Текст книги "Спасите меня, Кацураги-сан! Том 17 (СИ)"

Автор книги: Виктор Молотов

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

– Приветствую вас! – утерев пот со лба, произнёс Дмитрий Дорничев. – Простите, не ожидал, что вы приедете так рано. Увлёкся огородом, пока ещё силы есть.

Важное уточнение, за которое точно имеет смысл зацепиться. «Пока силы есть». Значит, он и вправду не просто так начал обращаться за помощью в местную больницу. Странно только, что ему до сих пор не выставили правильный диагноз. Ведь он очевиден.

Достаточно хотя бы раз взглянуть на его кожу – и ответ придёт сам. Подозреваю, что врачи были перегружены, а как только обнаружились антитела к «Фебрис-12», все сразу же бросились заниматься только ими. А про основное заболевание забыли.

Хотя пока что не стану спешить с выводами. Для начала стоит самостоятельно изучить его тело «анализом».

– Ничего страшного, – сказал Игорь Щербаков. – Мы с доктором Кацураги не торопимся. Можем подождать, когда вы будете готовы к сдаче анализов.

– Долго ждать не придётся, – сказал Дорничев. – Проходите в дом, можете присесть в гостиной. Я умоюсь и подойду к вам.

Пациент прошёл в ванную комнату, а мы расположились на небольшом диване. Всё необходимое оборудование для взятия анализов у нас было с собой. Но меня начало беспокоить, не стоит ли всё же продолжить обследование в клинике.

Наш пациент, хоть и крепится, но чувствует себя всё же не очень хорошо. Мне уже приходилось видеть таких больных, и не раз. Местные врачи пропустили очевидные симптомы.

– Вы выглядите обеспокоенным, доктор Кацураги, – шёпотом спросил Игорь Щербаков. – С вами всё в порядке?

– Со мной-то всё хорошо. Но вас разве не смутил цвет кожи Дмитрия Сергеевича? – спросил я.

– Обычный загар. Учитывая, что он копается в огороде целыми сутками, несложно предположить, что он заработал его, сажая картошку, – пожал плечами Игорь.

– Обратите внимание, когда он вернётся. Возможно, свет падал не под тем углом, и вы упустили эту деталь, – сказал я. – У него не просто загар. Кожа буквально бронзового цвета. Сами понимаете, что это означает.

– Да ладно… – вскинул брови Щербаков. – Так что же за ерунда тогда получается? Сначала у него заподозрили аутоиммунное заболевание, потом отмели этот вариант. А на деле оно всё-таки есть?

– Очевидно, есть, – кивнул я. – Но как вышла такая путаница, лучше поинтересоваться у врачей, которые наблюдали его в местной клинике. Кстати, в выписке указана больница, в которую он обращался?

– Сейчас, одну минуту, – Щербаков принялся судорожно листать выписки Дорничева. – Погодите, вот же! Он ходил в обычную поликлинику.

– Понятно… – вздохнул я. – Почему-то я решил, что он был у профильного специалиста. Дайте отгадаю, его даже не эндокринолог осматривал, верно?

– Нет, обычный участковый терапевт, – заключил Щербаков.

Вот и сложилась вся цепочка. Осталось только расспросить самого Дорничева, и всё встанет на свои места.

Как раз к тому моменту, когда мы закончили обсуждать выписки, пациент вернулся из ванной комнаты и присел в кресло напротив нас с Игорем Алексеевичем.

– Извиняюсь за ожидание. Ну так что, приступим? – обратился к нам Дорничев. – Я, правда, сегодня позавтракал. Не подумал, что это может повлиять на анализы. Надеюсь, это не сильно страшно.

– Те анализы, которые будем брать мы, от еды не зависят, – сказал я. – Но прежде чем приступить к осмотру и забору материалов, давайте немного поговорим. Мне бы хотелось узнать, в связи с чем вы обращаетесь в поликлинику, начиная с лета прошлого года.

– Понимаете, в чём дело – у меня весь день, как правило, распланирован. С утра занимаюсь в огороде, вечером пишу книги. Так и живу. Энергии требуется много. И физической, и умственной. Раньше справлялся без каких-либо проблем. А начиная с прошлого года, начал чувствовать себя совсем обессиленным. Просыпаюсь с трудом, работаю с трудом. Еле-еле поддерживаю себя кофе и теми таблетками, которые мне посоветовали в нашей поликлинике. Мне всего сорок лет, а чувствую себя так, будто мне уже давным-давно пора на пенсию.

