Текст книги "Драконы - кто они?(СИ)"

Автор книги: Виктор Нехно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Возникает вопрос: каким образом, благодаря чему происходили исцеления от множества самых разных болезней? Благодаря вере в исцеление? Безусловно, этот фактор имел большое значение; но без реального воздействия 'тонкого праха' он бы быстро уменьшился и исчез. А в чём состояло уникальное качество универсального воздействия?

Рассуждаем так: апостол был высокодуховной личностью, т.е. обладал большим положительным энергетическим зарядом. Именно и только это уникальное качество и могло передаться выступавшему из его могилы праху. Положительный энергетический заряд, будучи нанесён на тела или попадая внутрь организмов верующих людей, изгонял из них, выталкивал прочь отрицательно заряженных злых духов, паразитировавших на тех или иных болезненных ощущениях человеческих органов. Лишившийся пагубного воздействия организм, в союзе с воодушевившейся верой душой, выздоравливал и креп.

3

Какому бы из названных вариантов ни соответствовало содержимое колпака, несомненно одно: оно, согласно теории Вэйника, несло в себе большой заряд положительной энергии. А злые духи, как мы знаем из той же теории, состоят из отрицательных микрочастиц, которые активно отталкиваются положительными. Вот 'отрицательный герой' Змей, пронизанный положительно заряженной дробью 'греческой земли', и кувыркнулся вверх тормашками. Мало того; внутреннее устройство его потустороннего организма оказалось настолько поражено и ослаблено, что ему ничего не оставалось, как просить у Добрыни пощады.

Для приведения этой версии в законченный вид остаётся предположить, что спасительный для Добрыни колпак оставил на берегу реки либо православный паломник, либо верующий воин, либо верующий купец, либо, вероятнее всего, православный монах-миссионер (возможно, именно в своём головном уборе монах, в знак особого благоговения, и переносил землю либо тонкий прах). Но как можно было оставить, как можно было забыть на далёком речном берегу такую немыслимую ценность? Да ещё – именно в том месте, где Добрыня, дойдя до полного отчаяния, схватил и швырнул в Змея то, что уж попало ему под руку?

Абсолютно точного ответа уже не найти; можно уверенно утверждать лишь об одном: в деле помощи Добрыне в битве со злым духом не обошлось без Провидения Господня, а то и без прямого участия Его руки.

Как же произошло само чудо победы над Змеем?

Начнём восстанавливать события с раздумчивого упоминания нашего основного рассказчика о 'досадушке великой', с какой Добрыня швырнул колпак с землёй в Змея. В этих словах остро чувствуется, что сам же Добрыня был крайне удивлён нежданно сильным эффектом произведённого им броска; и нашёл он видимую причину такового эффекта именно в 'досадушке'. Мол, благодаря 'досадушке' я, сам того не заметив, настолько сильно швырнул колпак, что даже этого малого веса хватило, чтобы сбить на землю громадную махину Змея.

В самом деле: чем ещё он мог объяснить столь неожиданный успех, последовавший после первого же, совершенно отчаянного броска? Змея он воспринимал именно как змея, как огромное плотоядное существо, и понимал, что своим отчаянным, попросту отвлекающим броском не нанесёт ему особого вреда. Вот и швырнул 'с досадушкой' в его головы то, что первым попалось под руку. Но досада – плохой помощник в делах, требующих точности и осмотрительности. К тому же – колпак один, а голов три; в какую из них целить? Да ни в какую. Просто – в сторону их; лишь бы хоть как-то, хоть чем-то отвлечь эти противные головы от желания начать пиршество!

Вот колпак и пролетел мимо голов. Или – какая-то из них уклонилась от удара. Но при этом, в соответствии с законами физики, тонкий прах (возможно – с примесью превратившейся в пыль земли) вылетел из колпака в виде пушистого облачка, медленно оседавшего на тело Змея. Кто не верит, что это могло произойти именно так, пожалуйста, проверьте; в таком важном деле лучше убедиться самому. Достичь абсолютного подобия того события нам, в силу понятных причин, не удастся, так что сделаем хитрее: вроде бы то же самое, только всё наоборот.

