Текст книги "Небом крещенные"

Автор книги: Виктор Трихманенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Услышав про это, Вадим пошел прямо к Богданову.

– Товарищ гвардии майор, разрешите слетать мне.

– Да найдется пилот. Почему именно тебе?

– Бы даже не представляете, как мне нужно, товарищ гвардии майор.

– Скажи зачем, тогда пошлю.

– Товарищ гвардии майор!..

– Ладно, готовься. Пользуйся добротой своего бывшего комэска.

Снаряженный в путь ПО-2, этот разъездной старый шарабан, стоял на левом фланге шеренги истребителей. Пилот в ожидании пассажира кружил около самолета. Похоже, нервничал.

– Кажись, они едут, – сказал механик.

Вадим посмотрел: по бетонке прытко катил командирский "виллис".

В глазах Пересветовой промелькнуло радостное удивление, когда она увидела Вадима.

– Вы пришли меня проводить?

– Почему? Я повезу вас, Варвара Александровна.

– Я очень рада! – Пересветова протянула ему обе руки. Она не подозревала, какой восторг вызвала этим жестом в сердце пилота.

Уселись в кабины двухместного ПО-2 – пилот впереди, пассажир сзади. Краешком глаза Вадим заметил, что стоит на краю бетонки начштаба, показывая руками крест, а к самолету бежит от него посыльный. Хотят задержать вылет? Может быть, пилот не устраивает майора Мороза? В таком случае Вадим ничего не слышал и ничего не видел.

– От винта! – крикнул он механику.

– Есть от винта!

Затарахтел несильный моторчик. Вадим дал газ и повел коробчатую машину на взлет. Главное – оторваться от земли, а там пусть что хотят, то и делают – радио на ПО-2 кет.

Вадим шел по маршруту, строго соблюдая все правила. Не снижался больше положенного, не делал резких маневров. С каким-либо другим пассажиром он не преминул бы воспользоваться свободой бесконтрольного полета: можно бы отвернуть к плавням, погонять уток. Присутствие на борту Пересветовой вызывало в кем чувство глубокой ответственности, и он не знал, почему это так.

На аэродроме у штаба дивизии Вадим сажал машину, призывая все свое умение. Притер.

Ему пришлось ожидать пассажирку больше двух часов.

А Варя Пересветова читала в то время лекцию для маноров и подполковников, присутствовал сам комдив Божко. Радиолокаторов при авиачастях на Востоке тогда еще не было. Ленинградцы привезли с собой первый "Редут". Никто в дивизии не знал тонкую технику так хорошо, как сапа хозяйка "Редута". Развертка, директоркая антенна, электронный лепесток – все это становилось понятным солидным слушателям. Как не понять, если такая умница да красавица лекцию читает! Даже те, кто привык дремать, на лекциях, нынче уснуть не могли.

После лекции все вышли во двор, где была развернута станция. Тонкие пальцы Пересветовой прикоснулись к ручкам настройки и тумблерам – по экрану побежал радиус развертки, засветились точечные импульсы воздушных целей.

Это было первое свидание дальневосточников с радиолокацией.

Да, события развивались стремительно, быстрее, чем обычно в подобной ситуации, – словно торопила их сама судьба, уверенная в неизбежности ею задуманного…

По утрам сильно примораживало, хотя снега еще не было. На кустах, тянувшихся вдоль дороги, листья пожелтели, но не успели опасть, и мороз прихватил их белой вязью к веткам, сберегая на зиму искусственные цветы. Окаменевшая тропинка звенела под сапогами.

Со стороны аэродрома шел летчик в меховой куртке и в щеголеватой фуражке блинчиком. От села шагала мелкой поступью девушка в шинели. Видно, они не сговаривались встретиться здесь; заприметив друг друга, узнав, к обоюдному изумлению, друг друга, бросились бежать. И то, что произошло дальше, выглядело настолько естественно, что они даже не смутились. А ведь это был их первый поцелуй.

Когда Варя рассказывала о своем родном местечке на берегу Западной Двины, о простом и умном человеке с жесткой щеточкой усов, о полудикой ватаге десятого "А", перед Вадимом возникала живая картина, очень понятная ему и будто даже виденная им раньше. Столь же близок для Вари был его рассказ о школе в донецком поселке; лишь одного она не могла взять в толк: что такое Горячий Ключ?

