Текст книги "Небом крещенные"

Автор книги: Виктор Трихманенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Поначалу трое молодых невольно обращали на себя внимание: неразлучной тройкой ходили они на аэродром и в столовую, были одеты по-солдатски, исправно козыряли каждому, кто был хоть на звездочку старше по званию. В столовой набрасывались на еду с жадностью. Пока принесут им борщ, они весь хлеб сжуют всухомятку – ведь нарезано его без всякой нормы. Командир звена Бровко дал официантке негласное указание: поскольку ребята с голодного края и пока стесняются – наливать им побольше да погуще.

Как на детей, посматривал на них командир эскадрильи Богданов – рослый, плечистый капитан с Золотой Звездочкой Героя на груди. Посадит кто-нибудь из молодых машину с "козлом", Богданов лишь улыбнется снисходительно: бывает. На боевые задания брал только кого-нибудь одного, и вся группа оберегала новичка от внезапного удара "мессеров". Такой воздушный боец не помогал, а только мешал: его надо было водить за ручку, чтобы он не оступился и не набрел на опасность в просторах фронтового кеба.

Молодые привыкли к порядкам, заведенным в гвардейском полку, и неплохо усваивали тактику воздушного боя. Богданов говаривал своим гвардейцам, кивая в сторону дружной тройки младших лейтенантов: "Когда они облетаются, тогда поглядим, на что способен каждый в отдельности".

Первым показал бойцовский характер Валентин Булгаков. Эскадрилья в составе восьми истребителей рыскала на направлении вероятного пролета противника. Немецких бомбардировщиков так и не дождались, но наземная командная радиостанция подослала группу Богданова на помощь эскадрилье, которая вела бой в другой зоне. Дрались по всем правилам, не слишком напряженно, потому что воздушная обстановка была для обеих сторон пока неясной, что-то должно было измениться.

И точно: сторонкой пытались прошмыгнуть "юнкерсы". Бой сразу остервенел. Богданов с напарником ловким маневром оторвались от "клубка", ушли ввысь, а через несколько секунд ястребами свалились на группу бомбардировщиков. Излюбленный богдановский удар сверху – без промашки. Ведущий "юнкерс" был сбит наповал: накренился и рухнул на землю. Бомбардировщики смешали строй, стали разбредаться по небу, как коровы без пастуха. Их преследовали и били. Ведущий Булгакова дал очередь по "юнкерсу", но попал слабо – может быть, по концу крыла где-нибудь. На скорости проскочил ведущий дальше; повторить атаку нельзя, потому что истребители прикрытия лезут со всех сторон, надо одновременно и от них отбиваться. Булгаков, следуя за своим ведущим, вмиг оценил положение глазами зрелого бойца. Довернул машину влево и лупанул по "юнкерсу" одновременно из пушки и пулеметов. О чудо: "юнкерс" изрыгнул сноп огня и дыма! Едва успел сманеврировать Булгаков, чтобы не столкнуться с внезапно выросшей до натуральных размеров тушей горящего бомбардировщика.

– Молодец! Дал ему прикурить!..

Кто кричит по радио? Валька не сразу сообразил, что слова комэска относятся к нему. А когда понял, его охватил холодок безудержной отваги. Он совершенно перестал думать о себе, не дрогнул даже тогда, когда заметил на левом крыле несколько внезапно образовавшихся дырок – будто какая невидимка проткнула их пальцем. Близко от крыльевого бензобака, может вспыхнуть… Но пока ведь не горит? По газам! И Валька вслед за ведущим выписывал полупетли и боевые развороты. Охраняя командира пары, не упускал случая отвернуть, чтобы дать очередь по вражескому самолету.

С внушительной победой вернулась группа Богданова домой: сбили шестерых. Но все поздравляли Вальку Булгакова. Что означал, например, для комэска, Героя Советского Союза, еще один сбитый, двадцать третий по счету. Занести его в летную книжку – и порядок. Почти так же рассуждали о своих победах другие гвардейцы. А Булгаков, молодой летчик, открыл нынче счет, сбил первого, причем бомбера. Именинник он.

