Текст книги "Драконы - кто они?(СИ)"

Автор книги: Виктор Нехно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Наибольшее недоумение возникает от непонимания, каким образом столь громадным существам удавалось летать. Ведь, чем крупнее животное, чем больше масса его тела, тем большая часть общей массы приходится на долю поддерживающих эту массу костей, и тем меньшая – на долю мускулатуры (которую тоже надо поддерживать). С древних времён известно, что муравей, по соотношению силы к массе, намного сильнее слона. А мы, люди эпохи научно-технической революции, знаем, что никакое существо, превышающее по своей массе массу человека, совершать мускульные полёты над матушкой – землёй просто не в состоянии. Ну – не позволяет наука физика летать существам с массой больше семидесяти, максимум – восьмидесяти килограммов. Что сделаешь: именно на этих цифрах линия графика вероятностного полёта бессильно валится на ось абсцисс, показывая тем самым, что никакой естественной, природной силы земному организму для того, чтобы взмыть в воздух, уже не хватит.

Можно предположить, что у дракона есть какой-то мощный, но пока что неизвестный людям источник внутренней энергии, а сам он состоит из клубка невероятно сильных мышц; но при этом возникает другой источник недоумения. Смущают крылья. Достаточно взглянуть на любое изображение дракона работы китайских мастеров, и сразу же в глубине вживлённого в нас технического сознания возникает ощущение, что крылья, для столь громадного чудовища, непропорционально малы. Нет ни малейших сомнений, что с помощью их дракон не сможет не то что летать, но окажется неспособным хотя бы на мгновение оторвать своё тело от земли.

А как же тогда отнестись к свидетельству Ли Чаовэя? Ведь он утверждает, что 'повелитель Цяньтана' вполне зримо взлетел. Причём взлетел не так, как самолёт Пржевальского или братьев Райт, трудно и нудно оторвавшись от земли после длинного разбега, а – через мгновение 'исчез в лазурном небе'. Неужто новеллист, мягко говоря, нафантазировал?

Или – крылья дракону нужны были лишь для камуфляжа, а необходимую для полёта подъёмную силу он создавал себе каким-то другим способом? В самом деле – начальный этап взлёта спонсировавшего Лю И дракона весьма похож на старт ракеты: громы, молнии, какая-то непонятная ерунда то ли взметнулась вокруг, то ли посыпалась с неба...

А в таком случае – являлся ли повелитель Цяньтана (как и является ли любой дракон) обычным земным созданием? Кто он? Ловкий фокусник из древнекитайского цирка? Или – инопланетянин? Из числа тех, что умеют использовать в повседневно-бытовых целях энергию 'холодного' термоядерного синтеза. Или – какую-нибудь другую, пока что не постигнутую земными учёными научную хитрость.

Увы, в Китае, как и в ближайших к нему странах ответа на этот вопрос нам уже не найти. Придётся отправляться с востока (по китайской терминологии – от Дракона) на запад (к Тигру), дабы найти сведения об интересующих нас чудищах в других местностях и народах.

Валтасар и машхушш

В древние времена Индия, по отношению к Китаю, также находилась по другую сторону Гималаев. Но тогда её земля располагалась на тысячеголовом белом змее по имени Шеша. Также Шеша охранял сон и покой бога Вишну, когда тот, отдыхая от трудов праведных, устраивался у него на спине. Ещё в служебные обязанности змея входило – уничтожить Вселенную не когда ему вздумается, но строго в середину кальпы (кругооборота) .

Несмотря на все эти полезные свойства, драконы в Древней Индии не прижились. Возможно, случилось так из-за сильной конкуренции со стороны теплокровных и, в силу этого, вечно голодных тигров, охотно пополнявших своё меню за счёт кормовой базы драконов. Хотя, не исключено, драконы просто не справились с трудностями собственной внешней идентификации. Не смогли стать символом и аналогом индийского общества, разделённого на четыре касты, каждая из которых жила по своим законам. А возможно, причина всего лишь в том, что не нашлось индийцев, согласных реинкарнировать в это агрессивное, хлопотливое, непонятно к какому роду животных относящееся существо. И понять их можно: как бы не пришлось по нескольку раз, за каждое из составлявших дракона животных, в него воплощаться. Так и до нирваны раньше середины кальпы не дойдёшь.