Порой они умолкали. Шли, не разговаривая, в течение долгих минут, шли в сторону аэродрома или в сторону села – этого не замечали, это было совершенно неважно.

– А между прочим, я скоро должна уехать. Меня переводят в другую часть, – объявила вдруг Варя.

Вадим остановился, побледнел.

– Куда? Почему?

– Есть тут один человек, который давно хочет от меня избавиться, – сказала Варя.

– Кто?!

– Один из начальников.

– Назови мне его, назови!

– Не горячись, потому что формально к нему не придерешься. Перевод предполагается в интересах службы и даже с повышением.

Новость эта сразила Вадима. Мысли в голове вертелись лихорадочно. Что делать? Как отвести надвигающуюся беду – ведь оба они в погонах, оба служат, и неизвестно, куда пошлют их завтра.

– Выходи за меня замуж… – сказал Вадим. Он выговорил эти слова как-то неожиданно для себя, они сами слетели с губ.

Девушка повела взглядом карих глаз – строго, испытующе.

– Для того, чтобы меня оставили в полку?

Нет, что ты! – Малейший намек на неискренность больно ранил Вадима.

– Выйти замуж… – Она улыбнулась задумчиво.

Он только вздохнул.

– Семейная жизнь до сих пор казалась мне чем-то далеким, потусторонним. Когда мама в письмах интересовалась насчет моего возможного замужества, я только смеялась.

– А я, откровенно тебе скажу, был твердо уверен, что до тридцати лет и не подумаю жениться.

XV

По воскресеньям на городском рынке собиралась толкучка, где можно было купить решительно все, если хорошенько поискать, – от самодельной зажигалки до кимоно с плеча восточного императора. В первые послевоенные годы ни один уважающий себя город не обходился без толкучки, а тем более такой, как этот, стоявший на перекрестке дорог, куда приезжало и откуда уезжало множество разного люда, где было всегда тесно и шумно. Полки промтоварных магазинов пустовали, толкучка, несмотря на все притеснения горсовета, процветала.

Молодоженам нужны были туфли. В Варином чемодане нашлось несколько платьев, сшитых еще в школьные годы, изящный легкий костюмчик нашелся, который с двумя разными вставочками на груди можно было носить и так и этак, а вот туфель не было. Не обувать же сапожки. Они хоть и на полувысоких каблуках, ко под штатское платье не годятся, не то.

Послезавтра – свадьба, на которую приглашена вся эскадрилья. Срочно нужны туфли.

Варя с презрением отворачивалась от пестро украшенных туфель кустарного производства. Иной товар нравился, да не подходил по цене. После свадебных приготовлений оставалось у них денег ровно три тысячи.

Второй час блукали они в рыночной толпе, как в густом лесу. На свой вкус Вадим давно бы уже купил те туфли. Несколько раз он принимался расхваливать товар вместе с продавцом, но Варя, сердясь, отходила прочь. Вадим послушно следовал за нею, впервые испытывая на себе действие женского каприза. Давит, как перегрузка на глубоком вираже. Однако надо терпеть и беречь покой жены – она такая нервная стала в последние дни, что просто невозможно.

Мимо Вадима, сквозь толпу Варя устремила острый взгляд горлицы. Что-то увидела. Перед нею расступались, когда она пошла туда.

Посиневший от холода старик держал в заскорузлых руках нечто нездешнее, небазарное. На первый взгляд – простая "лодочка", но во что она превратилась на Вариной ножке! Ничего подобного Вадиму не приходилось видеть.

– Сколько? – спросил он.

– Две семьсот, – прохрипел старик. И пожал при этом плечами: приходится, дескать, отдавать товар за бесценок, ничего не поделаешь.

Вадим выхватил из кармана деньги. Но старик почему-то не спешил отдавать Варе вторую туфлю.

– Две семьсот – деньгами и кило масла, – уточнил он цепу.

Где тут взять кило масла? В городе его ни за какие деньги не купишь. Вадим решил, что лучше увеличить сумму.

