Текст книги "Драконы - кто они?(СИ)"

Автор книги: Виктор Нехно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Начнём ознакомление с самого острого момента.

'Из-под западной из-под сторонушки

Да не дождь дождит, да не гром гремит,

А и не гром гремит – шум велик идёт:

Налетел на Добрыню Змеище...'

Констатация сходства внешних признаков Змея и грозовой тучи циклонного происхождения несомненна. Почему циклонного происхождения? Потому что циклоны обычно перемещаются с запада на восток; отклонения от этого направления редки и малосущественны. Вместе с циклонами с запада на восток летят и рождаемые ими тучи, гонимые так называемыми ведущими ветровыми потоками. Те же ветры, что гонят циклональные тучи, пригнали и Змея Горыныча. Он ведь, в своём боевом обличии, представлял собою раздутый до невероятных размеров пузырь. Куда же лететь пузырю, как не по направлению ветра?

Очевидно, сценарий этого бесконечно разыгрываемого спектакля выглядел так: ночью Змей, в виде незаметного ночного нетопыря, улетал на сотню километров в наветренную сторону (чаще всего – с востока на запад), а утром, раздувшись до размеров огромной и страшной грозовой тучи, плыл, подгоняемый бесплатным ветерком, обратно. Экономия энергоресурсов называется.

'...Налетел на него Горынище,

А и Змеище Горынище о трёх головах,

О двенадцати оно о хоботах!'

Упоминаемые здесь хоботы толкователь былины Ю. Круглов переводит с русского языка на толковательный как хвосты. Почему же тогда стоящий в тексте восклицательный знак заостряет, акцентирует наше внимание наше внимание именно на хоботах? Создаётся впечатление, что количество имевшихся у Змея хоботов несло весьма важную информацию о его силе и мощи: 'О двенадцати!' А вот упоминание о трёх головах проскальзывает как обыденная примета приличного по размерам Змеища. При таком подходе – кто бы специально считал количество задних хвостов? Кому они интересны?

В некоторых вариантах той же былины встречаются более акцентированные подтверждения особой значимости хоботов. Так, в варианте, опубликованном ростовским издательством 'Феникс' [19], о количестве голов Змея даже не упоминается, но неоднократно подчёркивается, что основная опасность исходит именно от хоботов. В варианте, изложенном толкователем А. Нечаевым, мать Добрыни, провожая сына на повторный бой со Змеем, советует ему прежде всего отрубить Змею хоботы, ибо только в этом случае 'истощится сила змеиная'. Кроме того, в некоторых произведениях русского эпоса упоминается, что хоботы Змея светились молниями. А это может указывать на то, что именно хоботы являлись основным, наиболее мощным инструментом энергетически-полевого воздействия драконов на людей и, в целом, на окружающее драконов пространство.

С учётом этих сведений представляется вполне оправданным, что злобный разумный дух свои жизненно важные органы держал подальше от поля боя. Под удары же вражеского оружия он подставлял не их, а бутафорские головы, зная, что люди именно головы, а точнее, содержащиеся в них мозги считают самым важным органом существа материальной природы. Но дух – существо нематериальной природы, и мозгов (в нашем понимании) у него нет; зато понимания, на какие действия подвигнут нас в том или ином случае наши мозги, вполне достаточно.

'Налетел на молодого Добрынюшку,

Говорил-то Змеище таковы слова:

'А теперь ты, Добрынюшка, в моих руках,

А в моих руках да в моей воле!

Что я похочу, то над тобой и сделаю:

Похочу – Добрынюшку в полон возьму,

Похочу – Добрынюшку огнём пожгу,

Похочу – Добрынюшку в себя пожру!'

В источнике [8] перечень произносимых Змеем угроз несколько иной:

'Захочу я ныне – Добрынюшку цело сожгу,

Захочу – Добрыню в хобота возьму,

Захочу – Добрынюшку в полон снесу'.