"Ну как?" – задавали ему дежурный вопрос при встрече. "Нормально", – отвечал он. "Ну, ну, расскажи, как ты его рубанул". Валька усмехался слегка и повторял фразу, которую услышал тогда по радио от комэска: "Дал ему прикурить – и все".

Боевая зрелость наступала у Валентина без переживаний, без ломки душевной, без эмоций. По крайней мере так казалось со стороны.

Вскоре Булгакова назначили ведущим. Командир пары – небольшой командир, но уже не рядовой. Главное же преимущество его состояло в том, что он отныне выступал в роли ударной силы, к чему Валька так стремился. Вспомнил командир эскадрильи просьбу двух молодых летчиков, с которой они обратились к нему по приезде в полк. Теперь можно было свести их в пару. После небольшой перестановки в боевом расчете эскадрильи Зосимов стал ведомым у Булгакова.

Некоторое время спустя Булгаков сбил еще самолет, и опять – бомбардировщик. Наградили Булгакова орденом Отечественной войны второй степени.

Зосимов и Розинский по-прежнему считались в полку молодыми, за которыми надо присматривать. Не только командир, но любой из летчиков постарше имел неписаное право сделать им внушение или послать за чем-нибудь, если самому лень. А Булгаков, их ровесник и однокашник, из такого "детского" возраста вышел. Человек имеет двух сбитых, орден, летает ведущим – попробуй его сгонять, он при своем характере так тебя пошлет, что не рад будешь.

Зосимов сбитых не имел. Да и боевых вылетов у него было поменьше: прежний его ведущий долго лечился в госпитале, и Вадиму тогда пришлось отсиживаться на земле. Летал Вадим не хуже Вальки, и смелости у него хватало. Попадись ему такой случай, как Вальке, он бы тоже не промахнулся. Но удачные случаи в воздушных боях – редкость, везет на них только некоторым счастливчикам.

Вообще-то боевой работы для летчиков противовоздушной обороны уже было мало. До прорыва блокады Ленинграда они тут не знали отдыха ни днем ни ночью. Вылетали по пять-шесть раз в сутки. Теперь же воюет в основном фронтовая авиация. Фронт откатился дальше на запад. ПВО оказывает фронтовой авиации помощь, не отрываясь от главного своего объекта прикрытия – Ленинграда. И уже заскучали гвардейцы, вылупилась и пошла гулять среди летчиков несправедливо-злая шутка насчет службы в системе ПВО – "пока война, отдохнем…".

Но война ушла не так уж далеко. В воздушных боях все еще случались потери. На прошлой неделе погиб командир звена из первой эскадрильи: два "фокке-вульфа" взяли его в клещи с двух сторон и расстреляли в упор. Вчера на рассвете, когда техники только разогревали моторы, пришла девятка "юнкерсов" и ударила по аэродрому. Дежурившая пара ночных истребителей вылетела с опозданием и завязала воздушный бой уже после того, как "юнкерсы" сбросили смертоносный груз. Бомбы легли по центру аэродрома и вдоль стоянки самолетов. Большого вреда они не причинили – земляные валы капониров надежно укрыли машины от осколков, – но два фугаса прямого попадания разворотили водомаслогрейку и КП полка. На КП в тот ранний час никого не было, лишь у входа стоял часовой, от которого после не кашли никаких остатков. Получили ранения некоторые механики и техники, пренебрегшие простым, но верным средством спасения от бомбежки: вблизи самолетных стоянок были вырыты зигзагообразные глубокие щели, а они туда не полезли. Кто по тревоге спрыгнул в щель, тот остался жив и невредим.

II

На аэродроме ее всегда ждут. Пара истребителей первой готовности; летчики, забивающие "козла" у порога эскадрильской землянки; механики, дремлющие каждый у крыла своей машины, свернувшись по-собачьи калачиком; телефонист, пребывающий в стадии гипноза перед ящиком полевого аппарата, – все ждут появления сигнальной зеленой ракеты. Ждут с тревогой, опасаясь прозевать. Зеленая ракета в своей сущности неповторима, как падучая звезда.