– Отдавайте за три тыщи.

Старик покачал головой:

– Что теперь деньги? Вода! А почему вы не хотите прибавить кило масла? Военным же дают на паек.

– Но мы ведь не носим его в карманах, – резонно заметил Вадим.

Варе туфли понравились. В то время как продавец не выпускал из рук второй башмачок, она столь же прочно завладела первым.

– Поедем к нам, дома мы найдем килограмм масла, – предложила она.

– А где вы живете? – спросил старик.

– Не очень далеко, – ответила Варя.

Вадим взял ее за локоть, хотел предупредить о чем-то, но сна высвободила руку.

– Как мы поедем, у вас есть машина? – поинтересовался старик. Наконец-то он отдал Варе и вторую туфельку. Теперь ему ничего не оставалось, как идти за ними.

– Машина? – переспросила Варя. – Здесь уйма попутных машин, каждые пять минут идут.

Сизый нос старика повис над губами. Трястись на попутной машине ему, видно, не очень хотелось, но надо было соглашаться на все – туфли, уже завернутые в газету, были в руках этой решительной девушки-лейтенанта.

Попалась военная машина. Варя села в шоферскую кабину, старик с Вадимом – в кузов. Солдат-шофер погнал с ветерком, наверное, Варя объяснила ему ситуацию. Вадим должен был поминутно отвечать на вопросы своего спутника: далеко ли осталось ехать? Развлекал его, как мог. Начал про авиацию рассказывать, но старик плохо слушал, с опаской глядел по сторонам. А машина мчалась полем, потом въехала в лес…

От большого куска сливочного масла, хранимого между рамами окна, старику отрезали примерно килограмм. Вадим устроил старика на попутную машину, отправлявшуюся в город, и помахал ему рукой. Обе стороны остались довольны.

Двери были заперты на крючок. Полдня шла примерка нарядов. В сочетании с туфлями Варины платьица выглядели совсем по-иному.

Крохотную комнату в финском домике молодоженам выделили сразу же, как только они объявили о браке, – ведь оба офицеры. В той комнате стояли железная кровать, две тумбочки и шкаф, взятые из казарменного фонда. Вадим, умевший плотничать, сколотил длинный ящик, покрыл его двумя полушубками мехом наружу, и получилась неплохая тахта.

Жить можно. Есть крыша над головой, стены, имеется дверь, которую можно закрыть изнутри на крючок – последняя деталь играет в жизни молодоженов роль весьма важную.

Иногда, вежливо постучавшись, захаживали гости – друзья-летчики, кто-нибудь из начальства. Некоторым было просто интересно взглянуть на семейную жизнь: какая она вблизи?

Тихий, несмелый стук раздался поздним вечером, когда добрым людям уже спать полагается. Вошел Петрович, механик Вадима. Он поставил перед собой некую конструкцию, опираясь на нее, как на трибуну.

– Книжная… полка… – Петрович произносил слова раздельно, с большими интервалами. – Может… пригодиться.

С помощью этажерки Петровичу удавалось кое-как сохранять равновесие. Глаза его смотрели осоловело.

"Пьян технарь", – подумал Вадим. Пришлось ему одеваться и провожать механика на аэродром, а там – разувать и укладывать в постель.

– Не бросать же его на улице. Замерзнет, – оправдывался Вадим, когда вернулся.

– Правильно, правильно, – отозвалась Варя сквозь дремоту. – Не требовательный командир со временем становится нянькой.

Отгуляли свадьбу, памятную для всей эскадрильи и для всего полка. А вскоре пришел приказ о Вариной демобилизации.

Подписывая обходной лист, инженер полка долго кряхтел над ним, вернул его Варе со словами:

– Вот, пожалуйста, за вами ничего больше не числится.

Пошел было по своим делам. Вдруг остановился и, подняв кверху палец, многозначительно добавил:

– Вы были в строю большим человеком!

Варя улыбнулась, не придав его полушутливой фразе особого значения. А придя домой, вспомнила. И сделалось ей грустно. Конечно, не всю жизнь служить женщине в армии. Война давно кончилась, девчата увольняются. Но как забыть Варе свой "Редут", как забыть время, когда она распоряжалась в подразделении и ее приказания исполнялись беспрекословно, как забыть минуты напряженного вдохновения за радиолокационным экраном?

