Текст книги "...Специального назначения"

Автор книги: Виктор Харченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Харченко В. К
…Специального назначения

Инженеры уходят в бой…

Поезд отошел тихо, без гудков. За окном поплыли забитые железнодорожными составами пути, а затем затемненные пригороды Ленинграда. В вагоне преобладали военные. Из соседнего купе доносились обрывки фраз; «Прорвались к Таллину… Бои под Одессой… Передавали – наши самолеты бомбили Берлин…»

Из бумажника вытаскиваю тщательно сложенное полученное утром командировочное предписание: «9 августа 1941 года. Заместителю начальника инженерного электроэнергетического факультета Военной электротехнической академии имени С. М. Буденного военинженеру 3 ранга тов. Харченко В. К. надлежит отправиться в распоряжение Начальника НИВИИ Красной Армии для выполнения специального задания. Время возвращения к месту штатной службы 26 августа 1941 г. Основание: телефонограмма ГВИУ КА».

Вместе со мной в Москву по вызову Главного военно-инженерного управления Красной Армии едут заместитель начальника кафедры теоретических основ электротехники нашей академии военинженер 2 ранга И. Н. Гуреев и старшие преподаватели военинженер 2 ранга П. Г. Бондаренко и военинженер 3 ранга М. А. Марголин. Словно прочитав мои мысли, сидящий напротив Гуреев спросил:

– Как думаете, Виктор Кондратьевич, скоро обратно вернемся?

– Дня через три-четыре, Иван Николаевич, ну от силы через неделю…

Как мы тогда ошибались! Снова попасть в Ленинград мне удалось лишь спустя много месяцев, пройдя сквозь тяжелые военные испытания…

А с Ленинградом связано было очень многое… В детстве и юности город на Неве воспринимался мной как символ революции, неразрывно связанный с легендарной «Авророй», кронштадтскими матросами с пулеметными лентами через плечо, путиловскими рабочими в кожанках, идущими на штурм Зимнего дворца…

Приехал я в Ленинград с Украины весной 1929 года. За плечами было восемнадцать лет, профтехшкола, давшая специальность столяра-станочника. В руках старенький чемоданчик с нехитрыми пожитками. У меня было страстное желание работать и учиться. В городе у меня не то что родственников, даже знакомых не было. Да, на такой шаг может решиться только молодость, которая верит в свою счастливую звезду, а главное – в здоровье и силу!

Работу в Ленинграде найти оказалось не так-то просто. Пришлось пойти на биржу труда и стать на учет по своей профессии столяра-станочника. Несколько раз посылали на временную работу, а осенью 1929 года вручили направление на электротехнический завод «Красная заря» (бывший Эриксоп), на Выборгской стороне.

На заводе начал трудиться на столярном фрезерном станке. Вскоре товарищи выбрали меня секретарем комсомольской ячейки цеха, а еще через несколько месяцев – в заводской комсомольский комитет. Незабываемым событием была поездка в Москву на IX съезд ВЛКСМ, куда меня направили в составе делегации комсомольцев Выборгского района. Молодежь у нас на заводе подобралась боевая, многие ребята из потомственных рабочих семей, прошедших через революцию и гражданскую войну. Комсомольские собрания всегда проходили живо. Критиковали нас, молодежных вожаков, доставалось и администрации… Часто организовывались различные экскурсии и походы. Ездили к шефам-морякам в легендарную крепость на Балтике – Кронштадт. До сих пор помню грозные бетонные форты и… чрезвычайно вкусные макароны «по-флотски», которыми нас угостили шефы.

Жить довелось в производственно-бытовой коммуне, находившейся в Шувалове – пригороде Ленинграда. Коммуна носила имя Василия Фокина – руководителя комсомольцев Выборгского района, героически погибшего в боях с белогвардейцами.

В двухэтажном рубленом добротном доме на улице Володарского, 16, размещалось около сотни молодых рабочих «Красной зари», Оптического, имени Карла Маркса, Металлического и других предприятий Выборгской стороны. Место здесь было чудесное, особенно зимой, когда снегом покрывались перелески и холмы, с которых так хорошо было кататься на лыжах. Рядом было и Парголово – излюбленное место лыжных прогулок ленинградцев. Не удивительно, что многие «коммунары» (так нас все называли) стали увлекаться лыжным спортом.