Впрочем, индийцам самим решать, чем драконы не пришлись им ко двору. Мы же лишь можем за них порадоваться; и – отправиться дальше.

А вот в Месопотамии проживало и даже, можно утверждать, весьма благоденствовало чудище, являвшееся симбиозом змея, льва и орла. Что подсказывает: чудище тоже было драконом, но – не китайским. На местном наречии оно называлось машхушш.

Проживал машхушш не где-нибудь на задворках, в каком-нибудь глубоком озере или далеко в горах, а в самом центре древнейшего Вавилона; конкретно – в знаменитой Вавилонской башне. И там, по свидетельствам записей о расходах на его содержание, за ним ухаживали не хуже, чем за царём. Старательно наводили порядок в жилище. Ухаживали за его постелью. По строгому расписанию, торжественно, уважительно, учтиво подавали пищу (догадываетесь, какую?), а при этом пели ему хвалебные гимны.

Происходили эти (и многие прочие) почести и привилегии из того, что машхушш являлся символом, а если точнее – зримым воплощением верховного вавилонского бога Мардука. Соответственно огромная башня, с центральным открытым двориком для божества и его пиршественного стола (алтаря), а также с боковыми пристройками для жреческой прислуги являлась храмом Мардука. На шумерском и аккадском языках слово 'храм' означает 'дом'; так что машхушш жил в башне на полном юридическом основании. Мало того, что жил; он был владельцем огромного поместья и имеющихся там богатств – запасов хлеба, ремесленных изделий, стад скота и всего прочего, включая работавших на него людей.

Кроме устраиваемых ему питательно-развлекательных мероприятий, машхушш (возможно, в виде искусно выполненной статуи) принимал участие во всяческих церемониях и торжественных процессиях. Но свой любимый праздник Нового года (акиту, или загмук) машхушш всегда проводил дома. И в число его новогодних развлечений непременно входил обряд унижения царя.

Вначале царя в течение нескольких дней не впускали в храм. Когда же царь, босой, почти раздетый, наконец-то допускался к божеству, верховный жрец отбирал у него атрибуты царской власти и принимался его унижать и колотить: давал ему пощёчину, таскал за уши... Тем временем царь, пав ниц, уверял машхушша Мардука, что весь год вёл дела царства в полном соответствии с его мудрыми требованиями и ценными наставлениями; и клялся, что ни разу не нарушил порядок выполнения посвящённых Мардуку ритуалов.

Надо отметить, что такое послушание номинального главы государства шло и Вавилону, и его царям, и самому Мардуку на пользу. Вавилон, действуя методом драконовских налётов на ближайшие к нему территории, последовательно закабалил все окрестные народы, превратившись в столицу огромного царства. А машхушш Мардук, из бога-покровителя одного города, превратился в верховного бога множества городов и целых народов, оставаясь при этом покровителем вавилонских царей и гарантом нерушимости их самодержавной власти.

Но, судя по действиям Мардука, лично ему власти всего лишь над одним государством, пусть даже и огромным, было мало. Он жаждал власти над всем миром; и ради этого решил состязаться с самим Создателем.

Впрочем, если вспомнить библейскую историю о том, как и для чего возводилась Вавилонская башня, становится понятно, что безумная идея занять место единственного, истинного Бога овладела им ещё в те незапамятные времена. Вдумаемся: кто внушил древнейшим, по-детски простодушным и по-детски, незатейливо тщеславным людям безумную и преступную мысль построить башню до неба? Любой детектив скажет: тот, кому это было выгодно.