Здесь угрозы 'в себя пожру' уже нет, зато после угрозы 'сожгу' появляется не звучавшая ранее угроза 'в хобота возьму'.

Источник [3] угрозу 'сожгу' вообще не приводит, словно Змей не слишком верит в её действенность, заменяя её угрозой 'потоплю' как более реальной в тех специфических условиях. Также этот источник приводит объяснение, каким образом Змей относил пленников в полон:

'Захочу – тебя, Добрыню, теперь потоплю,

Захочу – тебя, Добрыню, теперь съем – пожру,

Захочу – тебя, Добрыню, в хобота возьму,

В хобота возьму Добрыню, во нору снесу'.

Здесь фраза о хоботах звучит уже не столько как угроза, сколько как настойчивое, но при этом довольно милосердное предложение. Мол, наилучший для тебя выход – полон; и даже идти тебе до норы не придётся, сам тебя туда снесу. Так что, если не дурак, просись в хобота.

Вне сомнений, угрозы 'сожгу', 'потоплю' произносились Змеем ради побуждения противника соглашаться на полон. А вот если глупец не согласится на это предложение, то – либо 'в хобота возьму', либо – 'в себя пожру'.

Формулировка 'в хобота возьму' информирует о том, что Змею, для того чтобы уверенно 'взять', то есть поднять и унести человека (тем паче – богатыря), недостаточно усилий (мощности силового поля) одного хобота. Потребуется их несколько. Вывод: чем больше имелось у Змея хоботов, тем он был энерговооружённее; и, в полном соответствии со словами матери Добрыни, сильнее и опаснее.

Вероятнее всего, поле, создаваемое беспроводной катушкой хобота, имело гравитационную природу. В самом деле: глупо предполагать, что 'хобот' бесплотного духа начинён мускулатурой анаконды. Электрические и магнитные поля тоже можно исключить из рассмотрения: они человека, обладающего значительным электрическим сопротивлением и не склонного к намагничиванию, на весу не удержат. К тому же – изрядно подпортят качество продукта, а именно – психическую энергию человека.

А вот если дух мог с помощью управляющих гравитацией хоботов, обмотанных вокруг чьего-то тела, зажать его в тисках повышенного гравитационного поля, а снизу подпереть хоботом, генерирующим энергию антигравитации, то и переносить тяжесть не составило бы для него особого труда, и нервная система усмирённого человека пришла бы в состояние покорного ужаса. А ужас в наибольшей степени стимулирует бесконтрольные выплески зарядов психической энергии; которые и потребляются паразитирующим на этом духом.

Но: достаточно эффективным подобное полевое воздействие могло быть только в том случае, если энергопроводы хоботов были обмотаны вокруг жертвы. Во-первых, это давало возможность использовать энергию всего энергопровода, а не его небольшой отдельной части. Во-вторых, как гласит ньютоновский закон тяготения, сила гравитационного взаимодействия (в данном случае – воздействия) обратно пропорциональна квадрату расстояния между объектами. То есть – при частичном контакте с хоботом, а тем паче – при отсутствии контакта, при некотором, даже малом удалении от хоботов сила их воздействия многократно уменьшалась. Но это же означает, что человек мог оказаться в объятиях хоботов только в том случае, если он практически не сопротивлялся заключению его в эти объятия. Если бы он активно вырывался, отбивался, удалялся, не давал себя обхватить, то воздействие хоботов на него было бы значительно слабее. Кроме того, сопротивляющийся человек мог повредить, разорвать драгоценные для чудища хобота (или, по крайней мере, покрывающую их 'кожу'), в результате чего дракон вынужден был бы ослабить, а то и прекратить попытки силового воздействия.

Формулировка 'в себя пожру', по сути, является повтором предложения соглашаться быть отнесённым в полон. Меняется только место походного заключения: не 'в хобота', а 'в себя'. Мол, полезай сам ко мне в глотку, если хочешь остаться жив и цел; и тогда я тебя не сожру (разжёвывая, по частям), а 'в себя пожру'. То есть – помещу в себя, проглочу целиком; сделаю так же, как то делали морские чудища с поставленными для них на край берега жертвами. А те, как известно, иной раз возвращались живыми и невредимыми из морских глубин.