Почти все комсомольцы не только работали, но и учились. Сейчас можно только удивляться, как при такой нагрузке мы проводили многочисленные собрания, шумные диспуты. Особенно любили встречи с участниками Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. Слушая этих людей, мы еще больше начинали ценить все то, что завоевало для нас старшее поколение, все данное Советской властью.

На заводе «Красная заря» в августе 1930 года меня приняли в кандидаты в члены ВКП(б), а через год на цеховом собрании поздравили как члена Коммунистической партии.

В конце 1931 года вызвали в райком партии и предложили пойти на комсомольскую работу в трест Лентрамвай. Уходить с завода, расставаться с товарищами не хотелось, но пришлось подчиниться партийной дисциплине. Но и на новом месте трудиться долго не пришлось. Опять вызов в райком. Секретарь начал издалека. Рассказал о происках японских империалистов в Маньчжурии у границ Советского Союза, о фашизме, поднимающем голову в Германии. Конец беседы был совершенно неожиданным: предложил пойти учиться в Военно-техническую академию имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.

О военной службе я как-то не думал. Правда, активно принимал участие в военизированных походах, любил стрелять в тире. А тут всю свою жизнь связать с армией, стать кадровым командиром! Но видимо так было нужно. К тому же и учиться направляли на военного инженера-электрика, а получить высшее техническое образование было моей заветной мечтой.

Так в октябре 1932 года стал слушателем Военной электротехнической академии.

В первые месяцы армейской жизни было трудновато. Нет, не физически. Работа на заводе была хорошей закалкой. Помогло и систематическое занятие спортом, особенно лыжами. Непривычен был жесткий, рассчитанный по минутам режим, необходимость безоговорочного повиновения командирам. Сначала казалось странным, что командир отделения, сверстник по возрасту, мог сделать замечание за небрежно заправленную койку, заставить вымыть пол в казарме. Однако постепенно все пришло в норму. Через три месяца нам присвоили звания командиров отделений. В петлицах появились два треугольника. Товарищи шутили, когда девушки спрашивали о звании: «Имеем ромб врассыпную!»

Не легко было и когда начались занятия в аудиториях академии. Систематически не хватало времени. Учеба требовала его очень много, тем более что общеобразовательная подготовка была не ахти какая, а отставать от товарищей не позволяло самолюбие. Много времени отнимал и лыжный спорт, которым я сильно увлекался. Хотелось продлить сутки хотя бы на несколько часов. Ну а так как это невозможно, то приходилось время выкраивать за счет сна. Ничего, молодой, здоровый организм справлялся!

В академии работали очень хорошие преподаватели. Они делали все возможное, чтобы слушатели получили глубокие, твердые знания. С особой теплотой вспоминается энтузиаст электротехники Луценко… Отличным специалистом и педагогом был заведующий кафедрой электрических машин Аглицкий. Всегда с интересом слушали лекции заведующего кафедрой электродвигателей Арефьева. Преподаватель высшей математики Ладон заставил нас проникнуться уважением к абстрактным цифрам, понять их важность в будущей работе. С интересом слушали мы и лекции по радиотехнике Самарина. До сих пор с благодарностью вспоминаю начальника кафедры физической подготовки Соловьева, который сумел привить нам вкус не только к спорту, но и к строевой подготовке. Его девизом было: «Настоящий командир должен быть отличным строевиком!» Соловьев отличался редким оптимизмом и заражал нас своей бодростью, а это здорово помогало в учебе и в жизни. Летом играл в волейбол. Зимой же занимался горнолыжным спортом и прыжками с трамплина. Мне страстно хотелось птицей взлететь над заснеженными деревьями. Начинать, конечно, пришлось с небольшого. Вскоре были освоены в Юкках прыжки с трамплина длиной в десять – двенадцать метров. В 1937 году стал чемпионом Красной Армии по прыжкам с трамплина, а годом позже – занял второе место на первенстве Советского Союза. Звание чемпиона Красной Армии по этому виду спорта удерживал до 1941 года.

…Мысли о прошлом неожиданно прервал резкий толчок. Стремительно нарастающий грохот буферов… Поезд несколько раз дернулся и остановился. В наступившей тишине слышен гул самолета. «Неужели фашист?» – обожгла мысль. Даже не тревожная. Об опасности тогда не думалось. Просто это казалось невероятным. Ведь по сводкам фронт еще так далеко! А потом, неужели допустят фашиста к Москве наши прославленные соколы? Сомнения рассеяла четкая, похожая на стук отбойных молотков пулеметная очередь. Где-то совсем рядом ухнул тяжелый разрыв, потом еще несколько. По обшивке вагона застучали осколки и комья земли. Звякнуло разбитое оконное стекло. Шум авиационного мотора постепенно затих. Паровоз дал короткий свисток, поезд тронулся. Несколько километров он шел медленно. Видимо, машинист боялся, что фашистский самолет повредил путь, затем за окном снова с привычной частотой замелькали телеграфные столбы.