А кому было выгодно, чтобы были потрачены время, средства и невероятные усилия на столь грандиозное и нелепое сооружение? Неужто – простодушным и малоразвитым потомкам Ноя? Нет; эти виноградари и пастухи вовсе не намеревались жить в условиях городской многоэтажной цивилизации; в планах у них было – 'рассеемся по лицу всей земли'.

Выгодна затея строительства была тому, кто намеревался жить в башне; то есть – Мардуку. Он и был организатором строительства и архитектором башни. Он и спланировал её высотою до неба; то есть – до того уровня, где, как он думал, обитает Бог. На вопрос: зачем намеревался добраться туда кровожадный дракон? – ответа не требуется.

Тогда совершить задуманное Мардуку не удалось; помешал Бог. Вначале Он сделал так, что строители перестали понимать друг друга, вследствие чего и разошлись в разные стороны. А затем Бог наслал ветер, разрушивший башню почти до основания. И вот, когда в лапы Мардука попали сосуды из Храма Господня, он решил 'воспользоваться' возможностью ещё раз досадить Богу; а заодно проверить Его силу. Из учебника истории древнего мира мы знаем, что произошло это в 539 году до нашей эры; а как произошло и чем закончилось, знаем из 'Книги пророка Даниила'.

Вавилонский царь Валтасар, привычно зацепившийся за хвост агрессивно взметнувшегося дракона, оторвался от жизненных реалий и лишился Божьей помощи. 'Мене, текел...' Беспомощный возок не управляемого должным образом царства, вместе с его никчемным возницей, рухнул под колёса персидской колесницы. Мардук, лишившийся слуг и паствы, ослаб, захирел, а через какое-то время бесследно исчез; возможно, скончался от досады, людского невнимания и элементарного голода.

Хотя, возможно, и выжил – если догадался эмигрировать за пределы Персии. Наверное, всё-таки догадался. С персами, старавшимися говорить только правду, боровшимся со злом, стремившимися достичь царства Справедливости и поклонявшимися только мудрому Ахура-Мазде, машхушшу было явно не по пути.

Если машхушш Мардук и в самом деле эмигрировал, то – куда он мог направиться?

Наилучшая для него, вполне привычная обстановка с распределением портфелей богов-покровителей практиковалась в Древнем Египте: в каждом городе – свой покровитель; и нередко – в виде зверообразного симбиотического чудища. Только в том и разница, что месопотамцы предпочитали поклоняться богам, имевшим тело животного и голову человека, а египтяне – наоборот. Оттого создаётся впечатление, что их боги, в целях экономии сил и средств, просто-напросто разменивались с коллегами из соседнего цеха отрезками использованного материала: я тебе – мужскую голову, ты мне – тело шакала. Экономика даже в самых верхах, даже у богов должна быть экономной.

Но в Древнем Египте Мардук наверняка не нашёл себе достойной экологической ниши, а вместе с нею – жилья и питания; в очень, очень древнем Египте все дома, предназначенные для проживания богов, были давным-давно заняты. А если египтянам вдруг начинало казаться, что тот или иной многотысячелетний бог обленился и устарел, и пора бы его заменить на другого, более молодого и внимательного, то сакральный хитрец просто-напросто менял имя и/или внешность (был наполовину зверем, стал совсем человеком; или наоборот). Но при этом он продолжал жить в прежней квартире; да и жертвоприношения по праздникам и подношения по будням назначал себе, с верующих в его помощь вкладчиков, столь же настойчиво, как нынешние банкиры – бонусы и зарплату.

Мардук мог попытаться напроситься хотя бы на временный постой к египетским родственникам; но из зажиточных родычей у него имелся там только один, да и тот – двоюродный: ночной змей Апоп. У Апопа была репутация неприятного, неуживчивого и крайне эгоистичного существа; проистекала она из его, всему Египту известного хобби – глотать по ночам Солнце. Жить с таким проглотом в его беспросветно – тёмной, до состояния хаоса захламленной квартире было бы чересчур опасно даже для дракона. А просить Апопа составить протекцию в деле трудоустройства где-нибудь поблизости, с предоставлением жилья по месту работы, не имело смысла; слишком уж все – и боги, и люди, и звери, а прежде всего – сам Ра, крепко не любили змея за его тёмные намерения. С рекомендацией от него дела Мардука пошли бы только хуже.

