Текст книги "Сфагнум"

Автор книги: Виктор Мартинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 22

– Понимаете, я ведь не на газонокосилку себе прошу. И не на квадроцикл «Харли Дэвидсон». Просто очень надо. Вопрос жизни и смерти, – распинался Шульга.

– Что ты знаешь о жизни и смерти? – улыбнулся колдун. – Ты что, думаешь, тебя убить можно?

На этот раз на болота Шульга выдвинулся засветло. Дни, проведенные в одиночестве в хате, заселенной лишь портретами давно умерших, изменили его. Несколько раз он словил себя на том, что разговаривает вслух – привычка рассуждать, строя планы, осталась, а слушателей и спорщиков вокруг уже не было. Баба Люба после исчезновения Серого с Шульгой общалась скупо – так, будто он убил ее сына. В Бобруйском морге сутками не брали трубку, и это было хорошо, потому что, получив известие о смерти, нужно было что-то делать с телом, а что – Шульга не знал. Хомяк бесследно исчез ровно в тот день, когда они расстались, растворившись прямо с улицы посреди деревни Буда. Возможно, его взяла попутка, возможно, он ушел в Глуск пешком.

Теперь Шульга вставал с рассветом и ложился на закате. Сначала он еще пробовал в одиночку придумать план, но все его идеи либо требовали бригады из троих человек, либо ему самому казались неосуществимыми, так как, в отсутствии критиков, все слабые места планов приходилось искать ему самому. И они неизбежно отыскивались. Очень скоро Шульга погрузился в апатичное ожидание с единственным проблеском надежды – визитом к колдуну. Понимая, что если Степан не поможет, с болот ему лучше не возвращаться, Шульга все откладывал поход на потом. Несколько вечеров он провел за оттачиванием аргументов в пользу того, что ему, Шульге, нужно дать попробовать сбегать за падающими звездами еще раз. Потом ночью ему снова, как это уже однажды было, приснились душащие его руки: ощущение нехватки воздуха, расплющенного горла, раздавленного кадыка было физическим, осязаемым и все не отступало, когда он кричал, проснувшись. Ему казалось, что так и придет его смерть – как кошмар о смерти, превращающийся в реальность умирания и затем распадающийся под влиянием смерти как таковой. Распадающийся с тем, чтобы заменить собой сны, явь и все остальное. Выдвинулся на следующее же утро. Подойдя к болоту обнаружил, что тут опять все невообразимым образом поменялось: «утопленная» машина стояла практически сразу на выходе из леса к трясине, а к дому колдуна вела не просто ясно различимая тропа, а нечто вроде обильно поросшего травами старого шоссе. Он ни разу не оступился и даже не намочил ноги.

Степан встретил его уже вскипяченным чаем и репликой: «Ну наконец-то!» И вот теперь они пили чай, Шульга уговаривал его пустить в еще один трип за золотом, обещал, что не будет брать так много, что не станет его оставлять, что ляжет спать рядом, что сдохнет, но вынесет на себе, а колдун лишь посмеивался:

– Улетело твое золото!

Небо было сумрачным: мглистость и туманная дымка настолько шли болоту, настолько органично сочетались с запахом испарений и километрами стоячей вокруг воды, что совершенно не верилось, что тут бывает яркое солнце.

– Ты где дружков своих потерял? – сменил Степан тему.

– Хомяк слился. А Серого в морг увезли лечить. Он колтун состриг.

– Зачем же он колтун состриг?

– Не знал он, что это колтун! И что такое колтун не знал! Думал, просто солома в волосы попала.

– Странные вы люди! Интернетов понастроили, а о самом главном забыли.

Колдун взял топор и отрубил несколько поленец от лежащего рядом с огнем ствола.

– Так, может, вы бы вместо меня за золотом сходили? – умолял Шульга. – Я вам рабом буду! Мне просто ну очень деньги нужны!