Создаётся впечатление, что Змей, говоря словами басни Крылова, совсем без драки хотел попасть в большие забияки. Хотя у него, в отличие от Моськи, имелся не один способ воздействия на оппонента – бесконечно лаять, а целых три.

Первый способ – прямое энергетическое воздействие. Пользоваться таким способом часто и активно духи, очевидно, не могут. Энергия – это их жизнь, их кровь; и проливать её они будут только в случае крайней угрозы собственной жизни или в случае уверенности в безусловном восполнении сделанных затрат.

Второй способ – прямое командное воздействие. Но для этого они должны суметь влезть к человеку в душу и, укрепившись там, овладеть его разумом. А уж затем, от имени разума отдавая те или иные приказы, побуждают человека к выгодным для них действиям.

Третий способ – косвенное, психологическое воздействие. Мелкие, энергетически слабые духи лукавства и соблазна побуждают человека к тем или иным поступкам, направляют его в свои сети, воздействуя на его греховные слабости и пороки. Драконы, как духи крупные, энергетически мощные действуют более жёстко и решительно: активно воздействуют человеку на психику, пытаются запугать его, устрашить, привести в состояние нервного ступора и абсолютной покорности. И отступают ('растворяются в воздухе' или притворяются убитыми) только в случае непобедимой стойкости своего противника.

Но Добрыня, в отличие от нас, о том, что Змей – не говорящее животное, а потусторонний дух, не знал; и не сомневался, что Змей вполне способен свои угрозы воплотить в действия. Так что отказывать Добрыне в мужестве и отваге нет ни малейшей причины. Тем паче что Змей приноровил свой прилёт к тому моменту, когда Добрыня купался в реке и, в силу этого, был голым и совершенно безоружным. Тем не менее на угрозы Змея Добрыня не поддался, но

'...нырнул от бережка до бережка,

Выходил Добрыня на крутой берег.

Тут Змеище Горынище проклятый,

Он стал на Добрыню искры сыпати,

Он стал жечь да тело белое!'

Данная жгучая информация подтверждает версию о том, что Змей являлся существом энергетической природы; а главное – после прочтения её невозможно не увериться, что всё изложенное в былине – истинная правда.

В самом деле, казалось бы: ну чего в эпическом деле мелочиться? Почему бы повествователю не пойти по натоптанному прежними сказителями пути, и не ужаснуть слушателей тем испепеляющим пламенем, что изрыгали прежние драконы? Впечатление от мощного (неплохо, если ещё и вонючего) пламени, в сравнении с непонятными искрами, было бы куда более сильным, восхищение подвигом Добрыни – более горячим, а доверие к компетентности былинного повествователя – более уверенным; не он ведь только, все издавна так говорят. Нет; повествователь предпочёл красивому преувеличению скромную и уже тем красивую правду.

Так что, все прежние сказители и повествователи, мягко говоря, несколько приукрашивали истину?

Может быть, и не все, но – многие. Разве мы, по ходу данного исследования, в этом не убедились?

А почему и зачем они это делали?

Да хотя бы потому, что сведения о каждом из подвигов сообщались им теми самыми героями, которые и совершили тот или иной конкретный подвиг. А у каждого героя, хоть древнегреческого, хоть скандинавского, хоть самого что ни на есть нидерландского, имелся большой стимул приукрасить размеры своего необычайного героизма. А иной раз имелся и не менее большой стимул умолчать о некоторых аспектах своих подвигов. Ведь от исторических масштабов и внешней красивости совершённых героем подвигов напрямую зависело, на какой статут в современном ему обществе он может рассчитывать, и кого сможет взять в жёны: обычную, не престижную и бездоходную простушку либо – царевну-королевну. А когда, в зависимости от умения подать товар лицом, такой диспаритет цен – стесняться не резон.