Несколько дней спустя на "Редуте" что-то случилось. Прислали за Варей. И она помчалась, бросив какое-то свое шитье и кипящие кастрюли. Весь день проработала там. Вадим, вернувшись с аэродрома, поехал за нею. Она сидела в операторском железном кресле, усталая, с засученными рукавами, счастливо улыбающаяся.

– Я говорила, что все дело в отметчике, и точно! – воскликнула Варя. Сунула кому-то в руки отвертку и паяльник – больше не нужны.

Редутовцы по-прежнему называли Варю "товарищ лейтенант".

Назад шли пешком. Варе захотелось прогуляться по знакомой тропинке. Дул холодный ветер, срывался снежок.

Гонялись друг за другом по-ребячьи, хохотали и визжали. Не заметили, как прошли восемь километров. А дома Варя загрустила. На вопросы Вадима не хотела отвечать. И вдруг расплакалась.

– Не смогу я так, Вадим. Засохну, погибну… – говорила она сквозь слезы. – Остаться на положении только жены, превратиться в гарнизонную обывательницу… Не могу!

– Варюша, успокойся… – Он целовал ее, глотая соленые слезинки. – Не навсегда же запихнули сюда наш гвардейский полк. Переведут куда-нибудь, и даю тебе слово: будешь учиться.

– А если навсегда оставят здесь? – возразила Варя.

– Быть не может.

– Все может быть, Вадим. Время идет, а мы будем жить с тобой пустыми надеждами и мечтами.

Вадим вышел за дверь покурить. Когда вернулся, Варя уже не плакала. Оживленное, сосредоточенное выражение лица свидетельствовало о ее напряженных размышлениях.

– Тут не запад и не фронт, где полк перебрасывали каждый месяц на новое место, – продолжала ока тот же разговор. – На Востоке все выглядит стабильно: где посадили, там и будем сидеть годами.

Вадим задумался.

– Перевестись куда, что ли?

– Хотя бы в братский полк, который стоит под самым городом, – подсказала Варя, ухватившись за его мысль. – Я бы могла учиться в медицинском.

– Эврика, Варюха!

Они бросились друг другу в объятия. Но тут же Вадим и остыл. Уходить из родного гвардейского, в котором получил боевое крещение, где живешь как дома, среди друзей… Как уйти, если это даже ради благородной цели? Теперь уже Варвара стала его уговаривать. Ничего предосудительного нет; летный состав уже и так изрядно перетасовали: гвардейцев туда перевели, дальневосточников сюда. Полк другой, но дивизия та же. Подумаешь, расстояние в тридцать километров. Увидит Вадим своего Булгакова, как только ему захочется.

– Надо бы в институт заехать, поинтересоваться, примут ли… – сказал Вадим.

– Меня примут ли? – Варя вскочила с тахты. – Аттестат отличницы, участница Отечественной войны! Меня должны принять без экзаменов.

Назавтра Вадим подал рапорт. Просьбу лейтенанта Зосимова удовлетворили. Булгаков, когда узнал, повторил известную среди холостяков шутку о том, что, дескать, жил-был человек и вдруг… женился.

XVI

На вокзале в Москве встретились двое: один в новеньком обмундировании, в звании младшего лейтенанта, другой – в офицерской шинели без погон.

– Кого я вижу?!

– Привет, привет Розинский, ты?

– Ну, я. Давай петушка, и я пошел, а то на поезд опоздаю.

Младший лейтенант сообщил, что он только вот теперь окончил летную школу. Просидел в ней в общей сложности пять лет: не везло их группе – и все. С издевкой, смеясь над самим собой, он говорил:

– Такого ценного человека, как я, берегли в тылу и к фронту ближе, чем на тысячу километров, не подпускали.

Костя слушал его невнимательно. Он подхватил увесистый чемодан.

– Извини: тороплюсь на поезд.

– Да подожди минуту, – удержал его за руку младший лейтенант. – Ты почему без погон? Уволился, что ли?

– Ага. Надоело все до чертиков… – Костя пустил сквозь зубы тоненький плевок.