Поезд прибыл в Москву утром, часов в десять. Широкий перрон поразил непривычной пустотой. Почти не было встречающих, не сновали с предложением услуг вездесущие носильщики. Да и в толпе, хлынувшей из вагонов, было очень мало женщин, а в одежде мужчин преобладали защитные гимнастерки.

…Из Москвы до места назначения нужно было добираться пригородным поездом с другого вокзала. Туда долго пришлось трястись на трамвае. До посадки оставалось немного времени, и я с удовольствием выпил в буфете кружку холодного пива – роскошь в Ленинграде уже недоступная.

Паровик тянулся медленно. Он подолгу останавливался на каждой станции, пропуская идущие с фронта санитарные поезда. Они шли молчаливо-суровые, как грозное напоминание о бушующей войне. Лишь изредка в окнах мелькала белая косынка медицинской сестры или бледное лицо раненого с многодневной щетиной на подбородке.

Два раза нас обгоняли эшелоны с войсками. На железнодорожных платформах везли новенькие орудия, грузовики, полевые кухни, повозки. В широко открытых дверях товарных вагонов стояли бойцы в еще не обмятых зеленых гимнастерках.

До нужной мне железнодорожной станции поезд шел раза в три дольше, чем указывалось в довоенном расписании. Дальше до Научно-исследовательского военно-инженерного института предстояло добираться пешком – минут пятнадцать – двадцать хорошего хода. День был солнечный и жаркий, и, хотя вещей у меня было немного – всего один портфель, пока дошел, вспотел порядочно.

И когда неожиданно впереди за ветвями деревьев показались серебристые воды пруда, а за ним, на пригорке, белое трехэтажное здание института, мелькнула совершенно неподходящая мысль: «Эх, хорошо б сейчас искупаться!» Сразу же стало стыдно за неуместное желание: «Люди на фронте воюют, вызвали для выполнения специального задания – а тут купаться захотел!»

Разговор с начальником института военинженером 1 ранга В. И. Железных был короткий:

– Прибыли? Ну и отлично! Поступите в распоряжение военинженера 2 ранга Иоффе – начальника электротехнического отдела!

Владимира Ивановича Железных хорошо знал еще по академии. Он работал начальником факультета, а я был его заместителем и всегда поражался энергии и целеустремленности этого человека. Сейчас Владимир Иванович выглядел очень утомленным. Чувствовалось, что Железных систематически недосыпал. Однако говорил он, как всегда, неторопливо, тщательно взвешивая каждую фразу.

Через несколько минут в кабинет быстро вошел стройный, подтянутый военинженер 2 ранга, смуглый, с густой шапкой курчавых жестких волос – Михаил Фадеевич Иоффе. С ним я тоже был знаком еще по академии. Правда, не очень близко, так как учились на разных факультетах, да и выпускался он на два года раньше. Рассказывали, что М. Ф. Иоффе прекрасно учился и отлично выполнял графические работы. Представленный им дипломный проект подземной электрической станции был глубоко продуман и фундаментально разработан. Мне Михаил Фадеевич больше был известен как хороший спортсмен. Не раз приходилось встречаться на лыжных соревнованиях и на ледяном поле. Играл Иоффе в хоккей горячо, азартно, а главное, был уж очень подвижен, – казалось, один заполнял всю площадку.

Окончив академию, Иоффе служил в Карельском укрепленном районе, где занимался энергооборудованием и электризуемыми заграждениями. Во время советско-финляндского конфликта принимал непосредственное участие в боевых действиях и был награжден орденом Красного Знамени.

Иоффе предложил пройти к нему в кабинет. Там сидело несколько военных, из которых мне знаком был только военинженер 3 ранга Д. С. Кривозуб. Расспросив, как обстоят дела в Ленинграде, Михаил Фадеевич начал рассказывать:

– Будем вместе работать над электризуемыми заграждениями.

Разговор прервал телефонный звонок. Взяв трубку, Иоффе встал: видимо, звонило какое-то большое начальство.