– Я сам не могу. Оттого, что другим это показываю – сам не могу. В природе ведь все в балансе. Вода, огонь, тьма, свет. Что, думаешь, деньги, богатство – человек придумал? Такая же основа. Как вода, например. Как пища. И она в балансе быть должна. Можешь – бери. Даже когда не надо – бери. Пользуйся. Наслаждайся. Веселись. Кути. Не можешь – не бери. Не можешь, но очень надо – все равно не бери! Нельзя! Не твое это! У вас в городах потому все так через жопу, что баланс нарушен. Те, кто денег не заслуживает, кто пролетает вообще по всем конкурсам, как вы той ночью, он – почему-то миллиардер. Другой – вроде должен, вроде знает, сколько брать, где брать. Знает, что его и где его. Но – нищий. Сидит в офисе, из него эти черви соки пьют. А он на квартиру отдает съемную и на телефон, с которого его пьют. Ему бы сюда – он бы тут все за пару дней понял. А он – нет! В офисе сидит. Интернет строит. Отправляет что-то там, принимает. Жертвы жрут хищников. Слабые – сильных. И нажравшись, еще жрут, остановиться не могут. Не по природе это. Не по балансу.

– Степан. Ну очень надо, – твердил как заклинание Шульга. – Мне пути отсюда нет. Если не поможете – мне только топиться тут.

– Да я знаю. Я, думаешь, не знаю? – Колдун был задумчив. – Но только с неба на тебя уже не свалится. А если для покайфовать просто, – сварить могу.

Шульга жестом показал, что не в «покайфовать» дело.

– Думаю, как тебе помочь. И хочу помочь. Да тут все – опять от тебя зависит. Сможешь – твое. Не сможешь – не твое. Есть тут один клад заколдованный. Он очень старый. Он – с тех времен, когда тут короли жили. Вот там, где лес сейчас, город был. Столица. И там король. Трон, колдуны у него. И вот, король решил все, что было у него, припрятать. Это еще до немцев было. И до революции. Он тогда с колдунами договорился, они клад отнесли на болото, нашли островок, закопали. А сверху насыпали камней. Огромных валунов, со всех лесов и полей окрестных. А наверх, на камни, посадили дубок. Дуб рос, корни его в щели между камнями прорастали и скрепили их лучше, чем железобетон.

– Интересная легенда! И где этот дуб?

– Так вон, стоит, – улыбнулся Степан, показывая на дерево, накрывавшее кроной его хату. Оно было не выше, чем далекие буки, но ствол был очень толстым в обхвате.

Шульга встал и, зачарованный, медленно пошел к дубу.

– Не высокий, – прокомментировал он, всматриваясь в толстые, диаметром с человека, ветви.

– Это потому, что на камнях растет, – объяснил Степан. – Ты гляди! Видишь сосенку? – он ткнул пальцем на чахлое деревце, торчавшее за кустами в болоте. – Этой сосне – лет больше, чем тем двадцатиметровым, что возле буков растут. Маленькая потому, что ее болото выпивает, а те на относительной суши стоят. Видишь, у этой сосницы ветки часто-часто идут по стволу, а у тех – через метр-два? Оттого, что не растет она ввысь, вся в ветку уходит. А те сосны вверх тянутся, к солнышку. Так и с этим дубком. Он вроде маленький, а в обхвате – пять человек руки не сомкнет. Камни его вверх не пускают, так он вширь идет, стволом тяжелеет.

– Как он вообще на камнях вырос? Сосны на камнях – видел. А дубы – нет.

– Потому, что не простой он. Это не дуб – это оберег. Сюда и ученые приезжали. И чечены приходили с прибором. Очень у них пищало, говорили, что там пятно металла размером с танк. Хотели дуб срубить и толом все тут взорвать. Только я им объяснил, что от взрыва клад еще глубже в торф уйдет. Но они, правда, все равно хотели дуб срубить и толом все взорвать, ну так я их. Маленечко.

Колдун сделал неясный знак рукой, показывающий, что проблему с чеченами он решил. Шульге не захотелось выяснять, каким именно образом Степан избавил дуб от угрозы срубания.

– Так а ученые что?

– Ученые с эхолотом были или как прибор называется, который в землю смотрит. Какие-то графики на бумажках показывали. И об истории много говорили. Тоже верили, что золото там. Но они по-научному называли, «казна такого-то», и про имена королей спорили. Копать пытались, – Степан зевнул, – но ничего у них не вышло.

– Смотри ты! Действительно следы от ям остались! – восхищенно сказал Шульга, обнаружив метровые провалы у корней дуба. Провалы были укрыты дерном и затянулись, как военные окопы.