Аналогичная обстановка царила в Финикии; к тому же боги там были настолько бесстыжими, лживыми, жадными и кровожадными, что даже Мардуку рядом с ними не поздоровилось бы. В Израиль, которому покровительствовал Яхве, только что наказавший Мардука, ему и соваться не стоило. Аккада, Шумера, Ассирии в то время уже не существовало – сам Мардук об этом и постарался. А сделать печальной участь Урарту во времена своего расцвета постаралась Ассирия.

Из сравнительно ближних стран Мардуку, в качестве объекта для рассмотрения, оставалась только Древняя Греция. Зато в ней влиятельных драконов он обнаружил бы без труда. Начать хотя бы с того, что сам Зевс в то время, когда скрывался в критской пещере от своего отца Кроноса, безжалостно проглатывавшего собственных детей, имел облик дракона. Дракона же прислал Зевс ахейцам в качестве знамения перед осадой Трои. Дракон Пифон, посланный богиней Герой, преследовал Латону; за что и был убит Аполлоном, сыном Латоны и Зевса.

Кроме драконов, в Древней Греции, во время её эпох архаики и классицизма, проживало огромное количество и других чудищ и страшилищ. Основное количество их на устрашение людям создали популярнейшие в древнегреческом народе боги; а нескольких, зато – самых страшных, породила ужасная семейная парочка: Эхидна, полуженщина – полузмея, и Тифон – огромное, ужасное порождение Тартара, обладавший невероятной силой и энергией и имевший сто драконовых голов.

При последних словах предыдущей фразы возникает недоумённая мысль: если головы Тифона (как и головы некоторых других древнегреческих чудовищ) названы драконовыми, то не означает ли это, что древнегреческие драконы вовсе не являлись составными симбиотическими существами, как тот же машхушш, а имели свою, сугубо индивидуальную анатомию? И, соответственно, свои собственные головы; не заимствованные у других животных, и не скопированные с чужих голов, а неповторимо свои, непохожие ни какие другие; в том числе и на змеиные. Иначе головы Тифона были бы названы по имени их первообладателей; не драконовыми, а, скажем, крокодильими или львиными. Или, хотя бы, так: 'головы такие же, как у львов и драконов'.

В последнем варианте было бы ясно, что у машхушша есть ближайшие родственники в Древней Греции; а значит, имеется шанс его там обнаружить. А вот в фактическом варианте приходится утверждать, что древнегреческие драконы машхушшу совсем не родня. Или – не совсем родня.

А поскольку никто из известных нам, современных животных таких же голов, как у древнегреческих драконов, не имел, то остаётся высказать робкое предположение, что родня им – вымершие к тому времени динозавры. Либо – что драконы были последними из динозавров.

Что ж; думается, и нам, в целях нашего исследования, не мешало бы всмотреться в древнегреческих чудищ чуточку внимательнее, чем то принято делать. Уж если не машхушша, и не китайских драконов, то нечто не менее интересное найдём обязательно.

Герои и чудища Эллады

1

Первое впечатление, возникающее после ознакомления с обширным количеством древнегреческих мифов, состоит в том, что смертные древнегреческие драконы не только охотно общались с бессмертными богами, но и безропотно выполняли все их опасные просьбы и указания; а вот от обычных, смертных людей усиленно прятались. Довольно условное исключение из этого правила представлял собою лишь Зевс, который, в детском возрасте, имел внешность дракона; но видели его тогда и в этом облике только охранявшие его нимфы. Повзрослев и обретя способность принимать любую внешность, Зевс охотно являлся людям в зримом облике. Точнее, в ощущаемом; ибо являлся он лишь по ночам и только женщинам. Те же чудища, что позволяли себе смелость появиться днём и при большом скоплении людей, имели внешность либо огромных рыб (потрогать которых находившимся на суше людям было проблематично), либо громадных змеев (трогать которых было страшно и противно).