Вспомним хотя бы Персея. Подплывшее морское чудовище уже открыло пасть, Андромеда кричит от ужаса, родители обнимают её и горько плачут, а герой с ними торгуется: 'Отдайте мне вашу дочь в жёны – и я её спасу. А иначе – видал бы я вас всех, со своих тапок с крылышками, уже вон в том плавучем гробу!' Естественно, что батюшка – царь сам вскричал про царство в придачу. А может быть, и не сам; может быть, в ответ на столь же настойчивое пожелание героя... Упомянуть о котором для нас и для истории он как-то не счёл нужным.

Так, или примерно так, действовали и другие древнегреческие герои. Не сошёл с проторенного ими пути и славный рыцарь Зигфрид. Вот и задумаемся: легко ли было решиться обычному, совсем не героическому повествователю сочинить в честь того или иного героя такую оду, какая могла бы герою не понравиться? Времена-то были нецивилизованные; клиенты – гневливые и буйные... Зачем мудрому барду рисковать своей талантливой головой? Лучше уж вдохновенно пропеть о том, как ловко и мужественно сносил другие головы воспеваемый им герой; смотришь, и перепадёт что-нибудь с геройско-царско-королевского стола.

Но Добрыня, хоть и происходил из княжеского рода, в князья не лез, с самого раннего детства предпочитая высокомудрой руководящей работе простую рядовую рукопашную. А каковы герои, таковы и сказители; и наоборот. Так что неудивительно, что многие русские былины пропитаны духом самоотверженного и искреннего служения Родине; в том числе и изучаемая нами. Нескрываемой целью автора этой былины является стремление рассказать, как и каким образом удалось Добрыне одержать победу над конкретным, всем известным и очень опасным врагом – Змеем. Автор сообщает всем отечественным бойцам, какими качествами обладает этот враг; к каким приёмам и уловкам, ради достижения собственной победы, он прибегает; мол, знайте, добры молодцы, и при встрече со Змеем, ради сохранения своей жизни и достижения важной для нас всех победы, учитывайте.

Происхождение необъяснимых по тем временам качеств Змея повествователю непонятно, но именно потому он считает нужным и важным описать их точно и правдиво. Сквозь текст былины слышится: может быть, вы, наши более разумные и развитые потомки, со временем сумеете понять и разгадать скрытый смысл уловок Змея, после чего побеждать заклятого врага станет немного легче, и Русь избавится от него навсегда.

Так чем же могли являться испускаемые Змеем искры?

Может быть, это – микромолнии, как проявление присущих тучам свойств накапливать запасы электроэнергии. Ведь Змей только что летал в виде тучи по небу, и к моменту начала боя не касался земли, не успел разрядиться; вот и старался не упустить возможности использовать в корыстных целях нацеплявшееся на него дармовое электричество. Но в этом случае искры вовсе не обязательно летели бы в Добрыню; и вряд ли бы их было много; скорее, дело ограничилось бы одной искрой, сошедшей со Змея в землю в момент его посадки. Так что искры, или микромолнии, вне зависимости от того, имели они электрическую природу или какую-то иную, генерировались самим Змеем.

Из чего становится ещё более понятно, почему Змей прилетел в тот момент, когда Добрыня купался в реке. (Хотя, скорее, Змей не прилетел откуда-то издалека, а 'перелетел' из потустороннего мира в наш. Проще говоря, материализовался перед намеченной им жертвой, сконцентрировался из рассеянного в пространстве состояния в зримый образ. Иначе Добрыня заметил бы его намного раньше, ещё во время длительного снижения 'пузыря' Змея с заоблачных высот, и в речку бы не полез). Выгода ситуации для Змея состояла не только в том, что Добрыня сам лишил себя оружия, но и в том, что лишился хоть какой-то защиты для своего тела от 'искр', а при этом ещё и надёжно 'заземлился'. Всё это убедило Змея в том, что победа достанется ему легко; вот он и не утерпел такого соблазна, решил воспользоваться выгодным для нападения моментом.