Итак: достаньте из пылесоса набитый пылью мешок, схватите его, как колпак без дужки, за бок или под дно, и швырните как можно дальше и выше. Но – заранее учтите: мешок пылесборника, как и колпак, в общем-то, не мешок; у него нет горлышка, которое можно наглухо завязать верёвочкой. Пока он будет лететь, да ещё и кувыркаться от вращающего момента вашей досадушки на великую глупость предложенного Вам эксперимента, большая часть содержимого вытряхнется или, в согласии с законом Бернулли, высосется наружу вслед за потоком увлекающего за собой воздуха. Даже не сомневаюсь, что Вы сразу же помчитесь прочь от облака разлетающейся клубами пыли. Ведь Вы – добропорядочный, чистоплотный, положительный гражданин; а бытовая пыль, от попадания которой на кожу могут возникнуть болезненные прыщи, ничего, кроме отрицательных эмоций, вызвать у Вас не может.

Вот и Змей так же (а, скорее, ещё активнее и резче) метнулся прочь от крайне неприятного ему облачка. Ощутив острейший ожог, поняв, что дело для него пахнет не прыщами, а чем-то много более неприятным, Змей метнулся вверх и назад, чтобы взлететь выше смертельно опасного для него облака и, развернувшись на обратный курс, мчаться прочь от ставшего чересчур опасным врага. Этот кульбит ему ещё удался; но, в результате, в зоне воздействия облака тонкого праха оказались его хоботы. И те исчезли; аннигилировали от соприкосновений с положительно заряженным 'тонким прахом', оказались 'оторванными'. А если фактически и не были оторваны, то, вне сомнения, нормально функционировать основные энергетические агрегаты Змея уже не могли.

И Змей, вместо приличного завершения 'мёртвой петли', полумёртвым грохнулся на спину.

Но что после падения сделал Змей? Притворился мёртвым, как то в подобных случаях делали все потусторонние чудища? Нет! Он же – не дурак; он же понимал: нельзя, смертельно опасно дать понять людям, в лице бесстрашного и въедливо-внимательного Добрыни, какое оружие для потусторонних существ самое страшнее и губительное. Он принялся спешно затягивать новенькой 'шкурой' все свои пробоины.

А что, отметив потерю Змеем хоботов, увидев его неуправляемое падение, но и заметив, что Змей, несмотря ни на что, подаёт признаки жизни, подумал Добрыня? Наверняка: 'Неужто жив? Надо добить, пока не очухался'.

Но почему Добрыня не догадался, что все случившиеся со Змеем неприятности произошли не из-за последствий удара колпаком, а из-за воздействия пылеобразного содержимого колпака?

А как он мог догадаться? На себе ведь он никакого воздействия не почувствовал. На него частички содержимого колпака оказали благоприятное воздействие; а он это воспринял как радость неожиданной победы.

Глянем: как там в былине?

4

'Молодой Добрынюшка Никитич,

Он ведь смелый был и сноровистый:

Да вскочил-то он Змеищу на белы груди,

Распластать-то ему хочет груди белые,

А и хочет срубить да буйны головы!'

Ох, мальчишка! Ох, торопыга! Вскочить на грудь Змея, можно сказать, в объятия его лап, он вскочил, но пластать-то и рубить ему было по-прежнему нечем! Ведь никакого оружия он не нашёл. Так что, видимо, вскочил он на Змея не потому, что намеревался пластать и рубить, а, будучи уверен, что Змей остался без голов, взлетел на вершину эйфории своего избавления от смерти. А когда вскочил, взглянул – у Змея и с головами, и с шеями, и с грудями всё в порядке. Успел гад отрастить новую 'кожу'! Хоть и не совсем качественно. Груди-то у него не были покрыты зелёной чешуёй, как у нормального змея, или гладкими оранжевыми пластинками, как у ящерицы (ящера), но выглядели белыми. Неужто оказались человечьими?