Так, не дракон (как о том иной раз говорят исследователи), а кроваво-красный змей на виду предводителей войска ахеян сожрал восьмерых птенцов и их мать-птицу, а затем превратившегося в камень; что было расценено греками как благое предзнаменование и укрепило их в решнии отправиться на Трою. Также не драконами, а змеями (и также – с кроваво-красными гребнями и светившимися пламенем глазами) были чудища, умертвившие Лаокоона и его сыновей; что подвигло троянцев к гибельному решению втащить деревянного коня внутрь своего города. Чудищ же, имевших форму драконов, люди из числа контактёров либо видели мельком и издали, либо встречались с ними в полной темноте, так что описания встреч сводятся к кратким словам об издаваемом драконами ужасном рычании и выдыхаемом ими из пастей огне. Из чего можно сделать вывод, что либо кроваво-красный змей отличался от прочих чудищ наибольшей самоуверенностью и силой, либо драконы, в те давние времена и в тех местах, просто-напросто не отработали каноны своего внешнего облика, не довели его характерные черты до совершенства, не стандартизировали их и, как видимое следствие, не решились на зримое обнародование. (Кстати говоря, первое описание внешности дракона появилось в Китае лишь в эпоху Хань – во втором веке до н.э.). Так или иначе, ни в одном из мифов нет ни подробных описаний внешности драконов, ни достаточно точных указаний их размеров, ни объяснений способов их передвижения, ни упоминаний о методах отлова ими своих жертв и приёмах потребления последних в пищу. Если в каком-то из упомянутых планов и встречается какая-то конкретика, то, опять же, отображается ею либо не совсем драконы, либо совсем не драконы.

Так, не совсем драконом был мифический основатель Афин Кекроп, имевший, как и его подземные родственники-кекропы, тело змеи, а к нему – человеческие торс и голову.

Совсем не драконом был составитель знаменитых, 'писаных не чернилами, а кровью' 'драконовских законов', по которым чуть ли ни за любое из преступлений, включая праздный образ жизни и кражу овощей и фруктов с соседских огородов, полагалось одно и то же наказание – смертная казнь. Хотя принципиальной основой этих законов являлось воистину драконовское устрашение во имя всеобщего повиновения, составителем их был не настоящий дракон, а человек – архонт афинского ареопага, носивший имя Драконт.

Зато подробные описания множества чудовищных, необыкновенно страшных химер встречаются довольно часто. Складывается впечатление, что в несчастной Древней Греции их проживало столько, что даже названия перечислить трудно; тем не менее внешний вид каждого из этих чудищ резко отличался от внешности других. Самые знаменитые из чудищ имели собственные имена, а остальные – прилагавшуюся к видовому названию географическую приставку: немейский лев, лернейская гидра, стимфалийские птицы и так далее. Что подсказывало любому умному греку: к полисам Немеи, Лерна и Стимфала, хоть они мелкие и невзрачные, ты, неуважаемый посетитель, хоть мирный странник, хоть вооружённый воин, не вздумай и приближаться: там тебя в момент сожрут. А если и не сожрут, то – всё равно можешь пропасть без вести. У чудища же не спросишь: оно виновато в пропаже, аль сработавшие под него местные рабовладельцы и грабители?

Основная масса этих чудищ селилась в глубоких горных пещерах; некоторые обитали в морях. В озёрах, а тем паче – в реках достаточно крупные и опасные особи не селились: страна – маленькая, озёра – мелкие, реки – короткие и неглубокие. Многие из чудищ были, так сказать, всеядными: пожирали, опустошая прилегавшие к их логовищам окрестности, не только встреченных или пойманных людей, но и домашних животных. Но были среди них и гурманы, потреблявшие только человечину. Наибольшим аристократизмом отличались горгоны: они даже мяса не ели, питались исключительно человеческой кровью, которую пили из разорванных ими тел.