– Как же ты живешь, Розинский? Где работаешь?

– Работаю в одном важном учреждении.

– Кем?

– Старшим подметалой.

С этими словами Костя зашагал прочь со своим чемоданом, оторвавшись, наконец, от младшего лейтенанта. В другом зале он поискал свободное местечко на деревянном диване и присел. Спешить-то ему было некуда, еще и билета нет в кармане, и делать нечего…

Когда его сразу после войны демобилизовали, он попал в какой-то водоворот, в какое-то паводковое течение событий, и понесло его как щепку.

В поезде он встретил молодую женщину с трехлетней девочкой на руках. Женщину звали Мариной, ее дочурку – Лариской. Обе они Косте понравились. Он не доехал до Минска, куда направлялся после демобилизации, а сошел вместе с ними за семьдесят километров раньше, в Борисове, так как в дороге было принято решение пожениться.

Полуподвальная комнатка, снятая в одном частном доме, уцелевшем на окраине разрушенного городка, показалась Косте прекрасной квартирой. А что он до этого видел, где жил? В казармах да в землянках. Выходное пособие, полученное при увольнении, – в сущности, весьма небольшие деньги по тогдашним временам и ценам – придавало ему уверенности. Не было того дня, чтобы он не завернул на толкучку и не купил своим какого-нибудь подарка. Отвалил тысячу рублей за туфли для Марины. Увидел у одного моряка дальнего плавания дамские золоченые часики – тоже купил. Те часики скоро остановились, потому что оказались бескаменной штамповкой, какую в изобилии производили заграничные фирмы.

Костя рассчитывал так: отдохнет месяц-другой после, службы, побудет немного с семьей, а потом устроится в гражданскую авиацию – летчика всегда возьмут.

Так он рассчитывал, да промахнулся…

В длинной очереди пилотов к окошечку отдела кадров выстаивали бывшие бомбардировщики и летчики военно-транспортной авиации с пухлыми летными книжками под мышками – тысячи часов налета, миллионы воздушных километров! Истребителям приходилось туговато. А как только выяснялось, по какой причине младший лейтенант демобилизован, с ним и разговаривать не желали. Ездил в Москву, в Главное управление ГВФ – ничего не добился, делал попытки напрямую в аэропортах разных городов, больших и маленьких, – безрезультатно…

Случайная встреча с выпускником летной школы разбередила старую боль души. Поехал тот свеженький лейтенантик в Н-скую часть, перед ним только раскрывается прекрасная жизнь. А у Розинского, его одногодка, все уже позади.

Вот только разве это… Может быть, единственная надежда, может быть, последняя, но именно она позвала в далекий путь. Костя достал из нагрудного кармана сложенный конвертиком листок бумаги, а из него вынул обрывок старой газеты. Еще и еще, в который уж раз, перечитывал он объявление, напечатанное в той газете:

"Карагандинскому подразделению Гражданского воздушного флота требуются на постоянную работу пилоты, техники, механики. С предложениями обращаться в аэропорт г. Караганды".

Что за газета, как она называется – неизвестно, потому что в руки Косте попал только этот обрывок нижней части страницы. Видимо, тамошняя областная газета. А попала она Косте так. Пошел он однажды на базар купить табачка-самосада. Выбрал по вкусу: душистый, средней крепости. Смуглый, узкоглазый продавец свернул кулек из газеты и всыпал туда три стакана табака. Потом Костя стоял в очереди за пшеном и от нечего делать читал заметки на своем кульке. Вдруг попалось ему на глаза это объявление. Оно поразило в самое сердце, и оно же окрылило его. Костя бросился к торговцу, но уже не нашел его в табачном ряду: видать, распродал и ушел. Да черт с ним, в газете ясно написано: требуются пилоты.

