Шульга, – поинтересовался Хомяк, – а с каких резонов нам возвращаться, откуда мы пошли? Там же нет ничего!

– Да, действительно, – подумав, согласился Шульга. – Азимут раньше нужно было засекать. От хибары. Но нам тогда не до азимутов было. Еб твою! – он споткнулся и упал на ладони.

– Что такое? – обеспокоенно спросил Серый.

– Тут что-то под ноги. Глянь, пацаны! Рюкзак нашелся! – он, покопавшись, предъявил друзьям уцелевшую банку тушенки и консервный нож. – Фонаря, жаль, нет. И мокрый весь! И на хуй нам тушенка, когда в лагере уха! – он сунул банку обратно в брезент, раскрутил рюкзак над головой и зашвырнул его в темноту.

– Ну и что ты сейчас сделал, Шуля? – обиженно отозвался Серый. – Мог бы у меня часть монет ссыпать. Я дохну тут, как ишак в Сибири. А в рюкзаке и удобней было бы волочь.

– Хорошая мысля приходит опосля! – беспечно отозвался Шульга. – Неси, Серый, не хнычь. Если тяжело станет, на Хомяка мешок определим.

– Не, ну ты, Шульга, тупой! – приговорил его Хомяк. – Мысли у тебя иногда в голове бывают, но в целом ты тупой!

– Глядите! Вышли! – Шульга остановился и указал на огонь от костра, мерцающий сквозь кусты недалеко от них. Приятели ускорились.

– Серый, держи мешок крепче! Чтоб на последних метрах чего не произошло! – скомандовал Шульга.

– У тебя сейчас, Шуля, кличка будет «Рюкзак»! Не «Шульга», а «Рюкзак»! А как завтра рыжье в село волочь? Ты подумал? – продолжал злиться на него Серый. – Олигофрен, блядь!

– Нормально, пацаны! Вы б радовались, – отмахивался Шульга, который вину чувствовал, но старался на ней не концентрироваться. – Клад нашли, как Индиана Джонс – Трою! Потом еще в учебниках о нас напишут, вот увидите! Стоп, блядь! Стоп! – его нога вместо кочки ушла в жижу. – Стоп! Тут у нас попадос!

Шульга стал на четвереньки и пошел вперед полуползком.

– Серый, иди за мной. Ни шагу по сторонам! Тут попадос! Что-то типа реки. Или разлом тот!

Они начали обходить поляну по кругу с очень большим радиусом. Топь, отделявшая их от костра, не отступала. Шульга вооружился спичками и время от времени зажигал одну, чтобы убедиться, что смертельная преграда ему не мнится. В неровном свете на несколько секунд проступала черная водная гладь, прикрывавшая липкую жижу, либо матовая поверхность влажного торфа, похожего на высохшую лужу. В одном месте ему показалось, что она пригодна для ходьбы: он ступил на нее и она выдержала осторожный шаг, он ступил второй ногой и провалился сразу по грудь. Его бы затянуло за минуту, если бы Хомяк и Серый сообща не вытянули его за руки.

– Да что ж такое? – сказал Шульга, когда костер полностью скрылся из виду.

Они обходили остров с другой стороны. Топь была по-прежнему рядом.

– Крапиву помню! – возмущался Шульга. – Кусты помню! Но топь не помню! Заколдовано тут!

В одном месте им удалось подобраться совсем близко к деревьям острова, служившим неплохим ориентиром. От камышей и кустов, обещавших спасение, их отделяло около десяти метров болезненно блестевшей в свете спички воды. Шульга аккуратно свесил ноги в теплую протоку и прокомментировал:

– Глубина тут изрядная. Но грязи нет. Чистая вода. Я попробую пробить. Если что, ловите!

Он соскользнул в воду:

– Не, идти не выйдет! С головой! А может и глубже! Но плыть можно! – Шульга сделал несколько сильных гребков кролем и уцепился за кусты на противоположном берегу. – Тут, у орешника, уже неглубоко! По грудак! Так что вариант!

– А что с мешком? Подумал? – возразил Серый. – Сами-то мы проплывем. А вот золото утопим на хуй.

– Да! Никак! – согласился Шульга. – Дальше пойдем! Как-то ж мы с острова вышли!

Шелестели листвой стоящие совсем рядом буки, и это был звук, непривычный для болота. Закрыв глаза, можно было вообразить себя в лиственном лесу – высоком, сухом, торжественном. Под этот уютный шелест троица двинулась вперед: метров через пятьдесят затока обмелела, схлопнулась до трех метров, но превратилась в непроходимую гнилую топь: по ней можно было плыть лишь в одном направлении – вниз, на дно. Спички кончились, и теперь Шульга проверял выход к острову исключительно на ощупь: ступнями, руками, своим весом, пытаясь прорываться наудачу, но всякий раз проваливаясь. Из-за своих экспериментов он обильно покрылся грязью и, поблескивая белками в темноте, напоминал гоголевского черта. Через несколько сотен метров товарищи обнаружили себя ровно в том месте, с которого начали свой тур вокруг острова: поворот хижины, угол, под которым ее скрывали кусты, были идентичными. Не делась никуда и трясина, отделявшая их от поляны.

– Как так может быть? – бормотал себе под нос Шульга. – Я не понимаю, как так может быть? Утром на остров пришли. Через кусты и крапиву. Вечером с острова вышли. Без дельфинов, ласт и аквалангов. По сухому. А тут река Волга какая-то придумалась.

– Не пускает, – вдруг мрачно сказал Серый и скинул с себя мешок. Поверхность под мешком вздрогнула и заколебалась, рождая ощутимые волны.

– Что значит? – поинтересовался Хомяк.

– Не пускает, – повторил Серый.

– Да кто не пускает? – возразил Хомяк. – Просто проводник у нас олигофрен. Фонарь потерял, рюкзак выкинул. Тропы не может найти. Везде топь ему.