Но всё же во взаимоотношениях древних китайцев и древних греков с пожиравшими их чудовищами было кое-что общее; по крайней мере, весьма сходное. Первое и самое заметное сходство состояло в том, что ни правители, ни рядовые жители обеих стран не предпринимали достаточно действенных усилий по противодействию поедавшим их чудовищам; или, хотя бы, по заметному уменьшению их аппетита.

О возможной причине такого поведения древних китайцев и их властей мы уже говорили. У древних греков, в силу их иного образа жизни и государственного устройства, причина была иной. Ведь Древний Китай в 221 году до новой эры стал единой громадной империей, а Древняя Греция как была маленькой страной, разделённой крутыми горами и бурными речками на множество обособленных территорий и самостоятельных полисов, так до конца своей истории, до вхождения в состав Македонии, ею и осталась. Но понять причину феномена древнегреческого непротивления драконьему злу и насилию тоже несложно. Стоит только представить себя на месте обычного древнего грека, и подумать: о чём тогда люди думали?

А о чём они могли думать, как не о способе добыть хлеб насущный? Это сейчас в Греции есть всё; а в те времена, по нынешним меркам, там не было ничего. Даже электричества. Из развлечений – только неигровые спортивные состязания, бесконечные песни бродячих гомеров и непрекращающиеся войны. Из предметов роскоши – только оружие и кустарного производства домашняя утварь, в основном – хрупкие глиняные горшки. Из вредных пристрастий – только сухое вино, разведённое наполовину водой. Не разводить было нельзя: жарко, жажда будет мучить. Опять же – опьянеешь, будут соседи презирать, алкашом называть. Так что у древнего грека, по сути, имелось только два древних удовольствия: сытно поесть, а поевши – заняться увеличением количества детей. Которым тоже кушать хочется.

Вот и думал среднестатистический житель крупного и развитого, но невероятно перенаселённого полиса: 'Неплохо бы, под каким-нибудь предлогом, устроить войну с соседним мелким полисочком. Разграбить его, жителей – продать в рабство или разогнать, а их земли и утварь – отобрать себе и своим подросшим детям. Да вот незадача – бродит там по полям страшное чудище, губит целыми толпами людей, загоняет целыми стадами скот в свою пещеру. Нет уж; лучше податься на край Ойкумены, к диким, но глупым и добродушным варварам, чем заполучить себе такого соседа'.

А о чём думали жители и правители малого слабого полиса или отсталой местности, где проживало то или иное чудище? 'Ну, какое-то количество людей и скота мы ежегодно теряем; зато никто из соседей ни нас самих не трогает, ни на наше имущество особо не зарится'.

Для драконов данная особенность межполисных взаимоотношений имела то неприятное следствие, что жители тех или иных местностей охотнее доверяли себя и свои судьбы чудовищам, внешне отличавшимся от тех, что жрали людей по соседству. Таковы уж люди; страшилище, ставшее обыденной принадлежностью повседневного быта, кажется не таким уж и страшным: 'Сожрёт так сожрёт; что ж теперь, ничего не делать и с голоду умирать?' А вот чужое, незнакомое, не такое зелёное и неприятно лохматое, с необычным тембром рычания и непривычным прикусом – ой до чего ужасает!

При таком подходе драконы, хоть и изрядно страшны, а – все на одну морду. Живёшь рядом с одним – не так уж страшно пожить рядом с другим. Оттого услуги драконов заметным спросом у древнегреческого населения не пользовались; а те чудища, что походили на драконов, носили другие имена и прозвища. К примеру, проживавшая возле города Лерны озёрно-болотная тварь с телом змеи и девятью драконовыми головами называлась не драконом, а гидрой.