– Извините, срочно вызывают в Москву! – Михаил Фадеевич стал укладывать в сейф бумаги со стола… – С работой отдела вас ознакомит Дмитрий Семенович Кривозуб.

С этим чернобровым, с сократовским лбом, рослым военным инженером я часто встречался еще в академии, хотя он и окончил ее на два года раньше. Знал Дмитрия Семеновича как отличного лыжника, занимавшего первые места на академических соревнованиях, и волейболиста, выступавшего за сборную академии. Кривозуб неплохо играл в шахматы и особенно страстно увлекался альпинизмом: побывал на сборах в Хибинах, поднимался на Эльбрус, путешествовал по Тянь-Шаню, участвовал во второй всеармейской олимпиаде. С Дмитрием мы давно не виделись, поэтому поинтересовался:

– Как попал в институт? Учился в адъюнктуре и вдруг неожиданно исчез из Ленинграда, словно растворился…

– История простая. В декабре сорокового закончил адъюнктуру. Предложили остаться на кафедре. В это время в академию приехал Михаил Фадеевич. Уговорил перейти в институт. Напирал в основном на то, что буду заниматься полезным и творческим делом, а не по девять раз читать одни и те же лекции. С февраля сорок первого работаю здесь…

– Ну, а мы зачем потребовались?

– Через неделю после начала войны, – рассказывал Кривозуб, – Иоффе срочно вызвали в какие-то высокие сферы, чуть ли не в Государственный Комитет Обороны, и приказали дать заключение на предложение одного изобретателя-железнодорожника. Он выдвинул идею электризации почвы и создания таким образом непреодолимого рубежа для врага. Иоффе доложил, что в принципе это возможно, но нужны очень большие мощности. Затем он напомнил о существующем оборудовании для электризуемых заграждений. Есть, например, комплект с электростанцией АЭ-1, готовится серийный выпуск АЭ-2. Электризуемыми заграждениями заинтересовались и предложили дать развернутые соображения по их развитию и боевому применению. Вот для этих-то работ и вас вызвали из академии…

Теперь мне многое стало ясно. Уже в первые дни войны мне пришлось заниматься электризуемыми заграждениями в укрепленном районе на Карельском перешейке. Еще в начале тридцатых годов для защиты Ленинграда здесь были построены десятки мощных железобетонных огневых точек с орудиями и пулеметами. Многие из этих сооружений были двухэтажными, имели свои электростанции, колодцы для снабжения водой – все это позволяло в случае необходимости вести бой даже в условиях полного окружения. После советско-финляндского конфликта, в соответствии с мирным договором, граница была отнесена от города Ленина более чем на сотню километров. Укрепленный район, на который было затрачено много сил и средств, оказался в глубоком тылу. Поэтому часть сооружений была законсервирована, на некоторых была снята часть оборудования. В начале войны было решено срочно восстановить боеспособность Карельского укрепленного района. Нашей академии было поручено заняться устройством электризуемых заграждений. Для этого намечалось использовать систему Ленэнерго – электрическую энергию электростанций Ленинграда и Волховской ГЭС.

Впервые в боевой практике электризуемые заграждения были применены русскими войсками во время русско-японской войны. По предложению минного офицера эскадренного броненосца «Пересвет» лейтенанта Н. В. Кроткова при обороне крепости Порт-Артур устраивались так называемые электрические изгороди. При этом гладкая проволока, по которой пропускался электрический ток высокого напряжения, прикреплялась к деревянным кольям с помощью фарфоровых изоляторов. Ток на заграждения подавался с центральной электрической станции крепости.

Теоретически идею использования электризуемых заграждений для военных целей еще в 1894 году выдвинул в своей книге «Не быль, но и не выдумка» замечательный русский электротехник В. Н. Чиколев. Без сомнения, лейтенант Кротков знал об этой работе и на практике осуществил предложение Чиколева. Во время первой мировой войны электризуемые заграждения, впервые примененные русскими саперами в Порт-Артуре, широко использовались многими воюющими армиями.

На Карельском перешейке электризуемые заграждения состояли из трех-четырех рядов деревянных кольев, к которым на роликовых изоляторах подвешивалась колючая проволока. Ток должен был подаваться по кабелям от специальных подстанций. Все это предстояло соорудить в очень сжатые сроки. Поэтому здесь дружно работали бок о бок саперы, пехотинцы, местные жители под общим руководством слушателей и преподавателей академии.