– Покопали, уперлись в камни и уехали? – спросил Шульга с уважением.

– Покопали, уперлись в камни, притащили пилу циркулярную, сломали ей все зубы и уехали. Хотели вернуться с толом, дуб срубить, а камни взорвать. Ну я им тоже объяснил, что клад от взрыва только еще глубже уйдет. Но они все равно взрывать решили, с толом на болото сунулись.

– И что? Вы их.?

– Не, ну это же не чечены! А ученые! Из академии наук! Просто поляну не нашли. Пять дней тут ходили. Туда-сюда. К озеру – с озера. Не нашли. Ни дуба, ни поляну. Так и уехали. А кто экспедицию затеял, выговор, наверное, получил.

– Но, если ученые не выкопали, то что мы будем делать? У нас и циркулярки нет.

– Так я ж говорю. Клад заколдован.

Степан подошел к дереву и сделал знак Шульге идти за ним. Вместе они обошли ствол вокруг. С другой его стороны, не обращенной к хате, в двух метрах от земли обнаружилось вытянутое дупло той формы, которую приобретают две ладони, если соединить их указательными и большими пальцами, максимально растянув. Дупло почему-то казалось более старым, чем кора, которую оно разрывало.

– Вот это – вход, – объяснил Степан.

Шульга стал на цыпочки и дотянулся ладонью до дупла. Ощупал, насыпав себе в волосы древесной крошки.

– То есть, через эту дырку можно к корням пробраться?

– Дырка у тебя в заднице. А там – не дырка. Там – вход.

– А что за входом?

– За входом – клад. Но его просто так не взять. Сначала бой будет.

– Бой? – переспросил Шульга. Он пожалел, что Серого больше нет. Не то, чтобы он боялся драк, но, скажем так, во время некоторых из них чувствовал себя недостаточно спортивным. Последний бой, в котором ему пришлось участвовать одному, ввиду того, что Серый и Хомяк ждали пива, за которым он был послан, закончился тем, что четверо бирюлевских гопников с гиканьем гнали его через безысходный двор, окруженный тошнотворно-одинаковыми девятиэтажками. Он, как кот, забрался под машину «Мазда 323» со спасительно низким клиренсом, и они долго кружили вокруг тачки, стараясь достать его рукой или ногой, дотянуться, пнуть ботинком на высокой утяжеленной подошве. Затем они взяли какую-то палку и, не имея пространства чтоб как следует размахнуться, долго и уныло тыкали этой палкой в Шульгу, который лежал тихо и делал вид, что умер.

– Бой, – повторил он еще раз.

– Бой, да не бой, – объяснил колдун. – Не на саблях бой. Как ты понимаешь, тело твое до клада не дотянется. Потому, что клад в пяти метрах под камнями. Поэтому вот тут будет твой бой, – он постучал Шульгу по голове – так, как обычно стучат по чугунку, чтобы понять, из чего он сделан: из стали, никеля, алюминия.

– Вот тут – это хорошо, – улыбнулся Шульга и тронул себе голову пальцем. – А с кем биться?

– Все б вам вопросы глупые задавать! – приговаривал колдун. – Откуда мне знать? Ты что, думаешь, я там был?

– А не был?

– Не был! Я ведь говорю: я сам не могу. Я только другим двери могу открывать.

– Так подсадите? – Шульга наклонил размял плечи, готовясь к схватке.

– Ты куда? – рассмеялся колдун. – Если ты туда сейчас влезешь, ты там только жуков-короедов найдешь! И застрянешь намертво. К любому входу ключ нужен. С ключом идти! Помнишь, я рассказывал, как на машине и на поезде в разные города приезжаешь? Так вот, чтоб в этот город попасть, тебе подводная лодка нужна, не меньше. Но у меня есть одна. Завалялась! К костру пойдем! Боец!

Степан усадил его у огня, пошел в хату, напевая что-то себе под нос. Сначала Шульге показалось, что колдун затянул какое-то мистическое заклинание, но потом, вслушавшись, он решил, что мелодия скорей напоминает песню «Летят перелетные птицы» – о том, как хорошо жить в СССР. Вернулся Степан с газетным свертком. В нем были высушенные луковички какого-то болотного растения. Некоторые – совсем маленькие, с ноготь, другие – побольше, с мизинец. На нескольких была видна земляная крошка, следы торфа, из которого их достали.