Второе сходство, куда менее заметное, а скорее – старательно не замечаемое, состояло в том, что чудища, в свою очередь, также вели себя весьма сдержанно, если не сказать – неоправданно лояльно, с агрессивно настроенными по отношению к ним людьми. Мы помним, как милосердно обошёлся могучий дракон с гонористым китайским студентом; но степень милосердия древнегреческих чудовищ была ещё более удивительной.

В это трудно поверить, но внимательный анализ подвигов, произведённых древнегреческими героями над современными им химерообразными чудовищами, заставляет сделать однозначный вывод: ни одно из пострадавших чудовищ достаточно серьёзного сопротивления нападавшим на них героям не оказывало. Более того; весьма похоже, они просто-напросто не желали сопротивляться собственным убийцам. Они жаждали победы, что и подтверждали методом угрожающих телодвижений и ужасающих звуков типа громкого рычания или пронзительного шипения. И были очень даже не против остаться в живых. Но сопротивляться производимому над ними убиению с достаточным для спасения эффектом – не сопротивлялись, неизменно предпочитая активному отпору упомянутые выше пассивные формы видео-аудио устрашения.

К примеру, в битве со страшной и могучей лернейской гидрой Геракл просто-напросто наступил ногой на её туловище, а потом методично и по многу раз поотшибал ей палицей все головы. Включая бессмертную; которая, устав себя бесконечно отращивать, в конце концов тоже сдохла. Из всего организма гидры сопротивлялся процессу производимого над нею зверства только её толстый, длинный и, если верить первоисточнику, весьма сильный хвост; но – без какого-то толку.

Может быть, это – современный снобизм, но почему-то кажется, что если бы Гераклу попалась под ногу не ужасная древнегреческая гидра, а обычная бразильская анаконда, то устоять на ней ему было бы намного труднее. Или – дело не в Геракле?

А что делали в это время пособники ужасной людоедки? Соседи по явочному болоту, они же – сообщники по преступному бизнесу? Подстрекатели и пособники? Потребители оставленных гидрой человеческих объедков и прочих полезных отходов? Почему не пришли на помощь своей свирепой атаманше и доброй кормилице? (Отличительные признаки остальных семи лиц гидры назовите, пожалуйста, сами).

Как же; пришли. Правда, всего один. Заметив, что безрукая бандерша оказалась в беде, на помощь к ней поспешил её многорукий кавалер, местный болотный рак. Конечно, гигантский по размерам и чудовищный на вид; какому ещё доверили бы местные сказители и всемирная история великую честь щипать великого героя?

Но хитиновый злодей, как ни старался, почему-то так и не смог как следует ухватиться своими гигантскими клешнями за заднюю, опорную ногу героя. (Напоминаю: другой ногой, поднятой высоко верх и выставленной далеко вперёд, Геракл прижимал к земле огромное туловище гидры. Если бы рак дёрнул хоть разок – гидра была бы освобождена, а герой, приняв положение 'шпагат', неминуемо оказался бы сразу под двумя чудовищами.) Хотя ковырялся рак довольно долго – вплоть до того момента, когда на призыв Геракла прибежал из соседней рощи его племянник, Иолай. А вот Иолай, в отличие от нерасторопного рака, быстро прикончил этого беспринципного беспозвоночного негодяя.

Кстати говоря, есть основания упрекнуть древнего повествователя в том, что он недостаточно отразил весьма важную роль скромного Иолая в благополучном завершении той битвы. Надо было бы отметить, что труда и стараний он положил немногим меньше, чем Геракл. Ведь шеи чудовища имели громадную толщину; и прижигать их Иолаю пришлось не чем-нибудь, а горящими стволами деревьев.