Добрыне думать-размышлять на эту тему было недосуг. Но мы-то не на груди у дракона, а в более уютной и спокойной обстановке. Особенно торопиться нам некуда, можно немножко и подумать.

Самый простой и напрашивающийся ответ – сказитель по привычке употребил стандартный, часто встречающийся во множестве былин оборот 'груди белые'. Но если они и в самом деле были белыми, то можно предположить, что:

А) Змей во время кульбита через спину назад вошёл грудью в облако 'тонкого праха', а после падения не успел как следует восстановить 'кожу' на груди, и она была тонкой, полупрозрачной, белой.

Б) Змей, после воздействия на него 'тонкого праха', вместе со значительной частью здоровья утратил и часть соображения, отчего зарастил пробоины 'кожей' не того ассортимента.

В) Змей утратил часть здоровья, но не утратил соображения. А потому, в расчёте на человеческую жалостливость Добрыни, нарочно трансформировал 'кожу' на груди в белую, человеческую, дабы вызвать в молоденьком пареньке жалость и сочувствие. поскольку не сомневался, что Добрыня всё равно не сдастся, но и голыми руками будет 'пластать', чем нанесёт урон Змею и попутно сможет догадаться о потустороннем, не телесном строении этого чудища.

Далее, источник [19] сообщает, что Добрыня, увидев, что Змей неожиданно оказался на спине,

'Сбился на змею да он с коленками,

Выхватил ножище да кинжалище,

Хоче он змею было пороспластать'.

Странно; не было ведь у Добрыни никакого оружия; и вдруг появился ножище – кинжалище. Каким образом он появился? И откуда Добрыня его выхватил? Добрыня ведь был совершенно гол. Видимо, данное сообщение придётся отнести на счёт острого желания рассказчика хоть чем-то помочь Добрыне в острый момент его биографии.

И уже в третий раз расставляет всё по своим местам источник [3]:

'На кресте у Добрыни был булатный нож...'

Теперь понятно и с ножом (который, очевидно, был совсем небольшим), и с причиной невероятной удачливости Добрыни. Добрый христианин мужественно сражался с языческим бесом; и Господь, как мы о том уже догадались ранее, не оставил его без поддержки и помощи.

И всё же, если в рассматриваемый момент времени представить себя на месте Добрыни, стоявшего на огромной груде груди живого и с виду ничуть не пострадавшего чудовища, – свихнуться можно. Надо бы пластать и рубить, но – чем тут пластать? Ножичек наверняка размером не больше перочинного; таким не то, что огромного Змея, обычного кабана не зарежешь. Надо бы бежать, но – но не успеешь и шага сделать, как окажешься в лапах, зубах или хоботах Змея.

Но вот что удивительно: Змей и не подумал воспользоваться трудным положением своего противника, хотя для победы ему достаточно было зареветь пострашнее и сыпануть на Добрыню очередным зарядом искр. После чего, теоретически говоря, любой герой, из понимания, что в данной ситуации с таким зверем всё равно не совладать, должен был бы сразу же перейти в решительное отступление. Смотришь, и добился бы Змей почётной для себя ничьей. Рассчитывать на победу после такого удара, какой он получил, Змею не приходилось молить Змея о пощаде Добрыня наверняка бы не стал.

Но Змей, вместо этих очевидных действий, запросил пощады; словно 'греческая земля' если и не отшибла ему головы, то сильно повредила мозги. Хотя, скорее, соображение у него лишь обострилось; Змей понял либо почувствовал, что Добрыня не сдастся и не убежит, но будет биться до последнего. А тут Добрыня с явно агрессивной целью 'сбился на змею коленками'; да, видать, замешкался с освобождением ножа от цепочки, не стал рвать его вместе с крестом с груди.

Змей же, в отличие от Добрыни, знал, что уж этот-то богатырь сможет и без ножа элементарно разодрать его на клочья; а хоть как-то ему сопротивляться, по всей очевидности, Змей не мог. 'Греческая земля' полностью лишила потустороннее чудище всех запасов его энергии и сил; ведь Змей даже рычать и искрить был не в состоянии.