Не хватало материалов и инструментов. Через несколько дней стали дефицитными изоляторы. Сразу же народная смекалка подсказала выход: нашли черные резиновые трубки. Их разрезали на короткие, в три-четыре сантиметра кусочки. Разрезав вдоль, надевали на проволоку и прибивали скобой к колу. Когда черные трубки кончились, нашли большой запас красных. Кое-кто их красил дегтем или смолой – чтобы меньше были заметны на кольях и не подсказывали противнику, что заграждение находится под током…

Кроме стационарных подстанций на Карельском перешейке для устройства электризуемых заграждений использовались и передвижные электростанции АЭ-2. Они подавали ток на специальную сетку шириной два с половиной метра, подвешиваемую на специальных кольях на высоте около тридцати сантиметров над землей.

В Главном военно-инженерном управлении Красной Армии работам по устройству электризуемых заграждений придавали большое значение. Вот почему из нашей академии в Москву срочно было вызвано несколько специалистов, а меня направили в Научно-исследовательский военно-инженерный институт. Однако работать в нем пришлось очень недолго.

Для создания вокруг Москвы системы электризуемых заграждений было организовано при штабе Западного фронта управление специальных работ во главе с М. Ф. Иоффе. Заместителем его назначили И. Н. Гуреева, меня – начальником штаба. Управлению были подчинены несколько электротехнических рот. В помощь военным инженерам призвали специалистов из Мосэнерго и Моссельэнерго А. И. Галицына, А. А. Кузнецова, Н. С. Лебедева, Г. В. Сербиновского и других.

Сначала на картах наметили принципиальную схему электризуемых заграждений в системе оборонительных полос вокруг столицы. Затем произвели рекогносцировку местности. При этом старались наши заграждения теснее увязать со строительством укреплений. Правда, делать это приходилось, сообразуясь с пометками на картах и схемах, так как обычно мы работали первыми. Фортификаторы приступили к разбивке своих сооружений несколько позднее.

Строительство подмосковного пояса электризуемых заграждений было разделено на участки. Участки возглавили опытные специалисты: М. И. Ершов, И. В. Тихомиров, Д. С. Кривозуб, М. С. Рошаль, П. Г. Бондаренко…

Всего по фронту линия наших электризуемых заграждений простиралась на сто пятьдесят километров. Начиналась она на севере у Хлебниково, шла западнее Нахабино и Красной Пахры и оканчивалась на юге в районе Подольска. В истории военного дела это был первый случай использования электризуемых заграждений в таких масштабах.

Электризуемые заграждения представляли собой четыре ряда обычного усиленного проволочного забора, из которых три были обычными, а один, наиболее удаленный от противника, находился под током. Энергия должна была поступать от московских электростанций по существующим линиям электропередач. Предполагалось использовать имеющиеся трансформаторные подстанции и будки. Однако предстояла большая работа по прокладке магистралей непосредственно к заграждениям, кое-где необходимо было установить дополнительные трансформаторы. Положение усложнялось острым недостатком материалов. Достаточно сказать, что несколько тонн медной проволоки удалось получить только по решению Государственного Комитета Обороны. Лес для кольев заготовляли сами, всеми возможными путями доставали гладкую и колючую проволоку, шланговый кабель.

В этих вопросах совершенно незаменимым оказался наш помпоснаб военинженер 3 ранга Константин Владиславович Зимницкий. Вначале мы довольно скептически относились к его хозяйственным способностям. Высокий, всегда опрятно, даже щеголевато одетый и, несмотря на полноту, подвижный, Константин Владиславович внешне не подходил под установившийся стандарт пронырливого ловкача-доставалы. Однако Зимницкий в труднейших условиях военного времени ухитрялся получать самые дефицитные материалы: кабель, изоляторы, проволоку и даже наряды на лес.

* * *

Вначале штаб управления размещался в главном здании Научно-исследовательского военно-инженерного института. Здесь было просторно, так как институт был эвакуирован на восток.

Как-то меня вызвал Иоффе:

– Виктор Кондратьевич! Вы назначены начальником гарнизона!

Никакого восторга от этого назначения я не испытывал. В нашем гарнизоне дислоцировалось много воинских частей. По многим самым разнообразным вопросам командиры их обращались к начальнику гарнизона.

– Дайте трактора, пушки застряли! – просит майор, командир артиллерийского полка.

Ну а где их взять? Что у меня – МТС или филиал Челябинского тракторного?