– Ключ? – спросил Шульга. – Это ключ?

– Что ты понимаешь? – усмехнулся Степан. – Это витамины! Ешь давай.

Шульга разгрыз одну луковичку и нашел, что по вкусу она больше всего напоминает перезревшую морковь: такие же суховатые и безвкусные волокна. Затем, проглотив, он вдруг ощутил резкую и необычную отдушку и нарастающее экзотичное послевкусие.

– Много есть?

– Ты рубай давай! – предложил колдун. – Я скажу, когда хватит.

Шульга набрал полный рот луковичек: ему показалось, что волокнистая масса высосет изо рта всю слюну, он даже запил водой из котелка. Вкус, который оставался на языке и небе после проглатывания, легко было распознать, но сложно идентифицировать. Понять, что он напоминает, было так же сложно, как разобраться из каких точно компонентов (тмин, кориандр, кора, лимонник, имбирь, зерна горчицы) состоит сложная индийская приправа. Но, затолкав в рот новую порцию растений, Шульга выяснил для себя, что послевкусие больше всего напоминает клубнику. Было в этом определенное упрощение, – как упростить гору Монблан только до снежной шапки, ее украшающей. Но по-другому понять и объяснить вкус не представлялось возможным.

Шульга прислушался к своим ощущениям. Он не чувствовал даже толики того волшебства, которое сообщил восприятию бодрящий Степанов чай перед походом за звездами. Реальность оставалась равнодушной, холодной и непритягательной, как мглистое и сумрачное небо над головой.

– Скажите. А как так получилось, что вы на болото ушли? – поинтересовался Шульга, чтобы поддержать разговор и не молчать.

– Ну ты спросил! – ответил ему Степан, который сидел напротив него, делал вид, что следит за костром, но стрелял время от времени быстрыми внимательными взглядами на Шульгу, как будто стараясь определить его состояние. – А как так получилось, что ты человек?

– Ну это как раз просто, – Шульга проглотил корешки и набрал пригоршню новых. – Мама меня родила, вот я и человек. Если б кузнечик меня родил – был бы кузнечиком.

– Ну. Если б так просто! Бывает, что кузнечик рождает кузнечика, а он – не кузнечик, а человек. Книжка была такая. У Франца Кафки. Или не про кузнечика, а про жужелицу, не помню. Но самое плохое – когда мама рождает человека, он живет как человек, на работу ходит как человек, а сам – кузнечик. Вот это самое худшее. Для окружающих кузнечика людей.

– А почему вас двое, Степан? – понизив голос до интимных интонаций, спросил Шульга.

– В глазах двоится? – хмыкнул колдун.

– Нет. Я про того, который в деревне. Настенин папа? – Шульга вдруг обнаружил, что не может проглотить сухое месиво, которое глотка протолкнула в пищевод, да там, между желудком и ртом, оно и застряло, выжимая из глаз слезы и заставляя кадык лихорадочно ходить вверх-вниз. Он покраснел, схватился за котелок.

– Думаю, клиент готов. Поскольку уже не лезет! – колдун хлопнул Шульгу по спине, и разжеванная масса быстро ушла из горла в живот. Тот понял, что на некоторые вопросы колдун ему не ответит никогда.

Топая к дереву, Шульга еще раз вслушался в свои ощущения, тщась определять хотя бы малое прикосновение «ключа»: искажение сознания, бьющую через край веселость, чрезмерную яркость оттенков, головокружение, появление внутри какого-то восхищенного и изобретательного другого, радостный лепет которого искажает не только реальность, но и того «тебя», кто эту реальность воспринимает. Но внутри было пусто, тихо и скучно, как в офисе, из которого вынесли всю мебель, подготовив к сдаче новому арендатору.

Подойдя к дубу, Шульга еще раз восхитился безмерной шириной его ствола: казалось, внутри мог спрятаться целый дом. Он погладил кору рукой – теплая, изрезанная морщинами, как кожа мудреца. Шульга присел, намереваясь подпрыгнуть и уцепиться за края дупла, но колдун прервал прыжок:

– Не прыгай. Не надо. Я подсажу.