Подобных объявлений Костя никогда не встречал и теперь чувствовал себя, как старатель, отыскавший самородок золота. Там, в далекой Караганда, лежит Костино счастье. Ничего не уточняя, не наводя никаких справок, дабы не спугнуть свое счастье, он решил ехать б Караганду немедленно. Но как, где взять столько денег? Он мог бы при содействии преданной жены наскрести небольшую сумму на дорогу только туда. А обратно? А там пожить насколько дней, пока устроится? И тогда вспомнил Костя о деловом предложении одного дружка: свезти чайку в Среднюю Азию, там выгодно продать. Разыскал приятеля. Тот уже побывал в Средней Азии дважды, как раз в самой Караганде, привез денег. Теперь он не только все рассказал Косте, ко и помог достать под залог "товар", дал адрес карагандинского оптового спекулянта по фамилии Тзибеков.

Костя ни за что бы не согласился на эту авантюру с чаем, если бы не объявление в газете, Ему нужно было попасть в Караганду во что бы то ни стало. Билета у него еще не было, и неизвестно, как его достать. Над кассами сплошь таблички: "Для депутатов", "Для офицеров", "Для командированных" – а Костя не представлял собой кп то, ни другое, ни третье. Если бы узнали, что у него в чемодане, что он попутно везет в Караганду…

Сдав чемодан в камеру хранения, Костя стал бродить по многим, переполненным пассажирами залам вокзала и нашел того, кто ему был нужен. Перед ним стоял мужчина с цепким взглядом, с явными следами вчерашней выпивки на лице.

– Ты мне даешь два рубля, и я тебя сажаю с билетом, – мужчина выставил два пальца перед своим носом. – Потом ты даешь мне еще рубль.

"Два рубля" на диалекте железнодорожных дельцов означало двести рублей, а еще "рубль" – дополнительно сотню.

– Ладно, – согласился Костя. – Только чтобы все чисто.

Мужчина развел руками: дескать, о чем может быть разговор.

Взят чемодан из камеры хранения, в кармане появился старый, использованный билет с многими компостерами. Перед посадкой в поезд Костя выпил сто пятьдесят граммов водки, поскольку операция началась и он имел право на "служебную".

Тот прощелыга вокзальный действительно посадил его в поезд, коротко переговорив с проводником. Костя сунул ему еще сотенную, и они расстались. Когда поезд тронулся, проводник подошел к Косте и сказал:

– С таким билетом, друг, далеко не уедешь.

– Я же оплатил его! – возмутился Костя, намекая на "три" рубля.

– Не знаю, не знаю. Лично мне ничего не досталось.

– Гад ползучий! – выругался Костя по адресу своего провожатого. – Он же говорил, что делит выручку с тобой пополам.

– Ничего он мне не давал. – Проводник отвел глаза в сторону. – Подкинь хотя бы рупь, и поедешь тогда спокойно.

Вздохнув, Костя достал сотенную из внутреннего кармана. Предпоследнюю.

Ночью проводник разбудил Костю, спавшего на третьей, багажной, полке.

– Ревизор. Незнакомый попался. Ты, друг, побудь в туалете, пока мы с ним пройдем. Я тебя запру, а потом выпущу.

Минут пятнадцать пришлось сидеть взаперти. В тамбуре слышались голоса, кто-то пробовал плечом, заперта ли дверь туалета.

Пронесло.

Чемодан свой Костя все время держал под наблюдением. А однажды ушел в тамбур курить и разговорился там с симпатичными ребятами. Когда вернулся, увидел, что его чемодан поставлен на попа, другой на него плашмя, и режутся на нем в карты. Замки могли открыться, и тогда… Костя подошел к играющим. Сказал помягче:

– Ребята, возьмите какой-нибудь другой чемодан, а мой мне сейчас нужен.

– Подождешь! – нагловато возразил один из игроков, не отрывая взгляда от веера своих карт.

Костя решительно потянул чемодан. Игрок заорал на него:

– Ты чего тут пришел игру ломать?!

Не слушая его, Костя быстро спровадил чемодан на верхнюю полку, чувствуя, какой от него идет душистый запах.

Сварливый игрок, по внешнему виду – демобилизованный солдат, явно лез на скандал.

– Видали мы таких куркулей: чемоданчик его не моги тронуть, местечко его не займи, – ворчал он на Костю.

– Бери свой чемодан и делай что хочешь, – ответил Костя спокойно, но твердо.

– Шугануть бы тебя отсюда…

– Смотри, как бы я тебя не шуганул.