– Сможете вспомнить точное время, когда заболели? – спросил я. – Хотя бы ориентировочно. Всё началось прошлым летом, или симптомы возникали и раньше?

– Да как-то размазано всё, сложно вспомнить даже точный месяц. Как-будто всё к этому шло, но когда началось – сказать невозможно, – объяснил Дорничев.

Ага… Ещё один яркий признак так называемой «бронзовой болезни». Пациенты редко могут сказать, когда произошли ключевые изменения в их организме, которые и повлекли за собой все эти неприятные симптомы. А симптомов этих должно быть много. Сильно сомневаюсь, что слабость, снижение работоспособности и изменение цвета кожи – это единственные жалобы Дмитрия Сергеевича.

– А как обстоят дела с пищеварением? – поинтересовался я.

– Худо, – кратко ответил он. – Год назад такого не было. А в этом году начались боли в животе. Тошнит очень часто, особенно когда чувствую слабость. Пару раз даже рвало.

– И всё это независимо от того, что вы едите, верно? – уточнил я.

– Да моему желудку уже совсем без разницы. Питаюсь правильно – плохо, переедаю или недоедаю – тоже плохо. Как будто от пищи это совсем не зависит, – объяснил он.

– Картошку любите? – спросил его я.

Дорничев удивлённо вскинул брови.

– Конечно, люблю! Сами видели, сколько у меня её посажено, – усмехнулся он.

А это и неудивительно. В Южно-Сахалинске очень распространено выращивание картофеля. В моём мире этот город на одной картошке и держался.

– А как вы его едите? – спросил я. – Солите?

– Соли всегда много добавляю, есть за мной такой грешок, – кивнул он.

Игорь Щербаков смотрел то на меня, то на Дорничева, пытаясь понять, как вообще весь наш разговор свернул к картофелю и способам его употребления.

А я задал этот вопрос не просто так. Меня интересовала не картошка, а соль. И ещё один балл в копилку окончательного диагноза. Если мои догадки верны, заболевание, от которого страдает Дмитрий Дорничев, вызывает сильную потерю натрия. Из-за этого снижается давление, возникает чувство слабости, меняется сердечный ритм, а пациент инстинктивно пытается это компенсировать. И потому увеличивает потребление соли, которая, собственно, и является главным поставщиком натрия.

Так уж устроен наш организм, что ему во всём нужен баланс. Много соли употреблять – плохо, будет повышаться давление, и разовьются отёки. Мало соли – тоже плохо. Вот передо мной сидит яркий пример человека, у которого острый недостаток натрия.

– Дмитрий Сергеевич, не постесняюсь спросить, а какие вам вообще за этот год выставили диагнозы в районной поликлинике? – спросил я.

– Так, – Дорничев задумался, а потом принялся загибать пальцы. – Вегетососудистая дистония, хронический гастрит, остеохондроз, фотодерматит.

Я с трудом сдержался, чтобы не ударить себя ладонью по лбу. Ну всё, как я и думал. Попал Дмитрий Сергеевич далеко не к самому лучшему терапевту. Половины этих диагнозов вообще не существует. А второй половины у Дорничева нет.

Хронический гастрит в наше время есть практически у всех, и он никак не объясняет симптомы, из-за которых нарушилось пищеварение пациента.

Фотодерматит… М-да. Этот диагноз существует и подразумевает воспаление кожи, вызванное ультрафиолетовым светом. Вот только у Дорничева не фотодерматит. И дело даже не в загаре. Сам смысл его заболевания кроется в другой системе органов.

А остеохондроз с вегетососудистой дистонией вообще в других странах не существуют. Эти диагнозы ставят в основном только в России. И в целом остеохондрозом ещё можно назвать дистрофические изменения в позвоночнике, но вот второй диагноз – это практически анекдот.

Вегетососудистая дистония на языке русских врачей расшифровывается примерно так: «Хрен знает, какой диагноз ему поставить!»

Чаще всего этим диагнозом обзывают любую слабость, головокружение и изменения давления у молодых людей, которым ещё рановато страдать от настоящих хронических заболеваний.

Не спорю, иногда его удобно использовать как временный диагноз. К примеру, человек пришёл на приём, пока что симптоматика расплывчатая, неясная. Врач назначает обследование, ставит вегетососудистую дистонию, а уже после полученных анализов меняет её на настоящий окончательный диагноз.