Он подхватил Шульгу под мышки и медленно поднял наверх, так что Шульга почувствовал себя кошкой, которую хозяин подсаживает на подоконник. Оказавшись наверху, он ощупал вход: дупло было широким и как будто бездонным. Он спустил ноги в его колодец, уперся носками в стенки и начал медленно опускаться, находя внутри уступы и порожки на ощупь, как скалолаз. Здесь было душно и клаустрофобично. Резко пахло дубовой корой, но не было той затхлости, которую ощущаешь, спускаясь в подземелье, сделанное из неживых кирпичей. Это напоминало ночную прогулку через ельник: точно так же ничего не видно и есть возможность выбить себе глаз не видимой в темноте веткой. Спустившись настолько низко, что голова уже была скрыта темнотой, он поинтересовался:

– А что дальше?

– Вниз ползи, – отозвался Колдун напряженным голосом. – И не разговаривай.

Шульга обнаружил, что в рот, когда он спрашивал, набралось паутины. Он попробовал сплюнуть, но гортань была пересохшей, и избавиться от паутины не удалось. Тогда, закрепив положение в идущей вниз «трубы» упором на колено, он отпустил державшуюся за край дупла руку и поднес ладонь ко рту, чтобы достать паутину. И достал, и растер ее по тыльной стороне ладони, как вдруг колено поехало вниз, а носок сорвался с ненадежного уступа, найденного на шероховатых стенках дерева. Тело резко ушло вниз, причем полет успел продлится как будто три, пять метров, и Шульге хватило времени подумать, что сейчас он упадет на камни и сломает ноги, руки, позвоночник, и его невозможно будет вытащить. Но тут ощущения тесноты, тьмы, жары, падения растаяли, а вслед за ними исчезло и дупло, в котором барахтался Шульга, и дерево, в котором располагалось дупло, и болото, на котором стояло дерево. После этого совершенно исчез и сам Шульга, так что удивляться стало некому.

Глава 23

Выхухолев выключил газ под мармышелем и достал из белого кухонного шкафчика дуршлаг. «Ага. Вычищай потом», – сказал Выхухолев вслух, вспомнив, как прошлый раз, матерясь, вымывал мармышелевую слизь из ячеек дуршлага. Отложил дуршлаг и накрыл кастрюлю крышкой, слил воду и бросил к еще не до конца сварившимся, но уже намертво слипшимся мучным изделиям «Барымак» кусок масла: пусть томится. Вскрыл тушенку, собирался, как обычно, отделить половину банки, а вторую оставить на завтрак, с хлебом, но вспомнил: сегодня праздник! Сегодня – не жалеть! Он ухнул в кастрюлю все, что было в жестяной кубышке с задумчивой коровой, изображенной с уорхоловским минимализмом. Размял, перемешал до относительно однородной массы, накрыл крышкой и обмотал полотенцем. Пусть маринуется. Сервелат на столе был уже нарезан. Осталось главное.

Выхухолев достал из кармана коробочку «спецторга» с новыми звездами, взял одну и бросил в пятидесятиграммовую ступку, из которой обычно замахивал по вечерам. Звезда на дне рюмашки смотрелась не достаточно празднично. Выхухолев выбросил ее в ладонь и, зажав в кулаке, поискал граненый двухсотпятидесятиграммовый стакан. «Вот это тема», – сказал бы он себе, если бы был на двадцать лет моложе и жил в столице. А так он сказал себе: «Подойдет». Протер стакан вафельным полотенцем до праздничного блеска. Вбросил звездочку на дно. Достал из морозильника бутылку «Аквадива», покрытую полярной изморозью. Водка лилась в стакан, медленная и тягучая, как нефть: стакан тотчас же покрылся ледком. Влезла ровно половина бутылки. Глядя на арктический натюрморт у себя на столе, Выхухолев вдруг вспомнил загадочное заклинание – «студзеный вырай». «Студзёный вырай» – а что это? На каком языке? На болгарском, что ли? Какой-то ледяной мираж, а откуда вдруг прыгнул в голову? Ну конечно! Янка Брыль – белорусский писатель из школьной программы, роман «Птушки и гнезда», повесть первая! Томик «Вырая» стоит на полке, странно, что не выкинул.

Латунная звезда, залитая водкой, напоминала подводный клад, найденный полярниками, искавшими в шельфе не скучное золото, а сланцевый газ. Можно было начинать.