– Ракета!!! – заорал механик, дремавший только одним глазом.

Одновременно ее – зеленую падучую звезду – увидели многие и зашумели, забегали около самолетов.

Ведущий дежурной пары уже запустил двигатель, самолет, сдерживаемый тормозами, продвигался малыми шажками вперед. А у напарника мотор никак не запускается. Вертится, потеет в кабине Костя Розинский и ничего поделать не может.

Вдруг он выскочил из кабины и побежал, придерживая болтавшийся сзади парашют. Так может бежать не вовремя потревоженный, не успевший застегнуть штаны. И хотя было теперь не до смеха, на лицах летчиков и механиков появились улыбки. Костя бросился к соседнему капониру, где стоял расчехленный, готовый к вылету самолет командира эскадрильи. Самого комэска на аэродроме сегодня нет, приболел и отлеживается в деревне. В такой ситуации разрешения да согласия некогда спрашивать, дорога каждая секунда. Влез Костя в командирский самолет, и, как только винт у него заработал, ведущий пары прямо со стоянки, пересекая аэродром по диагонали, устремился на взлет. Розинский – за ним.

Набирая высоту, пара истребителей держала курс на юго-запад. Самолеты шли рядышком, летчики понимающе переглядывались.

По радио им указали квадрат южнее Нарвы, где-то там пересекла фронт группа немецких бомбардировщиков. Вслед за дежурной парой с аэродрома вылетела еще восьмерка истребителей. Она шла сзади, в пятиминутном интервале. Наверное, поднялись истребители и с других аэродромов. Летом сорок четвертого года сил уже хватало. К Ленинграду немецкие бомбардировщики давно не подпускались и близко. Некоторые полки Гвардейского истребительного авиационного Ленинградского корпуса ПВО были выдвинуты вперед, на прифронтовые аэродромы. Действуя с этих точек, они не только прикрывали дальние подступы к великому городу, но и помогали фронтовой истребительной авиации, которая трудилась над передним краем денно и нощно.

Чем ближе к фронту, тем больше становилось в воздухе самолетов. Внизу, у самой земли, проскользнула наискосок шестерка штурмовиков. "Как стайка чирков…" – подумал Костя, прослеживая их полет. Встречным курсом, почти на равной высоте, пронесли свои тучные тела бомбардировщики. Эти уже отработали по цели, возвращаются домой. Возвращаются, да не все. В одной группе Костя насчитал девять машин, в другой восемь, а в третьей – только семь. Известно, что бомберы летают девятками. Которых не хватает в строю, тех уже и нет… А где же истребители сопровождения? Вон они, храбрые рыцари, – идут сзади и повыше, идут опустивши заостренные "яковские" носы, печальные, как живые существа, потерявшие нескольких единокровных братьев в драке с врагом.

Костя Розинский все видит, все понимает. Он должен хорошо ориентироваться в воздушной обстановке, чтобы своевременно предугадать опасность и надежно прикрыть с хвоста ведущего пары. Тактику ведомого летчика (не столь уж простую, если разобраться) Костя усвоил, сегодня – его двадцать седьмой боевой вылет. Командир звена старший лейтенант Бровко меньше всего смотрит назад и по сторонам – там у него верный щит. Дело Бровко, как ведущего пары истребителей, – искать воздушного противника и бить.

Тонкая, легкая пленка облаков висит над головами летчиков, сквозь нее кое-где просеиваются солнечные лучи. Красивая, но в сущности своей нехорошая облачность…

Еще на подходе к заданному квадрату они увидели группу "юнкерсов". Истребителей сопровождения вблизи не видно. Возможно, их и нет совсем: немцы вынуждены теперь идти на риск – прикрывать бомбардировочные группы порой им просто нечем.

ЯК ведущего пары равнодушно отворачивает влево от группы "юнкерсов". Костя тоже закладывает левый крен, угадывая суть маневра хитрого Бровко: занять выгодное положение и подобрать сотню-другую метров высоты, чтобы атаковать внезапно. Немцы обнаружили их, нет ли, но идут пока спокойно.