И тогда он, вместо победного наступления, поспешил перевести сражение с поля боя на удивительно современное поле – поле юриспруденции.

'Ты молоденький Добрынюшка Никитич!

Не убей меня, да Змея лютого,

Да пусти-ка полетать по белу свету!

Мы напишем записи да промеж собой,

Да великие записи, немалые:

Не съезжаться бы по веку в чистом поле,

Нам не делать боя – драки, кроволитьица'.

Практически все другие источники представляют более развёрнутые сведения о содержании 'великих записей, немалых'. Мы все их перечислять не будем, упомянём лишь основные положения [3]:

'...тебе не ездити далее во чисто поле,

А мне... не носить людей русских,

Не копить полонов да русских'.

Понятно, что предложение о заключении такого договора было воспринято Добрыней если и не как безусловная победа, но как весьма достойный, наилучший выход из ситуации, в какой он оказался. И Добрыня, не подозревая, что со стороны Змея такое предложение всего лишь уловка, согласился. Нынешние многоопытные политики то и дело на такие трюки ловятся; что взять с малограмотного простодушного мальчишки?

'Он скорёшенько сходил ли со белых грудей,

Написали они записи промеж себя...'

Ну, разве не мальчишка? Сам на себя компромат перед князем составил. После чего

'Полетел как Змей по чисту полю,

Да и летел Змей через Киев-град,

Ко сырой земле Змеище припадал всё:

Унёс он у князя у Владимира,

Унёс он племянницу любимую,

Распрекрасную Забавушку Путятичну!'

Источник [19] уточняет:

'Ухватил тут Забаву дочь Путятичну

Во свои было во хоботы змеиные'.

Значит, отрастил-таки Змей свои хоботы! Потратил на это последнюю энергию! Естественно – захотелось подкормиться. И, конечно же, выбрал в качестве жертвы избалованную, не приученную самостоятельно защищаться девицу. А она, не догадываясь, что силой Змею её не взять, наверняка и не пыталась сопротивляться.

Теперь представим себе: проголодавшийся охотник, заприметив добычу крупную и сильную, но попавшую в условия, затруднявшие или исключавшие возможность для сопротивления, решается напасть на неё с целью аппетитно пообедать. Но – вот неудача; битва хоть ещё и не проиграна, но и не выиграна; а тем временем последние силы частью истрачены, а большей частью неожиданно улетучились. Запасы его жизненной энергии полностью истощены; ещё немного – и он попросту умрёт от голода. Что он, при малейшей на то возможности, будет делать?

Вначале он постарается уговорить противника прекратить битву. Если это удастся, он немедленно побредёт к какому-то из привычных мест кормёжки. Скорее всего – к тому, к которому легче всего добраться. Вверх, в горы, он, умный, не пойдёт, даже если там у него пещера с продуктами. Побредёт туда, где дорога не имеет препятствий (по чисту полю). По дороге будет то и дело обессиленно валиться на землю (припадать ко сырой земле); но уж когда доберётся до цели, то сожрёт всё, что сможет ухватить, а главное, что не будет сопротивляться. А на обратный путь прихватит с собою кусочек полакомее.

3

В результате Добрыня же и пострадал; как то всегда бывает после договора с нечистой силой. Осердился князь Владимир и велел Добрыне: 'Сходи-ка ты во норы во змеиные... да подай-ка ты Забаву (мне) во белы руки!'

Змея Горыныча Добрыня, несмотря на свои тяжёлые предчувствия, победил. В варианте былины, принятом нами за основу, повествование об этой битве занимает в былине всего одну строчку: 'И убил Добрынюшка Змеища-то Горыныча!' Источники [19] и [3] в один голос сообщают, что битва длилась три дня да ещё три часа; а потом столько же времени Добрыня пережидал, пока впитается в землю кровь, которую 'попустила змея'. Кстати, ни пользы, ни вреда от такого купания ни ему, ни его коню не было.