Но наблюдаться годами с этим несуществующим заболеванием – полный бред.

Я пробежался сразу несколькими видами «анализа» по телу Дорничева, изучил все имеющиеся отклонения. И сделал окончательный вывод.

– Дмитрий Сергеевич, не стану спорить с местными врачами. Возможно, они видят картину иначе, – аккуратно сформулировал свою мысль я. – Но диагноз у вас другой. Он всего один. И вся симптоматика, которая вас беспокоит, возникла из-за него. Речь идёт о болезни Аддисона. Или, как её называют иначе – «бронзовая болезнь».

– Так он всё-таки был прав! – воскликнул Дорничев. – Вот ведь зараза…

– Кто «он»? – не понял я.

– Изначально меня наблюдал другой терапевт. Он мне и посоветовал пройти обследование на наличие аутоиммунных заболеваний. Но в итоге его почему-то уволили, или он сам перевёлся в другую клинику, и дело до полноценных обследований так и не дошло. И после этого меня взял под крыло другой врач, – объяснил Дорничев. – Спустя год я вспомнил о прошлых назначениях и попросил меня на них отправить. В итоге я каким-то боком попал к инфекционисту, и потом всплыла эта история с антителами к вирусу.

– Погодите, так вам рассказали про вирус? – удивился Щербаков.

– Да, но я подписал договор о неразглашении, не беспокойтесь, – ответил Дмитрий Сергеевич.

Теперь всё понятно. Болезнь Аддисона – это первичная надпочечниковая недостаточность. Другими словами, люди с этим диагнозом страдают от уменьшения количества гормонов, продуцируемых надпочечниками.

Адреналин, кортизол, альдостерон и другие гормоны перестают вырабатываться. Из-за этого происходит снижение давления, нарушение пищеварения, и возникает общая слабость.

Цвет кожи меняется по другим более сложным причинам. Из-за гормонального сбоя происходит изменение синтеза меланина – пигмента, который отвечает за окраску человеческой кожи.

Это заболевание может возникнуть из-за генетической предрасположенности, которая и запускает аутоиммунную реакцию – агрессивное действие иммунитета против своего же организма.

Но довольно часто его приобретают те, кто перенёс туберкулёз. Именно поэтому Дорничева и отправили к инфекционисту. Туберкулёз не обнаружили, зато запустили цепочку, которая привела к открытию врождённого иммунитета к «Фебрис-12».

Иронично получается, но в каком-то смысле мы будем обязаны заболеванию Дмитрия Сергеевича за появление рабочих препаратов от «Фебрис-12», а также шансу раз и навсегда избавиться от командного центра вируса.

– Доктор Кацураги, Игорь Алексеевич, а что мне теперь делать-то с этим заболеванием? – спросил Дорничев. – Оно вообще как-то лечится?

– Лечится, – кивнул я. – Но, как правило, не вылечивается.

– Это как? – нахмурился пациент.

– Вам нужно госпитализироваться в эндокринологическое отделение, – пояснил я. – Там вас обследуют, составят план лечения, который будет состоять из правильной диеты и приёма заместительной гормональной терапии. Качество жизни у вас значительно улучшится, и если будете придерживаться рекомендаций, заболевание вас больше не побеспокоит.

– Лечь в больницу я не могу. Я отказ от госпитализации уже написал, когда мне предложили полечиться в стационаре, – помотал головой он. – Мне книгу дописывать надо. А картошка? Картошкой кто заниматься будет? Я тут один живу, за меня всю работу никто не сделает. Нет-нет, даже не уговаривайте. Лучше как-нибудь на дому.

Зря он так упёрся. Всё, о чём он так беспокоится, не будет иметь смысла, если он потеряет возможность вставать с кровати. А такое запросто может произойти, если заболевание перейдёт в следующую стадию. Тяжёлое течение болезни Аддисона – страшное состояние.

Такие пациенты не могут даже набраться сил для выполнения обычных бытовых дел вроде мытья посуды или похода в магазин. Стремительно худеют, теряют силы, а затем может даже наступить смертельный исход из-за гипотензивного шока. Давление падает, мозг и сердце перестают питаться – и всё, конец.

– Ладно, давайте для начала возьмём ваши анализы, – подытожил я.

А после ещё раз попробую его уговорить.