Заканчивая вираж, Костя увидел "юнкерсы" слева от себя и пониже. Только он подумал, что сейчас ударить в самый раз, как услышал по радио вкрадчиво-хищный голос Бровко:

– Атакую, прикрой!..

Полный газ моторам, короткое пикирование с доворотом, огонь навскидку по куче "юнкерсов". Атака истребителей длилась какие-то мгновения. Кажется, Бровко одного зацепил чувствительно: тот выбросил струю дыма.

Повторить удар они не успели. Сами были атакованы. Сквозь облачность, как сквозь редкое решето, посыпались "мессершмитты" – два, четыре, шесть… Ползали, гады, над облаками и только выжидали момент.

Когда сшибаются в воздушном бою истребители, в первые секунды трудно разобраться, где свой, где чужой. Мелькают кресты и звезды на фюзеляжах, молниями пронизывают пространство трассирующие снаряды. Если пара хорошо слетана, но не так просто ее взять даже вшестером, Костя цепко держался в хвосте ведущего, а тот выделывал умопомрачительные фигуры, уходя из-под ударов "мессершмиттов". Костя пилотировал машину с одной бесшабашной мыслью: "пан или пропал", – чувству страха места в его душе не было.

Как раз подоспели свои. Четверку командир послал на подмогу Бровко, а другим звеном ударил по бомбардировщикам. Сбили ведущего "юнкерса". Обезглавленная группа вскоре была рассеяна; сбрасывая бомбовый груз бесприцельно, "юнкерсы" поворачивали назад, некоторые из них загорались и падали.

Была выполнена главная боевая задача: отражена группа авиации противника, угрожавшая нашим объектам мощным бомбовым ударом.

А бой истребителей все разгорался. Клубок маневрирующих самолетов оттянулся к переднему краю, и там силы стали наращиваться с обеих сторон. Откуда-то вывернулась шестерка "фокке-вульфов", с высоты ударили звеном ЛА-5. Истошно вопила наземная командная радиостанция, пытавшаяся скоординировать действия нескольких групп наших истребителей из разных полков.

Уже бой не бой, вроде как спортивное состязание в технике пилотирования. Смерти людей не видишь, крови не видишь. Исчез "фокке-вульф", оставив дымок в небе, – будто спортивный судья вывел его с поля. Умом-то понимаешь, что драка идет не на жизнь, а на смерть, сердцем же – не всегда.

"Мессершмитты" и "фоккс-вульфы" наседают на Костю Розинского. Вроде никого больше и не видят. Справа кольнула воздух огненная шпага, слева один "месс" вцепился ему в хвост бульдожьей хваткой, и, верно, все было бы кончено, да подоспел на выручку ЛА-5 из братского^[5] полка, сбил немца. Другим летчикам мало работы в этом бою, потому что немцы всей сворой атакуют Костю Розинского. Почему они решили срубать в первую очередь именно его?

То, что Костю озадачивало в горячке боя и путало ему карты, давно стало понятным другим летчикам. Дело-то в том, что Розинский вылетел на машине командира эскадрильи, Героя Советского Союза, а та командирская "десятка" была расписана кистью самодеятельного полкового художника очень приметно: на борту кабины – двадцать три звездочки, что означало столько же побед в воздушных боях, на капоте мотора около винта – оскаленная морда бурого медведя. Против разрисовки самолетов решительно боролся замполит полка, говоря, что советскому летчику чужды нравы какого-нибудь иностранного аса. Летчики молчаливо соглашались с ним, строго насупливая брови на моложавых лицах. Но как только кто собьет, сейчас же просит механика: нарисуй, мол, Петрович, звездочку, пускай будет хоть одна. Тем же летчикам, у кого на счету было много сбитых, полковой художник сам стремился что-нибудь изобразить на фюзеляже самолета. Чтобы знали фрицы аса, чтобы издали пугались. Когда на "десятке" выписали маслом великолепный портрет бурого медведя, командир эскадрильи не возражал. Наоборот, долго им любовался, и так и этак присматриваясь, а вечером зазвал механика-художника в летную столовую и поднес ему свои боевые сто грамм.