Но до начала битвы Добрыня долго и тяжко трудился. Вначале он целый день, с утра до вечера, ездил по полю перед пещерой Змея, растаптывая копытами своего коня множество ползавших там 'малых змеёнышей'. Возможно, эти 'змеёныши' были обычными змеями, расплодившимися на сытном для них, не паханном сурочьем поле; а возможно, потусторонними порождениями, в задачу которых входило – физически и психологически измотать богатыря, а также оттянуть начало решительной битвы на более поздний срок. Авось не решится Добрыня зайти в пещеру поздним вечером! А если и решится, то, тем самым, даст дракону 'фору': ночное время – самое удобное для всякой нечисти... Но Добрыня решился.

'Подпоры он железные откидывал,

Да затворы он медные отдёргивал,

Он прошёл в норы змеиные!

А во тех-то норах во змеиных

Много – множество да полонов сидит,

Полоны сидят да все русские,

А сидят там князья да бояре,

Сидят русские могучие богатыри!'

Всех их Добрыня освободил, всех наверх вывел; в том числе – Забаву Путятичну.

Естественный вопрос: если Змей – существо потустороннее, зачем ему 'много – множество полонов'? Он же людей не ел! И даже особо не мучил. И не изнурял работой. Что полоняне делали в этих запертых пещерах?

По сути, ничего; точнее, то же, что и 'тени' (души) умерших греков в царстве Аида: томились без света и тепла, тосковали по безвозвратно потерянной прежней жизни, переживали из-за отсутствия надежд на освобождение, скучали по родным и близким, огорчали из-за отсутствия элементарных жизненных радостей. А одновременно с виду беспричинно раздражались, гневались, злятся, скандалили... Выплёскивали целую гамму разнообразных отрицательных эмоций. Подзаряжали, питали энергией своих отрицательных эмоций потустороннюю нечисть: в царстве Аида – бесобогов, от Зевса до Горгоны Медузы, а в Сорочинском филиале того же царства – Змея. Вот отчего он был таким огромным; вот почему у него было так много прытких здоровых деток! Откормленным, сытым, здоровым был гад...

А почему Змей предпочитал брать в полон высокопоставленных, богатых, властных и сильных людей? А уж за молодыми, красивыми, знатными девушками прямо-таки целенаправленно охотился?

Да просто таким намного больше, чем простым измученным пахарям, было чего терять! Значит, и отрицательных эмоций у них было больше, выплески питающей Змея психической энергии были интенсивнее.

Вспомним: греческие чудовища также собирали в своих пещерах, катакомбах и подводных тюрьмах толпы отдаваемых им в жертву людей; и также наиболее лакомой добычей считали молодых, красивых и знатных девушек. В связи с этим мало сомнений в том, что если бы Геракл после 'убийства' лернейской гидры зашёл в её пещеру, то, как и Добрыня, наверняка нашёл бы там и множество несчастных пленников, и изрядное стадо пригнанного туда скота. А ведь знал, знал герой, что гидра опустошает окрестности, угоняет людей и скот в свою пещеру...

Кстати: зачем гидре понадобилось угонять в плен не только людей, но и скот? Элементарный расчёт: чтобы людям было чем питаться, чтобы они, благодаря этому, дольше жили и дольше кормили своей энергией ненасытное чудище и его 'друзей'-'богов'.

Но – не пошёл Геракл в пещеру. А зачем ему? Ему надо прославиться, великий подвиг сделать, ужаснуть вестью о своей силе и смелости всех будущих противников и нынешних власть и богатства имущих нанимателей его услуг. А вывести из пещеры сотню – две измождённых скотоводов да энное количество тощих бурёнок и полудиких коз – какой это подвиг для великого героя? В чём слава? Какой прок от такой славы?

Сигурд в пещеру дракона вошёл, но вглубь неё тоже не заглядывал. Увлёкся кое-чем из того, что увидел в первом отделении пещеры. Нет, не столько лицезрением прелестей валькирии, сколько трудовым процессом экспроприации обнаруженного клада.