Когда Выхухолев был лейтенантом празднование собственных подполковничьих погон представлялось ему совершенно по-другому. Мыслился огромный, роскошный ресторан. Толпа друзей подшафе, поднимающих тосты за успех Выхухолева. Танцы на столах, пьяное катание по городу с залпами из табельного оружия. Много смеха, шампанское, дурь и веселье. Уже дослужившись до капитана, Выхухолев понял, что эта картинка человеческого счастья не исполнима. Не потому, что пьяным кататься по городу за рулем с включенным красным проблесковым и стрельбой из «Макарова» капитану, майору и даже подполковнику вообще нельзя. В принципе-то можно договорится, оформить бумажно, запрятать, объяснить. Но сам процесс договаривания убивал кураж и чувство вседозволенности. Более того, чем выше было звание, тем громче становился тот голос, который говорил изнутри головы: «Выхухолев! Не дури! Возьми водки и посиди тихо дома». Дослужившись до майора, он обнаружил, что и друзей – хмельных и бесшабашных друзей юности, вокруг не осталось. Они не выдержали естественного отбора, который диктует любая карьера. Вокруг были сослуживцы, и рожи у них были кислыми. Теперь, разливая в участке скудные пять бутылок для всего отдела (больше было нельзя, чтобы не началось гусарства), он вдруг сообразил, что на уровне подполковника все еще хуже. Потому что поднимали бокалы «за профессиональный рост и продвижение» даже не сослуживцы, но – подчиненные. Больше всех усердствовал Андруша, к которому хотелось подойти прямо посреди «проставы», когда он еще не успел опрокинуть в себя содержимое пластикового стаканчика, и от души двинуть в ухо. И ничего при этом не объяснять. И это было бы обжигающе приятно – примерно так же приятно, как раньше, в юности – принимать поздравление толпы друзей подшафе. Но не подошел, не двинул. Потому что подполковник.

Праздновал, в строгом соответствии, дома. Приглашать разделить трапезу было некого – не Андрушу же! Не остальных же подчиненных! А жена от него ушла, да. Выхухолев протянул руку к стакану, но вдруг вспомнил об одном деле, которое нужно закончить до того, как омывать новые погоны. Он достал мобильный телефон, набрал номер, включил громкую связь и положил телефон рядом со стаканом.

– Сергей Макарович? – сказал он наигранно весело, изображая бурное веселье по поводу присвоения очередного звания. – Подполковник Выхухолев беспокоит!

– Чего надо, Выхухолев, – в трубке жевали.

– Во-первых, позвольте поблагодарить вас за присвоение очередного звания, Сергей Макарович! Служу Советскому Союзу!

– Вольно, Выхухолев. Когда проставишься?

– Как только, так сразу! – Выхухолев сам не понял, что это значило.

– Динамишь, Выхухолев! А это вредно для карьеры, – жевание в трубке прервалось хрустящими звуками, видно, собеседник разгрызал какой-то аппетитный хрящ. – Так а надо тебе что?

– Сергей Макарович, тут у нас новости по убийству в Малиново.

– Что, тело опознали?

– Нет, тело не опознано! Так а что вы хотите? 20 тысяч человек в год по республике пропадают. Мы сообщили приметы, сверили, они там в республиканском будут искать совпадения по обращениям. А может, родственников нет? А может, он из России гастролер? Мы ж не знаем! Его и не опознают, может, никогда. Будет в леднике у нас мерзнуть.

– Что за новости тогда?

– Мы нашли этого. – Выхухолев хотел сказать «убийцу», но что-то заставило его произнести по-другому. – Виновника нашли, Сергей Макарович!

– Ну ни хуя себе! – в трубке перестали жевать. – Это как?

– Задержан. Разбойное нападение на гипермаркет «Каприз».

– А с делом в Малиново как связан?

– Да непосредственно! Оружие убийства. Это вообще известный у нас в районе балбес. Пятница, может, слышали?

– Что-то слышал, да. Ты, по-моему, и говорил.

– Он из синих. Рецидивист. Сидел за мелкие кражи, наколот весь.

– И что? Что с оружием убийства?