В воздушном бою теперь "мессершмитты" кидались на медведя, думая, что пилотирует расписной самолет с бортевым номером "10" русский ас. Сбить его одного – большая удача. И ну давать ему дыму, и ну!.. Атаковали только его, не считая своих потерь, не обращая внимания на других ЯКов, от них только отбивались.

Бой тем временем сместился за реку, за линию фронта. Наземная командная радиостанция теперь подавала голос лишь изредка, в эфире звучала в основном немецкая речь. Увидев, что очередной "месс" заходит в хвост, Розинский решил спасаться скольжением – крен влево, а разворот вправо, обманное движение получается. Но не успел. Из такого положения мог вывернуться настоящий хозяин "десятки", а молодому летчику не хватало умения и чисто интуитивной бойцовской реакции. Трасса хлестнула его самолет, как кнутом, через капот мотора и кабину наискось. От приборкой доски в лицо брызнуло осколками, горячими каплями масла. Обожгло. Костя заставил себя открыть глаза, но ничего не увидел. Зелено-желтый свет, и только – как бывает в морской воде, когда нырнешь и посмотришь.

Сейчас огонь, сейчас земля, сейчас удар… Костя протер кулаком глаза и дико заорал от режущей боли. Собственный крик услышал – ведь мотор не работал. Он сдернул ноги с педалей, расстегнул привязанные ремни, отбросил назад фонарь^[6]. Вывалился из накренившегося самолета вопреки всяким правилам, и если его не перерубило хвостовым оперением самолета, то это только дело случая. Рванул кольцо, как ему показалось, недопустимо поздно. Но парашют раскрылся. Обожженные, плачущие глаза Кости Розинского смутно различали внизу темную массу земли, а вверху светлое небо, до его слуха все глуше доносились завывающий рокот моторов и пулеметные очереди.

Земля надвинулась внезапно. От удара Костя потерял сознание, но где-то в мозгу коротким импульсом сверкнула торжествующая мысль: жив!..

III

Через час истребители вернулись на аэродром. Без одного. После посадки машины заруливали на свои стоянки, а капонир "десятки" так и остался пустовать. У капонира сидел, подпирая голову кулаками, осиротевший механик.

Булгаков вылез из кабины, небрежно свалив на крыло парашют, шлемофон, спасательный жилет^[7] – механик все уберет, – сам отошел от самолета покурить. За несколько месяцев фронтовой жизни Валентин Булгаков заметно возмужал, окреп, завел пышную шевелюру, которая прибавляла ему роста. На груди у него поблескивал металлическими лучами орден Отечественной войны.

Подошел Зосимов. Валька сузил глаза и недовольно надул губы.

– Тянешься соплей, особенно на вертикальном маневре, – стал он выговаривать своему напарнику. – Стоило мне при выводе из пикирования поэнергичнее взять ручку, и ты бы оторвался.

– Не оторвался бы, – возразил Зосимов, глядя вбок. Валька вообще-то прав, но чего он орет, как большой начальник?

А Булгаков продолжал в том же духе:

– Опаздываешь с началом маневра. Я заваливаю машину в переворот, а ты еще только думаешь. Я иду на горку, а ты еще пикируешь. Такая слетанность фрицам очень понравится. Срубают, и не оглянешься.

– Срубают, так не тебя! – отпарировал Зосимов.

Булгаков упрямо тряхнул чубом снизу вверх.

– Я говорю: держись поближе на вертикалях!

Он все-таки ведущий пары и право потребовать имел. Зосимов молча кивнул: учтем.

Страстная Валькина натура не могла безропотно принять того, что случилось сегодня в воздушном бою. Он винит себя и товарищей, хотя на его глазах все дрались мужественно, мучительно переживал утрату, порываясь к действиям, о которых не имел четкого представления. Походя ругнул и ведомого, своего друга.

Булгаков достал сжатую в гармошку карту. По примеру бывалых фронтовых летчиков он носит карту не в планшете, а за голенищем сапога. Отчеркнул ногтем крестик на западном берегу реки.

– Вот тут упал Костик.