Беовульф тоже о своих пропавших подданных ни разу даже не заикнулся. И как, чем его душа, по прибытии на место назначения, оправдывалась перед душами соплеменников, умерших от голода в пещерном заточении? 'Некогда было о вас думать; на золото хотелось перед смертью посмотреть!'? Беспомощных людей на страшную смерть оставил, а бездушное золото, даже проваливаясь на тот свет, с собой потащил. Не оставил его вдовам и погорельцам; будто там оно нужнее, чем живым, страдающим, обездоленным людям – здесь. 'Буду лежать и слушать зов ветра и моря...' Радовались ли его кости улучшению слышимости после того, как их вышвырнули наверх, потому как они, лежа вперемешку с золотом, мешали 'чёрным копателям' собирать то, за чем те пришли?

Вот, сам собою, появился ответ на вопрос, зачем драконы извечно складировали в своих пещерах всяческие сокровища, которые для них, существ энергетической природы, всего лишь глупые тяжёлые побрякушки. Очень просто: клад – великолепная приманка для людей жадных, эгоистичных, не склонных к созидательному труду. Только намекни таким о кладе, и они сами в мышеловку придут, только успевай запирать за ними двери и засовы.

Кстати о засовах: как мог Змей сам, своими потусторонними когтистыми лапками сделать все те мощные ограды, подпоры и запоры, за которыми, не сумев их сокрушить, томилось 'много – множество полонов', в том числе и 'могучие богатыри'?

Видимо, как и в сталинских лагерях, строили все эти ограды и делали запоры сами заключённые. Не исключено, что не обошлось дело и без добровольных помощников Змея, без предателей из рода человеческого. Кто-то же гнал толпы полонян в приготовленную для них тюрьму, кто-то же работал там охранником, надсмотрщиком, кто-то же стоял на дозоре и ходил в разведку.

Но за охранниками и надсмотрщиками тоже нужен присмотр; а то, неровен час, и сами со страху разбегутся, и полон выпустят либо, чтобы не осталось свидетелей, уничтожат, да ещё и казну утащат. И тут уж Змею Горынычу было не обойтись без надёжного, неподкупного, понимающего уникальную выгоду и одновременно безвыходность своего положения, наслаждающегося своей властью над людьми потустороннего помощника. Иначе бы Змею пришлось самому следить за заключёнными своего концлагеря, а значит, безвылазно сидеть в пещере; а он, как мы знаем, любил свежую здоровую пищу, охотничьи забавы и неспешные лётные прогулки.

Подсказку ответа на этот вопрос может дать вариант былины, представленный собирателем и толкователем древнерусского эпоса Л. Яхниным [4]. В этом повествовании сообщается, что на Добрыню, едва он вошёл в пещеру, напала некая женщина – богатырь по имени Поляница. Она была настолько сильна, что смогла заключить Добрыню в кожаный мешок; но Добрыня, едва тиски мешка ослабли, прорезал мешок мечом и выбрался наружу. Поляница же, не заметив его бегства, ушла в неизвестном направлении. По другому варианту – погибла в завязавшейся между ними битве.

Вот эта Поляница и была домоправительницей пещеры. Именно ей и подчинялись человекообразные слуги Змея.