Игорь Щербаков достал шприц и забрал кровь из вены Дмитрия Сергеевича. Я собрал слюну для генетического исследования, а затем уже собрался воспользоваться своей силой, чтобы скопировать ту самую последовательность генов, но…

«Генетический анализ» отказался включаться. Меня аж передёрнуло, когда я осознал, что моя новая сила не активируется. Ведь энергии я накопил достаточно. Хорошо выспался, позавтракал. Что не так⁈

Но когда вместо «генетического» включился обычный «анализ» и показал мне сосуды Дорничева, я понял, что на самом деле случилось.

– Лови его! – крикнул я Щербакову, когда пациент начал падать с кресла лицом прямо на кофейный столик.

Мы вовремя подхватили Дорничева, предотвратив травму, но тот уже был без сознания.

«Генетический анализ» не включился, потому что магия пыталась показать мне, что сейчас есть дела поважнее. У пациента рухнуло давление, что в итоге привело к обмороку.

Такое случается при болезни Аддисона, причём довольно часто. Видимо, перенервничал из-за встречи с нами, вот и пошла нервная система на пару с эндокринной портить сосудистый тонус.

– Что… Что с ним происходит⁈ – воскликнул Щербаков. – Надеюсь, это не аддисонический криз?

– Нет, – укладывая Дорничева на диван, произнёс я. – Обычный обморок, давление упало.

Аддисонический криз – это резкое ухудшение состояния надпочечников, острая недостаточность. Но до такого Дорничев ещё не дошёл и не дойдёт. Я позабочусь о том, чтобы он пришёл в порядок в кратчайшие сроки.

– Вызывайте скорую, Игорь Алексеевич, – велел я. – Придётся госпитализировать.

– Но он ведь написал отказ, – напомнил мне Щербаков.

– Сейчас он отказаться уже не сможет, – заметил я. – Вызывайте. Я прослежу, чтобы ему не стало ещё хуже.

Пока Щербаков вызывал скорую, я увеличил тонус сосудов пациента, чтобы головной мозг и сердце получали нормальное питание, затем осмотрел надпочечники и понял, что с ними я ничего поделать не смогу.

Лекарской магией можно вылечить практически всё что угодно, но взрастить заново железистую ткань, которую уже уничтожила иммунная система, у меня не выйдет. Это как если бы я попытался человеку без руки сделать новую конечность, не прибегая к использованию протезов.

Скорая прибыла ровно через двадцать минут. Мы помогли фельдшерам погрузить Дорничева в машину, а затем запрыгнули в неё сами. Пришлось объяснить медикам, что мы врачи, и показать наши удостоверения, благодаря которым мы имели право действовать в пределах любой клиники России.

Машина скорой привезла нас в областную клиническую больницу и вскоре после осмотра пациента в приёмном отделении Дорничев был госпитализирован в терапевтическое отделение. Разумеется, в эндокринологию его сходу никто класть не будет. Сначала обследуют в терапии, а потом уже переведут в специализированное отделение.

– Думаю, дальше они сами разберутся, – заключил Щербаков, когда мы присели в фойе, чтобы глотнуть кофе из местного автомата. – Пора возвращаться. Сейчас позвоню Анатолию Викторовичу, он достанет нам билеты на обратный самолёт. Может, получится улететь уже сегодня.

Этим заявлением Щербаков меня ошарашил. Поначалу я даже не понял, почему он вдруг решил вернуться в научно-исследовательский лагерь, раз мы до сих пор не закончили со своей главной задачей.

Но вскоре до меня дошло, что он-то свою задачу выполнил. Материалы собраны, Дорничев в стационаре, и мы можем улетать отсюда. Однако я так и не скопировал последовательности генов. Как ни крути, а мне придётся задержаться, чтобы довести дело до конца.

– Не спешите, Игорь Алексеевич, – попросил я. – Время ещё есть. Думаю, мы собрали недостаточно информации.

– Разве? – пожал плечами Щербаков. – Если вы говорите о местных анализах, то проблем с этим не возникнет. Анатолий Викторович запросит выписку со всеми результатами обследований. Нам не обязательно присутствовать здесь лично.

– А я не хочу доверять эту задачу врачам, не имеющим отношение к группе «Двенадцать», – высказался я. – Помните, что произошло с ним в прошлый раз? Ему даже болезнь Аддисона выставить не смогли! Хотя на это способен любой студент-медик. Да чего уж там… Бронзовая болезнь даже в школьной программе упоминается. Давайте дождёмся завтрашнего утра. Убедимся, что все анализы собраны правильно, а уже после этого улетим.