– Я видел, как он раскрыл парашют, – сказал Зосимов.

– Это все мы видели, – безнадежно взмахнул рукой Булгаков.

Упал на территории, занятой противником, – вот что самое страшное. Может быть, как раз теперь везут его куда-то в концлагерь, может, уже расстреляли, а может… пытают, изверги. От такой догадки перехватывает дыхание. Булгакову хочется рвать и метать. И он бы дал волю своей ярости, если бы их подняли еще раз в тот день. Таранил бы первого попавшегося "месса", чтобы щепки посыпались.

Но до вечера истребителей больше не вызывали. Зеленой ракеты не было.

Смеркалось. Механики зачехляли самолеты. Летный состав был отпущен с аэродрома, на боевое дежурство заступила лишь пара ночников. Оба пожилые, опытные летчики, еще довоенной выучки. Таких в полку немного; на обычные боевые задания их не посылают, придерживают на тот случай, если ночью заберется к нам в тыл какой-нибудь высотный разведчик.

Узкая тропка вела напрямик: от самолетной стоянки – через жнивье – в деревню. Летчики шли гуськом, обычных разговоров и шуток не было слышно. Булгаков, замыкавший цепочку, потянул за локоть Зосимова.

– Слышь, Вадим… Пошли своего Петровича за поллитровкой, он достанет.

Не хотелось Вадиму этого делать, но сегодня, видно, надо.

Петрович, сержант лет тридцати, раньше был механиком командира полка, со всеми вытекающими отсюда преимуществами: новенький самолет, задания лишь изредка, независимость. Да не удержался на своей должности Петрович. Работая до войны художником в рекламном бюро, частенько "закладывал", ту же привычку сохранил в армии, только подпольно. Однажды украл спирт, предназначенный для промывки приборов, напился и проспал боевой вылет. Командир полка решил было отправить его в штрафную роту, но в последнюю минуту пожалел, перевел механиком в третью эскадрилью. Вадим попросил назначить Петровича к себе в экипаж, обязавшись перевоспитать его. С тех пор Петрович обслуживает самолет младшего лейтенанта Зосимова. Вадим проводит с ним наставительные беседы, а порой они вдвоем забираются в тихое место, и тут уж механик преподает своему командиру уроки рисования. В их общем альбоме, который Вадим постоянно держит в планшете, – аэродромные пейзажи, схемы воздушных боев, напоминающие пчелиный рой в полете, портреты летчиков.

Скрепя сердце Вадим вернулся на самолетную стоянку и вполголоса дал Петровичу указание насчет пол-литра. Тот прижмурил глаза и соединил свои руки в пожатии: понял, будет сделано.

В полукилометре от аэродрома – село. Наполовину разрушенное и сожженное, но почти все жители, в основном бабы, старики и ребятишки, уже вернулись к своим очагам. Здесь квартировали нынче и летчики полка, занимая два просторных, пока бесхозных дома. В бывшем амбаре была оборудована летная столовая. Техники и механики жили на аэродроме, в землянках.

За ужином сегодня полагалось летчикам по сто граммов водки: боевой вылет был.

Выпив, Булгаков только огурчик пожевал, а к другой пище не притронулся.

За столиками нарастал гул. Что бы там ни случилось, а водка поднимала настроение. Официантка скрытно передала Вадиму завернутую в газету бутылку – посылку от Петровича. Вадим под столом налил по полстакана всем четверым летчикам, сидевшим за их столиком.

– Налей полный! – потребовал Булгаков.

Вадим добавил ему.

Кто-то сказал:

– За Костю.

– Рано хоронить! – гаркнул Булгаков, тараща свои выпуклые глаза. – Замолчите все!

Он залпом осушил стакан. Чуть закусил и пошел от стола, закуривая.

– Валька сегодня напьется, – сказал один летчик, сокрушенно покачивая головой.

– Ну и пусть, – отозвался Вадим.

В молчании закончили ужин. Пустую бутылочку сейчас же подобрала официантка. Летчики еще сидели, разговаривая, а Вадим вышел вслед за Булгаковым. Напарники должны держаться всегда вместе не только в воздухе, но и на земле.