Кстати говоря, теперь понятно, каким образом уберёг Беовульфа большой железный щит во время его битвы с драконом. Стоявший на земле щит служил ему не только укрытием, но и надёжным заземлением. До самого же героя ни одна микромолния не долетала, все заряды через щит уходили в землю; отчего Беовульф, радуясь своему удачному изобретению, и посмеивался. А вот если бы дракон и в самом деле изрыгал из пасти жгучее пламя наподобие огромнейшей паяльной лампы, то Беовульфу, одетому в кольчугу и панцирь, пришлось бы удерживать тяжёлую раскалённую железяку щита ладонями в очень горячих железных перчатках. А когда корчишься от адской боли на личной сковородке, пусть и с двойным дном – щита и панциря, и чуешь запах собственной гари, то – не до смеха.

Змей по-прежнему 'сыплет искрою негасимою', Добрыне бегает от него по берегу, но 'нечего взять в белы ручушки, ему нечем со Змеищем поборотися!' И вдруг

'Увидал только молоденький Добрынюшка,

Увидал он на крутом на берегу -

Тут лежит колпак да земли греческой;

Он берёт тот колпак во белы ручки,

Он со той ли со досадушки великой -

Да ударил он Змеища Горынища:

Ещё пал-то Змей да на сыру землю,

На сыру землю пал – во ковыль траву!'

Источник [8] сообщает о весе запущенного Добрыней снаряда:

'Лежит тут колпак земли греческой,

А весу-то колпак буде трёх пудов'.

Источник [9] приводит ещё одно уточнение:

'Только лежит один пухов колпак,

Пухов колпак да земли греческой,

По весу тот колпак целых три пуда'.

Было бы логично предположить, что 'колпак земли греческой' появился на берегу реки не по прихоти рассказчика (зачем ему усложнять повествование случайными непонятными деталями), а был обронен либо забыт кем-то из тех, кто устроил привал на берегу реки по 'пути из грек'. Следующим логичным ходом уважающего себя учёного исследователя былин было бы – попытаться отыскать исторические свидетельства, чем же являлась эта самая 'земля греческая'. К сожалению, никаких сведений о компонентах и структуре 'земли греческой' ни один из толкователей былины не приводит. То ли никто из них не захотел утруждать себя нудной работой рытья в чужой 'земле', то ли эта 'земля', как и сведения о ней, канула в Лету вместе с разграбленной и сожжённой Византией. Вследствие чего те варианты былины, что дошли к нам в стихотворном виде (то есть – от народных сказителей), не стесняются сообщать, что колпак был полон именно 'земли греческой'. А во всех осовремененных прозаических пересказах ('научно доработанных' и 'творчески улучшенных' толкователями) 'колпак земли греческой' заменён либо на ком обычной земли, либо, чуть хитрее, на греческую шляпу, наполненную лично Добрыней прибрежной землёй или речным песком. Принципиальная разница между этими литературно-техническими доработками подвига Добрыни состоит лишь в количестве пудов шляпного наполнителя. Одни пересказчики повторили названную источниками [19] и [3] цифру три (наш основной рассказчик о весе 'греческой земли' не сказал ни слова). Другие увеличили пудность метательного снаряда до более весомой цифры пять, а 'греческую землю' заменили песком и камнями, собранными Добрыней с речного бережка.

Смысл таких доработок очевиден. Пересказчики и толкователи былины хотят убедить своих слушателей в том, что громадный Змей был сбит не выстрелом из пушки, и не ударом вырванного с корнем дуба, а всего лишь каким-то странным головным убором с неизвестно как очутившейся там странной землёй. Но сами толкователи в эту антинаучную ересь не верят. Вот и досыпают в 'шляпу' землицы с камнями и песочком столько, чтобы уж никто не сомневался: после удара такой махинушкой любое чудище не удержится на крыльях и не устоит на лапах.