– Ваша правда, – недолго подумав, сказал Щербаков. – Тогда я отзвонюсь Сорокину и скажу, что мы задержимся. Согласен, если уж браться за дело, то лучше довести его до конца.

Пока Игорь Алексеевич связывался с Сорокиным, я прошёл в терапевтическое отделение и договорился с заведующим, чтобы тот дал мне доступ к палатам пациентов. Воспользовался этим моментом, чтобы посетить Дорничева. Его уже успели стабилизировать, но из-за слабости Дмитрий Алексеевич уснул.

Я присел рядом с ним и на этот раз успешно включил «генетический анализ». На копирование всех генов, влияющих на образование антител, ушло чуть больше получаса. В процессе мне начало казаться, что моя голова превратилась в современный компьютер. «Анализ» буквально записывал в мою память все цепочки ДНК и РНК, которые меня интересовали.

Когда копирование подошло к концу, я покинул палату и ещё несколько минут сидел в ординаторской, пытаясь понять, что мне это дало.

– Чёрт… – шёпотом выругался я.

«Генетический анализ» сообщил мне две новости. Хорошую и плохую. Во-первых, мне всё же удалось получить то, ради чего я сюда прилетел. Теперь я знаю, что лежит в основе «Фебрис-12» и как его уничтожить. И это не может не радовать.

Но есть и тёмная сторона у этой информации. Образование антител против «Фебрис-12» напрямую связано с болезнью Аддисона. Другими словами, эти антитела убивают не только вирус, но и надпочечники.

А это означает, что сыворотку на основе них мы получить не сможем. Если будем вводить такой препарат пациенту с «Фебрис-12», вирус погибнет, но после этого произойдёт острое повреждение надпочечников.

Принцип «одно лечим, другое калечим» использовать не имеет смысла. Так мы половину людей убьём, а вторую сделаем инвалидами.

Но в целом, если мой план удастся, то нам эти препараты и не нужны. Когда вирус исчезнет, нужда в сыворотках и вакцинах отпадёт сама.

Главное – проследить, чтобы Романовский совместно с другими лабораториями не пропустил то, что я обнаружил. А то я их знаю! Сейчас второпях создадут сыворотку и начнут колоть её людям. Из благих побуждений погубят только больше жизней.

Закончив свои размышления, я осознал, что покинул Игоря Щербакова почти на целый час. А он даже не стал меня искать. Странно, неужели до сих пор разговаривает с Сорокиным?

Я прошёл в фойе, но своего коллегу там не обнаружил. Затем обратился к медсестре, которая сидела в приёмном отделении, чтобы выяснить, куда пропал Игорь Алексеевич.

– Доктор Щербаков? – переспросила она, пытаясь вспомнить, кто это такой. – А-а! Хирург, который прибыл вместе со скорой? Так его вызвали в отделение на операцию.

– Как «вызвали»? – удивился я. – Он ведь тут не работает. Мы сюда по другому делу прибыли.

– Да, Игорь Алексеевич сказал то же самое, но наши сотрудники его уговорили. У нас сейчас хирургов не хватает, один в отпуске, второй на больничном, а все остальные в операционных. А в отделение поступил пациент с острой хирургической патологией, – объяснила девушка.

– У меня тоже есть хирургическое образование, – сказал я. – На каком этаже отделение, куда ушёл мой коллега? Я ему помогу.

Надо поддержать Щербакова. Ещё неизвестно, какие вообще условия в этой клинике.

Медсестра провела меня на третий этаж, я быстро переоделся в хирургический костюм, который пришлось позаимствовать у другого хирурга. Он оказался мне по размеру. Что ж, надеюсь, русский коллега не обидится, когда узнает, что кто-то пользовался его одеждой. В данном случае здоровье пациента важнее выглаженного костюма.

Приблизившись к операционной, я почувствовал, как мой «анализ» взревел. Такое впечатление, будто за стеной человека не оперируют, а рубят, как в мясной лавке. Да что там вообще творится⁈

Я быстро обработал руки, надел перчатки и вбежал в операционную. И обнаружил, что Игорь Щербаков оперирует пациенту в одиночку. Без ассистентов. Весь стол и инструменты были запачканы кровью. Казалось, что она бьёт из больного фонтаном. Неужели артериальное кровотечение⁈

Увидев меня, хирург с облегчением выдохнул, а затем прокричал:

– Доктор Кацураги! Слава богу! Пожалуйста, помогите мне. Я не справляюсь!