IV

Капитан Богданов пролежал в постели несколько дней, но в госпиталь ехать отказался. Не дожидаясь полной поправки, встал.

На аэродроме он первым делом подошел к своему капониру и долго глядел в его зияющую пустоту. Пока там пришлют новый самолет, решил он летать на машине Розинского. Кто-то сказал, имея в виду Костину старенькую машину: "Богданов и такую научит летать".

Низкие, грудастые облака проплывали над аэродромом, временами накрапывал дождь. Посмотрел Богданов на небо и принял таксе командирское решение:

– Сегодня, братья истребители, вряд ли нас поднимут. Надо позаниматься.

Он направился к эскадрильской землянке, горбившейся среди редких деревьев лесной опушки, и все летчики неохотно потянулись за ним.

В землянке в такую погоду сыро и прохладно, разит застоялым вчерашним запахом табачного дыма.

Богданов смахнул со стола коробку с костяшками домино:

– Спрячьте его подальше!

Занятие по изучению района полетов командир эскадрильи проводил испытанным в авиации методом. Летчики приготовили по листу бумаги. Требовалось по памяти начертить схему в радиусе триста километров: берег моря, реки, железные дороги, крупные населенные пункты. Короче говоря, не глядя на карту, надо нарисовать ту же карту. Свой район полетов истребитель должен знать назубок. В воздушном бою да и вообще во время любого тактического маневра ему некогда смотреть в карту. Она у него за голенищем так, на крайний случай. Где бы ни оказался истребитель после воздушного боя, куда бы ни выскочил, всегда должен опознать местность под крылом. Только так. Иначе будешь блудить и упадешь где-нибудь без горючего.

Летчики пыхтели над контрольным заданием. Не так-то просто вычертить схему, если даже отлично помнишь, где что. Одному Вадиму работа нравилась и давалась легко: чай, художник. Его карандаш ловко сновал по бумаге, оставляя уверенные штрихи. Лучами разошлись на юг и на запад от Ленинграда железные дороги, извилистой линией обозначился берег Финского залива. Река на сегодня совпадает с линией фронта. На характерном перекрестке дорог – крупный населенный пункт, а южнее, в нескольких десятках километров, буквой "Т" отмечен свой аэродром. Надо еще нанести другие аэродромы, которые могут быть использованы как запасные.

После того как закончили рисование, капитан Богданов собрал листы, просмотрел их и каждому летчику выставил оценку.

Следующее занятие по тактике воздушного боя Богданов поручил вести командиру звена Бровко, а сам пошел на КП полка.

Бровко, высокий, рыжий, вывел летный состав из землянки. Дождик капает? Ничего, не сахарные. На моделях самолетов и просто так, размахивая руками, стали разбирать возможные варианты при встрече с истребителями и бомбардировщиками противника. Все это, конечно, надо, но до чего же скучно. Булгаков позевывал в кулак.

К полудню облачность поднялась повыше, там и здесь появились "окна", в которые проглядывало голубое небо. Снизу на них с завистью и надеждой смотрели летчики.

Капитан Богданов принес новость: сегодня на аэродром сядет бомбардировочный полк. Видно, готовилось очередное наступление, силы собирались в мощные ударные кулаки.

– Может быть, сходим на сопровождение, Яков Филиппович? – спросил Бровко. Он один называл комэска по имени-отчеству, и у него это получалось Бполке естественно. Остальные летчики обращались к Богданову по званию: "товарищ капитан".

– Певеошников на сопровождение бомбардировщиков не посылают, это дело фронтовых истребителей, – ответил Богданов. Добавил, улыбнувшись загадочно: – Но в наше время все может быть…

Что-то знал Яков Филиппович, да пока держал про себя. Улыбаясь, вот так, как теперь, он имел привычку облизывать губы, и они у него были попеременно то влажными, то шорхлыми, прихваченными ветром; улыбка его казалась немного соленой. Большой, русоволосый, чуть заметно окающий, он напоминал русского былинного богатыря, переодетого в форму летчика.