Но 'улучшениями' правды можно лишь исказить, ухудшить правду, а то и погубить её. Так и здесь: в результате 'улучшений' получилось не правдиво, а надуманно и смешно. Хоть Добрыня и богатырь, но всё же – не экскаватор. Как будто у него не нормальные, живые ладони, а стальные ковши, способные вырезать из целинного грунта высокого (а значит, прочного) берега, к тому же – утоптанного во время стоянок, ком земли весом не меньше чем в три пуда. Что составляет объём примерно в три ведра; причём вырвать из земли этот ком нужно было за один хват. Больше времени на это Змей Добрыне не предоставил бы. Да будь грек, носивший до того эту шляпу, хоть самим Гераклом – как бы эти трёхведровые пуды смогли в его шляпу вместиться?

Я лично могу лишь предположить, что в первоначальном варианте былины говорилось о трети пуда; пять – шесть килограммов земли ещё как-то могло вместиться в большой головной убор. Но, видимо, кому-то из множества последующих пересказчиков этот вес показался недостаточным для победы над огромным Змеем, почудилась глупость составителя или ошибка произношения, и треть превратилась в три.

Ещё более тяжкие, на сей раз – уж точно не менее чем трёхпудовые сомнения, вкупе с облегчающей их усмешкой, возникают после ознакомления с одним из прозаических вариантов былины. В этом варианте сообщается, что брошенной Добрыней 'шляпой с комом земли' были сбиты все три головы Змея.

Впрочем – в повествованиях о подвигах героев древности встречались чудеса и позанятнее, чем этот чудесный, да ещё и филигранно выполненный бросок. И всё таки – неудержимо хочется посоветовать рассказчику заменить шляпу на шапку. В таком случае можно было бы объявить былину сказочной аллегорией другого, произошедшего примерно в те же времена события. Тогда один русский князь бросил навстречу войску другого князя маленький отряд воеводы, имевшего имя Шапка, чтобы тот на некоторое время задержал внезапно появившегося противника на дальнем рубеже обороны. А Шапка, неожиданно для обеих враждующих сторон, разгромил и прогнал всё вражеское войско. После чего победители и повадились угрожать побеждённым: 'Мы вас Шапками забросаем!' [11]

Но у Добрыни не было ни воеводы, который бы сражался со Змеем вместо него, ни склада нагруженных землёй шляп под рукой. Неужто прозаически – деловая информация об оторванных головах Змея – также ложная?

Источник [19] о головах даже не упоминает, но сообщает другую, прямо-таки шокирующую информацию: Добрыня

'ударил змею по хоботам,

отшиб змеи двенадцать хоботов'.

Ему вторит источник [3]:

'Как ухватил он колпак земли греческой,

Да шибнёт во Змею во проклятую,

Он отшиб Змее двенадцать хоботов'.

В правдивость сообщения о том, что у Змея якобы были оторваны все три головы, мы, в общем-то, не поверили. И что теперь, прикажете верить в реальность того, что ударом того же самого, одного-единственного 'кома земли' были снесены ещё и все двенадцать силовых хоботов Змея? Как это могло произойти? Тем паче что Змей отнюдь не поворачивался к Добрыне задом (применяя военный термин – тылом; битва происходила глаза в глаза, лицом к трём лицам. Как же Добрыне удалось ударить Змея по хвостам? Да ещё и с такой силой, что они, все двенадцать, вмиг оказались перебитыми? Что он, подобно величайшему мастеру ручного мяча, выпрыгнул со столь изрядным грузом над головами чудища, а потом, как непревзойдённый мастер боулинга, одним броском поразил все двенадцать надёжно приклеенных кеглей? Да никому и никак такого фокуса не вытворить.

Видимо, поэтому в 'улучшенном' варианте и пострадали не хоботы, а головы, из рассуждения: легче одним броском сбить три кегли, чем разорвать двенадцать толстых силовых канатов. Но нам идти в своих умозаключениях по такому или подобному пути не годится; поставленная нами перед собой цель – не улучшать не обнаруженную или непонятую правду, а найти и понять истинную правду. В этом плане – как можно понять невероятную информацию, представленную сразу двумя надёжными источниками? Как найти, где и в чём искать причину такого чуда? Очевидно, начать такие поиски нужно с определения, чем же являлась произведшее его 'греческая земля'.