– Да кто ты такой? Ты в армии был офицером, да? Ты там приказывал, да? Видали мы…

– Ни хрена ты не видал! – жестко проговорил Костя. Он посмотрел на толстолицего игрока расчетливыми и бесстрашными глазами боксера: куда бы его двинуть – в скулу или в переносицу? Наверное, парень почувствовал это и сразу утихомирился.

– Ни хрена ты не видал, – повторил Костя. – И плохо тебя учили. Понял?

Ответа не последовало никакого.

Костя подтянулся на руках, легко забросив свое небольшое, сильное тело на багажную полку. От чемодана пахло чаем.

Пересадка в Петропавловске на карагандинский поезд представляла собой испытание, какое выдерживала лишь меньшая часть пассажиров. Костя влез в вагон и чемодан втащил. Последние сутки не было у него росинки во рту, но и к такому Косте не привыкать.

Караганда встретила его двадцатиградусным морозом. Домики-мазанки Старого города кое-где кренились, как утлые суденышки на волне. В этих местах, говорят, проседала почва над заброшенными угольными выработками. Поодаль маячил высокими, красивыми зданиями Новый город. Тот построен в течение нескольких лет, по единому плану, там нет кривых улочек и малорослых окраинных домиков. А в Старом городе можно найти все, что угодно. Важнейшим факторов жизни Старого города является базар, большой базар.

Костю зовет Новый город, зовет аэропорт, но прежде, чем туда ехать, надо же избавиться от "товара", пока не попался. Надо иметь выдержку в таком деле.

Казахский парнишка, которому Костя отсыпал табачку на несколько закруток, помог довезти на санках чемодан. Адрес известен. Три месяца назад здесь побывал Костин друг. Кособокая мазанка смотрела на Костю подслеповатыми оконцами. У столба был привязан оседланный жеребец – красивый, буланой масти, с серебрившейся от инея гривой. На таком коньке мог прискакать из степей какой-нибудь лихой джигит. Это Костю встревожило, но что было делать с чемоданом, если уж он здесь? Надо стучаться в дверь.

– Тзибеков дома? – спросил Костя, когда в окошке показалась закутанная в белый платок по самые глаза женщина.

Та быстро и обрадованно закивала головой:

– Дома, дома, дома…

Вышел Тзибеков – старый, изможденный казах. Внесли Костин чемодан.

В задней глухой комнатке, в которой не было никакой мебели, хозяева и гость уселись на полу. Они говорили между собой по-казахски. Костя, не понимавший ни слова, вынужден был молчать. Он открыл чемодан, показал товар. Это был чай, упакованный в самодельные пачки – по двести граммов. Появилась пиала с кипятком. Тзибеков бросил в нее щепотку чая, взболтал, завороженно наблюдая, как тут же начал окрашиваться кипяток. Попробовал, чмокнул языком.

– Индыйский?

– Индийский, высший сорт.

– Сколко будэт?

– Тысяча рублей за килограмм.

Хозяева быстро заговорили по-казахски, заспорили. Внезапно примолкли. Тзибеков покачал головой:

– Тисча нэ будэт.

Костиному другу они охотно платили по тысяче рублей за килограмм чая. Может быть, нынче упала базарная цена. Тзибеков по рекомендации того же дружка – честный спекулянт: не дает тысячу за кило, значит, не может, невыгодно.

Они молчали. Тзибеков царапал грудь заскорузлой рукой. Ватная стеганка его была надета на голое тело.

– Восемьсот пойдет? – спросил Костя после некоторой выдержки.

– Пойдэт, пойдэт!!!

И сейчас же по какому-то тайному знаку Тзибекова набежали соседи, зашелестели отсчитываемые деньги. Около чемодана толкались, гортанно переругивались – все равно что воронье около добычи. Костя стоял на коленях, совал за пазуху лачки денег, не считая, лишь чувствуя их бумажный хруст.

С помощью соседей Тзибеков смог сколотить только половину суммы. Остальное обещал к вечеру, когда продадут некоторую часть товара.