– Он попытался магазин ограбить. С помощью пистолета «ТТ». В теле в Малиново пулевое отверстие как раз из «ТТ», помните?

– Не помню. Ну и?

– «ТТ» вы знаете. Пистолетик редкий. Это не «Макар», который тут скоро у каждого таксиста под сиденьем будет.

– Так а ты уверен, что из этого ствола в Малиново стреляли?

– Чтоб уверенность была, экспертиза нужна. Пули-то у нас нет. А экспертизы мы не можем. Из-за.

– Ну, понятно. Не можем, да. И что?

– Емкость у «ТТ» – восемь патронов. У Пятницы в обойме было семь.

– Интересно.

– Интересно. Ну и из ствола воняет так, как вот когда из «Макарова» в тире отстреляешь. Так воняет. Как будто в работе был совсем недавно.

– Очень хорошо. То есть, Пятница этот в Малиново убил?

– А какие варианты? Рецидивист. В тюрьме полжизни прожил. Кто еще?

– А что с Кабановым? С основным подозреваемым?

– Вот тут как раз, Сергей Макарович, и загвоздочка. Дело в том, что его Валька уже отработала. Получил семеру на прошлой неделе.

– Что ты говоришь?

– Ну, вот такая у нас ситуация. Да.

– И что невинно осужденный? – собеседник возобновил жевание, но оно стало нервным, как будто поглощением пищи он пытался сгладить раздражение. – Будет на тебя в суд подавать?

– Опять же. В том и щекотливость, понимаете. Я с ним работал. Ну как с сыном родным. В камеру приходил по ночам. Разговаривал. В общем. Он совершенно убежден, что он стрелял.

– Как так?

– Вот так получилось.

– Почки отбил, значит? – Сергей Макарович снова сплюнул.

– Да если б я ему почки отбил, он бы кассуху писал. А он правда верит. Он выпимши был в ту ночь. Вот мы с ним вместе и решили, что если суд сказал, что он убил, значит, надо искупить.

– Блядь. Выхухолев. Ну ты мастер! У меня слов нет.

– Душевный подход, Сергей Макарович.

– Так и что Кабанов?

– Готовится к этапированию. Доволен, что позволили искупить. Приговор обжаловать не собирается. Семь лет это вообще не срок, честно говоря, за убийство.

– Возвращаемся к Пятнице, – предложила трубка.

– Возвращаемся к Пятнице, – поддержал Выхухолев. – Смотрите. Обвинение ему пока не предъявляли.

– А почему? Непорядок! – в трубке громко выпили какой-то жидкости.

– Потому что непонятно, что предъявлять.

– Что значит непонятно? А убийство?

– Убийство я предлагаю Кабановым закрыть. Потому что начнем сейчас расследовать. Выяснятся детали. Что там при теле было… Ну, вы понимаете.

– Понимаю, – вдруг с готовностью сказала трубка. – Понимаю. Кабанов удобен, да. Ну так за вооруженное ограбление его тогда проведи.

– Вот тут тоже у нас проблемочка. Смотрите. Вооруженное ограбление проводим по документам. Акт изъятия на пистолет «ТТ», его сразу – в экспертизу. Начнут проверять, что еще. А тут как раз свежачок из Малиново. С дырками в теле из «ТТ».

– Так прибери там пистолет!

– «Протокол предварительного осмотра» помните я вам направлял? Там где при теле ничего не найдено? Помните?

– Ну, помню.

– Я сегодня проверил, там указано про пулевые отверстия пистолета калибра 7,62 «Тульский Токарев».

– Прибери тогда протокол!

– Да как приберешь? Он же в деле пришит! А дело уже закрыто! Кабан уже семеру получил.

– Действительно, незадача, – согласилась трубка. – Так влепи ему тогда незаконное хранение. И определим на пять лет.

– А какой ствол он будет «незаконно хранить»? «ТТ»?

– Еб твою мать, Выхухолев! Еб твою мать! – в трубке что-то громко лязгнуло. Возможно, вилка ударила по тарелке, возможно, ложка была с негодованием отправлена в суп. – И что?

– Вот я не знаю, что, – вздохнул Выхухолев. Он бросил полный лермонтовской грусти взгляд на кастрюлю с макаронами. – Не знаю.

– Слушай. А какая картина из показаний Пятницы следует? За что он дурика этого пришил?