Может быть, она была рудой какого-нибудь ценного металла? Коли уж оказалась такой тяжёлой, что в объём одной шляпы вместилось несколько её пудов. Но выплавлять тяжёлые металлы, типа вольфрама, молибдена, в то время ещё не умели, уран никому не был нужен, а везти медную или железную руду через неспокойное море, а затем, на весельной тяге, вверх по Днепру – явно нерентабельно. Гораздо проще, легче и прибыльнее привезти готовые изделия искусных византийских мастеров.

Может быть, 'греческая земля' была лечебной грязью, привозимой на Русь из какой-нибудь византийской лечебницы? Коли уж должна была представлять собою мокрый тяжёлый ком. Но кто стал бы везти из далёкой Византии ком грязи? Да ещё и не в каком-то непроницаемом сосуде, а в перевёрнутом, протекающем снизу, открытом сверху головном уборе? Никто; потому что – бессмысленно. Тем более – летом, когда жарко. Недаром же Добрыня, невзирая на предупреждения матушки 'не езди-ка ты, дитятко, к Пучай-реке', не удержался от соблазна и не только приехал к реке, но и

'...одёжицу с себя сымал всю донага

И пошёл купаться во Пучай-реку'.

Но: за время долгого путешествия грязь высохнет, растрясётся, превратится в мелкие комочки и пыль, потеряет свои целебные свойства. А что толку от пыли в деле сшибания голов и хоботов громадного чудовища? Пыли хоть сто пудов в шляпу нагрузи, а Змей даже и не чихнёт; он ведь – потусторонний, ему дышать не надо.

2

Давайте попробуем пойти другим путём. Не будем грузить себе мозги пудами, а подумаем вот над чем: может быть, поражающая сила 'земли греческой' состояла не в весе, а в её особой поражающей силе? В связи с этим можно сделать предположение, что она была сродни 'греческому огню', являвшемуся смесью нефти с селитрой. Возможно, она – тот же 'греческий огонь', залитый в некую твёрдую пористую структуру типа пемзы. И если данная структура обладала свойством искрить от возникавших в ней напряжений и изломов, то содержавшийся в ней 'греческий огонь' вполне мог бы возгораться, а то и взрываться в момент сильных ударов.

Кстати говоря, почти через тысячу лет после описанных в былине событий Альфред Нобель, по схожей технологии, изготовил свой знаменитый динамит. Для этого он залил нитроглицерин, взрывавшийся от малейшего удара, а то и от простого сотрясения, в так называемую 'инфузорную землю'. В результате этой операции нитроглицерин вовсе не потерял свойство взрываться от удара, но зато сила этого удара должна была стать достаточной для того, чтобы резко смять структуру скелетного материала. Не потому ли додумался так сделать скандинав Нобель, что каким-то образом узнал о подобной древней технологии?

Да, версия очень соблазнительна; особенно – если нам, как соавторам изобретения Нобеля, удастся войти в состав Нобелевского комитета. Но, как ни жаль, в деле раскрытия тайны удивительного воздействия 'земли' на Змея эта версия нам не поможет.

Ведь, если бы даже внешняя оболочка Змея была достаточно плотной для того, чтобы силы удара о неё оказалось достаточно для детонации взрывчатки, то всё равно после взрыва Змей не шлёпнулся бы 'во ковыль траву' вверх тормашками. Он просто-напросто разлетелся бы клочьями во все стороны; а вслед за тем растаял в воздухе наподобие пригретого солнцем и сдутого ветром утреннего тумана. Что ещё оставалось бы делать бесплотному духу, лишившемуся своей оболочки?