Помощницы и 'жёны' драконов

1

Кем могла быть упомянутая Поляница? Словарь источника [4] объясняет слово 'поляница' как 'женщина – богатырь'. Судя по имени, эта (или такая, такие) женщина являлась представительницей племени полян. Акцентирую: именно представительницей племени, а не членом племени; в последнем случае она называлась бы полянкой. В свою очередь, племя полян являлось самым мощным племенем восточных славян. Племя населяло равнину по обеим берегам Днепра от устья Припяти до Роси и было объединено в Полянское княжество с центром в Киеве. В 882 году Киев был захвачен дружиной варяжского конунга Олега, ставшего новгородским князем после того, как в 879 году по неизвестной причине умер Рюрик. Овладев Полянским княжеством, Олег незамедлительно приступил к завоеванию, присоединению к своим владениям либо обложением дани соседних княжеств. После смерти Олега то ли от укуса змеи, то ли от бокала отравленного вина, его дело, хотя и с гораздо меньшим успехом, продолжил сын Рюрика Игорь. Действовал он очень жестокими методами, и в поборах не знал меры и удержу. Так, в 945 году он дважды подряд отобрал у деревлян (древлян) всё, что можно было найти; но не удержался, вернулся с полудороги для третьего 'полюдья'. Из-за чего и пострадал: 'Аще не убьем его, то все ны погубит' ('Повесть временных лет').

Кем же Игорь, вместе с возглавляемой им варяжской дружиной, мог видеться в глазах деревлян, а также северян, вервианов, другувитов, уличей, вятичей, кривичей и прочих племён? Залётным Змеем Горынычем. А его верная спутница Ольга, с особой жесткостью и изощрённой хитростью наказавшая деревлян и восстановившая над ними власть Полянского княжества, она как звалась ими? Естественно, Поляница; коварная, жестокая, непобедимая женщина – богатырь. И так же естественно, что именем Поляница наделялась домоправительница и охранница пещеры настоящего Змея Горыныча.

А теперь вспомним: встречалась ли нам, во время предыдущих путешествий, какая-нибудь женщина – богатырь? Встречалась – в 'Саге о Сигурде' и в 'Песни о Нибелунгах'. Когда она так же, как Поляница, проживала в пещере дракона, то звалась валькирия Сигрдрива; а когда она, как и княгиня Ольга, поселилась во дворце, представлялась как королева Брюнхильда.

О Брюнхильде нам известно, что она отличалась феноменальными способностями в лёгкой атлетике. Наиболее удивительная из её способностей состояла в том, что она перегоняла в прыжке брошенный ею же камень, а после своего приземления ловила этот камень на лету. Это своё дарование она охотно проявляла на ярком солнечном свету и при большом скоплении людей (свидетелей), благодаря чему и получала юридически оформленный повод приговорить к смерти, с сопутствовавшим ограблением, тех королей, которые осмеливались соревноваться с нею в этом виде околоспортивных единоборств.

Кроме умения совершать корыстные преступления через инструментарий, она обладала ещё и огромной физической силой. Но это тяжёлое свойство, в отличие от лёгкой атлетики и изящной юриспруденции, Брюнхильда использовала исключительно по ночам, в беспросветной тьме. Своего жениха Гунтера, вздумавшего приставать к ней во время первой брачной ночи (вот нахал! А ведь считался рыцарем, был, с виду, приличным королём), она так стиснула в крепких супружеских объятиях, что тот пошевелиться не мог. После чего связала – перепеленала дорогого любимого женишка ремнями и подвесила его под потолок (наверное, там имелось на такой случай специальное кольцо или мощный крючок). А, затем, запретив вознесённому над собою королю разговаривать и стонать, с полным удовольствием и с не нарушаемым спокойствием всхрапнула до утра.

Зигфрида она также пыталась стиснуть; но он смог отпрянуть в сторону. Тогда она с невероятной силой прижала его ко шкафу, так что он едва мог пошевелиться. Но со временем её давление ослабло, и Зигфрид сумел побороть её; после чего и передал присмиревшую невесту во владение прятавшегося неподалёку законного супруга.

Проглядывается явная аналогия с действиями Поляницы по отношению к Добрыне. Вначале она так стиснула Добрыню, что тот и пошевелиться не смог, а затем каким-то образом сунула его в кожаный мешок. Как она могла это сделать, если стиснула, притиснула Добрыню к себе? Если бы она держала одной рукой мешок, а другой, как котёнка, Добрыню за шкирку, то Добрыня почувствовал бы ослабление сжимавших его усилий и постарался бы вырваться. Что, зная о его силе и настойчивости, вполне могло осуществиться. Но этого не произошло, что означает: Добрыня, как и ранее Гунтер, увидеть и понять суть проделанного над ним фокуса не смог; тем паче, что дело происходило поздним вечером, к тому же в пещере.