Было около десяти утра. Теперь Костя пойдет на свидание, ради которого приехал издалека. Он пошел в Новый город. Разыскал ресторан, позавтракал весьма капитально, чтобы уже не возвращаться к этому вопросу до вечера. Потом он сел в автобус и поехал в местный аэропорт. Куда бы Костю ни занесло во время его бродяжничества после демобилизации, он всякий раз бывал в аэропортах, спрашивая летной работы. Тщетно. На этот раз он ехал с обрывком газеты в кармане, как с мандатом.

Здешний аэропорт представлял собой расчищенную от снега небольшую площадку, на краю которой покачивалась на мачте "колбаса" – полосатый конус, туго надутый ветром. Зачехленный, без винтов, старый-престарый ЛИ-2 да четыре "кукурузника" – вся карагандинская авиация.

В грязноватом зальчике ожидания томилось несколько пассажиров. Вошел погреться с мороза человек в пилотской куртке и в унтах. Костя заговорил с ним.

– На летную работу? – переспросил аэрофлотовец. – Если ты летчик, то разве не знаешь, что на летную работу направляет только Москва?

– Да знаю… – протянул невесело Костя. – Не раз выстаивал в очередях безработных летунов там, на площади Ногина.

– Во-во, на площади Ногина отдел кадров ГВФ. И если знаешь, зачем тогда спрашиваешь?

– Да так…

– Лишь бы людей от дела отрывать?

– Я вижу, ты совсем заработался. – Костя вышел на дверь, думая о том, что нашелся на свете столь необщительный тип: ты к нему с добрым словом, а он огрызается как собака.

Не придавая особого значения словам ворчуна-аэрофлотовца, может быть, совсем и не летчика, несмотря на его унты, Костя пошел разыскивать командира подразделения. Нашел его на заснеженном летном поле. То был пожилой человек с обветренным, морщинистым лицом. Заслышав вопрос насчет летной работы, он пожал плечами:

– Ничем не могу помочь. Вакантных мест у нас нету.

Костя оторопело смотрел на него.

– Но позвольте! Вот же ваше объявление!.. – Был разорван и брошен на снег бумажный конвертик. Обрывок газеты сунут ему под самый кос.

– Верно, наше объявление, – сказал командир подразделения, пробежав глазами по строчкам. – Но вы посмотрите, за какое число и за какой год газета.

– А где там дата? – опешил Костя. – Я прочитал все от строчки до строчки и никакой даты не нашел.

– Тьфу!.. Стоило только лишь перевернуть страницу наоборот. Вот видите внизу: под чертой мелким шрифтом название газеты и дата – 20 марта 1943 года.

Костя нехотя взглянул.

– Да, в сорок третьем мы только начинали развертываться. Летных кадров не было. Мы готовы были любого планериста на самолет сажать. Даже объявление в газете дали. А сейчас подвалило столько демобилизованных летчиков-фронтовиков, что отбою нет…

Не слушая его больше, Костя ругнулся в три этажа. Все рухнуло. Обозленный до крайности, он решил плевать на все, спекулировать чаем, обманывать судьбу-индейку, как она его все время обманывала.

Обратным рейсом того же автобуса Костя вернулся в Старый город.

Прошел "бреющим" по рынку, не задерживаясь, стараясь не обращать на себя внимания. Видел в толпе многочисленных родственников и соседей Тзибекова, опознавая их по самодельным пачкам чая. Товар, кажется, пользовался спросом.

"Торгуйте, торгуйте, братцы", – ухмыльнулся про себя Костя.

На вокзале он разговорился с девушкой из справочного бюро. Рассказал ей байку:

– Иду, значит, с работы, а по тротуару лягушка прыгает, и говорит она человеческим голосом: "Возьми меня с собой". Взял, принес домой. Она опять: "Брось меня в свою постель". Ну, бросил. Лягушка обернулась прекрасной девушкой. Ну, и что же дальше? Вдруг приходит с работы жена. Я ей – про лягушку, а она не верит…

Девушка из справочного весело хохотала. Костя осторожно просунул в окошко сторублевую бумажку. Ее ручка ловко смахнула купюру, чтобы не мешала разговаривать. Через подругу из кассы она устроила симпатичному парню плацкартный билет до Петропавловска. Роскошь, на которую Костя не смел даже надеяться.