В другой раз спрашивают, где находится гарнизонная гауптвахта. А ее в гарнизоне вообще не было. Чаще же всего просили помочь продовольствием. Трудно было отказать, когда небритый, с воспаленными глазами командир, только что вышедший из боев, просил:

– Дайте хоть что-нибудь! Понимаете, люди голодные…

У эвакуированного Научно-исследовательского военно-инженерного института осталось хорошее подсобное хозяйство. Было много свиней, успели снять отличный урожай картофеля.

Ну, я по простоте душевной и по неопытности в хозяйственных вопросах писал записки: «Выдать начальнику стройучастка такому-то столько-то свиней, столько-то килограммов картошки». Больше всего получало, конечно, наше управление специальных работ, однако не отказывал в трудных случаях и другим частям, находившимся в нашем гарнизоне. Тем более что фронт с каждым днем приближался и думать об эвакуации в тыл свиней и картофеля не приходилось.

Из-за неискушенвости в финансово-интендантских тонкостях оформление всех этих дел производилось не всегда по правилам. Не до них было в то время…

Позже, в 1942 году, когда гитлеровцев разбили и отбросили от Москвы, я горько пожалел о своей простоте, граничащей с легкомыслием! Как бы понадобились тогда расписки о получении продуктов, оформленные по всем правилам, да еще с печатями!

Вернувшийся из эвакуации хозяйственник института Степанов потребовал отчета о брошенном им в 1941 году подсобном хозяйстве.

Он кричал:

– Куда девали наших свиней?

Для меня дело пахло крупной неприятностью. Степанов написал жалобу начальнику инженерных войск Западного фронта генерал-майору инженерных войск Михаилу Петровичу Воробьеву.

С объяснениями к генералу ездил М. Ф. Иоффе, как мой непосредственный начальник. О чем они говорили, мне неизвестно. Знал лишь одно: Михаил Фадеевич умел постоять за своих подчиненных. Кроме того, он обладал редкой способностью убеждать собеседника в своей правоте. Как бы там ни было, «свинячье» дело закрыли…

В октябре 1941 года фронт медленно приближался к Москве. В сером осеннем небе все чаще раздавался надсадный, вибрирующий звук моторов гитлеровских бомбардировщиков. Почти каждый день над ближайшей железнодорожной станцией, входившей в черту нашего гарнизона, пролетали разведывательные самолеты с черными крестами на крыльях.

А однажды ранним октябрьским утром на железнодорожной станции стали рваться и немецкие авиационные бомбы. Вскоре мне доложили, что бомбежка не причинила существенного ущерба, только вот одна невзорвавшаяся бомба застряла около главного пути.

– Что делать? – спрашивали железнодорожники.

– Движение по пути с бомбой, и желательно по соседнему, прекратить! Сейчас же выезжаю к вам!

Минут через двадцать вместе с шофером и солдатом-минером был на месте происшествия. Почти все авиационные бомбы разорвались на пустырях. Только одна разрушила старый сарай и немного повредила жилой дом. К счастью, дело обошлось без жертв.

Одна из бомб не взорвалась. Она-то и вызвала переполох. Попала бомба не между рельсами, как сообщили мне по телефону. Выкрашенный в серый цвет стабилизатор торчал в гравийном полотне в каком-нибудь полуметре от рельса. Почему она не взорвалась, я не знал. Ясно было одно: пока страшный гостинец, готовый взорваться в любую минуту, не обезврежен, пропускать поезда через станцию нельзя!

Конечно, проще всего было подорвать бомбу на месте. Но, судя по стабилизатору, она весила килограммов пятьдесят. Взрыв не только разрушил бы железнодорожный путь и оставил большую воронку, но и мог повредить станционные здания. Это задержит движение эшелонов на несколько часов.

Железнодорожников с красными флажками поставил в оцепление, со строгим предупреждением никого не подпускать к бомбе, и вместе с минером принялись за работу…

В плотный, утрамбованный гравий лопата входила плохо. Приходилось осторожно отбрасывать чуть ли не по одному камешку. Работали по очереди. Когда бомба была отрыта, гимнастерки на нас были мокрые. С трудом вытащили бомбу, оттащили на пустырь и уложили в какую-то яму. Подорвать ее было делом уже не трудным.

Узнав об этой истории, М. Ф. Иоффе строго меня отчитал:

– Что, других дел не было или геройство решил показать?