Бомбардировщики прилетели под вечер. Тяжелые двухмоторные машины ПЕ-2 садились и заруливали на ту сторону аэродрома, где в лесу для них были наскоро вырублены места стоянок. ПЕ-2, "пешки" – как их называли, всю войну вынесли на своих плечах.

Тесно и шумно стало на небольшом фронтовом аэродроме. Вскоре с той стороны, мимо эскадрильской землянки, пошли гурьбой летчики, штурманы, воздушные стрелки-радисты – целое войско.

– Сегодня, братья истребители, надо пораньше на ужин, а то и места в столовой не найдешь, – сказал Богданов. – Вишь, сколько их! По три гаврика в каждом самолете.

Истребителей ПВО, не очень занятых своей основной задачей, решено было использовать для сопровождения бомбардировщиков. И не раз ходили они вместе за линию фронта, налетая на цель роем, поминутно подбадривая друг друга по радио.

– Попадание отличное, большие! – кричат истребители, спикировав и наблюдая результаты бомбового удара.

Маленькие, подойдите поближе! Вас не видим, маленькие! – кличут своих защитников бомбардировщики.

Они страх как не любят, когда истребители отрываются от строя, если это даже продиктовано воздушной обстановкой. Иди с ними рядышком, помахивай крылышком – вот тогда они будут довольны.

Вчера по эскадрильям читали приказ о новом наступлении войск фронта. Сегодня с рассветом бомбардировщики выстроились мощной колонной звеньев на окраине аэродрома. Вылет всем полком, с максимальной бомбовой загрузкой, всякую маскировку – долой. На старт вынесли знамя. При развернутом знамени, полыхавшем на ветру, начали взлетать.

Как торжественно и грозно! Летчикам-истребителям, особенно молодым, впервые пришлось наблюдать такую картину, и они, уже сидя в кабинах, смотрели на бомберов с почтением.

Последний бомбардировщик проревел моторами, тяжело оторвался от земли. И тогда сверкнули малым созвездием три зеленые ракеты, вызывавшие в воздух истребителей. Эти взлетели парами быстро.

Зосимов, когда выруливал на старт, видел стоявших около КП офицеров штаба, а с ними рядом – Нину Голикову. Одна хорошая девушка, с метеостанции… Зажав на время ручку управления между коленями, Вадим помахал ей перчаткой. Она ответила ему вялым помахиванием гибкой, тонкой, как у балерины, кисти. Мотор гудел, заглушая голос полностью. Вадим крикнул, не задумываясь, правда это или нет: "Люблю!" Пусть никто не услышит его слов, но они произнесены. Еще раз прокричал Вадим в пропасть моторного шума: "Люб-лю-у-у тебя!!!" И потому что засмотрелся на нее, опоздал взлететь парой с Булгаковым, пришлось догонять. Когда Вадим пристроился к ведущему, Булгаков укоризненно посмотрел на него сквозь стекло фонаря и отвернулся.

Линию фронта перелетели на большой высоте. Внизу извизалась узкой лентой река. На правом и левом берегах будто клочья грязной ваты разбросаны – артиллерия обеих сторон лупит. А в небе спокойно: ни "мессершмиттов", ни "фокке-вульфов". Ясно почему. Перед вылетом группы две эскадрильи фронтовых истребителей ходили на "расчистку" воздуха" – хорошо подмели небо ребята…

Чем ближе к цели – крупному железнодорожному узлу, – тем чаще напоминают о себе вражеские зенитки. Звуков взрывов не слышно, видно только, как в прозрачной голубизне неба вспыхивают темные комки – будто капли туши растекаются по синей промокашке. Истребителям зенитный огонь не страшней: они маневрируют, как хотят. Булгаков и Зосимов, бросают свои машины в сторону свежих разрывов. Так вернее всего увернуться от осколков. Губителен зенитный огонь для бомбардировщиков, особенно на боевом курсе, когда они должны выдержать направление до градуса и высоту до метра.

Вблизи строя бомбардировщиков вспыхнул дымок. Такой бесшумный, безвредный с виду дымок, но от его ядовитого прикосновения начал пускать темную струю крайний в пеленге самолет.