А вот Добрыню бы мы, в случае взрыва, безвозвратно потеряли; а вместе с ним – и былину. Единственный способ уберечь Добрыню от поражающего воздействия взрыва – сделать взрыв направленным; чтобы взрывная волна и возможные осколки летели строго в сторону Змея. Так что – давайте, подальше от греха, отбросим бестолковый динамит и подумаем: что могло произвести подобное действие на Змея, но при этом чтобы у него отлетели только хоботы (которые Змей, как потусторонний дух, мог бы быстро восстановить), а тело почти не пострадало? И чтобы при этом не пострадал Добрыня.

Взглянем на колпак с греческой землёй более внимательно, вдумчиво, не торопясь; и начнём осмотр не с содержимого, не с нетто, а с тары. Спросим своё историческое видение: кто мог носить в тогдашней Византии большой колпак, сделанный из тонкого прочного войлока типа фетра? (напомню: колпак не 'шерстян', а 'пухов'.) Ответ один: православный монах или священник. Турки к тому времени Византию не захватили, фесок местное население не носило, а вот монастырей и храмов в православной Византии имелось много.

А чем могло являться содержимое головного убора православного священника, как не атрибутом проведения каких-то сакральных действий? Ведь священник позволил бы себе предоставить свой головной убор только для такого содержимого, которое было бы греховно перевозить в иной таре; которое, в его глазах, являлось большей ценностью, нежели его собственная голова.

Лично у меня три версии. Одна из них: 'греческая земля' была... обычной греческой землёй. А необычайно сильное её воздействие на Змея происходило из того, что она была освящена в православном греческом (византийском) храме или монастыре. Возможно, освящена кем-то из верховных богопочитаемых иерархов, благодаря чему пользовалась у перевозившего её человека особым почитанием и поклонением.

Представим себе: последняя четверть десятого века. Князь Владимир ещё не окрестил Русь, но людей, обращённых в христианство, и среди славян, и среди варягов уже довольно много. Основное число их – князья, купцы и воины княжеских дружин. Каждый из них знает, что может погибнуть в любой момент, и каждому хочется, чтобы обряд погребения был совершён с максимально возможным соблюдением христианских канонов: если и не с отпеванием, то хотя бы со щепоткой освящённой землёй, насыпанной крестообразно на теле усопшего. Да и вообще – неплохо бы иметь какое-то количество освящённой земли в доме, окружённом бесконечными буераками бесовщины и беспросветной тьмой язычества, чтобы был какой-то маленький, размером в туесочек островок, где могли бы спокойно приземлиться и отдохнуть долетевшие сюда ангелы. А где взять освящённую землю? На всю Русь – одна-единственная церковь (святого Ильи), построенная княгиней Ольгой в Киеве для своей дружины в первой половине десятого века. Наверное, можно было освятить землю там; но лучше уж привезти из Византии, из какого-нибудь давнего, намоленного, известного своею чудотворностью храма. Тем паче – если всё равно надо в Византию по каким-то делам ехать.

Вторая версия: 'греческая земля' была обыкновенной землёй, взятой у стен какого-нибудь особо чтимого византийского храма и перевозимой в Русь, чтобы засыпать её в основание будущего, намеченного к построению храма. Как то и делается на Руси по сию пору.

Третья версия и, думаю, основная: 'греческая земля' была священным 'тонким прахом', привезённым из Ефеса (Эфеса). В этом византийском городе долгие годы жил и проповедовал автор одного из Евангелий, апостол и любимый ученик Христа Иоанн Богослов. Там же он и был похоронен. С тех пор, как утверждает православное предание (свидетельств – огромное количество), каждый год 8 мая над местом погребения апостола выступала из земли некая, не похожая на обычную пыль, нежная лёгкая субстанция, называемая 'тонким прахом'. Этот 'тонкий прах' верующие собирали и – исцелялись им от болезней. Так продолжалось вплоть до завоевания в пятнадцатом веке Византии турками, и разрушения ими могилы апостола как объекта религиозного почитания побеждённых врагов.