Тогда немного обиделся на Михаила Фадеевича. Позже понял, что он был прав. Хороший командир должен организовать работу, а личное участие нужно лишь там, где это действительно необходимо…

* * *

Во второй половине октября в управлении специальных работ появилось не совсем обычное подразделение – взвод специального назначения. У прикрытых брезентом грузовиков этого подразделения всегда прохаживались часовые с автоматами наизготовку и никого не подпускали близко. Даже в штабе управления только ограниченный круг лиц знал, что на грузовиках находится техника особой секретности.

Командовал взводом двадцатипятилетний невысокий блондин, младший воентехник Евгений Александрович Кожухов. История появления у нас этого взвода была не совсем обычная…

Будучи по служебным делам в Главном военно-инженерном управлении, М. Ф. Иоффе случайно встретил Е. А. Кожухова. Зная какими делами занимается этот командир, Иоффе деловито спросил:

– Какими судьбами?

– Да вот срочно сформировали отдельный взвод, отобрали технику и на автомашинах отправляемся на Западный фронт.

– Как личный состав, в порядке ли техника? – поинтересовался Михаил Фадеевич.

– Людей, пятьдесят человек, отбирал из целого батальона. Командиры отличные: Андрей Гребенюк, Георгий Буроменский, Василий Москальченко, Владимир Осинцев. Приборы тоже взяли наиболее чувствительные. Получили новенькую радиостанцию РАФ на ЗИС-6 повышенной проходимости.

– Отлично! – голос Иоффе уже отливал металлом. – Приказом начальника инженерного управления Западного фронта генерала Воробьева взвод будет передан в управление специальных работ. Приказ сейчас будет подписан…

На вооружении взвода были совершенно секретные в то время приборы для управления взрывами по радио. Таких не имела ни одна армия мира. Сейчас можно уже рассказать кое-какие подробности об их создании.

Зарождение этого принципиально нового боевого средства относится к самым первым годам существования Советской власти. Летом 1921 года к Владимиру Ильичу Ленину обратился талантливый изобретатель железнодорожный техник Владимир Иванович Бекаури.

Он рассказал Владимиру Ильичу о тех колоссальных перспективах, которые открывает использование последних достижений радиотехники в области военного дела. Особенно подробно изобретатель говорил о возможности управлять по радио самолетами, танками, кораблями, а также взрывать на большом расстоянии различные фугасы. Он показал схемы, предварительные расчеты…

18 июля 1921 года Бекаури доложил о своих предложениях в области военной техники на заседании Совета Труда и Обороны и 9 августа получил мандат, подписанный Председателем Совета Труда и Обороны В. И. Ульяновым (Лениным), Председателем Всероссийского Совета Народного Хозяйства П. А. Богдановым и секретарем СТО Л. А. Фотиевой.

В документе говорилось:

«Дан на основании постановления Совета Труда и Обороны от 18 июля с. г. изобретателю Владимиру Ивановичу Бекаури в том, что ему поручено осуществление в срочном порядке его, Бекаури, изобретения военно-секретного характера.

Для выполнения этого поручения т. Бекаури предоставляется:

1. Организовать технические бюро и отдельную мастерскую.

2. Производить всевозможные по ним расчеты работ.

3 Получать по нарядам от государственных снабжающих органов материалы, инструменты, инвентарь и прочее необходимое оборудование, а в случае невозможности получения из государственных ресурсов приобретать указанные предметы на вольном рынке.

4. Производить соответствующие опыты и испытания…»

Вскоре в Петрограде было создано Особое техническое бюро по военным изобретениям специального назначения (Остехбюро).

Началась напряженная работа, и уже к концу 1924 года были изготовлены и испытаны первые образцы приборов для управления взрывами на расстоянии с помощью радиоволн. Результаты испытаний были доложены Народному комиссару по военным и морским делам М. В. Фрунзе, который всегда придавал большое значение оснащению нашей армии новейшими видами военной техники и оказывал Остехбюро всемерную поддержку.

После ряда испытаний приборы «Беми» (по начальным буквам фамилий Бекаури и его ближайшего помощника В. Ф. Миткевича – впоследствии академика) в 1929 году были приняты на вооружение Красной Армии. В налаживании их серийного производства на одном из ленинградских заводов помогли М. Н. Тухачевский и С. М. Киров. В 1932 году в составе Особой Краснознаменной Дальневосточной армии создается первая в мире отдельная рота специального назначения, снабженная приборами «Беми».