Для этого он вначале зажёг соседнюю рощу. (Напоминаю: спичек и зажигалок тогда ещё не было). Затем пришлось довольно долго ждать, когда деревья наконец-то хорошенько разгорятся. Конечно, тем временем у гидры, вместо отшибленных Гераклом голов, активно отрастали всё новые и новые. Но – что делать! Сами судите: до того момента, пока не обгорел, не ослаб ствол у самого комля, ломать дерево было нельзя: оно бы сломалось не внизу, а в верхней части. И что тогда с ним делать? Быстро перегоравшими веточками шею чудища не прижжёшь; а вот пылавшая крона дерева могла обжечь Геракла.

Но вот комель дерева достаточно обгорел. Что ж – хватайся за пылающий ствол, навались на него всем телом, гни к земле, ломай, да смотри – не потуши собой пылающий вековечный дуб или древний грецкий орех; он нужен горящим. Сломал – не ленись, не отдыхай, не дуй на обожжённые места, не окунай их и всего себя в воду, неси пылающее дерево к месту сражения. Торопись, иди не шагом, а бегом: поросль стремительно отраставших драконьих голов всё гуще и гуще!

Прижёг то место на шее гидры, с которого только что слетела очередная драконья голова, потушил ствол в потоках запёкшейся на нём крови – бросай ствол в сторону, беги в рощу, ломай следующее дерево. И так – почти до бесконечности; головы отрастают целыми букетами, как ни старайся, а на каждую притащить дерево не успеешь...

Что ни говори, а трудов и самоотверженных стараний приложил Иолай немало. Ну, понятно: всё-таки – не чужой Гераклу человек, а родной племянник. К тому же – единственный. Остальных-то племянников, детей своего брата, как и всех троих собственных сыновей, Геракл, в приступе гнева, убил. Гнев на него навела 'богиня' Гера, но... если гнев сильнее родственных, а тем паче – отцовских чувств, это уже характеризует не столько 'богиню', сколько самого человека... Так что Иолай вполне искренне был озабочен тем, чтобы никто и ничто дядюшку понапрасну не сердило; видать, любил его, уважал, ценил за подвиги и деяния. Да и – жить хотелось.

А вот гидре, как и каждой из её голов, жить явно не хотелось. А головы вообще только то и делали, что подставляли свои лбы и затылки под удары палицы. Словно уверены были, что выросшие вместо них дубликаты окажутся активнее, сообразительнее и попросту злее, чем они сами.

Но дубликаты, судя по их действиям, рождались такими же, как и валявшиеся на поле боя оригиналы: с отшибленными мозгами. Ни один из них ничего не смог придумать лучше и умнее, как утомлять героя всё той же нудной однообразной работой.

Прямо-таки недоумение и оторопь берут: как, почему свирепые, ужасные, опытные в делах пожирания людей драконовые головы допустили до такого развития событий? Почему ничего не сделали для того, чтобы вовремя отразить наступление на своё туловище? Почему, уже во время не очень-то устойчивого стояния героя одной ногой на скользкой чешуйчатой спине чудовища, не повернулись на длинных гибких змеиных шеях в сторону агрессора, чтобы разорвать его на индивидуальные клочки вполне съедобной мышечной массы?

Не проснулись, не разобрались, не поняли, что происходит? Не может такого быть. Методичное одностороннее избиение продолжалась настолько долго, что и у гидры в целом, и у каждой из её голов в отдельности было предостаточно времени не только для того, чтобы осмыслить бесперспективность такого способа ведения боя, но и чтобы элементарно проголодаться. Да что там проголодаться! Почувствовать зверский, неутолимый голод. Ведь сколько внутренних ресурсов организма израсходовано на регенерацию отшибленных голов; пора бы пополнить запасы белкового материала. Тем паче что далеко ходить за ним не надо: вот он, объёмистый образчик великолепного, нежирного, рельефно оформленного белка, сам пристроился на спине гидры, словно на обеденном столе. Старается, пыхтит, потеет, усиленно разогреваясь и для большей гастрономической приятности поливая всего себя свежим солевым раствором. Хороший клиент; внимательный, учтивый; как его не съесть?