– Вы понимаете, я с ним следственных действий не проводил. Потому что куда подшивать протокол допроса? К какому делу?

– Ну а в разговоре?

– А в разговоре – он же зек. Тертый волк. Я его прессую, а он несет какую-то пургу – про то, что пистолет ему ухарь залетный продал. Буквально вчера.

– Вчера?

– Вчера.

– А деньги у Пятницы откуда? На пистолет?

– Так он и это продумал, сука! Он так врет: ухарь за ствол попросил всего ничего. Только на автобусный билет до Минска. Взял и пошел на автостанцию. Говорит, мелкий какой-то. Молодой. Зековатый такой весь из себя, но не зек. Как он выразился «пацанчик, не мужик». Пятница еще приплел, что звали ухаря как-то дивно. Хорек. Или Грызун. Он не мог вспомнить.

– А если ему действительно пушку какой-то специалист отдал? Заказ выполнил, оружие слил, чтобы следы запутать. И уехал. Про автовокзал, ясно, ерунда. Но сценарий интересный.

– Как-то мудрено, Сергей Макарович! Это ж Пятница! А он зек! Его попрессуй как следует, он еще десять версий сообразит! Он и пришил. Может, по пьяни. Может – нет. Главное – это не важно.

– Так что ты предлагаешь, Выхухолев?

– Я, Сергей Макарович, ничего не предлагаю. Я вообще за тем и звоню, чтобы уточнить, как быть сейчас. Но если б вы спросили моего мнения, мнения снизу, из участка, так я бы так сказал. Пятницу этого выпустить. Предупредить, чтобы не шалил. И выпустить.

– Выпустить? – удивилась трубка.

– Ну а что? Он у меня теперь на учете будет. Буду проверять, что делает, следить, чтобы не бузил. Выпустить. Тут со всех сторон польза. Не надо будет новую уголовку возбуждать. Польза? С учетом наших с вами. Обстоятельств.

– Польза, – согласился Сергей Макарович.

– Не надо будет Кабанова выпускать. Он же писать начнет. Жаловаться. На меня. На всех. Может и вас задеть. Польза?

– Польза.

– Ну и в конце концов. Дело закрыто. Преступник осужден. Концы в воду, как говорят моряки. Можно забыть и двигаться дальше. Польза?

– Ну да. Польза, – подумав, сказал собеседник. – Польза. А с пушкой ты что будешь делать?

– Что делать? А что с ней делать? Пойду на Докольку, утоплю. В районе белого моста. Ее илом занесет, и всех делов.

– Вариант. Вариант.

В телефоне молчали, и Выхухолев снял с плиты кастрюлю с мармышелем. Стараясь не производить шума, он размотал полотенце. Мармышель все еще хранил тепло, но оно было ненадежным, как сон больного простатитом.

– Выхухолев, – наконец, сказала трубка. – Так мы и поступим. Хорошо ты все расписал. И мы ровно так и поступим. Но, – трубка замолчала.

– Но? – переспросил Выхухолев.

– Но. Так просто. На будущее. Как повод подумать. Тебе, подполковник, подумать. Тебе не кажется, что все это неправильно, а. Вот так. По большому счету. Несправедливо. За убийство невинного на семь лет упек? Упек. Убедил и упек. И радуешься. Убийцу вроде словил, но случайно. Случайно, Выхухолев? А? Случайно. И теперь его еще и отпускаешь. Как это, Выхухолев? Нормально?

– Не нормально, – тихим голосом, изображающим раскаяние, ответил милиционер. – Не нормально. Будем совершенствовать.

– Вот не надо только, – оборвала его трубка. – А вообще – поздравляю с присвоением очередного звания. Поздравляю, блядь! Бывай.

Связь рассоединилась. Выхухолев раздраженно потер подбородок и замахнул водку в три крупных глотка. Она обожгла гортань – то ли льдом, то ли огнем, то ли огнем и льдом вместе взятыми. Выплюнул звезду на правую ладонь и – как учили еще лейтенанта Выхухолева, – впечатал знак отличия в левое плечо – туда, где на кителе размещается погон. Приложил ладонь к виску, отдавая честь. Отдавая честь. В голове приятно покачнулось. Он встал и вдруг заговорил, отвечая молчащей трубке.