Но со временем, так же, как и в случае с Зигфридом, давление 'кожаного мешка' ослабло (очевидно, 'мешок' потому воспринимался Добрыней как 'кожаный', что ощущался мягким и эластичным), и Добрыня получил возможность для каких-то движений. После чего он 'прорезал' мечом мешок и, сквозь упруго сопротивлявшуюся щель, выбрался наружу. Поляница же, будто не заметив его стараний и последующего уменьшения тяжести несомого ею мешка, исчезла в темноте: 'смирилась'.

С точки зрения современной науки, вывод из только что изложенной информации может быть один: потусторонние духи (по крайней мере, из числа самых мощных) могут управлять полем гравитации. А кому из них такое свойство надобно в наибольшей степени? Тем, кто по долгу своего призвания вынужден летать: драконам и валькириям.

2

О драконах мы уже знаем довольно много; прежде всего – потому, что они с незапамятных времён были известны людям. А вот о валькириях упоминается лишь в скандинавском эпосе (германский эпос, весьма на то похоже, позаимствовал образ валькирии из скандинавского). Сам же скандинавский эпос обратил на себя внимание первых его исследователей лишь в начале средневековья.

В скандинавском эпосе валькирии ('выбирающие мёртвых') – воинственные девы, летавшие над полями битв, чтобы решать их исход в соответствии с волей пославшего их туда Одина (у германцев – Вотана). Они же самых храбрых воинов, из числа погибших, относили в замок Одина, Вальхаллу, дабы храбрецы могли продолжать там свою героическую жизнь. Жизнь эта заключалась в том, что 'выбранные' герои в течение каждого дня сражались между собой, безжалостно калеча и убивая друг друга, а по ночам проходили курсы оживления и посттравматической реабилитации у валькирий. Понятно, что любые попытки несчастных героев оказывать действенное сопротивление проведению лечебного процесса, дабы добровольно уйти из такой жизни в могилу или в нирвану, были обречены на провал. Валькирии, по свидетельствам древнескандинавских песнопений, обладали невероятной силой и нечеловеческой волей, имели черты и свойства не нежных сестёр милосердия, а неумолимых и жестоких женщин – богатырей. Очевидно, единственным выходом из ситуации для воинов, бесповоротно решивших расстаться с такою жизнью, было – не бороться за свою жизнь в боях, перейти из разряда героев в разряд людей, отказавшихся решать навязанные им проблемы методами насилия. После чего Один и валькирии не могли не потерять желания зря тратиться на их оживление.

Взглянув на эту проблему шире, можно отметить, что практически любая битва с участием скандинавов начиналась с призывов хотя бы одной из сторон к Одину (с участием германцев – к аналогу Одина Вотану) и к валькириям. Воины и их вожди сами, добровольно и даже с большой страстностью вручали свои судьбы 'выбирающим убитых', заранее зная, что те выберут 'лучших' – самых жестоких, самых свирепых; тех, которые, с особым сладострастием воспринимая своё бесценное существование, получают удовольствие от чужих мук и смертей. Чему же удивляться, что призывающие валькирий первыми оказывались в их неразрывных духовнородственных объятиях?

И опять вспоминаются объятия валькирии, доставленной Зигфридом страстно возжелавшему её королю; за что позже Зигфрид, а вслед за ним и король поплатились своими жизнями. Похоже, закон выбора судьбы звучит так: где бы ты ни выбрал себе в покровительницы или в спутницы 'выбирающую мёртвых', ты выбрал себе нескончаемые несчастья и скорую земную смерть.

Но – далее; точнее – выше.

Летали валькирии на крылатых лошадках, похожих на белые пушистые облака. И вот тут возникает недоумённый вопрос: что за лошадки такие? О драконах – тысячи свидетельств; о валькириях тоже есть кое-что; о лошадках валькирий – практически ничего.